Девяносто один Whiskey

4 сентября 1944 г.

Дорогой Сэм, Много писать некогда — это будет краткое письмо: мы скоро выдвигаемся, и у меня всего минут десять, чтобы нацарапать что-нибудь, пока почтальон не исчез в тылу. Обстановка тут довольно тяжелая. Дела у нас не очень, но, как я говорил, подробностями делиться не могу. На днях тут приключилась некая путаница, и цели наши летят к чертям, и ребят мы теряем. Недавно Бенни ранило. Он ничего — то есть жив, так что все нормально. Но он уже не на фронте — потерял ногу. Не заслужил он этого, учитывая, что у него и дома дерьма хватает, — но я буду навещать его, когда смогу. Зато Чарли подстрелили в зад всем на потеху, так что хоть что-то веселое. Я давеча рассказывал Новаку твои шутки: по-моему, он был в восторге. С ним тяжело судить наверняка — он всегда себе на уме и редко улыбается, — но мне кажется, я почти рассмешил его. Когда я шучу, он иногда, знаешь, так отворачивается и смотрит куда-то вверх и в сторону, и я уже понял: это значит, ему смешно, просто он не хочет, чтобы я видел, что он смеется. Не знаю, сложно с ним… но я уверен, что он находит меня забавным. Та, что про пугало, ему понравилась — «выдающееся в своем поле деятельности». Я подумал, это потешит твое самолюбие. Хоть кто-то ее оценил. Все, мне пора. Поздравляю с экзаменом, я тобой горжусь! Я знал, что ты напишешь его лучше всех, так что не будь таким паникером. Правда, ты же умный парень. Передавай от меня привет Джессике, надеюсь, ей уже лучше. И не начинай ничего с отцом. Скоро спишемся. Сцуко. T-4 сержант Винчестер 91W1O, рота B, 116-й пехотный полк 29-я пехотная дивизия Армия Соединенных Штатов

5 сентября 1944 г.

Ждать больше нельзя. В три ноль-ноль, когда воздух еще пронизывающе холоден и кругом темно, второй батальон 116-го полка организуется для нападения. Рота выстраивается по взводам строем в четыре колонны и, опустившись на колено, ждет приказа выступать. Солдаты повязывают на плечо белые тряпки, чтобы не потерять друг друга в непроглядной тьме до восхода, и разрисовывают лица грязью и камуфляжным кремом — что Кастиэлю кажется излишним, но кто он, чтобы спорить с приказом. Рисуя на своем лице длинные диагональные полосы, он не чувствует готовности исчезнуть в темноте. Ла-Трините оказалось невозможно взять традиционными методами, и шесть дней почти непрекращающихся обстрелов принесли больше потерь, чем успехов. У них заканчивается время, ресурсы и, что самое важное, люди, и почему-то в ответ на это генерал Миддлтон не выделяет поддержку, а принимает решение бросить в прямую атаку на батарею весь полк. Стратегия на предстоящий день — скрытность: никаких артиллерийских установок, никакого света, никакого шума. Пристегнуть штыки, не стрелять без крайней необходимости. Кастиэль ждет этого с ужасом. Он не спал всю ночь, планируя нападение вместе с другими командирами рот и штабом батальона: обсуждая позиции известных орудий и часовых постов, руководя прокладкой по длине маршрута минной ленты, чтобы сотни солдат не сбились с пути. Кастиэль втирает камуфляжный крем в уши и мысленно проходит по намеченному плану. Первый батальон обходит кругом с востока, третий подходит с запада. Второй батальон — с юга, где крепость слабее всего и где выставлена большая часть 40-миллиметровых орудий. Авель и Дог идут прямо на орудия, Бейкер и Фокс — на систему траншей впереди, Изи и Чарли — в резерве, готовые обеспечить подавляющий огонь, если потребуется — в чем нет сомнений. Кастиэль не жалуется, что Бейкер опять на передовой — он уверен: у командования есть на то причины. Три ноль девять. До выдвижения считанные минуты. Кастиэль встряхивает рукавом, пряча часы, и отправляется туда, где ждет выстроенная нестройными рядами рота. Солдаты в колоннах шутят и жалуются, возятся со снаряжением. Они выходят налегке, оставив багаж у командования полка, и теперь проверяют, все ли нужное с собой взяли, и наоборот, не несут ли в обвязках и полевых сумках лишнего веса. Кастиэль подходит к лейтенанту Вирджилу. — Пройдите по всем в последний раз: чтоб ничего не бренчало, не блестело, никакого ненужного груза. Никаких касок. И готовьте людей выдвигаться немедленно. Вирджил кратко кивает и передает приказ младшим офицерам. Кастиэль засекает по часам две минуты на проверку снаряжения и камуфляжа, после чего связывается с батальоном, чтобы сообщить о готовности, и дает строю приказ выходить. Под ногами тихо хрустят земля и листья. Луна бледная, затянутая клочьями темного облака, так что