13 июня 1944 г.
Дорогой Сэм, Открываю за тебя шампанское! Во всяком случае вылил немного содержимого фляги на землю в твою честь. Второе свидание? Пять баллов, Сэмми! Я знал, что ты ее покоришь! Значит, ей понравилось! И ты зря волновался. На этот раз на ужин пойдете или какой у вас план? Ребята из моего класса всегда водили девчонок на ужин в «Пикколо», но с тех пор наверное многое изменилось — и вы, студенты, небось уже побрезгуете «Пикколо» в любом случае. И не волнуйся из-за отца. С ним все будет в порядке, он же то и дело уходит. И каждый раз ты переживаешь, что это ты виноват, что он не вернется, а потом бам! — он снова дома, брюзжит о твоей учебе и что надо работать, и ты уже жалеешь, что он рядом. Скоро объявится, не волнуйся. Да, Новак ничего. Ведет себя немного чудно — не знаю уж, что с ним такое. Ну… у меня есть подозрение, но не стоит об этом в письме, которое кто угодно может прочесть. Как-нибудь я с тобой поделюсь — если это еще будет иметь значение. Так или иначе, у нас все неплохо. Мы наконец прорвались через Гранкам, слава всем богам, и теперь надеемся на передышку, прежде чем придется освобождать следующий большой город. Каждый раз, когда мне кажется, что я уже привык к грохоту, перестрелкам и потерям, градус безумия повышается, так что я чувствую себя все менее уверенно в своем деле. Но скажу одно: когда я вернусь, из меня выйдет чертовски хороший врач! Дома после такого опыта все ерундой покажется. Что ж, больше особенно и рассказать не о чем. С моим приятелем Бенни разводится жена и пытается отсудить у него все нажитое, так что он очень обрадовался, когда я сказал, что знаю отличного будущего адвоката. Он надеется, что ты еще и денег с него не возьмешь, раз уж мы друзья. Я сказал, что ты ему сделаешь скидку — может быть, если он грамотно разыграет свои карты. Посмотрим, продолжит ли он так же регулярно поставлять сигареты. Между нами — я не очень-то на это надеюсь. Буду держать тебя в курсе, так как знаю как интересна тебе жизнь наших ребят. Джо Харвелл опять передает привет. И еще передает нечто непечатное о Джессике, что я повторять не буду. Скоро напишу снова — следи за собой. Сцуко. T-4 сержант Винчестер 91W1O, рота B, 116-й пехотный полк 29-я пехотная дивизия Армия Соединенных Штатов19 июня 1944 г.
С самого разговора с Иниасом о пребывании Дина в составе роты Кастиэль не может перестать думать об этом. За неделю после Омахи он уже привык быть в окружении своих солдат — включая Дина — без присутствия Иниаса, который всегда поддержит, глупо пошутит или, что чаще, присмотрит за Кастиэлем пристальным взглядом на случай, чтобы тот не оступился. Потому что, конечно, однажды Кастиэль оступится: это неизбежно. Кастиэль знает, что Иниас действует из лучших побуждений и просто хочет успеть вмешаться, если возникнет затруднительная или потенциально угрожающая карьере ситуация, но, по правде говоря, от этого Кастиэль только сильнее нервничает. Он уже и так знает, что слишком засматривается, слишком много говорит и позволяет себе зацикливаться на губах, руках и груди Дина, когда надо сосредоточиться на текущих задачах. Ему не нужно слышать это еще и от Иниаса. Именно по этой причине Кастиэль пока не уведомляет его, что уже был опасно близок к тому, чтобы поцеловать Дина, — дважды. Кастиэль и сам старается об этом не думать. Однако теперь он невольно замечает все, что делает Дин. Как тот стряхивает в конце долгого дня военную куртку и хлопок его футболки покрыт темными пятнами пота — и, когда Кастиэль отрывает взгляд от его груди и живота, где футболка липнет к телу, и поднимает к лицу, выясняется, что Дин уже смотрит на него. Как Дин проходит совсем рядом, так что они задевают друг друга костяшками пальцев, и Кастиэль вздрагивает, словно ошпаренный. Как Дин наклоняется прямо перед Кастиэлем, чтобы перешнуровать ботинки, как натягиваются на его бедрах армейские штаны, и как Дин будто бы стыдливо проводит ладонями по ткани, чтобы ослабить натяжение. Дин делает такие вещи постоянно. Кастиэль даже порой задумывается, уж не делает ли Дин всего этого для него. Есть что-то в том, как он смотрит на Кастиэля после — быстрым взволнованным взглядом, словно ищет у того какой-то реакции, но не хочет быть замеченным. Кастиэль понятия не имеет, что все это означает и что с этим делать. Пока у него есть задачи важнее, такие как двадцатимильный марш до Сен-Ло, так что он не делает ничего. Он даже не размышляет над этим, потому что глупые мысли ведут к глупым поступкам. Он лишь продолжает делать свое дело — хотя и на взводе, на нервах и порой в таком болезненном возбуждении, что едва в состоянии соображать. Это едва ли приемлемое состояние для командования ротой, но покуда Дин не привлекает к себе излишнего внимания, Кастиэль справляется.25 июня 1944 г.
Они проходят через захваченный Карантан, бесшумно пробираясь сквозь руины и пыль, а затем направляются на восток к Сен-Ло вдоль реки Эль. Местность плоская и открытая, по большей части незаселенная и совершенно скучная. После Гранкама они столкнулись с одной разношерстной группой немецких пехотинцев без командира, которая тут же во всем составе сдалась в плен полковым офицерам. Помимо этого им не попадалось практически ничего, кроме полей, коров да маленьких каменных домиков, где женщины вывешивают белье на солнце. Они останавливаются на ночь возле Нейи-ла-Форе, разбив на берегу реки треугольный лагерь с оборонительными позициями по углам, и, поскольку солдаты десять часов шли почти без остановок, Кастиэль позволяет им расслабиться вечером. Однако, даже когда люди благодушны и мирно настроены, некоторые идут на все, чтобы спровоцировать конфликт. К двадцати двум часам в четвертом взводе уже случилась мелкая драка в результате того, что задира из артиллерии, рядовой Джесси Тернер, начал угрожать рядовому в два