жалость

      Бархат ночи окутал общежитие, даря мирно спящим парням в эту ночь комфортные сны и уютное тепло. Небо расчистилось после непрерывного ливня, позволяя луне снова освещать пространство своими холодными лучами. Каждую комнату наполняло сопение в унисон, мирно и размеренно тикали настенные часы. У кого-то изредка вибрировал телефон от избытка уведомлений. Обстановка была комфортной и гармоничной. Но, несмотря на уют и тепло, окутывающие всех вокруг, один парень не мог заставить себя уснуть. Нет, не потому что он был обладателем бессонницы или что-то в этом духе. Он всего лишь следовал плану... по медленному уничтожению себя. И вроде ему это удавалось: минимальное потребление еды, изнурительные практики, недостаток сна. Тогда почему он чувствовал себя едва уставшим? Не было никакой боли, слезы не текли из глаз как во времена обычных рутинных дней. Это было обиднее всего. Раньше каждый участник в группе слышал, как Джиншик тихо всхлипывает по ночам, стараясь не разбудить остальных. А как только он начал пытаться себя сломать, то всё прекратилось. Или он просто не заметил, насколько потерял силы на всё? Джиншик хотел встать и дойти до уборной, но ноги не поднимались. Как жалко, что утром нужно будет снова себя заставить подняться без всяких отговорок. Шумно выдохнув, он поджал губы, прикусывая сухую кожу, которая совсем недавно была до жути мягкой и нежной. Как бы он не пытался сохранить свою девственную красоту, всё равно на его лице отпечатывались безостановочные тренировки. Даже когда айдол просматривал комментарии под новыми видео, ему было охота кричать от безысходности. Все замечали, как он изменился. Кто-то писал уж очень негативные комментарии без зазрения совести, а Джиншик успевал их дочитывать ровно до того момента, как в горле появлялся ком, а глаза щипало от неприятных слов. Кто-то из мемберов или стаффа обязательно выхватывал из его рук телефон и закрывал приложение, одновременно с этим излагая принудительную нотацию и слащаво жалея его. «Тц, как будто мне это было нужно». Его мысли прервал знакомый шёпот прямо около уха. —Джиншик... Ты не спишь? — Сумин сидел на корточках возле кровати Джиншика бог знает сколько времени, пока тот летал в облаках. Его лицо еле виднелось в темноте, зато спина хорошо освещалась, а зелёные волосы, через которые проходил холодный лунный свет, казались голубыми. Джиншик, в свою очередь, слегка дёрнулся от неожиданности, отвечая своему другу таким же шепотом. —Чёрт, Сумин... Ты меня напугал... Давно ты тут? Почему не спишь? Парень с зелёными волосами тоже инстинктивно вздрогнул, но подсел ближе к лежащему на кровати Джиншику. Их лица были близко друг к другу, от чего Джиншик слегка отстранился, не желая сокращать расстояние. В ответ на его действия Сумин посмеялся, из-за чего Хам смог уловить аромат мятного дыхания. Это слегка сводило с ума, но он держался. —Я днём поспал, поэтому сейчас ни в глазу. Сходишь со мной на кухню? Есть охота. — Джиншик посмотрел в темные глаза Чхве, которых практически не было видно в тени. Его и взаправду совсем не рубило, хотя было уже три часа ночи. Не говоря ни слова, Джиншик начал приподниматься с кровати, прилагая очень большие усилия, чтобы не упасть обратно. С болезненным тихим стоном он всё-таки пересилил себя. Встав с постели, парень поплёлся за Сумином на кухню. По пути Джиншик зашёл в туалет. Подойдя к зеркалу, он посмотрел на своё отражение, слегка ужаснувшись. В последнее время его лицо не «сияло», как писали фанаты. Скорее наоборот: глаза слегка опухли, белки частично окрасились в кроваво-красный цвет, губы обветрились и кое-где на них виднелись прокусы. Парень отвёл глаза, не желая больше встречаться взглядом с самим собой. Хотелось разбить зеркало и хлопнуть дверью, но его останавливала скованность в движениях и банальный этикет — будить своих друзей не хотелось. Сумин в это время уже во всю готовил кулинарный шедевр — две яичницы с горсткой белого риса — здоровый ночной перекус. Когда его глаза встретили Джиншика, хромающего к кухонному столу, он улыбнулся и выключил плиту. Закончив с сервировкой, Сумин положил две тарелки еды и заглянул в удивлённые глаза