людей по большей части не видно — разве что временами мелькнет тусклый отсвет лунного света на винтовке, да чье-то лицо проглянет в темноте полосой без камуфляжного крема. Все без касок. Волосы Кастиэля сальными прядями свисают на лоб и уши. Он убирает их с лица. Рядом появляется высокая фигура с плавной неспешной походкой, и по тяжести шагов, по ритму дыхания Кастиэль узнает Дина еще до того, как тот заговаривает. — Где вы хотите меня, сэр? Кастиэль не видит в темноте его лица, но готов биться об заклад, что на нем самодовольная ухмылка. Он не доставляет Дину удовлетворения и не реагирует на двусмысленность. — Пойдете в траншеи с третьим взводом, — отвечает он. — Дю Морт пусть останется с четвертым для поддержки. — Есть, сэр, — произносит Дин тихо. Кастиэль чувствует легкое прикосновение руки к своей руке. Вздрогнув, он резко поворачивает голову и останавливается. Рота продолжает идти мимо, и Дин уходит с нею. Через несколько ярдов он теряется в темноте, так что Кастиэль больше не может его разглядеть. Резко выдохнув через нос, Кастиэль возобновляет шаг. Кожа гудит. Он проходит по роте, отыскивая командиров взводов и тихо переговариваясь с ними по очереди. — Когда дойдем до финального места сбора, по моей команде крепите штыки и снимайте повязки, — распоряжается он. Он протискивается вперед, где рота стыкуется с Фокс, и всматривается сквозь темноту в бункер вдали. Все, что от него видно за следующим холмом, это слабо мерцающий свет часовых постов — очевидно, нет смысла сидеть в темноте, когда все силы союзников и так знают, где ты, и все равно не могут прорваться. Выходить планируется отделениями, которые должны по очереди прошмыгнуть во тьме и добраться до траншей незамеченными. Первому взводу поручено взять часовые посты и отрезать коммуникации с бункером. Отделения второго взвода первыми займут траншеи с этой стороны; третий взвод пойдет сразу следом. Четвертый — в резерве, следит, чтобы позиция врага была отрезана и не могла отойти в незанятую часть траншеи для перегруппировки. Кастиэлю сказано, что подавляющий огонь не понадобится, но он держит четвертый взвод наготове все равно. Примерно в полумиле от бункера солдаты останавливаются во мраке для финального сбора. Они снимают нарукавные повязки и убирают их в карманы. Доставаемые из обвязок штыки блестят в свете луны, тускло освещающей деревья и лица. По строю проходит волна тихих щелчков. Кастиэль достает свой штык последним, пристегивает его на место и поворачивает. Завершающая проверка — боеприпасы, снаряжение, травмы, прочие сдерживающие факторы, — и они снова выдвигаются в сторону бункера. За исключением роты Фокс под предводительством капитана Лафейсона, которому приказано организовать место сбора где-то впереди Бейкер, остальные роты давно разошлись в обход бункера, чтобы обеспечить натиск с флангов. Бункер будет окружен. Даже первый батальон отозвали из Плузане на помощь, так что впервые на позицию немцев выходит весь полк разом. Держа винтовку обеими руками штыком вниз, Кастиэль делает глубокий вдох. Они в двухстах ярдах от бункера: пора. — Вперед, вперед, — подгоняет он людей шепотом, пробегая мимо роты ко второму взводу. — Двигайтесь! Первое отделение — в угловую позицию удерживать правый фланг распадка; остальные отделения первого взвода — занимайте левую сторону. Пошли! Солдаты рассеиваются, и Кастиэль следует за первым отделением первого взвода к дальнему из двух наблюдательных постов. Они разделяются, обходя пост по широкой дуге с флангов, но часовые замечают их: слышен выкрик на немецком, движение — и сбоку налетает вторая стрелковая группа. На несколько секунд воцаряется хаос, в котором Кастиэль со своей позиции в тылу отделения ничего не может разобрать, но потом Миллиган отбрасывает на землю окровавленное от штыка тело и видно, как рядовой Тран борется с часовым крупнее него. К тому моменту, когда Кастиэль подоспевает на помощь, позиция взята, часовые мертвы. — Проверьте на предмет средств коммуникации и данных, — распоряжается Кастиэль опускаясь, чтобы перевернуть одного из мертвых солдат и обыскать его карманы. С другого наблюдательного пункта слышится треск, и Кастиэль резко оборачивается на звук. В темноте ему не видно другое отделение, но слышен тихий шелест и низкие голоса, и Кастиэль чувствует, как внутри поднимается ужас от мысли, что они уже потеряли преимущество неожиданности. — Сержант Миллиган, уводите их кругом, как только закончите с этой позицией! — приказывает Кастиэль и убегает ко