раза крупнее него. Капралы Ричардсон и Лоуэлл ввязались в ссору после того, как Ричардсон сказал Лоуэллу, что нассыт в его флягу, если еще раз услышит, как тот поет Глена Миллера. Сержант Мастерс надул капрала Миллса в блэкджек и теперь они вовсе не разговаривают, так как Мастерс не признает, что играл нечестно. Порой Кастиэль чувствует себя воспитателем в детском саду. Рядовой Спрюс рядом выплевывает изо рта паек и издает давящийся звук. — Боже, как жопа по вкусу! — восклицает он. — Да что ты говоришь, Кенни, а я и не знал, что тебе знаком ее вкус, — сухо замечает Крис Чемберс и со смехом пригибается, чтобы избежать остатков пайка, летящих ему в голову. — Представь себе, твоей сестре нравилось! — парирует Спрюс. Чемберс продолжает смеяться. — У меня нет сестры, кретин, — отвечает он и швыряет омерзительный паек обратно — только с большей силой и меткостью, так что тот попадает Спрюсу прямо в лицо. Миллиган хлопает в ладоши, словно разнимая двух поцапавшихся собак. — Успокойтесь, дети, ну! — Чемберс первый начал… — ворчит Спрюс. Миллиган закатывает глаза, и Кастиэль, сидящий по другую сторону от солдат, дивится его бесконечному терпению. — А я заканчиваю! — объявляет Миллиган. — Ну что вы, в третьем классе, в самом деле? Взрослые же люди… — Не их вина, что им скучно, — вмешивается капрал Эш Лоуэлл, элегантно растянувшись на земле, чтобы вздремнуть, и подложив под голову армейскую сумку. — Мы уже днями идем без каких-либо приключений. Все начинают лезть на стену. Лежащий рядом Харвелл поднимает голову и с раздражением вставляет: — Прости, но ты предпочел бы в данный момент отбиваться от немцев? — Он вскидывает брови. — Я, например, рад, что в нас не стреляют. — Поддерживаю, — добавляет Дин со своего места, где склонился на коленях над сумкой-аптечкой. Он поднимает глаза и улыбается остальным. Кто-то хихикает: — Ссыкуны. Харвелл садится. — Это кто сейчас сказал?! Галлагер истерически смеется, поэтому независимо от того, был ли это он, Харвелл, встав со своего места, сурово направляется именно к нему. — Пожалуй, нам стоит устраивать рукопашные бои на смерть с участием Харвелла, — замечает Бенни Лафитт, и сигарета смещается у него во рту от ухмылки. — И делать ставки, кто дольше продержится, пока Джо не перегрызет ему глотку. — Точно: бокс наголо! — поддерживает рядовой Миллер. Дин фыркает. — Тебе лишь бы наголо. Миллер пинает его в бедро. — Эй, я не пидор! Лафитт лишь ухмыляется, выпустив жидкую струйку дыма. Солдаты хихикают, отпуская похабные комментарии. Кастиэль закуривает сигарету. Когда гам среди солдат затихает, он выдыхает дым и распоряжается: — Мне нужны патрули на север и запад в двадцать два часа. — Он не повышает голоса, не делает попытки привлечь внимание взвода. Он просто заговаривает, но младшие офицеры тут же оборачиваются, готовые слушать. Кастиэль поднимает глаза от тлеющего кончика сигареты и смотрит на них — встречается взглядом с каждым по очереди. — Харвелл, возьмете на себя север. Лафитт — вы пойдете на запад. И, Миллиган, сходите передайте лейтенанту Эстеру сдать оборону. Третий взвод, должно быть, устал — отправьте их в резерв и направьте на смену четвертый. Миллиган кратко кивает: — Есть, сэр. — Он поднимается на ноги. — Урегулирование бессмысленных споров как форма искусства: в мастерском исполнении лейтенанта, — театрально объявляет капрал Миллс, сделав широкий жест в сторону Кастиэля. — Это талант, — отвечает Кастиэль, не вынимая изо рта сигарету. — Сэр, вы не хотите участвовать в нашем боксерском матче наголо? — спрашивает Лафитт громко. — Думаете, вы не справились бы с Харвеллом? — Капрал, — отвечает Кастиэль огрубевшим от сигаретного дыма голосом — и сквозь бледную пелену дыма видит, как Дин поднимает на него глаза из-за спин солдат. Кастиэль не обращает на него внимания и продолжает: — Как мне провести роту через Францию и истребить немцев, если я нокаутирую всех своих младших офицеров? — В смысле «всех младших офицеров», сэр? — спрашивает Лафитт. Кастиэль поднимает брови. — Вы следующий. Лафитт разражается смехом, запрокинув голову, — но из всех солдат, хихикающих, как дети, над пустыми угрозами Кастиэля, Дин смеется громче всех. Кастиэль бросает на него краткий взгляд и отворачивается. Он делает затяжку. — Ну ладно, спектакль окончен, — объявляет он и поднимается на ноги. Он подбирает с земли винтовку, набрасывает ее на плечо, вынимает изо рта сигарету и выпускает струю дыма. — Прекращайте гам и тушите свет: чтобы к двадцати трем часам свет оставался только тактический. Младшие офицеры — ко мне. С усталым ворчанием рядовые начинают прибирать лагерь, а младшие офицеры поднимаются и идут за Кастиэлем. Он манит их за собой, отходит чуть дальше и ждет, пока все соберутся. — Так, проверьте-ка свои отделения. Убедитесь, что орудия вычищены, о каких бы то ни было травмах доложите Винчестеру, о нехватке снаряжения — первому сержанту Мастерсу. Проверьте, что у всех есть окопы на ночь. Убедитесь, что все знают свою смену на часах, и, если их смена не сейчас, ложатся спать. Завтра нам предстоит долгий переход. — Ни за что бы не догадался, лейтенант… — протягивает Мастерс. Кастиэль устало смотрит на сержанта, даже не утруждая себя ответом. — Подъем завтра в пять ноль-ноль: к шести часам я хочу выдвинуться. Двинемся в сторону Сен-Фромона, но точнее приказ я отдам утром. Капрал Харвелл, сходите к другим взводам и передайте соответствующие распоряжения. — Есть, сэр. — Вопросы? — спрашивает Кастиэль, глядя на группу мужчин перед собой. Те поднимают глаза и качают головами. Больше ему нечего им сказать. — Ладно, и отдохните тоже. Вы свободны. Младшие офицеры расходятся приятельскими группками передать приказы и устроить солдат на ночь. После их ухода Кастиэль уделяет время тому, чтобы порыться в карманах и найти свои карты и записные