Плоть и мрамор

Стрелка настенных часов ритмично отстукивала минуты после полуночи. Бумага умиротворяюще шуршала под пальцами. Гелевая ручка мерно поскрипывала, выводя букву за буквой. Тихая музыка играла спокойно, ненавязчиво, служила лишь фоном. Ни капли не отвлекала, как и лёгкий травяной запах тканевого саше, которое лежало среди разноцветных камушков в неглубокой тарелке. Веритас приходил в рабочий кабинет мастерской, когда дома процесс не клеился. Здесь мозг сам переключался на правильную волну, входил в поток, и даже рецензия на очередную статью Доктора №5, который всё никак не мог успокоиться в своих безнадёжных изысканиях физической природы добра и зла, выливалась на бумагу легко и непринуждённо. Чётко выверенную, выстроенную по заранее подготовленным лекалам обстановку ничто и никто не мог потревожить, нарушить. Ничто — думал Веритас. Никто — был твёрдо уверен он, пока не услышал хлопок входной двери. Он резко вскинул голову и повернулся к плотной шторе, которая разделяла кабинет и студию. Он не просто закрыл дверь, он её запер. Её не мог потревожить сквозняк, лишь другой человек, только вот другим людям Веритас ключи от мастерской не выдавал. Он выключил музыку, несколько раз сжал и разжал кулак, бесшумно отодвинул стул. Незванный гость расхаживал за шторой, даже не пытаясь скрываться: чужие шаги звучно шаркали по полу, а раз в семь с половиной секунд раздавался неясный звон. Разбешённый бесцеремонным вторжением на личную территорию инстинкт кричал резко отдёрнуть штору, вылететь в зал и бросить вызов наглецу, но бездумно следовать инстинктам — удел глупцов. Стоило выяснить, с кем Веритас имел дело. Он подошёл к шторе мягкими шагами по пушистому ковру, осторожно отодвинул её на пару сантиметров и еле удержался, чтобы не выругаться себе под нос. Меховой воротник, рулетка между лопаток и свободный разлёт разноцветных пол плаща. Пшеничные волосы под неуместной в помещении шляпой. Расслабленная, вальяжная походка. И монетка в правой руке, которую большой и указательный пальцы подкидывали вверх ровно раз в семь с половиной секунд. Авантюрин, конечно же это был Авантюрин, кто ещё мог столь нахально ворваться в чужую студию. Вопрос, как он умудрился открыть дверь, не стоял — в его способности взламывать классические замки сомневаться не приходилось. Впервые в жизни Веритас пожалел о выборе не электронного решения. Что кичливому павлину понадобилось в его мастерской? Не похоже, что он искал её хозяина. Слишком уж неспешно прогуливался между многочисленных поделок: незавершённых статуй, недописанных картин, недолепленных ваз. Веритас видел его лишь со спины, но, судя по всему, Авантюрин внимательно разглядывал всё, что находил: задерживался у каждого без исключения предмета, переминался с пяток на носки, очерчивал пальцами края мольбертов, оглаживал неровные куски мрамора. Авантюрин без спроса забрался в мастерскую Веритаса, по-хозяйски разгуливал среди его творений и выглядел… на удивление уместно. Словно и должен был здесь находиться, словно олицетворял метафору того, как проник Веритасу под кожу, поселился в его мыслях, вечно норовя перетянуть их на себя с вещей, которые должны были иметь куда больше значения, чем смутные, смазанные фантазии. Фантазии, что то и дело крали сознание под эгидой проклятых гипнотических глаз, смотревших, казалось, глубже, чем в самую душу, вытягивая из неё всё самое сокровенное и потайное. Стоило открыть, наконец, штору. Показать своё присутствие, о котором Авантюрин, кажется, не подозревал, и справедливо выгнать куда подальше. Только вот конечности будто парализовало, и Веритас мог лишь молча наблюдать. Ожидать с нездоровым интересом, что Авантюрин выкинет дальше. Не пришёл же он просто полюбоваться на хобби Веритаса. Он ничего не делал просто так, каждая минута его жизни — новая ставка, и узнать, на что именно он ставил сейчас, хотелось до жути. Авантюрин завернул налево, выпал из поля зрения. Веритас осмелился ещё немного отодвинуть штору, шагнул правее — и чуть не подавился воздухом. Единственная во всей мастерской