второму часовому посту. Он кажется сам себе невозможно громким: винтовка лязгает с каждым шагом, обвязка шуршит, ботинки стучат по неровной земле. Он задерживает дыхание на бегу, как будто это чем-то поможет. В темноте, заслышав приближение Кастиэля, резко разворачивается силуэт. Человек вскидывает винтовку. — Молни… — Гром! — отвечает Кастиэль, замедляет бег и падает на корточки. — Кого подстрелили? — Морвея, сэр, — в плечо, — сообщает первый сержант Мастерс, обшаривая карманы павшего немецкого пехотинца. — На этом коммуникаций нет — рядовой Йен, обыщите пленника на наличие рации. На дне окопа сидит еще один немецкий солдат, сложив на коленях руки. На его подбородке и горле брызги крови, дыхание затрудненное, и он молча поддается манипуляциям Йена, когда тот спускается к нему. Мастерс выпрямляется. — Сэр, я не знаю, что нам делать с… — Не волнуйтесь об этом. — Кастиэль понимает, чем обеспокоен Мастерс. Они не ожидали, что брать пленных придется так рано. Надежного места, куда можно поместить немца, у них нет, и гарантий, что без присмотра он не вернется в свою часть, тоже нет, а это означает, что придется приставить к нему людей, которые отчаянно нужны Бейкер в атаке. — Оставьте рядового Йена. И я разберусь с Морвеем, вы продвигайтесь дальше. На пленнике средства коммуникации есть? — Нет, сэр. — Тогда обезвредьте его, уведите с передовой и ожидайте дальнейших инструкций. Кастиэль приседает перед рядовым Морвеем, расстегивает его куртку и стягивает одну сторону, чтобы осмотреть рану. Она чистая, и, когда Кастиэль жестом показывает Морвею отклониться, сзади видно ровное выходное отверстие, что для пулевого ранения наилучший сценарий. Кастиэль роется в аптечке из обвязки Морвея, находит рулончик ваты и стрептоцид и обрабатывает рану, как может. — Ничего страшного, — бормочет он себе под нос, пока Мастерс выходит с остатками отделения к следующему наблюдательному посту. Кастиэль прижимает к ране вату и привязывает ее к плечу свежей тряпкой для чистки орудий. — Постарайтесь не шевелить плечом сильно. Морвей кивает. — Да все в порядке, сэр, правда. Щиплет только адски, но я в норме. Пока Кастиэль работает, позади завязывается пулеметная перестрелка. Она начинается постепенно, с пары коротких очередей в траншеях, следующих одна за другой. Затем повисает тишина, и очередь вступает снова. Орудий слышно все больше. — Вот и вся скрытность… — ворчит Кастиэль, и Морвей смеется. По крайней мере, усилия не прошли даром: к этому моменту Бейкер уже у самого бункера, вне досягаемости вражеской артиллерии, которая была одним из главных сдерживающих факторов при прошлых попытках прорыва. — Все. Готово. — Кастиэль застегивает куртку Морвея. — Сможете сами добраться обратно в рощу? Морвей напряженно улыбается. — Смогу, сэр. Не волнуйтесь за меня. Кастиэль кивает. Он помогает Морвею подняться на ноги. — Не возвращайтесь к месту сбора — ждите вместе с Йеном рядом, где вас не видно. Я пошлю Винчестера или Дю Морта вас найти, как только они смогут. Морвей крякает, вставая, но затем машет рукой, чтобы показать, что он в порядке, и Кастиэль не дожидается, пока он доберется в укрытие. Кастиэль и так уже слишком отвлекся; он поправляет ремень винтовки на шее и бежит к траншеям, где идет нападение. Впереди мелькает вспышка, слышен резкий звук, похожий на бьющееся стекло, и вдоль края траншеи одна за другой детонируют S-мины. Для того, чтобы разглядеть на земле безопасный путь по предыдущим следам, еще слишком темно, и Кастиэль гадает, входило ли в план генерала Миддлтона лишиться половины роты из-за шрапнели прыгающих мин. Каким-то чудом Кастиэль добирается до траншеи и не столько спускается, сколько скатывается в нее: одна нога выскальзывает из-под него и он съезжает по насыпи, врезавшись в спину рядового Эллсворта. Кастиэль собирается извиниться, слезая, но не делает этого, а бегом бежит по траншее в поисках сержанта Гарригана. — Как у нас дела?! — кричит Кастиэль Гарригану сквозь нарастающий шум. Каждая из рот теперь в позиции, держит натиск на бункер, и, оттого что враг пытается отражать атаку со всех сторон, грохот перестрелок и легкой артиллерии ближнего действия оглушителен. — У нас проблема, сэр! — отвечает Гарриган и указывает дальше вдоль линии. — Траншея сужается, сэр, и никто не может пройти! С той стороны проход защищают фрицы и снимают наших прежде, чем мы успеваем проскочить!.. Раздается короткий выкрик, и Кастиэль видит, как в тот конец траншеи, где находится второй взвод, летит ручная