книжки, проверить план на завтра и поразмыслить, не попробовать ли связаться со штабом батальона и узнать последнюю информацию о передвижениях немцев поблизости. Дорога вдоль реки Эль в основном сельская, включающая большой крюк вокруг системы каналов, пересекать которые, по мнению штаба, было бы слишком сложно. Однако Кастиэль не сомневается, что и на этом маршруте они встретят опорные пункты немцев. Он вздыхает. Опустив карту, он смотрит в другой конец лагеря. Там еще видны огоньки сигарет, докуриваемых до фильтра, и переносных плиток, в свете которых солдаты заканчивают ужин. Виден и иного рода свет: яркий белый, вспыхивающий лишь иногда, но большую часть времени предусмотрительно прикрываемый ладонями. Кастиэль узнает в нем налобный фонарь Дина. Несколько секунд Кастиэль щурится на свет, прикрывая глаза рукой, и решает, стоит ли подойти. Он взвешивает за и против. В голове никаких «за» нет, одни только «против». Два слова, «Дин Винчестер», стоят отдельным пунктом в его мысленном списке причин не приближаться. Ничего хорошего от Дина для Кастиэля не будет — уж в этом он не сомневается. Кастиэль пересекает лагерь к нему. — Добрый вечер, сэр, — бодро здоровается Дин, подняв глаза при его приближении. Кастиэль кивает: — Винчестер. Дин возвращается к работе: он перебирает запасы медикаментов в своей сумке-аптечке. Насколько может судить Кастиэль, у него море шприцов с морфием, но почти совсем нет бинтов. — Не маловато у вас морфия? — спрашивает Кастиэль сухо, не зная, что еще сказать, но понимая, что есть социальные нормы, которые требуют начать разговор, раз уж он сам подошел. — Вообще-то нет, — отвечает Дин и мельком поднимает взгляд на Кастиэля, вскинув брови, словно чтобы сказать «так-то, умник», после чего возвращается к сумке. — У меня его должно быть в два раза больше. Но, видимо, медпункт батальона сейчас занят другими проблемами… — Он сует пару рулонов бинта в карман сбоку ранца, затем надежно заворачивает шприцы и убирает в маленькую сумочку — похоже, для стерилизации. С этой сумочкой в руках он поднимает глаза на Кастиэля и хмурится: — Хотите присесть, сэр? Кастиэль посматривает на ранец, лежащий рядом с Дином и выглядящий весьма соблазнительно, но сама мысль о том, чтобы сидеть рядом с Дином Винчестером и беспечно болтать о том о сем, вызывает у него нервный зуд. — Нет. Отказ не производит желаемого эффекта, Дин лишь дерзко подмигивает Кастиэлю: — Значит, пришли просто посмотреть. На это Кастиэлю оказывается нечего ответить, кроме как покраснеть. Он с раздражением прищуривается на Дина. Того, однако, это не смущает: он лишь улыбается Кастиэлю так, словно не сомневается, что он самый обаятельный сукин сын на свете. Кастиэль не дает себе времени на раздумья, может ли это быть так на самом деле. Дин распихивает оставшиеся медикаменты в сумку и, подняв руку, выключает налобный фонарь. Темнота, в которую они погружаются, неожиданно непроглядна: солнце уже совсем скрылось за горизонтом, и Дин становится лишь едва видным силуэтом. Из тени рядом слышатся неуверенные шаги, и чей-то голос окликает: — Лейтенант Новак? Кастиэль узнает рядового Гидеона и поднимает руку, чтобы тот заметил его по движению в темноте. — Я здесь, рядовой. Пошуршав среди низко свисающих ветвей, рядовой Гидеон подходит и вытягивается на краю окопа. — Я хотел спросить, не хотите ли вы кофе, сэр. — Это чутко с вашей стороны, спасибо, — отвечает Кастиэль и берет жестяную кружку из протянутых рук Гидеона. — Как вы? Гидеон небрежно пожимает плечами: — Жаловаться не на что, сэр. — У вас есть все нужное? — Настолько я знаю, сэр. Кастиэль кивает. — Хорошо. Он делает глоток кофе, который моментально обжигает язык, опускает кружку и снова смотрит на Гидеона. — Отдохните как следует сегодня. Когда ваша смена на часах? — Только в три ночи — то есть в три ноль-ноль. Время есть. Дин улыбается Гидеону: — Похоже, кому-то выпал неудачный жребий, — замечает он. — И чем ты так не угодил командиру взвода? Гидеон запинается. — Ничем? По крайней мере, не думаю… — Не обращайте внимания на Винчестера, — перебивает Кастиэль и взглядом велит тому замолчать, после чего вновь тепло смотрит на Гидеона. — Он шутит. — О… — Неловко поглядев на них по очереди, Гидеон прочищает горло: — Что ж, если можно, сэр, я пойду. Спокойной ночи, сэр… сержант. Кастиэль снова благодарит его за кофе и отпускает в темнеющую ночь. — Вам ведь в самом деле нравятся эти глупые детишки? — произносит вдруг Дин ни с того ни с сего. Кастиэль смотрит на него с удивлением и замечает, что Дин наблюдает за ним с задумчивым выражением. В его взгляде нет ни насмешки, ни осуждения — это просто констатация факта. Поначалу Кастиэль ожидает кульминации шутки: Дин обычно не из тех, кто говорит что-то просто так. Однако одного взгляда на него оказывается достаточно, чтобы увидеть: никакой кульминации не будет. — А вам нет? — спрашивает Кастиэль и опускает глаза в кружку, чтобы не видеть, как Дин оценивающе смотрит на него. Тот пожимает плечами. — Да нет, мне тоже. Некоторые еще совсем ушлепки, но они хорошие ребята. С младшими офицерами я схожусь отлично, но эти дети… — Он качает головой. — А что они? — Ничего, просто… — Дин поднимает глаза, чуть наморщив лоб, пока формулирует ответ, и в тусклом свете вечера Кастиэль видит линии его морщин. — Зачастую офицеры в их сторону вообще не смотрят, — продолжает Дин, глядя на него. — Когда под командованием сотня человек, некогда знакомиться с каждым рядовым — и это можно понять. Но вы… — Я другой, — заключает Кастиэль. — Эй, это ж не плохо. Я не говорю, что вы, там, мягкотелый какой-нибудь… Вы просто… не знаю. — Дин мнется; и про себя Кастиэль отмечает, что он молчит на мгновение дольше, чем уместно. — Добрый, наверное. — Я паскудный тип. Дин смеется. — Ну если вам хочется так думать. Кастиэль смотрит на него поверх