Глава 4
29 апреля 2024 г. в 03:44
Я продираюсь сквозь заваленную хламом прихожую, спотыкаюсь обо что-то и больно ударяюсь лодыжкой. Готовое сорваться с губ ругательство застывает в области гортани, когда я вижу попавшийся мне под ноги предмет.
«Не может быть…» – думаю я, не позволяя зародиться очередной неоправданной надежде. Чемодан может принадлежать кому угодно. Миниатюрный и изящный, он может быть частью дедова барахла, которую я ранее просто не замечал. Дорогой и новый, он мог быть частью Аниного «приданого», на присутствие которой в нашей прихожей я опять же не обращал внимание.
«С объявления победы прошло полгода», – думаю я.
Смотрю на чемодан – миниатюрный, изящный, дорогой, новый, абсолютно точно не Анин, отдаленно не напоминающий ни один из экспонатов дедовой «антикварной» коллекции.
«Если бы она была жива, за это время она дала бы о себе знать», – думаю я.
Смотрю на чемодан, а мои ноздри жадно вбирают аромат духов – незнакомых, но узнаваемо-сладковатых, приторных, пьянящих.
– Оля? – то ли всхлипом, то ли стоном срывается с моих губ, и шатающейся походкой, сшибая всё на своем пути, я прохожу в комнату.
– Жанчик, а у нас гости! – едва завидев в дверях мой силуэт, поднимается мне навстречу дед.
Я не смотрю на него, буквально вваливаюсь в гостиную и, не веря своим глазам, обнаруживаю на старом дедовом диване ту, чью смерть, несмотря на убеждения домочадцев, логику и здравый смысл, отказывался признать и оплакать.
– Bonsoir, Jean-Claude, – с вежливой отстраненностью улыбается Ольга и не встает мне навстречу.
Жадно я осматриваю ее. Элегантная высокая прическа по последней моде, откровенно дорогое не фабричного пошива платье. Где бы она ни провела последние полгода, вряд ли это «где-то» было застенками, из которых невозможно ни выбраться, ни отправить хотя бы одну-единственную весточку: «Я жива».
– J'ai rencontré ta belle sœurette, – говорит она, и только тогда я замечаю притулившуюся на стуле рядом с диваном Аннушку. – Très-très-très belle sœurette. Vous vivez déjà ensemble? Ou dormez-vous simplement l'un avec l'autre?
– Нет. И нет, – по-русски отвечаю я. Деду и Ане достает ума не встревать в этот странный диалог. Меня колотит от ярости. Я тяжело дышу и не свожу взгляда с лица Ольги, по-прежнему хранящего выражение учтивого равнодушия. За четыре с половиной года – ни одного письма, думаю я. И, как ни в чем не бывало, ты объявляешься только затем, чтобы устроить мне допрос, с кем я сплю?!
– Non et non? Je ne te reconnais pas, chéri Jean. Elle est magnifique et séduisante. Et elle est si jeune! – продолжает она нести бред и не встает, чтобы меня обнять. Осознание последнего заставляет меня перейти на крик.
– Je n'ai baisé personne depuis six mois parce que j'ai pleuré ma femme pendant tout ce temps! Ce qui t'a empêché de m'écrire?!
– Oh, mon cher, ça! – отвечает она, а в ее кошачьих глазах черти не просто пляшут, водят хороводы, отплясывают треклятый канкан. – Sinon, comment pourrais-je voir cette expression étonnant sur ton visage?
– Sorcière! – выдыхаю я, смотрю на нее и не успеваю уловить момент, когда терзающие меня горечь и злость сменяются эйфорией. Выражение Олиного лица не меняется, губы не трогает улыбка, но вся она, с головы до ног, загорается радостью, вспыхивает и полыхает, словно объятая невидимым пламенем. А я наконец-то понимаю истинную суть ее вопросов. – Non, tu n'es pas en retard. Même si tu étais revenue dans cent ans, tu n'aurais pas pu être en retard. Parce que je n'arrêterai pas de t'attendre. Même en sachant que tu ne reviendras pas, je continuerai à t'attendre.
Голова Ольги дергается, как от удара, с минуту она неотрывно вглядывается в мое лицо, а затем совершает невообразимое – на глазах у ненавистного ей деда и малознакомой девушки, никого и ничего не стесняясь, выходит из образа. Ледяной принцессы, утонченной и скупой на эмоции аристократки больше нет. Она шумно выдыхает, подается вперед и абсолютно неприемлемым даже для бывшей графини образом широко раскрывает рот и улыбается мне во все зубы.
