No me mires o te enamorarás

Матвеев сидит на диване в гримерке экстрасенсов. Все что-то бегают и суетятся, Олег кричит на старшего брата, и почему — непонятно, ведь этот момент Дима пропустил. Он сидит на диване, откинувшись на его спинку и сидит в телефоне, изучая ленту новостей телеграмма. Ничего особенного. И так перед и после съёмки всегда. Череватый носится со своим долбанным Толиком, до всех докапываясь. Может просто сходит с ума, либо обсуждает его за спиной, какой Дима недолеланный чернокнижник и обыкновенный стажёр, и типо ему вообще не место на проекте. Стажёр, мать твою. Все бы и ничего, но в гримерную заходит Гецати и ладони Димы непроизвольно потеют, а смотреть в сторону медиума вообще не хочется. Вовсе не хочется. Нет желания видеть перед собой медиума. И у том числе, из-за увиденного им в клубе. Куда Дима только смотрел, что не заметил его среди зрителей? Кошмар. Конечно, Матвеев замечает все это боковым зрением, но когда Костя подходит ближе и начинает обращаться к нему по имени, становится не по себе. — Дима, — в сотый раз повторяет Гецати, и это вынуждает Матвеева избавиться от одного наушника, чтобы услышать, что от него нужно. — Да? — отзывается чернокнижник и поднимает глаза, натыкаясь на как всегда спокойный и умеренный взгляд Константина. — Можно тебя на пару слов? — задается Гецати, и Дима понимает, что влип, но посмотрев на время, ищет оправдание не идти куда-то со старшим в нём. — У нас съёмки скоро, — оправдывается Матвеев, думая что на этом от него отстанут. Константин достаёт из кармана брюк телефон и смотрит на время. Теперь то он понимает, что это была лишь тупая отмазка. — Ещё достаточно времени. Пойдем, — зовет медиум, и Матвеев все же поднимается, и направляясь за Константином, выходит из гримерки. Матвеев четко следует за экстрасенсом, который ведёт его по помещениям готических залов. Они останавливаются в небольшом зале, и Дима, увидев что-то чем-то похожее на подоконник, садится на него. Константин присаживается рядом с чернокнижником, а Матвеев все ожидает, пока медиум начнет разговор, ведь не просто так он привёл его сюда. Взял и привёл. Ещё докапываться начнет, а Диме для счастья только этого и не хватало. Дима кусает губы так, что на них остаются слабые следы зубов, и вот просто становится страшно. Он сам не знает почему нервничает и боится смотреть в глаза Гецати. Да, Костя не должен был все это видеть, и ему следовало поговорить с ним на месте, а ни как сейчас он молча втыкает в пол, чувствуя твёрдый взгляд экстрасенса на себе. — Дима, — обращается Гецати, а внутри Матвеева все сжимается. — Пожалуйста, посмотри на меня. И Дима послушно поднимает глаза и на протяжении нескольких секунд смотрит на Константина, но потом вновь отводит взгляд в сторону. — Дима. Посмотри на меня. — Гецати говорит очень томно и Дима смотрит в глаза напротив, уже не отводя их и не пряча. — «Зачем я только согласился с ним пойти», — мысленно ругает себя Дима, и тут чувствует на своем запястье чужую ладонь, оглаживающую нежную кожу Матвеева. — Зачем, Дим? — лишь спрашивает Гецати, но чернокнижник прекрасно понимает, к чему ведёт медиум. Матвеев не знает, что ему делать и опять смотрит в пол, а сердце пропускает тысячу ударов. — Для чего? — продает голос Константин, а Дима слегка кусает губы в смятении. Он не знает, что ответить на слова Гецати. Он не может подобрать не единого слова, которые были бы сейчас уместны. — Я… я не знаю? — даёт ответ Дима, но как бы задает самому себе вопрос. Гецати на это лишь вздыхает. Константин просто смотрит. Смотрит на Матвеева, который со стороны чем-то напоминает тряпичную куклу. Сломленную тряпичную куклу. Дима выглядит таким ранимым. — Прости, но я не знаю, что говорить, — зачем-то оправдывается Дима. — Оно как-то само. Гецати сидит молча и слушает, не перебивая. Костя чувствует, что чернокнижник просто нуждается