На всю нашу восхитительную вечность

      У меня нет ничего острого. Я оглядываю почему-то пустую клетку и уже приноравливаюсь к собственному запястью, чтобы зубами вскрыть себе вены, когда Оля издает тихий стон и открывает глаза.       – Господи… – выдыхаю я и, снова забыв, что я врач, прижимаю ее к себе так крепко, что она протестующе вскрикивает. Я не могу поверить, что она жива. Не могу поверить, что только чудом не напоил ее собственной кровью. Вспоминаю о мертвом человеке в коридоре и отстраненно, без эмоций думаю о том, что после родов обращать Олю будет некому.       – Жан? У меня галлюцинации? – слабым голосом спрашивает Ольга и, к моему изумлению, хватается за мое плечо, опирается на него всем телом и поднимается на ноги.       – Ты можешь встать?       – А не должна? – серьезно переспрашивает она, разглядывая обожженные о решетку ладони.       – Нет, не должна. Ты почти пять минут была в глубоком обмороке, – говорю я и решаю не сообщать ей о своих едва не претворенных в жизнь планах на повторное обращение. – Оля, ты что наделала?       Она оборачивается к открытой дверце, переводит взгляд на меня и прижимает руки к груди.       – Жан, что случилось? Почему ты здесь? И почему у тебя такое лицо? – выговаривает она, а я не могу вспомнить, видел ли я ее когда-либо такой напуганной. Если только в тридцатых годах прошлого века?       – Ты веришь в карму? – вопросом на вопрос отвечаю я. Ольга отрицательно качает головой, а я удивляюсь, что способен вполне искренне рассмеяться. – А она есть. Я точно не смогу забеременеть, поэтому можешь попрощаться со мной. Было не скучно. Местами хорошо, а порой очень хорошо. А вот с вечностью не задалось ни у меня, ни у тебя.       – Что? – едва слышно шепчет она. Я безучастно наблюдаю за тем, как ее огромные глаза наполняются слезами, но продолжаю сидеть посреди пустой клетки. Совсем скоро меня не будет с ней рядом, поэтому моей совсем уже не маленькой девочке нужно учиться утешать себя самостоятельно.       Очень медленно, пошатываясь, она выходит из клетки и, чуть замешкавшись на пороге, словно готовя себя к тому, что ей предстоит увидеть, Оля проскальзывает в подвальный коридор.       Я слышу ее вскрик, слышу, как сначала тихо, затем всё громче и громче она зовет убитого мной мужчину по имени, после чего ее рвет, а я хочу, но не могу заставить себя подняться, чтобы помочь ей.       – Как, Жан? Как?! – еще более бледная, чем обычно, она появляется в дверях камеры.       – Ты не собиралась никого убивать, но не рассчитала силу. Я тоже не хотел убивать твоего Гришу. Только защитить тебя.       – Господи боже… У него жена беременная. Ну как же так? Жан, ну зачем ты сюда пришел?! – Оля уже не просто плачет, она рыдает навзрыд, влетает в клетку и падает передо мной на колени. – Вставай! Слышишь меня?! Быстро вставай и уходи отсюда! Никто не узнает, что ты здесь был. Трупом больше, трупом меньше. Какая разница? Я скажу, что это я швырнула его о стену. Они ведь не знают, что у меня больше нет такой силы. Они ведь ничего не знают. Жан, пожалуйста. Поднимайся! Жан!       Я нахожу в себе силы лишь на то, чтобы качнуть головой.       – Вставай!!! – кричит она так, что у меня закладывает уши. – Черт тебя подери, Жан, вставай!!! Я не дам им тебя убить! Ты меня слышишь?!       – Оля, если ты хочешь, ты можешь сейчас уйти, – говорю я. Мне хочется закрыть глаза, лечь на пол и не вставать до тех пор, пока за мной не придут. – Найди своего Сережу и валите к чертям из этого города. А лучше уезжайте из страны. Куда ты всегда хотела. Откроешь для мальчика ту Европу, которая нам нравилась.       – Какая Европа? Какой мальчик?! Ты в своем уме? – жалобным голосом произносит Оля, подается ко мне и покрывает мое лицо нежными, влажными от ее слез поцелуями. – Мой дорогой, мой любимый, ну, пожалуйста… Давай мы уедем с тобой вдвоем? Хотя бы попытаемся? Ну, давай? Это несчастный случай. Ты спас столько жизней! Разве можно тебя убивать? Ты всего себя отдал этому городу!       – Оленька, пока у тебя есть возможность, уходи. Когда меня не будет, тебя некому будет защитить. И еще… запомни, пожалуйста, что я никогда не переставал тебя любить. Прости меня за всё. И отпусти. Просто отпусти меня.       Изо всех сил она бьет меня кулаками по плечам, по груди, пытается поднять на ноги, но не может. Еще несколько раз она безуспешно дергает меня за руку, а потом от души пинает ногой по колену.       – Никогда я тебя не отпущу! Понял меня?! Придурок ты чертов! Кому нужны твои жертвы?! Мне лечь под топор рядом с тобой?!       – Оля, подумай о ребенке. Прекрати истерику, пожалуйста, – не глядя на нее, говорю я.       – Жан? – непривычно высоким голосом вдруг произносит она. – А не будет никакого ребенка.       Я чудом успеваю ее подхватить и тут же вижу то, что увидела перед обмороком Оля – стекающие по ее ногам ярко-красные струйки. Металлический запах крови заполняет клетку. С моих губ срывается нечеловеческий крик, и кошмар этой нескончаемой ночи переходит в новую фазу.       С Олей на руках я несусь к шоссе, как никогда благодарный проведению за дарованную мне способность передвигаться со сверхскоростью, пусть я и пользуюсь ею, скорее всего, последний раз в жизни. Выпачканной в крови рукой, я голосую, ловлю попутку и ору, что нам срочно нужно в больницу.       Последующие два часа состоят из гонки по больничным коридорам, самых настоящих эмоциональных качелей и шока. Я не питаю иллюзий, что беременность получится сохранить. Слишком много факторов сложилось, чтобы этот чудом зародившийся ребенок никогда не появился на свет. Кровотечение на втором триместре. Месяцы стресса, изоляции, отсутствия прогулок и регулярных ударов током. Еще не пережитый ужас этой беспросветной ночи. Ну и, конечно, в качестве своеобразного бонуса – родители нашего «человеко-вампира», достойная друг друга парочка: малолетний наркоман и умершая в позапрошлом веке женщина. Однако, когда Олю завозят в смотровую палату, кровотечения уже нет. Мы проводим тесты, берем анализы, и все чертовы показатели оказываются в пределах чертовой нормы. Регенеративные функции ее организма по какой-то причине всё еще гипертрофированы, а наш маленький вампиреныш, еще на стадии зародыша пошедший характером в мать, всеми клыками отчаянно цепляется за жизнь.       Ольга окончательно приходит в себя, когда я везу ее на УЗИ, таращится на меня несчастными глазищами, а я понятия не имею, какой ответ она хочет услышать? «Ребенка больше нет» или «Всё обошлось»?       Я закрываю дверь кабинета и оборачиваюсь к ней, мысленно подбирая слова, чтобы до первого ультразвука не давать необоснованных надежд, но, конечно же, она всё уже решила сама и не нуждается в подтвержденном медицинском диагнозе.       – Теперь они меня убьют? – спрашивает Оля, и от жуткого спокойствия в ее голосе мое тело покрывается мурашками. – Этот ребенок был вообще ни к месту. Если бы меня не заперли, я бы еще, возможно, поиграла в счастливое ожидание, но, кроме проблем и дискомфорта, беременность мне не дала ничего. И все равно жаль. Как будто я еще способна что-то чувствовать.       – Оль, выслушай меня, пожалуйста, – говорю я и осторожно перекладываю ее на кушетку.       – Жан, подожди, – ее ледяная рука цепляется за мое запястье. – Сначала ты меня послушай. Я всё понимаю. Знаю о твоей тонкой душевной организации. О том, как идиотской рефлексией ты выносишь мозг и себе, и окружающим. Но давай мы отставим эмоции и просто логически порассуждаем. Кому будет лучше, если убьют нас обоих? Жертвенность красива в кино, да и то сомнительно. Я из этой истории уже не выпутаюсь. И в смерти Гриши я виновата больше, чем ты. Поэтому отвези меня обратно. Или позвони Константину. А ты – ради меня, ради нас – должен жить. Ты же всегда говорил, как важно приносить пользу. И ты это делаешь. Спасаешь, спасаешь, спасаешь их, а им всё мало. Ну что ты так смотришь? Я не сдаюсь. И не жертвую собой. Я просто очень устала. За эти месяцы я чертовски устала от вечной жизни. Она вообще ни разу не восхитительная, а откровенно поганая. Хорошо? Тебя там не было, я заставила Гришу открыть дверь и ударила его о стену. Мне поверят, потому что я уже это делала. Отшвырнула человека и убила его.       Я сгибаюсь над ней и прижимаюсь к ее лбу губами. Моя дорогая девочка, продолжающая нестись вперед, не задумываясь о последствиях и не сбавляя ход. Излюбленный алгоритм: решила – сделала. Без перерыва на «задумалась» и «взвесила за и против». Любимая, эгоистичная, обожающая жизнь Оленька, с готовностью приносящая себя в жертву Закону, в который не верит, и договору, который не чтит. С граничащим с безрассудством бесстрашием она добровольно положит на плаху голову, как только услышит мое «согласен». Если бы мне требовались доказательства ее преданности, сегодня в ней не осталось бы никаких сомнений. Вот только разве она не знает, что я такой же упрямый и не менее безрассудный, чем она?       – Оленька, к чему мелочиться? Как тебе идея с двойной казнью? Только представь, каким бы это было незабываемым зрелищем!       – Не смешно, – поджимает губы она. – Мне безумно жалко Гришу, но, если ты ляжешь под топор, это его не вернет.       Тратить время на пустые споры, доказывая друг другу, кто из нас двоих больше заслуживает казни, бессмысленно. Каждый будет упорно предлагать себя, а тем временем настанет утро, по наши души явятся хранители и что-то кому-то доказывать станет поздно.       – Подними рубашку, – приказываю я и настраиваю аппарат.       – Когда вы успели меня переодеть? – удивляется Оля, но покорно задирает больничную рубашку и даже не спрашивает меня, чтó и какого черта я собираюсь с ней делать.       Ночь продолжает сыпать сюрпризами, словно мы оба сорвали джекпот в какой-то извращенной игре, где вместо призов в случае выигрыша тебя осыпают болезненными ударами по самым уязвимым местам. Я молча пялюсь на экран монитора и не представляю, как озвучить Оле то, что на нем вижу.       – Жан, – не выдерживает она и дергает меня за рукав. – На что ты смотришь? Это меня убьет, и я могу не бояться хранителей?       – Может, и это, – говорю я, откладываю датчик и устало потираю виски. – Только сначала ты убьешь меня, хотя я тут абсолютно ни при чем. Все вопросы к тебе и твоему Сереже. Трахаться вас никто не заставлял.       – О чем ты говоришь? Какая разница, трахались мы или нет, если всё уже закончилось?!       – Вытрись, – тяну время я и протягиваю ей бумажные полотенца. Когда я озвучу то, что показало обследование, выбора, кому ложиться на плаху, у нас не останется. И ей придется смириться не только с этим.       – Ну?! – небрежно растерев гель по все еще стройному животу, Оля опускает рубашку, усаживается на кушетке и не спускает глаз с монитора. – Я понятия не имею, на что смотрю! Ты можешь мне сказать, что это?       – Их двое, – говорю я, а она предсказуемо не понимает меня.       – Чего двое?       – Кого, Оля. Детей ваших с Сережей двое. А чего мы, собственно, ждали? Удивлен, что не трое, а то и не все пятеро. Раз вы с Сережей оба над этим поработали. Никогда тебе не говорил, но у тебя ужасный, отвратительный вкус на мужчин. Пожинай плоды.       – Каких детей? – Микс ужаса, удивления и отвращения на ее лице складывается в крайне забавное выражение, и при других обстоятельствах я бы нашел это смешным. – Разве вся эта история не закончилась… ничем?       – Кто тебе это сказал?! Сама придумала! Сама поверила! Оля, чтó ты будешь делать?! – Я пытаюсь понизить голос, но продолжаю остервенело на нее орать. Она не справится ни с беременностью, ни с детьми, а, если еще посадит себе на шею Сереженьку, то идея с двойной казнью волшебным образом обернется заманчивым избавлением. – Меня не будет рядом. Чтó ты планируешь делать со своей жизнью?!       – Казнив Ольгу сегодня, вы убьете троих, – бесцветным голосом декламирует она и закрывает лицо руками. – Сука, ну что же за дерьмо…       – Не ругайся, тебе это не идет, – машинально говорю я и опускаю взгляд на часы. – Половина второго ночи. Во сколько у твоих охранников пересменка?       – Я не знаю. У меня нет часов.       – Хорошо. Сиди здесь. Я позвоню деду, чтобы приехал. И чтобы тебе захватил какие-нибудь Анины вещи. Свою одежду ты залила кровью. – Я встаю, а Ольга цепко хватает меня за рукав и тянет к себе.       – Почему этот ребенок… черт, дети выжили?! – сквозь зубы цедит она и гипнотизирует меня взглядом. – Если было столько крови?!       – Откуда мне знать, почему? Потому что у них есть сверхспособности? Потому что твоя регенерация работает не на тебя, а на них? И ты вон какая худющая. Может, вампирские беременности длятся годами?! Откуда мне это знать?!       Оля разжимает пальцы и выпрямляется. Ее взгляд стекленеет, молча она начинает раскачиваться – сначала медленно, затем быстрее со всё большей и большей амплитудой. В ужасе я наблюдаю за этими резкими, всё убыстряющимися движениями, мысленно кроя себя последними словами за то, что раскрыл рот.       – Всё-всё-всё, – быстро говорю я и крепко ее обнимаю. – Забудь, что я сказал. Так бывает при многоплодных беременностях. Твои анализы в пределах нормы. Человеческой. Мы что-нибудь придумаем. Давай, – я подкладываю ей под голову подушку и аккуратно укладываю на кушетку, – полежи, ни о чем не думай. Я вернусь, и тогда… Что-нибудь придумаем.       Отстранившись, я заглядываю ей в лицо и с облегчением вижу, что первый шок отступил. Она раздраженно отталкивает от себя мои руки и отворачивается.       – Ты уже придумал. Самоубиться. Принеси мне кровь.       – Оля, если меня на самом деле казнят, я тебя очень прошу, учись говорить людям «пожалуйста» и сбавляй тон. Тебя никто не будет терпеть.       – Жан. Пока тебя не казнили, принеси своей беременной женщине чертову кровь! А «пожалуйста» можешь засунуть себе…       Не дослушав ее, я выхожу из кабинета и, только прикрыв за собой дверь и пройдя пару шагов по коридору, сознаю смысл того, что она сказала. Наивная дурочка! Неужели она всерьез верит, что, если «повесит» на меня себя и детей, это что-то изменит? Я вампир, который убил человека. Завтра в это время я уже буду мертв. И я ничего не смогу сделать, если они решат вернуть ее в клетку. А после случившегося ночью глупая шутка о том, что они могут посадить Ольгу на цепь или заковать в кандалы, скорее всего, станет ее новой реальностью.       Я достаю телефон и набираю номер деда Славы. Если он поможет мне спрятать Олю, я приму свою смерть с благодарностью и счастливой улыбкой на губах.