– Я вернулась бы к тебе и с того света, – порывисто произносит она, отказываясь перекладывать восторженно-наивное признание на наш потайной язык. Дед громко фыркает, но в этот момент мне, как и Оле, глубоко наплевать на наших невольных зрителей.
– Моя девочка, – шепотом проговариваю я и срываюсь с места. Бесцеремонно я стаскиваю смеющуюся Ольгу с дивана и, до сих пор не веря в реальность происходящего, крепко прижимаю к себе.
– Вы закончили, Жанчик? – откровенно забавляясь разыгранным представлением, спрашивает дед, но я отрицательно трясу головой и, полностью сосредоточенный на заключенной в моих объятиях женщине, не удостаиваю его даже мимолетным взглядом.
– Мы только начали, – говорю я и эффектным движением подхватываю Ольгу на руки – на этот раз действительно играя на публику, а она всё понимает и прячет лицо у меня на плече, очевидно, чтобы не испортить красивую картинку неуместным смешком. Прежде чем прикрыть за собой дверь, я бросаю через плечо, обращаясь, скорее, к бесцеремонному деду, чем к так и не проронившей ни слова Ане, – имейте совесть и не беспокойте нас до утра!
– Куда уж нам! Беспокоить Ее Сиятельство! – в тон мне откликается дедуля, и меня полностью устраивает его ответ.
Плотно прикрыв дверь своей спальни, я ставлю Ольгу на ноги и разжимаю руки.
– Здравствуй, – тихим голосом, без улыбки говорит она и проводит по моей щеке тыльной стороной ладони. – Я скучала.
Я ловлю ее руку и подношу к губам.
– Так скучала, что даже не могла мне написать? – спрашиваю я, целую в раскрытую ладошку и замечаю упущенную ранее деталь. – Тебя нужно поздравить?
– А? Нет, – Ольга высвобождает руку и стаскивает с безымянного пальца правой руки обручальное кольцо. Мгновение она смотрит на него, а затем широко замахивается и швыряет его в угол комнаты. – Каждый выживал так, как мог. Думаю, у тебя тоже скопилось достаточно историй, которыми ты не гордишься.
– Я убивал людей.
– А есть кто-то, кто за четыре проклятых года этого не сделал?
– Оль? – Я заглядываю ей в глаза, и она не отводит взгляд.
– Все мы просто пытались выжить. Всеми доступными нам способами. А я отвечала не только за себя, но и за дурацких детей, – говорит она и пожимает плечами, давая понять, что тема «убийств» закрыта. – Все выжили, ни одного малолетнего засранца не потеряла. В нормальном мире могла бы получить медаль. Впрочем, в нормальном мире и никакой войны не случилось бы. Ты, правда, поверил, что я мертва?
Вместо ответа я привлекаю ее к себе, не желая, чтобы она видела мое лицо. Ее близость путает мысли, убыстряет пульс, запах волос дурманит голову. Шепотом, будто случайно касаясь губами ее уха, я спрашиваю: «Можно?» и не дожидаюсь ответа. Подрагивающими пальцами я освобождаю волосы Оли от шпилек, и с металлическим звоном те падают к нашим ногам. Белокурые локоны красивыми волнами рассыпаются по ее плечам. Повинуясь непреодолимому желанию, я пропускаю шелковистые пряди между пальцами и чувствую тупую, непреходящую боль в области грудной клетки. Как же я мог примириться со своей потерей? Позволял деду Славе говорить об Оле в прошедшем времени. Прекратил искать ее после месяца безуспешных попыток. Приносил цветы к ее захоронениям на местном кладбище и каждый раз заставлял себя просить прощения и прощаться. Неужели я мог поверить, что самой невероятной на свете женщины больше нет, и продолжать жить? Зачем мне без нее чертова вечность? Зачем мне мир, навсегда осиротевший без вешней зелени этих прекрасных глаз?
– Прости меня, – едва слышно шепчет моя Оленька. – Я не хотела тебя мучить. Но еще больше я не хотела тебя подставлять. Ситуация сложная и неприятная. Давай мы всё это отпустим и будем жить дальше? Потому что главное здесь это то, что мы сдержали данные друг другу обещания.