в том, чтобы его выслушали. Услышали и дали понять, что он ему не безразличен. — Мне лет восемнадцать было, — вспоминает Дима. — Все плевать на меня хотели, а… а деньги на пропитание были очень нужны. Я не сильно понимал тогда, что мне делать. Мать пьёт, на меня она вообще клала и только и делала, что бухала. — делится Матвеев, а голос все сильнее дрожит, и Гецати продолжает оглаживать его ладонь, передавая спокойствие. — Ну и кто-то из моих знакомых предложил мне работать в стриптиз клубе. И я согласился. Дима замолкает и смотрит на Гецати, выискивая в его глазах поддержку. — А дальше… — Матвеев тяжело вздыхает. — Все закрутилось, завертелось, был хороший доход и меня все вполне устраивало. Много разных личностей можно встретить в клубах, и наверняка у них не самые чистые помыслы на тебя. — Матвеев театрально размахивает руками. — И вот я… Мечта любого гомика, и они сидят, смотрят и слюни пускают. Дима морщится от собственных рассказов. Ему противно, что он прошёл через подобное. Противно и обидно, ведь он не по наслышке знает, какого это — быть униженым. — Тяжко, — выдавливает из себя Гецати. — Прости, я не знал, что все настолько серьёзно. Но что тебе мешает уйти от подобного вида заработка, когда сейчас, ты уже имеешь все желаемое? И Дима поднимает плечи, вновь осознавая, что его загнали в тупик. Он не знает. Ему больно, ведь только что его задели за живое. Матвеев нехотя смог вспомнить даже свою мать, которая бросила его на произвол судьбы, меняя родного ребенка на водку и собутыльников. Ему больно. — Это… — задумывается чернокнижник, — принцип. Как же хочется просто уйти… — Наверное, — сомневается Матвеев, цепляя на себе озадаченный взгляд Гецати. — Разве подобные вещи могут числится в рядах принципа? И Дима знает, что точно нет, но и по другому обозвать подобное он не может. Ну просто так. Зачем это обсуждать вообще? — Нет…? Да? О Господи… Не дай бог кому либо такого человека, как Гецати. Не сказав ни слова, уже вынудит рыться в себе, в поисках ответов на волнующие вопросы. — Я запутался, — окончательно выдает Матвеев. — Какое-то время я подобным не занимался, а вскоре снова наступил в ту же грязь. Матвеев тяжело вздыхает, ощущая, как его маска трескается. За ней всегда хранились его настоящие, не поддельные эмоции. Его искренние чувства… Радость, грусть, слезы, любовь. Его маска тщательно скрывала все за собой. И самое обидное, что он сам и придумал себе эту маску. Тогда Дима был точно уверен, что легче жить станет только тогда, когда все свои слабые стороны он спрячет под маской безразличия. И это были вынужденные меры. Но вынужденными они были тогдатогда… не сейчас. И из-за этой абсурдой ситуации, он окончательно в себе запутался. Перестал понимать, что к чему. По щеке Матвеева скатывается одинокая слеза, вслед за ней другая, и Дима избавляется от них, вытирая рукавом толстовки. — Я ничего не знаю, — расплывается в слезах Дима, пряча лицо в ладонях. Ему больно…? Чернокнижник и сейчас не понимает, за что принимать его слезы. — Тише-тише, — успокаивает Гецати, запуская Диму в объятия. — Ты не в чем не виноват. Матвеев тихо плачет, зарывшись носом в плечо медиума. Неприятно. Тяжело. Противно. И Костя все это видел. Смотрел. Когда-то это все даже приносило Диме удовольствие, а теперь он чувствует себя какой-то давалкой, которая стелится перед каждым, кто только встретится на её пути. Так ужасно чувствовать себя униженным. Причем униженным по собственной вине. — Дим, давай успокаиваемся, — произносит Константин, нежно перебирая пряди волос Матвеева. И сейчас становится легче. Матвеев впервые за долгое время чувствует себя… спокойно? — У нас ещё съёмки, — оповещает Гецати, и Дима отрывается от чужого плеча, ладонью вытирая с лица остатки слёз. Ему значительно лучше. — Потом поговорим, — предупреждает Константин и берёт его запястье в свою ладонь, утягивая с собой.