завершённая работа — сидячая статуя его самого в полный рост. Нога на ногу, одна рука подпирает щёку, в другой книга. Авантюрин стоял напротив. И не двигался. Не звенела монетка, не шуршал плащ. Авантюрин застыл так же, как и сам Веритас, но вскоре всё же выпал из транса. Протянул руку — и дотронулся до лица статуи самыми кончиками пальцев. У Веритаса перехватило дыхание. Он стоял не близко, а большая часть студии утопала в полумраке, но софит над статуей окутывал её и Авантюрина тёплым светом. Подчёркивал их, выделял, словно главных актёров на сцене. Веритас завороженно наблюдал, как Авантюрин повёл рукой ниже: легко стукнул указательным пальцем по подбородку; огладил шею; царапнул грудь; спустился до живота, уложил на него раскрытую ладонь. А потом — подался вперёд и поцеловал холодные мраморные губы. Всё тело прошило жаром, и Веритас вцепился в штору до треска ткани. Что? Это… шутка? Очередная игра, условия победы в которой не ясны даже самому зачинщику? Авантюрин разорвал поцелуй и неторопливо обошёл статую сбоку. Прижался к ней со спины, обхватил поперёк груди, удивительно ласково потёрся носом о скулу и заговорил: — В твоём духе, а, док? Вьюсь вокруг тебя, а ты сразу весь каменный. Он обращался не к Веритасу — к статуе, и прыснул с собственной идиотской шутки тоже куда-то ей в шею. Ей, не ему. Веритас был уверен, что Авантюрин попросту не мог его видеть, не в почти полной темноте, когда сам стоял на свету, но горло всё равно пережало волнением. Авантюрин вломился к нему и начал непонятно что вытворять с его статуей, но замеченным боялся оказаться Веритас. Словно стал случайным свидетелем сцены, которая не предназначалась для его глаз, — но оторвать их был попросту не в силах. Авантюрин разжал объятия и лениво снял плащ. Кинул на мольберт неподалёку, закрывая яркой тканью недописанный пейзаж. Примерил шляпу на статую, но передумал и устроил её поверх плаща. Одно за другим снял кольца, спрятал в кармане жилетки, а потом зубами стянул обе перчатки, отправил их к шляпе с плащом. Авантюрин не делал ничего особенного, всего-то убирал верхние слои одежды, но Веритас неотрывно следил за каждым изящным движением. Кровь бешено стучала в висках, ладони потели, а сглотнуть вышло так громко, что пробило страхом — заметит, но нет. Не заметил. Закончил наконец раздеваться, снова оказался со статуей лицом к лицу. Грациозным, пружинистым движением забрался ей на колени — и оседлал их, поставив ноги по обе стороны от бёдер. Веритас шумно выдохнул и закусил изнутри щёку, чтобы не издать лишний звук. Он должен был остановить это прямо сейчас. Выйти в зал, сделать вид, что свет слишком резко ударил в глаза, и он не заметил позу Авантюрина. Помочь обоим сохранить лицо, не позволить рухнуть глубже, во что-то необратимое, неотвратимое. Даже сделал смелый шаг вперёд, но вновь застыл на месте, когда одной рукой Авантюрин обнял шею статуи, а второй… второй скользнул себе между ног, и с его губ сорвался мягкий, негромкий, но так прекрасно слышный в тишине студии стон. Веритас со всей силы зажмурился. Судорожно начал проговаривать про себя первую сотню символов числа Пи. Низ живота тянуло возбуждением, голову кружило, сушило глотку. Это всё было неправильно. Сумасшедше. Грязно. Одна мысль о том, что Авантюрин сидел на коленях у его статуи и ласкал себя должна была отвращать, казаться недопустимой, но вместо этого заводила до дрожи, до сбившегося дыхания. Шепталась с уголками души Веритаса, в существовании которых он отказывался признаваться сам себе. Выворачивала их наизнанку, ставила реальность с ног на голову. Как и сам Авантюрин, который давно взбаламутил привычную размеренную жизнь так, что по её глади разошлись слишком широкие круги, которым уже никогда не улечься. — Рацио… мх-м… Звякнула пряжка ремня. Поползла вниз ширинка. Авантюрин простонал громче, развязнее. Веритас бессильно прижался лбом к стене, закусил губу, а рука сама собой потянулась к паху, судорожно сжала каменно твёрдый член сквозь ткань штанов. Он задвигал ей медленно, осторожно, чтобы не выдать себя шуршанием