граната. — Граната!!! — кричит он, сделав отчаянный взмах рукой, чтобы все убирались с дороги, но его голос тонет в общем хаосе перестрелки. — Уходите, уходите! Образуется паника: люди начинают разбегаться кто куда, но времени не хватает, их слишком много в узком пространстве, и граната взрывается. Вздымается столб дыма со вспышкой огня и комьями земли, и Кастиэль отшатывается к стене траншеи. В ушах звенит. Он отталкивается от стены и бросается к месту взрыва. Там месиво из людей: кто-то напоролся на оголенный штык, кто-то изранен шрапнелью, кто-то с ожогом на пол-лица давится сочащейся в рот кровью. Слышно, как Иниас зовет медика. — Гарриган! — кричит Кастиэль и хватает его за плечо. — Отводите всех к распадку, из зоны досягаемости гренадеров, и перестаньте обстреливать их — пусть думают, что мы отходим, а, когда выскочат, чтобы занять эту секцию траншеи, накройте их. Быстро и безжалостно, чтобы не успели спрятаться… — Есть, сэр! — отвечает Гарриган и тут же уже выкрикивает приказы своему отделению. Кастиэль бежит обратно к краевой позиции, удерживающей фланг. Он пробегает мимо Иниаса, крикнув ему: «Жди отделение для прикрытия флангов сбоку траншеи!» — пробегает мимо Эстера, подходящего с третьим взводом и забрызганного кровью после прохода через S-мины, — «Ждите со вторым взводом приказов Уолласа и Гарригана!» — и пристраивается у стены траншеи за капралом Миллсом. — Как идет? — спрашивает он. — Сэр, мы почти очистили эту секцию, но прибывают все новые фрицы — думаю, надо поднапрячься и занять ее, — отвечает запыхавшийся Миллс. Губа у него окровавлена. — Ответ отрицательный — это не наша секция. Если мы с Фокс пойдем под перекрестный огонь, кто-нибудь пострадает, — говорит Кастиэль. — Держите секцию пустой и следите за ней. Когда прибывают новые, продвигайтесь для нападения, но затем сразу отходите — не занимать секцию — это ясно? В этот момент из-за угла в их короткий отрезок траншеи вываливает несколько немецких солдат. Упав на колено, Кастиэль вскидывает винтовку и делает два выстрела: пробивает кому-то плечо, еще кому-то горло — и выпускает задержанный вдох. — Выходим! Они быстро прорываются вперед, осматривают тела и забирают брошенное снаряжение. Из-за угла появляются еще трое с оружием — один автомат, две винтовки — и Кастиэль вжимается в стену с линии огня первого стрелка. Он слышит за собой резкий вскрик, оканчивающийся бульканьем, но не оборачивается. Он делает выстрел, другой. У противоположной стены траншеи в нескольких ярдах впереди Кастиэля не прекращает огонь Миллс. Вдвоем они удерживают позицию и ликвидируют автоматчика, в результате чего Миллса отбрасывает к стене очередью, задевшей руку. Он тут же вскакивает, настаивая сквозь сжатые зубы: «Я в порядке, сэр, в порядке», — и они обезвреживают оставшихся двоих. Первый солдат ловит обойму в обод каски, так что его голову отбрасывает назад и он теряет сознание. Второй спотыкается, попятившись, и со стуком роняет винтовку, но, упав в грязь, не сдается, а лихорадочно нащупывает позади себя оружие. Кастиэль сбрасывает предохранитель, целится и нажимает на спусковой крючок, но обойма срывается и отлетает, горячая. Позади него рядовой Каллахи кричит: «Gebt auf, gebt auf!» — «сдавайся!» — но немец выхватывает револьвер и, крутанув барабан, щелкает предохранителем. Кастиэль действует инстинктивно. Он с силой выносит винтовку вперед и всаживает штык под воротник солдата. Когда металл пронзает его горло — трахею, яремную вену, — мальчишка поднимает глаза. Они зеленые. Изо рта у него выливается кровь, течет по подбородку. Он дергается, захлебываясь, и все, о чем Кастиэль может думать, это что он, должно быть, ровесник Сэма Винчестера. Упершись ботинком в плечо солдата, Кастиэль выдергивает штык и разворачивается к отделению. — Мне нужен гренадер вперед — Тернер! Бегом! — кричит он и выбрасывает руку в сторону, давая команду остальному отряду оставаться у стены, где они не видны врагу дальше в траншее. Когда Джесси Тернер выбегает, чтобы бросить в траншею гранату, Кастиэль хватает за куртку капрала Миллса: — Удерживайте позицию — я сейчас! Однако происходящее дальше отвлекает его: как раз когда Тернер пробегает мимо и, замахнувшись, бросает гранату, из-за угла появляется еще одна группка немецкой пехоты. Кастиэль невольно засматривается, затаив дыхание. Вот Каллахи восторженно кричит: «Поджарь их!» Вот немцы. Раздается взрыв, поднимающий землю и дым выше стен траншеи, и воздух наполняется криком. Дым густой, черный, вьется