Лотос

Токио — гигантский, неоновый, пробирающий до костей своим величием и объёмом. Он давит на меня многоэтажными домами с блестящими от солнечных лучей окнами, пока мы едем в наш новый дом. Отец постоянно так делает: таскает нас за собой, словно вещи перевозит. Я давно не чувствую себя полноправным членом семьи со своим мнением, я чувствую себя чемоданом, который можно увезти куда угодно, а он и не против будет. Приоткрываю окна машины, чтобы впустить холодный мартовский ветерок, подхвативший пряди волос и утянувший их в замысловатый танец. — Рен, на улице холод, закрой, — волосы с силой ударяются мне об лоб, когда я оборачиваюсь на мамин голос. Она кутается в шерстяной шарф, спрятав в нём подбородок и кончик носа. Мама всегда была такой: страшилась даже лёгкого сквозняка и куталась в тяжёлые тёплые одежды. Я вздохнула, нажимая кнопку, закрывающую окно, и вдохнула спёртый за столько часов поездки воздух. — Осталось немного, дочка, почти приехали, — слишком бодрый голос отца, услышавшего мой недовольный вздох, перекричал музыку. Удивительно, что папа действительно ни капли не устал, сидя столько часов за рулём. Я же готова была лезть на светлый потолок машины от скуки и покалывающей боли в затёкших ногах. — Вовремя мы, в этот раз, переехали. Пойдёшь в школу прямо к началу учебного года, — приглушённый из-за плотной ткани голос мамы сочился удовлетворением. Я вздохнула ещё раз, ещё более устало, и вновь уткнулась в пейзаж за окном. Несмотря на яркое солнце и безоблачное синее небо, погода была всё ещё холодной, и ветер сильно раскачивал позеленевшие верхушки деревьев. В машине же стояла духота от включённой, по просьбе матери, печки. Я давно стянула толстовку, оставшись в безразмерной футболке, которая всё равно пропиталась липким потом, неприятно прилипнув к спине. Учебный год начинался первого апреля, и я как раз должна была перейти в старшую школу, отпраздновав своё шестнадцатилетие прошлой осенью. Я поменяла уже столько школ благодаря работе отца и безволию матери, которая следовала за ним всю свою жизнь, надолго нигде не задерживаясь, что уже давно не испытывала нервного трепета перед встречей с новыми одноклассниками. Испытывала лишь безразличие и отсутствие интереса к новым знакомствам, ведь и этих людей мне придётся забыть, когда отца в очередной раз переведут. Раньше я чувствовала обиду на него и его работу, но теперь — лишь смирение. Токио был отдалённо знаком мне, ведь в детстве я тут уже жила. Не долго, всего год, за который и подружиться толком ни с кем не успела, играя в основном лишь с соседскими непоседливыми мальчиками, такими, про которых родители обычно говорят «ничего хорошего из него не выйдет». Я и лица-то их уже не помнила, и не старалась вспомнить. О Токио у меня тоже никаких особых воспоминаний не было: мы жили в другом районе, не в том, в который переезжали теперь. Машина сбросила скорость, когда мы съехали с оживлённых улиц в более спокойный спальный район. Я мельком бросила взгляд на навигатор, открытый на автомобильном мониторе — Сумида. Закрутила головой, чтобы успевать разглядывать улицу в каждом из окон машины — по обеим сторонам нас окружали дома, не такие тяжёлые и давящие, как в центре, на пять — шесть этажей, не более. Тихий, спальный район, окружённый парком и рекой, если верить карте. Очередное скучное место. Отец припарковал машину на специальной придомовой парковке, наказав нам выходить и не забыть свои вещи. Разгорячённое тело сразу же окутал холодный ветер, вызвав табун мурашек на открытых руках, и я поспешила натянуть толстовку. Лишь бы не заболеть перед первым школьным днём. Квартира, выделенная нашей семье работодателями отца, была, как всегда, просторной и светлой, со свежим ремонтом, и ещё пахнущей деревом мебелью. Мама первым делом прошла к балконной двери, приоткрытой едва — едва, чтобы к нашему приезду в помещении стоял свежий воздух, и плотно захлопнула её. Мелкий дождь шумно забил по подоконнику. Комната, предназначавшаяся для меня, мне понравилась: нежные бежевые цвета стен и пола, широкая кровать, большое зеркало во весь рост, привинченное к стене, деревянный шкаф, в который уж точно могла вместиться вся моя одежда, которой было действительно много. Скупать вещи в каждом городе стало моим хобби, или же вредной привычкой, призванной заполнить одиночество и свободное время. Успев разложить почти половину, аккуратно складывая каждую вещицу, я почувствовала ароматы жареного мяса, доносившиеся с кухни и приятно защекотавшие нос. Мы не ели несколько часов, так что желудок сразу откликнулся громким завыванием. На улице стоял уже глубокий вечер: космическая чернота пробивалась сквозь не зашторенное широкое окно, а тишина спального района, нарушаемая изредка проезжающими мимо дома машинами, убаюкивала. Мама позвала есть, коротко крикнув