ободка кружки. — Хотите проверить? — Э, нет, сэр, — тут же отвечает Дин. Кастиэль кивает, удовлетворенный, но не может сдержать легкой ухмылки и вопреки здравому смыслу садится рядом с Дином, вытянув ноги в глубину окопа параллельно его ногам. Пока он усаживается, Дин смотрит на него с искрой усмешки во взгляде, но, к счастью, не отпускает никаких ехидных или вызывающих комментариев. Кастиэль предлагает ему свой кофе, но Дин вежливо отказывается и вместо этого отыскивает в ранце паек на ужин. Какое-то время они просто сидят в темноте под затянутым облаками небом: Дин выбирает паек, Кастиэль потягивает кофе. И Кастиэль просит: — Расскажите мне о Сэме. Дин в удивлении поднимает глаза, и его руки замирают на обертке, которую он собирался разорвать. — Что вы хотите знать? — спрашивает он, явно сбитый с толку вопросом. Кастиэль закатывает глаза. — Вы в каждый разговор вворачиваете анекдот про младшего братишку, а теперь, когда кто-то искренне заинтересовался, вам нечего рассказать? Это вызывает у Дина усмешку, после чего он сосредотачивается, скривив рот в глубокой задумчивости. Он снова и снова вертит в руках свой паек. — Ему девятнадцать, — говорит он наконец. — Он студент колледжа в Лоренсе, учится на юриста. Кастиэль кивает. — Респектабельный выбор карьеры. — А то. Вот у кого все мозги в семье! — Дин снова смеется и, качая головой, наконец успешно отрывает полоску фольги сверху пакета. — Отец наш, конечно, не всегда так считал, но Сэм никогда не покупался на ту ересь что он изрыгает, так что… да. Мне до него далеко, но Сэмми — он такой. — Дин тыкает в пакет маленькой гнутой вилкой и мешает содержимое. — Как-то отец собирался на какую-то сраную охоту на выходные и хотел потащить нас обоих с собой. А у Сэмми в школе намечались танцы, которых он давно ждал. И когда он узнал, что отец хочет его просто… забрать? — Дин качает головой. Он накалывает на вилку бесформенный кусок мяса неопределенной природы и сует его в рот. — Куда там! Вы бы видели их ссору — но Сэм таки пошел на свои танцы! Он в конце концов одержал верх. И молодец! Если я правильно помню, именно там случился его первый поцелуй. С какой-то девчонкой по имени Мэдисон. — А вы? — спрашивает Кастиэль. Дин непонимающе смотрит на него. — Что я? — Вы пошли на танцы? — А, не-е… — говорит Дин, поняв, о чем речь, и Кастиэлю этот ответ кажется несколько рефлекторным. — Нет, я поехал на охоту. Кастиэль не знает, что на это сказать. Он смотрит на Дина — на улыбку на его губах, явно вызванную мыслями о Сэме, — и ничего не говорит. — Нет, я никогда бы не добился того, чего добился Сэм, — продолжает Дин и снова запускает вилку в пакет, чтобы выловить еще одну тефтельку. — Пацан иногда спорит до посинения, так что хоть на стену лезь, но, надо признать, из нас двоих яйца есть у него. Неудивительно, что он хочет стать адвокатом: он будет лучшим адвокатом на Среднем Западе, это уже сейчас ясно. — Дин достает из пакета вилку с наколотым на нее кусочком мяса и указывает ею в Кастиэля: — Помяните мое слово! Сэм Винчестер. Вы о нем услышите! — Не сомневаюсь, — отвечает Кастиэль, и его удивляет собственная искренность. Он не из тех, кто принимает слова на веру, — но почему-то Дин его убеждает. — Его не призвали в армию? — Негоден. У него сильная астма. Кастиэль улыбается. — Огромное облегчение для вас, я уверен. — Да уж, — отвечает Дин и снова усмехается. — Я бы не хотел, чтобы он попал сюда. То есть он бы за себя постоял: черт, он, наверное, даже карьеру бы сделал, офицером стал — он же такой умный парнишка, но… сами знаете. Чтобы он был здесь, и я не знал, все ли с ним в порядке? Ну уж нет… — Дин съедает свой кусок мяса и, прищурившись одним глазом, заглядывает в пакет. — По-моему, больше нету… Нет, лучше уж так. Он учится, я тут ему помогаю. Зарабатываю ему на учебники, на подружек — вернее, на подружку. Есть там одна студенточка на факультете искусств. У них пока все только начинается. Говорит, ее зовут Джессика. Блондинка. Любит Моне — или Мане? Я не знаю разницы… Самая красивая в их группе по истории искусств, так что… Похоже, все хорошо. Кастиэль не собирается спрашивать. Он почти сдерживается, но потом слова каким-то образом сами, без спросу вылетают у него изо рта: — А ваша девушка? Дин фыркает. — Моя девушка? Да вы шутите! — Он тратит пару секунд на то, чтобы сложить пустой пакетик от пайка и убрать его в боковой карман ранца, затем смотрит на Кастиэля, все улыбаясь. Его улыбка блекнет, когда он видит, что Кастиэль ровно смотрит на него. — Что? Вы серьезно? — Ну, вы женаты или…? — спрашивает Кастиэль. — Сэр, у меня нет девушки и уж точно нет жены. Вы посмотрите на меня — я же местный клоун. — Дин подбоченивается. — Да кто со мной захочет возиться? Слова застревают у Кастиэля в горле. Он смотрит в землю и через мгновение говорит: — Я приношу извинения, — и поясняет: — я заметил что вы носите фотографию в каске — многие солдаты носят — и я просто предположил… простите. Это не мое дело. — А, это… — Улыбка изгибает губы Дина. — Да, ношу, но это… это не… это мамы моей фотография, — признается он. Брови Кастиэля взлетают против его воли: он ожидал чего угодно, но никогда бы не принял Дина за одного из маменькиных сынков. Дин издает ворчливый звук и хмуро глядит на Кастиэля: — Не надо на меня так смотреть. Все не как вы подумали. — Он отворачивается и через несколько мгновений берет с земли каску и бережно поворачивает ее в руках. Она немного потертая сверху, но в целом с ней явно обращались бережно: Дин не разрисовывал ее, эмблема роты Бейкер в целости и сохранности. Что-то в этой каске, в ее поношенности и прочности, напоминает самого Дина. — Она, гм… — начинает Дин и заминается. — Она умерла, когда я был маленьким. Кастиэль отводит глаза. — Мои соболезнования. Дин неопределенно дергает плечами. — Ничего. Просто… — Он