– Ты угрожала, что спустишься за мной в ад, – улыбаюсь я, неотрывно глядя в ее глаза. Смотрю и не могу наглядеться.
– А у тебя есть сомнения, что я поступила бы иначе? – выговаривает она, неожиданно хватает меня за шею, с силой притягивает к себе мою голову и целует бесконечно-чувственным, сладостным, упоительным поцелуем. Под натиском ее губ мои губы безропотно раскрываются, мы углубляем поцелуй, яростно, жадно, как будто смертельно голодны и не можем насытиться. Сгорая от неосуществимого желания вобрать ее в себя, стать одним целым, единым существом, я стискиваю пальцами ее затылок, рывком подтягиваю ее вверх, и она обвивает меня ногами. Я слышу треск разъезжающейся по шву ее узкой юбки, но не останавливаюсь и буквально впечатываю спину Ольги в закрытую дверь. Поцелуи становятся все более и более ненасытными, мы пытаемся отыграть свое у жестокой реальности, взять сполна – всё, чего нас лишили долгие годы разлуки и непрекращающегося земного ада. Я пытаюсь действовать деликатнее, но крошечные пуговки на лифе ее платья под моими лихорадочными прикосновениями смертоносными дробинками разлетаются во все стороны. Мы не сдерживаем и не контролируем срывающиеся с наших губ звуки, и, скорее всего, многое повидавшие стены этого дома, как и его немногочисленные обитатели надолго запомнят ночь нашего триумфального воссоединения.
Позднее, окончательно потеряв счет времени, разгоряченные, все еще ненасытившиеся друг другом, мы падаем на мою кровать, и я не могу прекратить целовать ее, дрожащими руками пытаюсь раздеть, но окончательно порчу ее роскошное платье. Ольга смеется, привстает, несколькими сводящими с ума движениями гибкого тела красиво освобождается от одежды и падает на меня сверху. Я зарываюсь пальцами в ее волосы и тянусь к ее губам, чтобы поцеловать. Прижимаю к себе – всё крепче и крепче, и не могу представить, как смогу выпустить эту женщину из своих объятий. Как же я протянул так долго, не имея возможности подпитаться от источника моей жизненной силы? Не видя ее. Не прикасаясь к ней. Не имея понятия, жива она или нет...
– Мне нужна новая легенда, Жан, – говорит мне она. Мы лежим, тесно прижавшись друг к другу на очередной в нашей жизни узкой кровати, небо за окнами начинает розоветь, живописно переливаясь отсветами на Олиных радужках. – Только больше никаких детей. Если нужно, я могу преподавать всё равно что, но уже взрослым людям.
– Всё равно что, – посмеиваюсь я над безграничной ее самоуверенностью и целую в кончик носа. – Я поговорю с дедом Славой. Только будь с ним предельно учтивой и милой. Иначе, узнав о твоей просьбе, он сделает всё, чтобы отправить тебя в ясельную группу высаживать малышню на горшки.
– Фу, как низко! – притворно возмущается Оля, на мгновение задумывается и делает неожиданное и крайне неоднозначное заявление. – А я могла бы быть очень хорошей матерью.
– Как это понимать? – спрашиваю я, безуспешно стараясь скрыть от нее свое удивление.
– Так, как я и сказала. Когда разбомбили поезд… – начинает она, но тут же спохватывается и в две фразы закрывает тему. – До того как меня отправили в эвакуацию, я думала, что вся эта чушь с детьми гораздо сложнее. Но ты бы видел, как хороша я была.
– Оленька, ты неисправима, – уже не таясь, смеюсь над ней я. – Надо вставать. Надеюсь, у тебя в чемодане одежда. Иначе мне придется просить для тебя что-то из гардероба Ани, а, боюсь, ее вкус тебе не понравится.
– Все-таки какая же сволочь твой дед, – беспечно бросает Оля, а я немедленно закрываю ей рот ладонью.
– Ты представляешь, какой у него слух?!
– А тебе нравится, что специально для тебя обратили девицу? – Ольга отталкивает от себя мою руку, но ощутимо понижает голос. – И не говори мне, что это не так. Пока тебя не было, он только что прямым текстом не заявил о том, как вы с Анечкой друг другу подходите.