ткани. Начал тонуть в недостаточном, но таком желанном удовольствии — а потом пелену разрезало насмешливое: — Так и будешь там стоять или, может, всё-таки присоединишься, м-м, док? Веритас вздрогнул. Нет. Авантюрин попросту не мог его заметить — не с этим освещением, не с его позиции, не с тем, как тихо себя вёл Веритас. Значит, оставался лишь один вариант: Авантюрин изначально знал, что он тут. Знал, что за ним наблюдают. Разыгрывал шоу для единственного зрителя, который позорно повёлся. Стоило бы устыдиться собственной глупости, но стыд не шёл, перебивался возбуждением, азартом. Болезненным вожделением, которое мучило слишком давно. Веритас не был идеальным каменным изваянием, как бы ни стремился таким казаться. Веритас был всего лишь человеком, и притом весьма заурядным — и слабовольно пошёл на манящий голос. Полетел к свету, словно мотылёк на огонь. Он остановился у Авантюрина за спиной. Тот оглянулся через плечо. Волосы разлохматились, веки были блаженно прикрыты, а губы искусаны до мелких ранок. Одна открылась, и на ней выступила мелкая капля крови. Веритас хотел её слизать. — Вы незаконно вломились на принадлежащую мне территорию, — голос звучал хрипло, но твёрдо. — Я имею полное право сообщить о ваших действиях в правоохранительные органы или же совершить гражданский арест. — Конечно, — серьёзно кивнул Авантюрин. — Право ты, несомненно, имеешь. Полностью пойму, если ты решишь им воспользоваться, даже не стану сопротивляться. Только вот… вряд ли твой гениальный мозг не догадывается, что произойдёт после подачи жалобы? Гениальный мозг догадывался. Полиция так глубоко сидела в кармане у КММ, что не торчали даже фуражки. Служба безопасности Корпорации передаст решение вопроса мелкого нарушения одного из Каменных сердец непосредственному начальнику этого Каменного сердца. Алмаз сочтёт трату его времени на подобные тривиальности личным оскорблением и либо проигнорирует ситуацию, либо, если застать его в дурном настроении, подсуетится, чтобы Веритасу или даже всей Гильдии урезали финансирование. Урегулировать вопрос путём привлечения соответствующих инстанций не выйдет, но Веритас и не собирался. — Не сомневаюсь, что подобное нарушение легко сойдёт вам с рук. — Веритас подошёл к Авантюрину ещё ближе, так, что между ними осталась лишь какая-то жалкая пара сантиметров. На таком расстоянии отчётливо чувствовался его сладкий, почти приторный, до одури пьянящий парфюм. — Значит, мне придётся разобраться самостоятельно. — Да-а? И как же ты намерен… разбираться? — Авантюрин медленно провёл языком по нижней губе. Слизал ту самую каплю крови. Ещё шаг — и расстояние стёрлось в конец. Веритас прижался грудью к его спине, завёл руку вперёд, положил раскрытую ладонь на внутреннюю сторону бедра — и медленно, мучительно медленно повёл выше. Авантюрин запрокинул голову, упёрся затылком в подставленное плечо. Они были так близко, что Авантюрин наверняка слышал, как бешено у Веритаса стучало сердце, с каким трудом давалось дыхание. Чувствовал, как подрагивала рука, когда остановилась у паха. — Вот так. Если ты мне позволишь, — шёпотом на ухо, мазнув сухими губами по виску. Вся выдержка — чтобы не сорваться, не поторопиться, не взять прямо сейчас. Поведение Авантюрина оставляло мало пространства для интерпретации, но действовать без уверенности в надёжности фактов Веритас не привык. — Эоны, Рацио. — Он кожей почувствовал, как Авантюрин закатил глаза. — «Если позволю»… Чего я тут, по-твоему, всё это время добивался? Ответить Авантюрин не дал — накрыл ладонь Веритаса своей и требовательно, властно завёл её в расстёгнутые брюки, уложил поверх белья на твёрдый член, толкнулся бёдрами навстречу. Веритас рвано выдохнул, уткнулся лицом ему в шею, обвил второй рукой талию, порывисто прижал к себе и начал двигаться. Авантюрин выгнулся, бархатисто простонал. Веритас отстранённо заметил, что тот всё ещё обнимал за шею статую, цеплялся за неё, словно за спасательный круг. Хотелось, чтобы цеплялся не за безучастный мрамор, а за живую плоть. Поднять на руки, унести в кабинет, завалить на