с кухни, и, выйдя из комнаты, я столкнулась с отцом, что покинул свой кабинет, в котором сидел над бумагами. Папа провёл широкой ладонью по своему усталому лицу, вымученно улыбнувшись, а я зацепилась взглядом за глубокие чёрные тени под его глазами. — Разобрала вещи, Рен? Как тебе твоя комната? — Всё хорошо, спасибо, — дежурная фраза, которую я отвечала каждый раз, когда мы въезжали в новую квартиру. Одноразовый дом, что и домом, в глубоком понимании смысла этого слова, назвать и нельзя было. Кухня была просторной, в европейском стиле с большим деревянным столом и четырьмя стульями по обеим его сторонам. Мы устроились по обе стороны и мама поставила перед каждым тарелку с дымящимися кацу — её фирменным блюдом на случай, когда нужно было быстро что-то приготовить. Я втянула носом аромат жареной свинины и риса, сглотнула вязкую слюну и отправила в рот кусок, даже не позаботившись, что сейчас обожгу себе весь рот — есть хотелось жутко. — Всё разобрала? — я помотала головой с набитым ртом в ответ, — Ложись спать после ужина. Завтра первый день. Разберёшь вещи потом. В темноте своей новой комнаты, растянувшись на широкой кровати, утопая в постельном белье, ещё пахнущим новизной, я вглядывалась в потолок, освещаемый молочным светом луны из окна, которое я так и не решила зашторить. Весь район спал — даже ночных птиц слышно не было. Слишком тихо. Едва — едва загоревшееся внутреннее волнение перед новым учебным заведением и новыми людьми мешало уснуть, я прокручивала в мыслях будущий сценарий завтрашнего дня. Раздражаясь на никак не идущий сон, я уже решила прибегнуть к абсолютно бесполезной методике считать овец, но всё же, уставшая после долгой поездки, уснула, отдавшись щупальцам Морфея.

***

Первое число апреля. Начинался учебный год в старшей школе Синобугаока. Отец разбудил меня пораньше, нависнув морщинистым лицом со слабо отросшей щетиной над моей головой. С кухни уже доносился звон посуды — мама готовила нам завтрак. Умывшись и подкрасив ресницы одним слоем туши, просто чтобы выделить взгляд тёмных глаз, широко зевая и бесстыдно не прикрывая рот ладонью, я оделась в подходящую по стилю к школьной форме одежду. Мне ещё предстоит выяснить, какая форма в этой школе, но в первый день подойдёт и обычная чёрная юбка и белая блузка. Мама убедила меня отрезать волосы до плеч ещё пару месяцев назад, и сейчас я искренне благодарила её в своей душе — вместо того, чтобы заплетать косы, я смогла ещё несколько минут поваляться на не заправленной кровати. Отец вызвался подвезти меня в школу, чтобы в первый же день я не опоздала, заплутав в таких похожих между собой улочках, выискивая автобусную остановку. Здание школы было длинным, трёхэтажным, громоздким, из тёмно-красного кирпича. Машина отца сорвалась с места, оставляя меня стоять, глупо провожая взглядом однообразно одетых спешащих учеников. Я сразу заприметила несколько сбившихся группками подростков, шумно болтающих и смеющихся. Выцепила взглядом каждую такую группу, выделив их для себя и мысленно раздав им ярлыки: вот явно самые популярные девочки школы, яркие, громкие, с густо накрашенной на губах помадой, которую их наверняка заставят смыть учителя; спортсмены, хвастающиеся друг перед другом формой бицепсов; наименее популярные ребята, самые тихие и спокойные. Скользнув по каждому беглым взглядом, я вдруг заметила парня, ярко выделявшегося посреди всех остальных своими неординарными волосами — розовыми, цвета варёных креветок. Хихикнула про себя от своей же ассоциации, внешне же оставшись абсолютно равнодушной — не хватало ещё, чтобы меня посчитали сумасшедшей, смеющийся наедине с самой собой. Я вообще предпочитала не выделяться, спокойно доучиваясь тот срок, что родители выделяли мне на школу. Никогда не было известно, сколько конкретно мы сможем пробыть в том или ином городе. Я вернулась взглядом к заинтересовавшему меня парню: длинные волосы убраны в хвост, пряди развевались на прохладном ветру; белая рубашка небрежно торчит из тёмных штанов, расстёгнутый пиджак, руки в карманах. Чёрная маска на лице удивила меня. Может, он просто болел и не хотел заражать других? Множество серёжек в ушах, простых, сверкающих серебряным металлом на солнце, и абсолютно равнодушный взгляд глаз, цвета которых я разглядеть не смогла — он стоял в профиль ко мне, отвернув голову чуть в сторону. Подходило время начала учебного дня, и все постепенно стекались внутрь здания, к широким дверям, покидая зелёную большую лужайку. Я тоже пошла за всеми, стараясь слиться с толпой. Розоволосый парень пропал из моего поле зрения так же неожиданно, как появился. Первый урок был посвящён приветствию в большом зале, вместившем в себя всех учеников и учителей. Расположившись как можно ближе к двери, сбоку, я слушала выступление директора и учителей, абсолютно не вникая