– Он просто тебя злит, а ты ведешься, как маленькая.
– Не такая уж и маленькая, – говорит Оля и выбирается из постели. – У тебя невероятно тесно. Нам нужна другая кровать. Для двух взрослых людей.
– Кровать? – вскидываюсь я и напряженно замираю в ожидании ответа.
– Да, Жан. Мы физиологически не нуждаемся во сне, но, представь себе, двуспальная кровать нужна не только для того, чтобы спать.
– Ты останешься? – напрямую спрашиваю я и улыбаюсь во весь рот, услышав ответ.
– На какое-то время, – говорит Ольга, и мне этого более чем достаточно.
Торопливо я натягиваю брюки и рубашку и крепко целую ее в губы.
– Я принесу твой чемодан. А ты пока порепетируй, как будешь улыбаться дедуле. Я вернусь и проверю. И если мне не захочется расплакаться от умиления, значит, кто-то серьезно подрастерял артистический дар.
– Черт, Жан, как же я по тебе скучала, – без улыбки говорит Оля и льнет ко мне обнаженным телом.
– Тебе вряд ли понравится, что я скажу, – прижимаясь к ее ушку губами, шепчу я. – Но je t'aime, моя хорошая. Je t'aime.
– А тебе точно понравится, – откликается она и отклоняется в моих руках, чтобы заглянуть мне в глаза. – Moi aussi.
И мне нравится. Не могу передать, насколько мне нравится то, что я слышу.
Я продираюсь сквозь заваленную дедовым хламом прихожую в поисках чемодана Оли и не могу стереть с лица глупую улыбку.
– Ишь, улыбается он, – беззлобно говорит мне нарисовавшийся в коридоре дед. – Если твоя мамзель планирует задержаться, будь добр, купи ей хороший кляп.
– Такого не повторится, – заверяю я, не имея понятия, насколько обещание исполнимо.
– Будем считать, что старый дурак тебе верит, – ухмыляется дедуля и неожиданно обнимает меня, когда я, возвращаясь в комнату, прохожу мимо. – Рад за тебя, дорогой. Чувствовал ведь, что жива твоя зазнобушка. Я-то думал, что просто упрямишься с правдой примириться, а оно вон как обернулось.
– Спасибо… – осторожно говорю я, не вполне понимая, как реагировать на его непривычную откровенность.
– Ну и хорошо, что жива, – резюмирует дед и машет рукой. – Красивая, конечно, но как рот раскроет, хоть стреляй, хоть стреляйся. Ты, Жанчик, постарайся хорошенько. Авось, что и сложится. Любит она тебя. Как глазищи вчера таращила. Аньку чуть не разодрала от ревности. Попробуй на этот раз всё не просрать. Светишься-то весь, как ее видишь.
– Дедуль, мы как-то, наверное, сами попробуем…
– Попробует! Пробальщик! На баб других взгляд свой кобелиный не клади, вон оно всё хорошо и будет, – назидательно вещает дед Слава, и я понимаю, что с меня достаточно.
– Оле нужно переодеться, – говорю я, обхожу его и скрываюсь теперь уже в нашей спальне. Единственное, что я вынес из странного разговора в коридоре, хозяин дома не против, чтобы моя Оленька осталась.
– Благодарю! – Она отбирает у меня чемодан, а я смотрю на нее, любуюсь совершенством линий ее обнаженного тела и искренне думаю: «Какие, к черту, другие бабы, когда у меня есть она?!»
~*~*~
Я выхожу из такси и прохожу через благоухающий сладкими ароматами ночной сад. На моей давным-давно мертвой душе скверно и муторно. Я не хочу, но быстрыми шагами двигаюсь к дому, влекомый навязчивым, необоримым, весь день вызревающим во мне предвкушением катастрофы. У меня нет никакого плана, я понятия не имею, зачем приехал, но ноги сами собой несут меня в сторону подвала.
Чтó я собираюсь там делать? Драться с ее охранниками? Устроить скандал посреди ночи? Я почти уже разворачиваюсь обратно к воротам, но нашариваю в кармане анализ крови, произношу про себя, как слова детской считалочки: «решетка, всполох, ожог» и уверенно спускаюсь вниз по ступеням.
Еще не добравшись до последней ступеньки, я понимаю, что предчувствие меня не обманывало. В этом богом проклятом месте прямо сейчас разворачивается очередной пиздец, спровоцированный моей дорогой и прекрасной Оленькой.