просторный диван, но разрушить больную театральную постановку на троих казалось непозволительным. Казалось — убери хоть один элемент, и Авантюрин просто уйдёт. Не простит нарушения негласных правил игры. Потому Веритас покорно им следовал. Скользнул пальцами под резинку белья, провёл по стволу, размазывая предъэякулят с головки, прежде чем вытащить член и поднести ладонь к губам Авантюрина. Тот понял без слов, принялся её мокро вылизывать. Слюна потекла по лицу, Веритас собрал её пальцами, размазал по члену и начал ласкать уже не на сухую, влажно и грязно, так, что Авантюрин застонал совсем неприкрыто — и его рука дёрнулась с шеи статуи вверх. Пальцы заводили ей по губам, словно искали что-то, чего не мог дать сам Веритас, и у того окончательно разошлась по швам выдержка. Он порывисто сжал скулы Авантюрина, дёрнул на себя, жадно и голодно поцеловал, ловя ртом задушенные стоны. Веритас не был каменным изваянием и уже попросту не мог продолжать таким казаться — не когда Авантюрин так нагло, так бессовестно кидал ему в лицо его же собственное эго, поддевая душу когтями изнутри. Веритас явно и отчётливо понимал, чего добивался Авантюрин, и был перед этим бессилен. Почти. Нарушить одно правило он всё же намеревался. Тело Авантюрина всё напряглось, натянулось, и он прерывисто зашептал: — Б-блядь, да-да-да, Рацио, вот так, молодец, ещё немного, я сейчас… Авантюрин выгнулся, зажал статуе рот… и Веритас убрал руку. Тишина в зале нарушалась лишь тяжёлым, хриплым дыханием Авантюрина, у которого рефлекторно подёргивались в поиске отобранной стимуляции бёдра; оглушительным биением сердца Веритаса; его же мыслями, такими громкими, что почти выливались наружу из головы, угрожая выдать истинные намерения и желания; рыком Авантюрина, который развернулся почти всем корпусом и посмотрел с какой-то странной смесью злости, сумасшедшего азарта и… страха? Нет, едва ли. Обман зрения? Трюк света? Секундное помутнение, которое промелькнуло на самом дне этих невыносимых глаз? — Рацио-о-о, — угрожающе протянул Авантюрин и предупредительно прикусил нижнюю губу Веритаса. — Если ты вздумал меня так оставить… — Не вздумал, — покачал головой тот, забрался ладонью под рубашку, провёл по чересчур худому животу. — Но кончишь ты только тогда, когда я позволю. Авантюрин пару раз моргнул, а потом звонко, заливисто расхохотался. Снова откинулся Веритасу на грудь, поудобнее устроился на коленях у статуи, огладил одной рукой её плечо. Вторую закинул Веритасу на шею, царапнул загривок ногтями и крепко вцепился в волосы. Больно, но Веритас даже не думал отстраняться. — Блядь, Рацио, ты просто… Х-ха, признаюсь, не ожидал от тебя такого, но… ладно. Ладно. Мне подходит. — Авантюрин укусил куда-то под скулу, пустив по всему телу мелкую дрожь, и хрипло добавил: — Давай, доктор, изведи меня, попробуй. Посмотрим, на что ты способен. Даже выдам тебе чит-код — у меня смазка в кармане, пользуйся на здоровье. И Веритас воспользовался. Так ладонь скользила проще, плавнее, смазка влажно и пошло хлюпала, пачкала пальцы, стекала с члена в короткие светлые волосы на лобке. Авантюрин бесстыдно стонал, выгибался, толкался в руку. Едва не скулил, когда пальцы пережимали у основания, в очередной раз не позволяя кончить, — надолго его бравады не хватило. Самого Веритаса вело, в рациональной голове не оставалось ни единой разумной мысли — их съело, сожрало жгучее желание. Желание снять с Авантюрина все слои его театральности, оставить лишь настоящее и сырое. Посмотреть на него, по-настоящему посмотреть. Чтобы Авантюрин цеплялся не за мёртвую безучастную статую — его ладонь закрывала ей глаза, — а за него. За Веритаса. Ведь он, в конце концов, правда совсем не был изваянием. С каждым разом, с каждым мучительным отказом Авантюрин всё больше размякал, растекался в его руках; отчаяннее подавался к прикосновениям, буквально к ним льнул, и наконец — наконец его рука слабо соскользнула с лица статуи, и дрожавшие пальцы сжались на светлых брюках. Веритас накрыл их своими, с усилием оторвал от ткани и поднёс к губам, невесомо