в банальную речь с поздравлениями, что мы все перешли в старшую школу, стали взрослее, ответственнее и бла – бла – бла. Опираясь лопатками о стену, я почувствовала себя неуютно. Неприятное ощущение склизко расползлось внутри, съёжив все органы. Я замотала головой, ища причину моего дискомфорта, но наткнулась лишь на группу тех самых популярных, как я окрестила их про себя, девочек, обсуждающих каждого в, наверняка, нелицеприятном свете. Как только наши взгляды столкнулись, я резко отвернулась, сдержав порыв закатить глаза. Конфликты мне ни к чему. Учителя разделили нас на классы и каждый повёл свой за собой. Я замыкала шествие, стараясь стать прозрачной, ведь теперь была совсем не толпа и затеряться стало сложнее. Как только нас пропустили в просторный светлый класс, я дождалась, когда все усядутся, чтобы сразу же пройти к оставшемуся свободному месту, и чуть не споткнулась о собственные ноги — розовая макушка выделялась на фоне остальных учеников. Серые, как оказалось, как штормовое небо, глаза смотрели прямо на меня, смело, открыто и неотрывно. Я дала себе мысленный пинок, осознав, что смотрю в ответ слишком долго. Парень сощурился в ответ, когда я дёрнулась и остановилась прямо в проходе. Казалось, он словно узнал меня, но это было невозможно. И как назло, единственное свободное место осталось именно за партой рядом с ним. Сосредоточиться на вводном уроке никак не получалось. Взгляд то и дело возвращался к профилю моего соседа, который потерял ко мне интерес сразу, как я села рядом. Он так и не стянул с себя маску. Его острые бледные скулы выделялись ярко на фоне чёрной ткани, а обрамлённые белыми ресницами глаза, казалось, даже не моргали, пока он неотрывно смотрел на абсолютно пустую доску. Я почти расслабилась, уже привыкнув к своему новому соседу, сидевшему восковым изваянием, но тут же вздрогнула, подскочив всем телом на неудобном деревянном стуле, когда чужая ладонь невесомо дотронулась до моего локтя. Я перевела взгляд вбок, отметив металлические кольца на тонких пальцах, и вытянула зажатую в них маленькую бумажку. Сердце пропустило удар. В первый же день в новом месте я привлекла внимание самой, как мне казалось, необычной личности в школе. Бесшумно развернув бумажку на своих коленях, спрятав под партой, я прочитала: «Рен?». Сердце уже не просто остановилось, а наоборот забилось так бешено быстро, что казалось, оно сейчас пробьёт рёбра и выскочит из груди. Кровь вскипела, расплавив кости и органы. Откуда он знает моё имя? Я точно не забыла бы такого знакомства — слишком уж ярким и запоминающимся казался мне парень. Я кивнула в ответ на записку, склонившись лицом к нему. Он так резко повернулся ко мне, отцепившись взглядом от доски, что я вновь подскочила. Глаза цвета утреннего тумана смотрели исподлобья с интересом, не выражая более ничего, но и этот интерес казался каким-то нездоровым, больным. Ощущение липкого страха, объяснение которому я не могла найти, заполонило мои жилы и вены, достигнув даже кончиков пальцев на ногах, которые занемели в ту же секунду. Я поспешила отвернуться, всем своим видом показав интерес к тому, что говорил учитель — объяснение учебного плана на год и список необходимой литературы. Решившись, я вытащила ручку из пенала, перевернув бумажку другой чистой стороной. Придерживая рукой записку на коленке, я написала короткое: «Знакомы?», скомкала и протянула в сторону. Наши пальцы коснулись, и ощущение чужой тёплой кожи запустило секундные мурашки по руке. Краем глаза я видела, как парень развернул бумагу, прочитав мой вопрос и уже потянулся к своему карандашу, как учительский голос, неожиданно громкий, прозвучал прямо над моим ухом: — Акаши, в чём дело? Первый день, а ты уже мешаешь новенькой заниматься? Я похолодела. Строгое немолодое лицо учителя склонилось между нашими плечами, и морщинистые пальцы выдернули записку из руки парня. Невольно выпрямив спину так сильно, что позвоночник заныл, я механическим движением огляделась: теперь все взгляды были прикованы к нам, а точнее, ко мне. В углу засмеялись парочка девчонок из той самой группы. Мерзко хихикая и прикрываясь ладошками, они смотрели прямо на меня. Все смотрели прямо на меня. Мой план не выделяться всё учебное время провалился в первый же день. Учитель громко хлопнул в ладоши, призывая к тишине, и разговоры смолки, а взгляды вновь вернулись к невысокой учительской фигуре. Акаши. Смутно знакомая фамилия пронеслась в голове, и я, судорожно перебирая воспоминания моей недолгой жизни, плавая в них, как в каше, не могла точно вспомнить, где я её слышала. Розоволосый же потерял ко мне интерес. Записку учитель забрал, демонстративно выкинув в мусорное ведро возле своего стола. Однако внутри меня поселилось неприятное чувство: парень знал меня, а я точно знала его, но почему же не могла вспомнить…