Ее голос, выкрикивающий имя охранника, эхом отдается от каменных стен.
– Гриша, не уходи! Гриша! Гриша! – заходится в крике Оля, и я ускоряю шаг.
В подвале темно, но вампирского зрения более чем достаточно, чтобы разглядеть выходящего из камеры охранника по имени Григорий и направляющегося к распределительному щиту.
Неистовый крик Оли, леденяще-жуткий, нутряной, квинтэссенция боли, ярости и отчаяния, шокирует, порождает мучительное чувство стыда и желание вырваться из этих давящих стен, навсегда забыть о погребенной в них женщине, бежать прочь и не оглядываться назад.
– Где же вы, семья?! Где?! – срывая голос, кричит она. – Когда вы так сильно нужны мне!
Я дохожу до стола, когда прямо передо мной раздается спокойный голос Гриши:
– Отпустите решетку. Я даю напряжение!
Он хватается за рубильник, и всё, что происходит дальше, сливается в один неизбывный кошмар.
Крик Ольги: «Ненавижу вас всех! Ненавижу!!!» перекрывает мой собственный: «Остановись! Ты ее убьешь!!!» Я выпускаю клыки и секунду спустя оказываюсь рядом с охранником, хватаю его за плечо и не успеваю. В помещении вспыхивает свет, из камеры доносятся знакомые звуки: треск, женский вскрик, удар тела о каменный пол. Пульсирующая в голове мысль: «Опоздал! Опоздал! Опоздал! Опоздал!» поглощает сознание, словно проваливаясь в черную дыру, я вижу – до мельчайших деталей, голосов, шорохов и запахов – похороны Оли, только теперь всамделишние, с неизбежным присутствием главной героини с восковым лицом, закоченевшими губами и навсегда сокрытыми от меня самыми красивыми зелеными глазами на свете. «Тогда ты будешь смотреть, как я умираю», – беспечный голосок звучит у меня в ушах.
Мое умопомрачение длится меньше мгновения. Я успеваю вдохнуть, думаю, сработает ли инициация во второй раз, отвлекаюсь и в нужный момент не сбавляю силу.
Отброшенный мною Гриша отлетает к стене. Как в замедленной съемке, я прослеживаю за его полетом и слышу громкий звук, напоминающий хруст разломанной ветки, когда голова ударяется о плитку. В состоянии аффекта я не сразу оцениваю масштаб трагедии. Пока тело, словно тряпичная кукла, не падает на пол, я не сознаю силу собственного броска. Из расколотого, как большой орех, черепа на каменные плиты с хлюпающими звуками выхлестывается кровь, но я не акцентирую внимание на мертвом охраннике и дергаю за рычаг, открывающий клетку. «Черт с тобой, – проносится у меня в голове дикая мысль. – Если он не жалел ее, почему его должен жалеть я?!»
– Нет, пожалуйста, нет… – жалобно взываю я к богу, в которого не верю, бросаюсь к распростертому на каменном полу телу, хватаю тоненькую безжизненную ручку и не нащупываю пульса.
Леденящий ужас сковывает движения, рыданиями прорывается из груди, не помня себя, я сгребаю тело в объятия, трясу, прижимаю к себе и снова и снова зову по имени единственную женщину, которую любил за всю свою жизнь.
~*~*~
– Оля! Оля! Олечка! Оля! – настойчиво зову я. – Заканчивай. Мы опоздаем.
– Да что ж ты такой доставучий?! Посмотри лучше! Как? – Она откладывает зеркало и косметичку и буквально вспархивает на ноги. Мне хочется возмутиться, накричать на нее за то, что это она несколько месяцев ныла о том, как мечтает попасть на премьеру в Большой, а теперь после всех затраченных мною денег и усилий три часа не может собраться и накраситься. Но я смотрю на нее – счастливую, словно девочка, с восторгом наблюдаю, как она кружится в своем сложносочиненном платье с развевающейся юбкой и огромными атласными пионами, которые на ком угодно смотрелись бы аляписто и дешево, но, конечно же, не на ней. Я слишком люблю, когда Оля такая, чтобы на нее злиться.
– И кому же достанется всё это великолепие? – небрежно спрашиваю я. Она понимает суть вопроса, но продолжает кружиться и мелодично смеется.