поцеловал. Авантюрин жалобно всхлипнул и, повернув голову, уткнулся лицом Веритасу в шею. — Веритас… — слабо прохрипел он куда-то под скулу, назвав по имени впервые за всё их знакомство, и грудь сжало болезненной нежностью. — Веритас, не могу больше, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… Он чуть отстранился, осторожно убрал налипшие на лоб Авантюрина пряди. У того подрагивали губы, тяжело вздымалась грудь, бессильно сжимались и разжимались пальцы. Он смотрел обдолбанно, мутно. Честно. Сквозь пьяную пелену в его глазах читалось что-то совсем иное — искреннее и открытое. Что-то неназываемое, от чего переворачивалось всё внутри. Веритас ласково провёл костяшками по мокрым щекам, прижался губами, собирая слёзы из уголков глаз. Из собственного взгляда спрятать честность и искренность не выходило тоже. Они выливались в неприкрытое восхищение, любование, ведь не любоваться Авантюрином было попросту невозможно. Слишком прекрасен, слишком желанен. Слишком л… слишком. Вокруг них словно застыло время, остановились танцевавшие в тёплом свете пылинки, затихли все звуки. Потрясающий, красивый до боли стазис, в котором хотелось остаться навечно, но Авантюрин повёл бёдрами, и Веритас прошептал ему в губы: — Хорошо, милый, хорошо. Кончи для меня, Авантюрин, давай. Много ему не понадобилось. Пара движений ладонью — и Авантюрин выгнулся, вцепился ногтями Веритасу в запястье и кончил с громким, протяжным стоном. Сперма брызнула статуе прямо на грудь. По мрамору поползли белёсые подтёки, и Веритас бы наблюдал за ними, если бы не смотрел на Авантюрина: на то, как раскрасилось удовольствием его лицо; как он дрожал всем телом; как дышал тяжело и рвано. Всё снова затихло, снова остановилось, и Веритас рассеянно гладил Авантюрина по волосам, пока тот приходил в себя. Пока не выпутался из объятий, не заправил член назад в брюки, не сполз с колен статуи на пол. Его качнуло, и Веритас рванулся поддержать. Авантюрин принял помощь, с силой сжал его предплечье, а свободную руку зачем-то завёл за спину. Зажмурился. Открыл через несколько секунд глаза — и в них снова заплясало привычное лукавство. — Ого, док. Ого, — усмехнулся он, застёгивая ремень. — В тихом омуте, а? — Надеюсь, вы усвоили урок, больше не позволите себе подобную фривольность и уж тем более не станете нарушать закон, — с горечью вернул и свою маску Веритас. — М-м, не уверен, не уверен. Уж извини, в школу не ходил, учусь медленно. Авантюрин накинул плащ, натянул перчатки, подхватил свою дурацкую шляпу, но надевать не стал — как-то потерянно, рассеянно крутил её у груди, и Веритас неожиданно для самого себя поддался порыву. Шагнул к Авантюрину, положил на его щёку ладонь, огладил большим пальцем косточку под глазом. — Я с удовольствием повторю материал, если вы этого захотите. Авантюрин шумно втянул воздух, напрягся и вынырнул из-под ладони, но прежде — коротко, почти неуловимо о неё потёрся. — Буду иметь в виду, — зубасто улыбнулся он и, нахлобучив наконец шляпу, развернулся на каблуках, взмахнул плащом и вальяжно направился к выходу из мастерской. Идиотская монетка снова оказалась у него в пальцах, снова зазвенела раз в семь с половиной секунд. Веритас изваянием застыл рядом с собственной статуей. Запустил пальцы в волосы, закрыл глаза. В голове проигрывался на повторе тот самый невозможно длинный, непозволительно короткий миг, когда Авантюрин смотрел на него так, как не смотрел никогда раньше. Дышалось тяжело, в горле саднило, неприятно напоминало о себе собственное забытое, но никуда не ушедшее возбуждение. Скрипнула дверь. Веритас с ужасом ждал, что вот сейчас, сейчас она захлопнется, заставив сомневаться в том, что всё это на самом деле произошло, но — не захлопнулась. — Эй, док. Веритас открыл глаза, попытался выхватить взглядом Авантюрина, но увидел, конечно, лишь размытый силуэт, который переминался с ноги на ногу на пороге. — За мной должок. И… ты… ты совсем не похож на статую. Веритас. Силуэт растворился в темноте. Захлопнулась дверь. Веритас опустился на пол, уткнулся лицом статуе в колени. И улыбнулся.