прерывается, покачав головой. — Да ладно, неважно. — Что? — Да не волнуйтесь, сэр, — отвечает Дин и кратко усмехается, словно тема не стоит времени. — Глупость просто, вот и все. Кастиэль смотрит на него ровным настойчивым взглядом. — Не отмахивайтесь. Дин встречается с ним глазами — но лишь мимолетно и, тут же снова неуверенно отводит взгляд и смотрит на каску, размышляя. — Ладно, — говорит он, насмешливо приподняв брови, как будто это какая-то глупая, легкомысленная история, которую он всем рассказывает, будто в ней нет ничего особенного и Кастиэль пожалеет, что вытянул из него такую нелепицу. — Ладно, в общем: когда я был маленьким, мама мне все бывало рассказывала, что за мной ангелы присматривают. Ну, там, когда я спать ложился — чтобы мне страшные сны не снились. Широкая улыбка, которую Дин изобразил на лице в начале рассказа, постепенно исчезает, унося с собой маску всеобщего потешника, паренька в тылу взвода, который вечно отпускает шуточки, зашивая царапины, рассказывает глупые истории и заводит друзей везде, где бы ни появился, ни к чему не относясь серьезно. Он делает глубокий вдох: — Вот. И, наверное, я просто привык — или, не знаю, из суеверия какого-то продолжал носить ее фотографию в бумажнике, когда она умерла. А тут у меня и бумажника-то нет, так что… — Дин умолкает, снова пожав плечами, и показывает каску, где ясно видна тыльная сторона фотографии, бережно сложенной и заткнутой за оголовье. — В общем, вот так. Кастиэль кивает. — Можно посмотреть? На это Дин слегка улыбается. — Что, хотите девушку мою увидеть? — дразнит он, но потом его взгляд скользит по лицу Кастиэля, словно оценивая, безопасно ли будет с ним маме. Он вынимает фотографию и передает ее. Кастиэль обращается с нею бережно: он разворачивает фотографию медленными выверенными движениями на случай, если бумага влажная и слиплась. Но фотография в хорошем состоянии, учитывая условия ее хранения: она легко разворачивается по четырем уже глубоко въевшимся в бумагу складкам. На ней изображена женщина в черно-белом наряде: лицо крупным планом, немного прищурившееся на ярком солнце; рука, поднятая, чтобы прижать длинные светлые волосы, грозящие рассыпаться на лицо. Она смеется над чем-то. В лице Дина многое от нее: широкие глаза, мягкие линии рта, россыпь веснушек — но основное сходство — в выражении. В ее улыбке такая же природная легкость. С нею хочется быть рядом. — Очень красивая, — говорит Кастиэль. — Эй, нечего на мою маму зариться! Кастиэль закатывает глаза и отдает фотографию. Дин забирает ее и аккуратно складывает по складкам, после чего прячет обратно в каску. Наблюдая за ним, Кастиэль вдруг понимает, что Дин Винчестер — куда ранимее, чем кажется. — Спасибо, — тихо говорит Кастиэль. Дин резко поворачивает голову, и мягкость, заметная в его чертах секунду назад, сменяется выражением замешательства. — А? За что? Может быть, Дин не хочет признавать, даже сам себе, что показать кому-то личную фотографию умершей матери — большое дело, и Кастиэль не собирается настаивать. Он, оттолкнувшись от земли, поднимается на ноги и берет с земли винтовку. — Спасибо за компанию, — поясняет он, кивнув Дину, и решает на этом закрыть тему. Дин не перестает хмуриться и смотрит на Кастиэля так, словно пытается его расшифровать. — Мы не друзья, сэр, — произносит Дин нерешительно. Кастиэль глядит на него сверху вниз. — Нет, — отвечает он через мгновение и потом, сам не зная, что на него нашло, вдруг садится на корточки, опустив колено на землю, так что снова оказывается на уровне Дина, меньше чем в футе от него. В таком положении он достаточно близко к Дину, чтобы видеть его ресницы с кончиками, серебрящимися в свете выходящей луны, нервно подрагивающими, когда глаза Дина перемещаются на лицо Кастиэля. Он видит бледные пятнышки веснушек на переносице Дина, форму его губ. — Не друзья, — подтверждает Кастиэль. Веки Дина опускаются. Он отдается, слегка приоткрыв губы; снимает с себя всю ответственность, закрыв глаза, молча говоря «давай же»; и выдыхает долгим дрожащим выдохом, который обдувает лицо Кастиэля и вызывает у того мурашки на руках и загривке. Рот Дина — вот он; вот соблазнительный изгиб его горла; вот область, где армейская футболка ему не вполне по размеру и натягивается на груди и плечах, где его ключица ясно выдается под кожей; и закрытые глаза Дина говорят: «Действуй!» Кастиэль не целует его, но он думает об этом. Он думает об этом, уходя.1 июля 1944 г.
И вот, неудовлетворенность Кастиэля все копится и копится абсолютно безо всякого выхода. Его утра заняты маршами через территории Франции, послеобеденные часы — разведывательными патрулями, вечера — бумажной работой, а все свободное время между этими занятиями он проводит в обществе семидесяти с лишним мужчин, которые постоянно соперничают за его внимание — болтают, шутят, ворчат и ругаются, — и Дина Винчестера. Он ловит себя на том, что то и дело неприметно прижимает себя ладонью — из кармана штанов в каждый укромный момент, или когда с огромным трудом пытается поссать, — и не может спокойно спать в зоне слышимости других офицеров, страшась того, что может произнести или сделать во сне. Каждая минута бодрствования заряжена электричеством. Приказ в данное время заключается в том, чтобы двигаться на Сен-Фромон и уничтожать встреченные по пути немецкие позиции, но путь их до сего момента был крайне непримечателен и даже уныл. Делать нечего, кроме как идти, болтать о том о сем и смотреть на Дина Винчестера, и это все больше изматывает Кастиэля. Поначалу мысль улизнуть от взвода, чтобы облегчиться, казалась совершенно абсурдной, но напряжение становится невыносимым и достигает той точки, когда Кастиэль уже вовсе не может сосредоточиться и чувствует, что страдает навык принятия решений. Вести роту в атаку на защищенный город вроде Сен-Ло