своего сокомандника. —Что такое, Джиншик? Не хочешь есть? — получив в ответ утвердительное мычание, Сумин вздохнул. Обойдя стул, на котором сидел брюнет, Чхве наклонился к нему. Его дыхание обрамляло шею Джиншика, заставляя того покрываться мурашками. —Ты мне вчера очень грубо ответил. Я чуть не обиделся. — его руки начали водить по телу Джиншика с неописуемой аккуратностью. Он будто гладил хрусталь, готовый вот-вот расколоться. Джиншик в ответ на эти ласки лишь поджал губы. —Я вчера просто сильно устал. Настроения не было. Прости. — это было единственное, что смог из себя выдавить Хам, его голос дрожал и срывался. Он знал, что всё это просто фальшивка. Вслед за этими ласками пойдут слова поддержки и смазливо-жалостливое выражение лица. Хотелось возбудиться, но то, что следовало после этого, ощущалось как мерзкий липкий слой грязи, покрывающий его с ног до головы. —Ничего, я уже перебесился. Мне в конце концов жаль тебя, не могу долго злиться. Кстати, теперь, надеюсь, не оттолкнёшь меня? — видит Бог, Джиншик прямо сейчас бы врезал Сумину по лицу, если бы только были силы. Как будто этот зеленоволосый придурок не знает, что должен держать рот на замке в такие моменты. Хам сидел смирно, даже не дрогнув под словами Сумина, только желваки двигались под бетонным натиском злости. Но Чхве бы не увидел их дрожь, даже если бы захотел — стоял, скрючившись в три погибели и уткнувшись носом в шею своего друга. —Давай будем есть. — ровным как струна голосом произнес Джиншик, получив в ответ укус — больная привычка Сумина. Укус был настолько сильным, что в глазах предательски помутнело. Когда рэпер отстранился, довольно хмыкнув, Джиншик почувствовал теплые струи, стекающие вниз на костлявую ключицу и скапливаясь в ее ямке. Сумин невменяемый. —Зачем ты это сделал? —А я думал, своими тренировками ты до жути хотел себе напомнить, как сильно любишь боль. —Я не люблю боль. Одна секунда и его голова отлетает в сторону от пощёчины, которая выбивает из него пару капель слюны. Это было так унизительно. Его глаза поднимаются на Сумина, теперь уже стоявшего перед ним, а не сзади. Он смотрит свысока, чуть нахмумрившись. —Ешь уже, — бросает будто в пустоту и садится за противоположную сторону стола. Принимаясь за пищу, он изредка поглядывает на Джиншика, но в общем и целом гипнотизирует тарелку. Хам смотрит на него таким взглядом, который просто нельзя адекватно воспринимать. —И не пялься на меня так. Смотри в свою тарелку. Джиншик покорно ест, уже забывая, что на его шее медленно засыхает кровь, а щека до сих пор горит. Проследив за тем, как Сумин с психами встает из-за стола и моет тарелку, а затем выходит из кухни, хлопнув дверью, Хам иронично усмехается — банальный этикет у этого человека отсутствует. После такого трудно подняться со стула, а ещё труднее заставить себя уснуть прямо на нём. Поэтому остаток ночи проходит в сумбурном колебании полусна и бодрости. Ноги и таз уже полностью затекли, когда стукнуло шесть утра. Джиншик очнулся за минуту до кем-то оставленного на кухне будильника, перед этим поспав в районе пяти минут. Дверь закрыта, поэтому он не может слышать, из какой комнаты доносятся шорохи или ещё не внятные полусонные разговоры. От этого то ли легче, то ли тяжелее — он пока сам не понял. Понял только то, что сидит на стуле с отёкшими ногами, на столе стоит тарелка с уже не совсем свежей едой, а на шее красуются засохшие корки крови. Послышались шаги прямо возле кухни. Дверная ручка дернулась, и сердце Джиншика пропустило удар, но вдруг послышались тихие маты. Кажется, это Хёну зацепился кофтой. Хам смотрит тупо, дверь будто сейчас испепелится под туманом его взгляда. Скоро начнут все собираться и, конечно же, первым вопросом последует: «Джиншик, что с...» —...