в светлеющее небо. Восходит солнце. Рота Айтем первого батальона прорывается первой, и за следующие несколько часов 116-й полк очищает позицию. Они берут пленников, оказывают помощь раненым, захватывают радиосвязь и данные, имевшиеся у немцев, и к полудню Ла-Трините взят. Кастиэль медленными шагами подходит к траншее и опускается на ее край, подтянув к себе одно колено и спустив другую ногу вниз. Ботинок скребет о кусок шрапнели, вонзившийся в стену. С такого угла обзора Кастиэлю видно все. И недавно перевернутая земля, скрывавшая S-мины. И роща вдали, где рота пряталась от артиллерии бункера. И кратеры в земле, пробитые пушками «Графа Шпее», и металл и клочки окровавленной формы, разбросанные в радиусе пяти футов от каждого кратера. Кастиэль потирает затылок. Как бы ему ни хотелось посидеть минутку, успокоиться и насладиться этой победой, он никак не может отключить голову. Он уже мысленно формулирует приказы. Разоружить и допросить немецких пленных. Саперам заметить местоположение каждой мины — но не обезвреживать, а обозначить безопасный путь в бункер. Прочесать траншеи на предмет вражеских орудий и данных. Убедиться, что связь бункера с другими немецкими частями прервана. Послать посыльного в батальон за оставленным там снаряжением. Укрепить бункер для контратаки подтягивающимися немецкими войсками. Также требуется сделать все то, для чего Кастиэль нужен лично: обсудить предстоящие маневры с другими командирами рот, доложить в батальон об операции, написать медицинский рапорт, рапорт для снабжения, рапорт о расходе боеприпасов. Кастиэль делает глубокие медленные вдохи. Он обхватывает рукой лодыжку поднятой ноги, разминает пальцы до хруста суставов. Он изо всех сил старается не думать о потерях, которыми обернулось взятие бункера, — ни о сегодняшних, ни при прошлых неудачных попытках, — но они все не идут у него из головы. Дыра в бедре сержанта Лафитта, его оторванная нога. Ричардсон с пулей в голове. Гидеон, задыхающийся в крови и дыму. Оторванная челюсть Галлагера. Кастиэль зажмуривается. Он разминает руку, потирает большим пальцем костяшки, ковыряет ногтем кожу. У края траншеи позади него слышатся тяжелые шаги. Кто-то ворчит, едва не свалившись вниз, и рядом появляется Дин со словами: — Черт побери. Кастиэль не поднимает глаз. — Мы это сделали. Поверить не могу. Мы наконец его взяли! Блядь. Дин Винчестер, извечный оптимист. У Кастиэля нет на это сил. Он смотрит на поляну впереди рассеянным взглядом и медленно выдыхает. — Мы едва начали. Дин подходит на пару шагов ближе и не спеша садится рядом с Кастиэлем, спустив ноги в траншею. Он смотрит на Кастиэля. — Что вы говорите? — Мы едва начали, — повторяет Кастиэль. — Грядет контратака. Они потеряли Ле-Конке, «Граф Шпее» им теперь бесполезен. Плузане — последний оплот между нами и Брестом, и они держатся за него зубами. Если мы прорвемся за Плузане, там останется всего несколько фортов до перехода через Панфельд и очистки западного фланга Бреста. — Кастиэль медленно выдыхает. — Так просто они оставшееся не отдадут. — Мы справимся. Всегда справлялись. Кастиэлю едва не смешно. «Мы справимся». Не хочет он справляться. Он хочет победить. Он хочет, чтобы все в роте вернулись в семьи целыми и невредимыми. Он хочет увидеть дом. Дин протягивает руку и тыльной стороной бьет Кастиэля по руке. — Эй. Я серьезно. Прорвемся. — Я не сомневаюсь, что рано или поздно мы прорвемся, — отвечает Кастиэль без выражения. — Я просто… не хочу больше писать похоронки. — Он смотрит на свои руки. На ноготь большого пальца налипла земля, и он сковыривает ее. — У вас сигареты не будет? — Э… — Дин шарит по карманам куртки и находит маленький портсигар. Он раскрывает его и морщится. — Черт. У меня только одна. Простите. Кастиэль небрежно пожимает плечами. Он снова смотрит на поляну. Дин рядом щелкает зажигалкой и посасывает кончик сигареты, пока она не занимается огоньком. Он вдыхает слишком глубоко и, поперхнувшись на выдохе, протягивает сигарету. Кастиэль смотрит на его протянутую руку, на сигарету, дымящуюся между пальцев. Он не ожидал, что Дин поделится. Ему слишком нужно покурить, чтобы возражать, так что он берет сигарету у Дина. Он делает долгую затяжку, наполняющую легкие, и закрывает глаза, выпуская дым. — Они пойдут в контратаку, — начинает Кастиэль осипшим от дыма голосом. — Мы выстоим. И пройдем через Плузане, через реку Панфельд, в Брест. Потом двинемся на север и захватим следующую позицию. Следующий город, еще какой-нибудь бункер с