просто невозможно, когда Кастиэль едва в состоянии флягу открыть без того, чтобы руки дрожали при мысли о том, каков сержант Винчестер на вкус. Поэтому — решено: на следующем привале роты Кастиэль совершит абсурдное. После нескольких часов бесшумного продвижения по неотличимым друг от друга колосящимся полям рота берет левее и возвращается на одно поле назад, дабы засечь возможное преследование, а затем разбивает временный лагерь, чтобы набрать воды и пообедать. Время почти тринадцать ноль-ноль, стоит самая жара и солдаты рады отдыху: они тут же занимают места в тени редких мелких деревьев и достают переносные плитки для кофе. Кастиэль уходит не сразу: он проходит по роте, опрашивая командиров взводов о травмах и проблемах у солдат, проверяет наличие боеприпасов и провианта, убеждается, что все гладко, и только после этого — потому что, коли уж он сделает это, так хоть сделает профессионально, — дает себе добро. Ощущая жар стыда, как будто все догадаются, что именно он задумал, Кастиэль расправляет плечи и отправляется найти сержанта Мастерса. — Первый сержант? — окликает Кастиэль. Мастерс поднимает голову со своего места, где присел, чтобы осмотреть травму, которую показывает ему рядовой Зеддмор. — Секунду, сэр! — отвечает он и говорит еще несколько слов Зеддмору, после чего вскакивает на ноги и подбегает к Кастиэлю. — Все в порядке? — Все в порядке — я просто отойду чуть дальше туда, откуда мы пришли, — проверю, насколько видны наши следы, — говорит Кастиэль. — Оставляю вас координатором в свое отсутствие, но я ненадолго. — Конечно, сэр. — Поставьте первый взвод в оборону в первую смену и сменяйте людей, чтобы все как следует отдохнули. Выдвигаемся через… — Кастиэль смотрит на часы, — …сорок минут. Вопросы? — Нет, сэр. Кастиэль благодарно кивает Мастерсу. — Вы свободны. С компасом в руках и винтовкой в сгибе локтя, чтобы хоть похоже было, будто он собирается сделать что-то полезное, Кастиэль выходит из лагеря и направляется по неровной гравийной тропе, идущей вдоль рапсового поля. Впереди тропа срезает к главной дороге, которую рота Бейкер старательно избегает, поэтому Кастиэль сходит с тропы и сворачивает к рощице молодых деревьев. Он остро осознает, что это один из самых нелепых и неуместных поступков в его жизни, но ему уже все равно. Он кратко оглядывается, чтобы убедиться, что за ним никто не последовал — никакой любопытный рядовой или младший офицер с вопросом. Уверившись, что все чисто, Кастиэль делает еще несколько шагов вглубь рощицы и снимает с плеча ремень винтовки. Он осторожно прислоняет винтовку к стволу дерева, делает глубокий вдох, словно перед нырком в воду, и прижимает руку к члену через армейские штаны. От первого прикосновения в горле перехватывает дыхание — уже настолько невмоготу, что даже от нажима ладони через два слоя ткани эффект колоссальный. На мгновение приходится остановиться и просто подышать. Кастиэль снова начинает двигать рукой, с силой надавливая; дыхание вырывается отрывистыми выдохами; этого мало. Он наклоняет голову, с тихим шорохом возится с пуговицей на штанах, с молнией. Кожа к коже лучше: дыхание учащается и жар в паху занимается, пульсирует, требует внимания. Он уже близко, так что ему не надо ни о чем думать, чтобы достичь разрядки, но образ приходит непрошенным: сержант Дин Винчестер. Длинные ноги, упругая грудь и плечи, ладони, широкие и сильные, легко выдавливающие пальцами синяки на бедрах Кастиэля, удерживающие его. Бедра уже дергаются и он подается в собственную руку, потерявшись в иллюзии рук Дина, губ Дина, того, как он смотрел бы на Кастиэля из-под этих абсурдно-медных ресниц, стоя на коленях в грязи. Кастиэль зажмуривает глаза, пытается сконцентрироваться на пылу, охватившем тело, на розовой линии рта Дина вокруг своего члена и не думает о звуках, которые издает при этом, стараясь устоять на подгибающихся ногах. Он работает рукой в неистовом темпе, упиваясь зудящим желанием. Его губы приоткрываются с тихим стоном, голова запрокидывается в последние секунды: он близок, в своей мечте о Дине с перепачканным лицом и жадными, полными вожделения глазами — он так близок… Пульс учащается, тело обдает волной жара, и Кастиэль вынужден прикусить губу… — и в этот момент позади него слышится шорох кустов. — Бля… — выдыхает Кастиэль. Где-то между образом Дина и мгновением, когда Кастиэль с силой кончает, залив собственную руку, уже за точкой невозврата его окатывает паника, потому что вот они, немцы, а он тут в кустах, с винтовкой, отставленной в сторону, занят тем, что трогает себя. Спешно вытирая липкую руку о ствол ближайшего дерева и возясь с молнией, он представляет себе это: найден мертвым с эрекцией размером с Эйфелеву башню в руках. И родным — если таковые отыщутся, — придет извещение: «Сэр/мадам, с прискорбием сообщаю вам, что ваш родственник пал в бою во время мастурбации». — Лейтенант Новак? Кастиэль едва не выпрыгивает из кожи и только успевает сделать глубокий вдох, чтобы унять сердце, застегнуть ремень и натянуть пониже куртку в попытке спрятать промежность, как с другой стороны рощи появляется рядовой Бредбери. В первую секунду они лишь смотрят друг на друга: Бредбери — большими глазами, в явном замешательстве; Кастиэль — тяжело дыша и выхватив винтовку из-под дерева. Он сжимает свободную руку в кулак. — Чего вы хотели? — спрашивает он и сурово смотрит на Бредбери, надеясь, что гнев заглушит румянец унижения, подбирающийся к подбородку и ушам. — Простите, сэр, меня послали найти вас, — объясняет Бредбери, постепенно краснея, и Кастиэль с ужасом понимает, что тот, похоже, прекрасно знает, чем Кастиэль занимался минуту назад. Бредбери колеблется. — Гм… все в порядке? — Все замечательно, спасибо, — отвечает Кастиэль отрывисто. — Чем я могу помочь? Бредбери поднимает подбородок, словно собираясь отдать честь, но не делает этого. — Майор Айзекс приехал из роты Авель, сэр. По-моему, он хочет переговорить с вами насчет Сен-Ло. Кастиэль выпускает долгий выдох. Вот тебе и минутка личного времени. — Спасибо, рядовой, — отвечает он, стараясь не пускать в тон раздражение. — Я буду сейчас же. Вы свободны. — Есть, сэр. — Рядовой Бредбери кратко кивает и, повернувшись, направляется обратно к роте. Кастиэль наблюдает в тихом отчаянии, как он уходит, после чего вытирает руку и закидывает на плечо винтовку, размышляя про себя, не сговорилась ли против него вся армия Соединенных Штатов.5 июля 1944 г.