тобой? — его мысли опередил хриплый от сна голос. На кухню зашли Сэын и Хантер с одинаковыми вопросами и идиотскими выражениями лиц. Джиншик отвернул от них голову. —Всё нормально. Я сейчас всё уберу. — сказал парень, указывая на посуду, стоящую на столе, но липкий ком в горле давал понять, что он имеет в виду совсем не тарелку. Поднявшись с тихим кряхтением под настороженные взгляды своих младших, Джиншик чувствовал себя так, будто всю нижнюю часть тела пронзает тысяча иголок, а в глазах стоит цветной шум. Он передвигался медленно, опираясь ладонями на все окружающие его поверхности. Хам усмехнулся вслух, подумав над тем, что он сейчас выглядит как овощ. Это была ебаная неадекватность. Он просто постепенно терял рассудок. Через небольшие усилия и большое игнорирование вопросов младших, он убрал за собой и пошел в комнату, чтобы сменить одежду для большей концентрации. А то эта уж слишком приятно пахла. Сумином. Переодевшись, Джиншик посмотрел в зеркало, стараясь не цепляться взглядом за лицо. Засохшая кровь все ещё ярким пятном покоилась на его бледной коже, поэтому парень взял дезинфицирующее стредство и стёр все следы, а сам укус, уже посиневший к утру, он замазал тональником. Хотелось нанести его на всё лицо, но Джиншик всё равно собирался на тренировку, поэтому ему это ни к чему. Прихватил с собой маску и помчался — вернее похромал — в зал для практик. Только зайдя туда, он сразу ощутил знакомый запах. Сумин решил с утра пораньше пойти тренировать хореографию. Он любил бездушные помещения, окна, прикрытые черными занавесками, свободные спортивные штаны, мутные зеркала и курить вдали от стаффа. Характер у него был сложный, но не сложнее, чем у Хама. Он не любил, когда врут. Когда врёт Джиншик. Обожал чистоту и ненавидел душевно грязных людей. Джиншик коротко поздоровался и подошёл к единственному в студии стулу. Положив туда рюкзак, парень снял толстовку, оставшись в майке. —Ты спал вообще? — последовал вопрос, будто совсем не требующий ответа. Какой-то он был... тусклый и горький, без единой доли искренности. —Да. В общей сумме минут тридцать. — сказал Джиншик дрогнувшим голосом. Он не стал поворачиваться на своего собеседника. Не хотел снова ощутить то предательски едкое чувство огорчения и тоски. —А что с голосом? Я тебе мешаю? Мне, блять, уйти? — нет, всё-таки их характеры одинаково делят между собой желчь и отвращение. Джиншик сжал кулак, в котором находилась бутылка воды. Безумно громкий треск пластика разнёсся эхом по большой студии. Костяшки пальцев побелели, а нижняя губа парня, которая и так была достаточно прокусана, в миллионый раз лопнула под давлением зубов. Решив, что сил на ссору у него не хватит, Хам развернулся к Сумину. —Всё нормально, останься. Ты мне не мешаешь. — Джиншик поставил помятую бутылку на пол и подошёл к длинному зеркалу студии. Сил даже на разогрев не было. Даже на танец. Даже на разговор с Сумином. Он прикрыл глаза, заставляя себя сосредоточиться. Ему нужно было начать тренировку. Послышались шаги в его сторону, но он даже не повел бровью. Полная темнота помогала ему сфокусироваться и настроить себя. И только когда он почувствовал руки вокруг своей талии, его веки дрогнули. Стало слышно горячее дыхание рядом с ледяным ухом. —Джиншик, открой глаза, — Хам распахнул длинные ресницы, его взгляд устремился вниз. —Смотри на меня. Не отводи взгляд. — младший поднял глаза на его отражение. Комната была темной, несмотря на знойное утро. Только один яркий жёлтый луч пробивался прямо на лицо Джиншика, подсвечивая его ультрамариновые волосы. Рука Чхве по-паучьи полезла под майку младшего, словно выискивая добычу. Джиншик сглотнул, его рот приоткрылся. —Не отрицай, что ты нуждаешься. — говорит чёрствым шёпотом Сумин. —Я не просил. — отрезает Джиншик. —Смотри, как ты себя испортил. — вторая рука старшего перемещается на подбородок Хама, направляя его голову чуть в сторону. —Хватит страдать хуйнёй. — и снова он кусает, только теперь уже мочку уха своего сокомандника. В ответ слышится скулёж. До того жалобный, что Сумин инстинктивно отстраняется. —Я сюда пришёл тренироваться, а не терпеть твои животные привычки. — тихо говорит Джиншик, за что получает вторую пощёчину за день. Дальше одной никогда не заходило. Щека опять краснеет. На этот раз правая. Хам ненавидел таких, как Сумин, но не мог жить без его внимания. И не важно, как оно проявляется. Главное, что Джиншик заставляет Сумина думать о нём. А какие последствия за этим пойдут — уже всё равно. Единственное, что ему не нравилось — щека горела. Он чувствовал себя живым в этот момент.