пушками, способными проделать дыру в бетонной плите… — Он делает паузу, затягивается, выдыхает дым и заканчивает: — И будем продолжать, пока нас не убьют. — Господи… — Дин забирает у него сигарету. — Умеете вы поднять настроение… — Никто не приглашал вас тут сидеть, — раздраженно бурчит Кастиэль, понимая, что он неблагодарный засранец, однако он не в настроении для любезностей. — Да-да… Это свободная страна. Кастиэль смотрит на него. — Нет, это страна, оккупированная фашистами, которые хотят нас убить. Дин ни с того ни с сего прыскает со смеху и откидывается назад, опершись на руку, с сигаретой в зубах. — Вы — нечто, вам никогда не говорили? Кастиэль молча прищуривается на него. — Что? — спрашивает Дин. Кастиэль не знает, что ответить. Он не уверен, что имеет в виду Дин, но не хочет допытываться, так как в голосе Дина — тепло, в уголках глаз морщинки, когда он улыбается, и Кастиэль не хочет все испортить. — Дайте сюда, — требует он вместо этого и выхватывает сигарету из пальцев Дина. Он вставляет сигарету в рот, и несколько мгновений они не разговаривают. Кастиэль курит и смотрит через поляну, через разбросанный после предыдущих атак мусор и грязь. Дин ровно дышит рядом. — Я не могу представить вас ребенком, — вдруг заявляет он. Кастиэль обдумывает это. — Вы правы, — соглашается он. — Я родился таким. Двадцать восемь лет, шесть футов росту, без чувства юмора. Дин смеется — сильнее, чем оправданно ответом. Он складывается пополам и прижимает ладонь под носом, чтобы приглушить явно напоминающий фырканье звук. Кастиэль прищуривается. — Что такого смешного? Дин вытирает уголки глаз. — Вы, полагающий, что вы шести футов росту. — Я и есть шести футов. — Угу. — Так и есть, — настаивает Кастиэль с раздражением. — Меня измеряла Армия США, когда признала годным к военной службе. Дин снова смеется. — Ну-ну… — Уверяю вас. — Проехали. Кастиэль понимает, что Дин намеренно меняет тему, и ему досаждает то, что тот отказывается признать поражение, но в конце концов, какая разница. Кастиэль знает, что его рост — шесть футов, и не имеет значения, верит ли в это Дин. Это факт, даже если Дин — долговязый гигант, рядом с которым все чувствуют себя коротышками. — Вы не ответили на мой вопрос, — говорит тем временем Дин. — Вы не задали вопроса. — Кастиэль смотрит на него. — Вы сделали утверждение. «Я не могу представить вас ребенком» — это утверждение… Дин закатывает глаза. — Ладно, ладно, умник. Каким вы были ребенком? — Вам зачем знать? — Потому что я не уверен, что вы не робот. — Дин строит гримасу. — Или не советский шпион — я еще не решил. В тишине Кастиэль посасывает сигарету, задерживает дым в легких и думает. Когда он выдыхает, Дин забирает сигарету у него из пальцев. — Так каким? — спрашивает он. — Я провел годы своего становления на Родине, — начинает Кастиэль ровно, и Дин снова разражается смехом. — Сукин вы сын! — восклицает он, и Кастиэль раздумывает, не вернуться ли в образ законопослушного офицера, чтобы отчитать Дина за такие вольности. Но эта мысль улетучивается так же быстро, как посещает Кастиэля. Он слишком уставший для этого образа. На данный момент его устраивает не быть ни в никакой роли. Кастиэль размышляет над вопросом. — Я любил математику, — говорит он медленно. — И естественные науки. Когда я был моложе, я хотел стать изобретателем — только у меня никогда не рождалось никаких интересных идей, так что эта карьера не задалась. — Мило, — отвечает Дин. Он выдыхает дым и складывает губы трубочкой, пытаясь породить кольца. У него не выходит. — Я был в команде по бегу по пересеченной местности. — Кастиэль сжимает губы и думает, о чем еще рассказать, но при вспоминании о подростковых годах ему приходит на ум только одно: — Я много дрался. Дин смотрит на него, подняв брови. — Мы с лейтенантом Уолласом оба, — уточняет Кастиэль. — Не я один. — Да вы шутите. Серьезно? — говорит Дин. — Что, мальчишки к вам цеплялись? На это Кастиэль едва не смеется. — Не особо. — Он смотрит вниз, переплетает пальцы. — Я просто… обладал скверным нравом. Дин смотрит на него несколько долгих мгновений и наконец заключает: — Чушь. — Он качает головой и указывает пальцем в Кастиэля. — Это явная чушь. Если б вы сказали, что вы были сварливым спесивцем… Кастиэль недовольно смотрит на него. — …в это я бы еще поверил. Но что вы были злым? Так, чтобы обижать других? Да не может быть! Вы — самый невыносимо спокойный и невозмутимый из всех, кого я встречал. Кастиэль пытается сообразить, комплимент ли это. Он не