Время час ноль-ноль, они находятся где-то между Сент-Маргерит д’Эль и Серизи-ла-Форе, и Кастиэль бредет в одиночестве. Он вообще-то не планировал бродить по лесу во мраке ночи — скорее, он оказался здесь случайно. Сначала нужно было проверить смену часовых и передать сообщения между Бейкер и другими ротами 116-го полка; затем пришлось связаться по рации со штабом батальона, чтобы сообщить о местонахождении роты и следующих маневрах, а также узнать, что известно о движении фрицев поблизости; потом было написание рапортов, проверка списков снабжения и составление извещений родственникам пострадавших солдат — и Кастиэль рано выучил, что слова «потеря конечности» никак не смягчить перефразированием. В итоге он уже шесть с лишним часов не возвращался в свой бивуак, не говоря уже о том, чтобы поспать. По крайней мере, на улице не холодно; по крайней мере, нет дождя и в кои-то веки кругом тихо: не слышно ни грохота и визга артиллерии, ни пулеметных очередей. Кастиэль вовсе по всему этому не скучает, поэтому даже рад, что не спит и вышел прогуляться и насладиться временной тишиной. Он решает воспользоваться возможностью и в последний раз за день осмотреть периметр лагеря: убедиться, что караульные посты снабжены всем необходимым и часовые на месте, проверить, что между ними нет разрывов в линии обзора. Выходя с угла их временного пристанища, он сталкивается с патрулем из четырех человек из артиллерийского взвода лейтенанта Алистара, идущим к кукурузным полям на востоке. — Добрый вечер, сержант Кэмпбелл, — приглушенно приветствует Кастиэль командира отряда, пропускает их вперед и какое-то время идет вместе с ними. Кэмпбелл сообщает, что во взводе не хватает боеприпасов — Кастиэль уже знает об этом, но, к сожалению, не может сделать по этому поводу ничего, кроме как уверить, что поговорил об этом со штабом батальона. Тем не менее Кэмпбелл докладывает, что настроение у солдат приподнятое и нет никаких новых травм страшнее мозоли с тех пор, как рядовой Гарднер наступил на гранату у Сен-Клер-сюр-Л’Эль. Похоже, в четвертом взводе все по большому счету в порядке, и Кастиэля это немного успокаивает. Впереди слева раздается неспешный хруст шагов в подлеске, и виден промельк силуэтов меж деревьев. Кастиэль падает на колено и поднимает кулак, давая сигнал отряду позади себя сделать то же. Он выжидает еще несколько секунд, пока люди впереди приблизятся, и тихо произносит: — Гром. — О, черт… Кастиэль закатывает глаза и бросает взгляд на сержанта Кэмпбелла. Тот уронил голову в ладони. Кастиэль понимает, что он чувствует. Он тоже сразу узнал мелодичный голос рядового Фрэмптона. — Молния! — поспешно отвечает кто-то еще из отряда, а после: — Твою мать, Фрэмп, нахрена иметь пароль, если ты… — Полегче, сержант, — заговаривает третий скучающим тоном, и Кастиэль узнает слегка раздраженный голос Иниаса. — Ну же: не забываем профессионализм. — Вам повезло, что мы вас не пристрелили, — произносит Кастиэль, поднимаясь на ноги. — Черт меня побери — лейтенант Новак! — Силуэт, смутно похожий на Иниаса, подходит ближе. — Уоллас. Патруль четвертого взвода продолжает свой путь, снова в тишине после пары тихих перешептываний: «Молодец, Фрэмптон!» и «В следующий раз будем сначала стрелять», а Кастиэль подходит к отряду Иниаса и пристраивается с ним рядом по другому маршруту. Они с Иниасом уходят чуть вперед, где солдатам их не слышно. — Добрый вечер, — здоровается Иниас. — Извиняюсь за Фрэмптона. — Иниас, передо мной извиняться не за что. Жаль будет, если из-за него вас убьют, — отвечает Кастиэль прямо. В последние недели он все чаще ловит себя на том, что не склонен выбирать выражения: ему некогда и он не может позволить себе расходовать концентрацию на то, чтобы печься о чувствах других. У него достаточно забот помимо того, чтобы думать, как бы кого не задеть. Иниас тяжело выдыхает и понуро признает: — Да, знаю. Мы над этим работаем. Поставили его в разведку в надежде, что научится на практике, но… — Он пожимает плечами. — Не знаю. Он хороший малый — но и только. Ребенок еще. Кастиэль щурится на небо, где из-за облаков временами проглядывает тонкая полоска новой луны, освещая лес. — Мы тоже были детьми не так давно. — Боже, обязательно вот это говорить? Теперь я себя старым чувствую! — стонет Иниас. — Сколько ему? — Кому, Фрэмптону? Девятнадцать по документам. Но по его виду, по поведению? — Иниас качает головой. — Понятия не имею. Одному Богу известно, с чего кто-то захочет обманом попасть в армию раньше срока, но вот, пожалуйста. Кастиэль поджимает губы. — Он научится. — Я уж надеюсь… Некоторое время они идут в тишине, слушая звук шагов солдат меж деревьев, вглядываясь в окрестности. Ночь тихая и неожиданно приятная, несмотря на затянутое облаками небо. Мир кругом выглядит умиротворенным. Мысль о том, что немцы ждут где-то рядом, под этим же небом в этой же прохладной ночи, кажется чуждой, и Кастиэль уже не в первый раз ловит себя на желании, чтобы война прекратилась, хотя бы на день. Ему хотелось бы увидеть Европу; хотелось бы попробовать здешнюю кухню, выучить языки и осмотреть достопримечательности, не заботясь о жизнях десятков людей. Он уже достиг того состояния, когда забота о собственной жизни отошла для