– Тому единственному, преданному и прекрасному!
– Оль, я знаю, что ты получила предложение руки и сердца. И как? Вас можно поздравить?
Легкость в моем голосе наигранна, и я знаю, что для нее это никакой не секрет. Ее роман с моим коллегой я переживал тяжело с момента их первой встречи и не сумел скрыть свои чувства. Если бы на его месте был очередной всклокоченный юноша или, черт с ней, такая же девочка с небесно-голубыми глазами и ветром в голове, я бы смирился и отошел в сторону. Но ему было слегка за сорок, он был умен, талантлив и обладал внешностью голливудской суперзвезды. Разве можно было смириться, видя их вместе в моей собственной больнице? Когда она приходила туда и шла не ко мне?
– Если хочется, поздравляй! – Она вытанцовывает новый круг в мою сторону и в изящном прыжке повисает у меня на шее. – Зачем ты со мной развелся? Если спустя семьдесят лет после расставания, которое ты сам же инициировал, ты продолжаешь так мило меня ревновать?
– Так мило? – переспрашиваю я, пытаюсь, но не могу разозлиться, глядя в ее сияющие глаза. – Мило – это то, что семьдесят лет спустя я везу тебя в Москву, потому что ты хочешь «Воццека». А крутить романы у меня на глазах, с моими же коллегами – не мило от слова «совсем». Захотелось примерить свадебное платье?
– Жаааан, – зовет она и тянется ко мне губами. К своему стыду, я исполняю ее негласную просьбу – рефлекторно, даже не задумываясь о том, что делаю. Целовать ее одинаково приятно – и год, и десять, и двадцать пять, и семьдесят лет спустя после феерической глупости, которую я совершил, предложив этой женщине расстаться со мной. Оля первая разрывает поцелуй, ловит и удерживает мой взгляд. – Pourquoi ai-je besoin de quelqu’un d’autre alors que j’ai un homme aussi beau, impressionnant et incroyablement doux? L'homme de ma vie.
– Ты сейчас надо мной смеешься?
– Как же ты умеешь испортить момент! – Оля закатывает глаза, высвобождается из моих объятий и усаживается обратно за стол. – Расслабься. Я отказала, и мы расстались. Замужество – скука смертная.
– Предпочту придерживаться предыдущей версии, – говорю я и даже не пытаюсь скрыть облегчение. Она всё про меня знает. За столько лет мы разучились удивлять друг друга.
– Предыдущая – такая же правда. Разве ты не мужчина всей моей жизни? Я уже и не сосчитаю, сколько лет мы друг друга знаем, – откликается она и, накрасив губы ярко-алой помадой, кидает ее в клатч и поднимается. – И, конечно же, правда, что ты у меня очень милый и очень красивый в этом новом костюме.
– Да что с тобой сегодня?! – Я искренне не понимаю ее настроения, но с готовностью признаю, что женщина всей моей жизни никогда не перестанет меня удивлять.
– Я просто рада, что я здесь. А еще больше тому, что здесь я именно с тобой, – говорит она и надевает туфли. – Закажи такси. У нас будет время «на поговорить и не только», когда мы вернемся.
Я вызываю такси, помогаю Ольге надеть пальто и уже на выходе из гостиничного номера удерживаю ее за локоть.
– Оля, спасибо тебе большое, что почти полтора века назад ты насадила себя на нож, – шепотом говорю я ей на ухо.
– За это ты меня еще ни разу не благодарил. – Она оборачивается и упирается в меня пристальным взглядом. – Только бесконечно ругал.
– Лучшей спутницы по восхитительной вечности я не мог и желать, – говорю я и, наклонившись, прижимаюсь губами к ее щеке. – Allons-y! Ton stupide opéra n'attendra pas.
– А я, столько лет спустя, не теряю надежды, что однажды тебе понравится высокое искусство.
– Оленька, в этой жизни мне нравится всё, кроме очень громко и очень долго поющих людей, – смеюсь я и подталкиваю ее вперед. Задержавшись, чтобы закрыть дверь, я смотрю вслед своей ослепительно-прекрасной женщине и чувствую себя абсолютно счастливым человеком, готовым высидеть и сорокачасовой спектакль, если она будет рядом. Я улыбаюсь собственным мыслям и ускоряю шаг, чтобы нагнать Олю.