уверен. После паузы он тихо отвечает: — Это самовоспитание. — Вы серьезно. — Вспыльчив от природы, пропащий отец, мало друзей. Зачастую больше денег, чем здравого смысла. — Кастиэль наклоняет голову. — Подавление своей гомосексуальности тоже, наверное, не пошло на пользу. — Он кратко оглядывается через плечо, но в зоне слышимости никого нет. — И в какой-то степени лейтенант Уоллас это поощрял. Дин рядом смеется. — Черт… Значит, если я правильно понял, вы ввязывались в драки, которые зачастую не могли сами закончить, и старине лейтенанту Уолласу приходилось вас оттуда выуживать. — Вроде того, — соглашается Кастиэль. Он забирает сигарету прямо у Дина изо рта — ленясь соблюсти этикет и слишком уставший, чтобы обращать внимание на то, как задел пальцем нижнюю губу Дина, — и затягивается. — Ну а вы? — Да я по большей части присматривал за Сэмми. В остальном ничего выдающегося. — Дин пожимает плечами. — Играл в бейсбол. Девочек в кино водил. Машины чинил — пока люди не заинтересовали меня сильнее. — Как по-американски… — замечает Кастиэль сквозь голубоватый дым, вырывающийся из губ. Дин усмехается и бросает на него взгляд, словно подумывает, не послать ли его куда подальше, но не делает этого. — Эй, по большей части это был не мой выбор, ладно? Спорт, работа механиком — всем этим отец занимался в своем детстве, так что… — Он не уточняет, но этого и не требуется. Кастиэль изучает его. — Вы не близки, — осмеливается предположить он. — Что? — Вы и ваш отец. Вздернув голову, Дин удивленно смотрит на Кастиэля. — А? Нет! Мы близки, мы очень близки! Кастиэль непонимающе щурится. — У нас, конечно, не всегда все гладко, но в целом все отлично, — поясняет Дин, начав улыбаться. — Тут помогает то, что мы очень похожи. Вообще с ума сойти, если задуматься. Нам нравится одна и та же музыка, одна и та же еда… И очевидно, он научил меня всему, что я знаю в некоторых областях: машины, женщины… Может, это и не считается, но... Правда же? — улыбается Дин, хотя Кастиэль ничего не сказал. Дин светится, как фонарь. — Да — это даже чудно! С Сэмом у отца мало общего — наверное, поэтому они так часто и ссорятся. Но мы с отцом — клянусь богом, иногда у меня такое чувство… как будто, не знаю, мы — один и тот же человек. Понимаете? Просто… — С ума сойти, — повторяет Кастиэль. — Да… Он хочет спросить, как дела у Дина с отцом, улажен ли конфликт дома и в порядке ли Сэм, но не знает, как подобрать слова. Он протягивает руку за сигаретой. Дин передает ее, но в этот момент на Кастиэля падает длинная тень. Едва поднеся сигарету к губам, он поднимает глаза и обнаруживает стоящего над ним Эша Лоуэлла. Кастиэль опускает сигарету. — Все в порядке, капрал? — В порядке, сэр. Вас ищет лейтенант Уоллас. Я сказал, что знаю, где вы, и вызвался позвать вас. Кастиэль вздыхает. — Иду. Дин тянется за сигаретой, забирает ее у Кастиэля и сует в рот. Поднимаясь на ноги, Кастиэль думает, что не отказался бы от еще одной. Не удосужившись попрощаться с Дином, он отправляется по краю траншеи вслед за капралом Лоуэллом на поиски Иниаса. Кастиэль находит его за бункером и системой траншей. Там, в роще старых деревьев, собралась горстка офицеров и младших офицеров Бейкер, тихо беседующих, скрестив на груди руки. Они замечают приближение Кастиэля. — Простите, я отошел покурить, — извиняется он. — Замечательно, что вы наконец присоединились к нам, — сухо комментирует Алистар. Кастиэль игнорирует его. — У нас шестнадцать военнопленных — пятеро из них ранены — и пятеро пострадавших среди наших, — начинает первый сержант Мастерс. — Лейтенант Каин сообщил, что пленников держат в командном пункте в подвале бункера… — Каин? — переспрашивает Кастиэль. — Новый командующий ротой Авель. Кастиэль хмурится. — А… майор Айзекс? — спрашивает он, хотя уже догадывается до ответа. — Пал во время атаки. Кастиэль кивает. — Ясно. Я понял — в подвале. Тогда и мы доставим туда наших пленных немедленно — Вирджил, проконтролируйте и убедитесь, что раненых пленных отведут в медпункт, как только у нас будет сообщение с батальоном. — Кастиэль поворачивается к Мастерсу. — Сколько из наших пострадавших мобильны? — Двое — может быть, трое, если дать Дентону морфия, — но парочка в тяжелом состоянии, и транспортировать их нельзя — кроме как в медпункт для немедленной операции. Кастиэль обдумывает это. — Пошлите посыльного в другие роты, узнать, нет ли с ними хирургов, которых можно одолжить, пока не свяжемся с батальоном. И еще одного пошлите в первый батальон узнать, как