него на второй план: по большей части его волнует лишь самосохранение, чтобы было кому продолжать руководить и защищать роту Бейкер. Что-либо большее в данное время — за пределами его эмоциональных способностей. — Ты что вообще делаешь здесь? — спрашивает Иниас через несколько минут пути в тишине. — Ты же не должен патрулировать. — Строго говоря, я не патрулирую, — отвечает Кастиэль и поднимает пустые руки, чтобы продемонстрировать, что в них нет винтовки: она висит на плече, тихо позвякивая о пряжки обвязки. — Я просто гулял. Проверял периметр, наверное. Наткнулся на патрульный отряд четвертого взвода и прошелся с ними немного. А теперь гуляю с тобой. — Что ж, хорошо. — А вы куда направляетесь? — спрашивает Кастиэль. — В отдаленной перспективе? В Германию, надеюсь. Кастиэль бросает на него сердитый взгляд. — А-а, ты имеешь в виду сейчас, — усмехается Иниас, явно полагая, что он прирожденный юморист. — Мы идем на юг, к главному пути снабжения, чтобы посмотреть, что оттуда видно. Птичка из роты Чарли донесла, что в Пон-Эберте великолепные высокие церковные шпили. Кастиэль морщится. — Ох, нравятся мне здешние церковные шпили… — И мне! — весело соглашается Иниас. — Говорят, это прямой путь домой. — Угу, в мешке для трупов. Иниас кратко невесело усмехается. — Я непривередлив. Кастиэль бьет его по руке прикладом винтовки. — Типун тебе на язык! Аккуратно положив собственную винтовку в сгиб локтей, Иниас пораженчески поднимает руки. — Малыш, я хожу тут уже часами. В темноте. Под дождем. У меня запор размером с Техас до самых глаз. И сегодня утром я был на часах в первую смену. Кастиэль недовольно сопит. — Иниас… — Да знаю, знаю, уж мне ли тебе жаловаться, — признает Иниас. Он мрачно смотрит на Кастиэля. — Ты сам-то как давно здесь? Кастиэль встряхивает рукавом куртки, чтобы посмотреть на часы. — С… двадцати двух часов. — Ух… — Да ничего страшного. Сегодня приятная ночь. Иниас насмешливо фыркает. — Для тебя — может быть. Но уж не Гавайи. — Кастиэль решает не напоминать Иниасу, что тот не был на Гавайях. Иниас продолжает: — Я просто жду не дождусь, когда вернусь в свой мягкий, удобный окопчик. Кастиэль улыбается, тихо усмехнувшись. — Не смейся надо мной! — велит Иниас, и даже в темноте Кастиэль видит, как он наставляет на Кастиэля палец, добавляя в свою защиту: — Сегодня этот участок грязи — мой дом родной. — Я не смеюсь над тобой. — Хорошо. Эй, ты же в курсе, что о тебе слушок ходит? — спрашивает Иниас невзначай. — Не столь красочный, как бесконечные истории про Форт Блейдинг, но… У Кастиэля дурное предчувствие. — Какой слушок? — Говорят, Спэнглер застукал тебя, когда ты дрочил в глуши. Кастиэль коротко вздыхает. Конечно история разносится по роте со скоростью лесного пожара: с чего было ожидать иного? Через неделю она уже, наверное, дойдет до начальства в штабе батальона, и тогда у Кастиэля начнутся проблемы посерьезнее. В целом — просто отличный денек выдался. — Это неправда, — отвечает он. Иниас бросает на него вопросительный взгляд. — Ну, я так и подумал. — Это был Бредбери. — Что? — Иниас смотрит на него с неприкрытым ужасом. — Серьезно?! Кастиэль не отвечает на этот вопрос. — Боже правый, Кас, — да что с тобой? — Шрапнелью ранило, плечо болит… Иниас фыркает. — Не пытайся шутить, тебе это не идет. На самом деле. — Не знаю, чего ты от меня ждешь, — ворчит Кастиэль, украдкой оглянувшись через плечо на патрульный отряд Иниаса, медленно идущий за ними. — Я не планировал, что меня обнаружат. И можно потише? Иниас явно не убежден, но хотя бы голос понижает: — А с чего ты вообще этим в глуши занимался?! — А что, мне в лагере было этим заниматься?! — шипит Кастиэль. Иниас поднимает брови. — Все остальные занимаются! В спальном мешке, или в карауле, или еще когда — не знаю. — Ну, я не все остальные. Напряженное изумление вдруг разом оставляет фигуру Иниаса, и его рот слегка приоткрывается. Он на секунду сбивается с шага, так что ему приходится нагонять Кастиэля, чтобы вновь войти с ним в ногу. — Боже мой… Это что, из-за Винчестера? — Нет, — говорит Кастиэль — может быть, чересчур поспешно. Несколько секунд Иниас не смотрит на него. Затем выдыхает в обе щеки и беспомощно пожимает плечами: — Что ж, ну, по крайней мере ты спускаешь пар, — говорит он, но в конце его голос взлетает в тональности, как будто это вопрос. Он смотрит на Кастиэля. Хотя Кастиэль не может отчетливо разглядеть в темноте лица Иниаса, он знает, что тот смотрит на него пытливым взглядом. Он знает, что Иниас хочет, чтобы Кастиэль согласился. Чтобы Кастиэль ответил какой-нибудь невозмутимой шуткой и подтвердил, что спускает пар. Кастиэль ничего не отвечает. Он хочет рассказать Иниасу все. Хочет рассказать ему, что лучше не становится, становится только хуже — потому что время идет, Кастиэль все лучше узнает Дина, и Дин, который открывается ему, — умный, кроткий и ранимый. Кастиэль хочет рассказать о том, как выглядит Дин, когда нервничает, когда пытается притвориться, что ему не страшно, и когда скучает по маме даже спустя десятилетия. Он хочет рассказать о том, как Дин улыбается. Он хочет рассказать, как уже трижды думал о том, чтобы поцеловать Дина из нежности. Поцеловать без вожделения, без мысли о его руках, его теле, о звуках, которые он издает, приближаясь к развязке, а просто потому, что рот Дина выглядит мягким и ласковым. Иногда Кастиэлю хочется невинно коснуться его — линии его подбородка, его запястья, его переносицы — Кастиэль хочет рассказать Иниасу обо всем этом и о многом другом, но не может. Иниас свыкся с тем, что Кастиэль гомосексуал, но и у него есть границы. То, что он лучший друг Кастиэля, не значит, что он готов выслушивать во всех откровенных подробностях, как у того учащается пульс, когда Дин смеется. Хотеть отыметь мальчика легко; хотеть поцеловать мальчика — это совсем другое.