у них с радиосвязью и нельзя ли пока отправить раненых к ним в медпункт. — Кастиэль обводит взглядом офицеров и, глубоко вздохнув, начинает раздавать прочие приказы: обнаружить мины, обыскать местность на предмет орудий и информации, укрепить бункер, проверить боеприпасы. Коли им так хочется, могут думать, что он отвлекается, но это неправда. — Вопросы? — спрашивает Кастиэль, закончив раздавать распоряжения, и смотрит на собравшуюся группу. — Нет, сэр, — отвечает сержант Миллиган. Остальные вторят ему. Иниас не говорит ничего. Вирджил поднимает руку. — Где расположить людей на следующие несколько часов? — Уведите их дальше за немецкие наблюдательные пункты по эту сторону, — отвечает Кастиэль, указывая направление. — Разбейте линейный лагерь, по два отделения на часах, и ротируйте защищающий бункер взвод с другими ротами. Первый взвод пойдет в первую смену — пошлите их в бункер, и я скоординирую их с прочими взводами на часах. Удерживаем позицию до тех пор, пока не придут дальнейшие команды из батальона или не засечем какое-либо движение. Помните: все должны быть в боевой готовности. Не хватало еще, чтобы контратака застала нас врасплох. — Будет сделано, — отзывается Вирджил. Люди расходятся разрозненными группками — Эстер и Вирджил вместе уходят к бункеру, Мастерс и Миллиган шутливо препираются, отправляясь назад к роте, — и только Иниас остается на месте и несколько мгновений молча смотрит на Кастиэля. Кастиэль поворачивается к нему. — Что? Иниас поднимает брови. — Я ничего не сказал. — Тебе и не нужно было. Ты смотришь на меня, как… — Как что? — Не знаю, блядь, — чего ты хочешь? — вопрошает Кастиэль. — Ничего, — отвечает Иниас ровно. — Я от тебя ничего не хочу — только, может быть, на будущее, ты мог бы сделать мне одолжение и дождаться, пока мы хотя бы обеспечим безопасность позиции? У Кастиэля открывается рот. — Иниас — я остановился перекурить. Иниас запрокидывает голову и громко выдыхает. — Ладно, — говорит он. — Ладно… — Иниас… — Забудь об этом, ладно? Забудь, что я что-то сказал, — просит Иниас, но отрывистость его тона настаивает на обратном. Он отворачивается и направляется вниз по холму. Не давая ему уйти, Кастиэль бросается следом и хватает его за локоть. — Иниас! — восклицает он. — В чем-то проблема? Иниас выдергивает руку. — Нет. Нет, никаких проблем. — А мне показалось иначе. В чем бы ни было дело… — Я не хочу сейчас говорить об этом, — отвечает Иниас и оглядывается за плечо. Сердце Кастиэля падает: значит, проблема таки есть. — У меня куча дел, — говорит Иниас. — Черт, у тебя куча дел. Так ведь? Просто — забудь. В подтверждение своих слов он изображает нечто похожее на улыбку, но она натянутая и чуждая. С этим Иниас отворачивается и отправляется прочь искать свой взвод, а Кастиэль остается, глядя ему вслед. И почему Иниасу нужно усложнять все еще больше? Как будто Кастиэль и так не знает, что командующий из него никудышный. Не хватало еще, чтобы и лучший друг напоминал ему, что он не справляется. Кастиэль снимает каску и почесывает голову сквозь сальные волосы. Он смотрит с холма на то, как земля уходит вниз от бункера — от усеянной шрапнелью поляны к неровной полосе деревьев и дальше, к прямоугольным желтым полям рапса и перезревших подсолнухов, — и думает о том, что у немцев был роскошный вид. Контратака безжалостна. Около шестнадцати часов, когда Кастиэль пишет рапорты о боях прошедшего дня, его выдергивает из задумчивости низкий, постепенно нарастающий свист артиллерии. Он сует бумаги в карман, нахлобучивает на голову каску, вскакивает на ноги и пускается бегом вдоль траншеи, где расположилась рота. Несколько часов назад они установили связь со штабом батальона: успели эвакуировать с линии фронта тяжело раненых и получить новые приказы, но, к сожалению, не успели пополнить запасы. Первый батальон проходит через Плузане дальше к форту Монбаре, и второй теперь удерживает бункер в одиночестве, пока дивизия не пришлет кого-то на смену. Роты защищают поделенную на пять секций траншею и по очереди заведуют коммуникациям в бункере в тылу. В этот момент в бункере не Бейкер: рота, как обычно, на передовой, и с неба летят снаряды. — Все в укрытие — готовьтесь! — кричит Кастиэль на бегу. Небо над головой темнеет с приближением ночи. Солдаты Бейкер на линии фронта уже больше двенадцати часов кряду. Кастиэль низко пригибается на бегу и хлопает по спине молодых солдат, готовящихся отражать контратаку — расставляющих треноги, готовящих патронташи, заряжающих орудия. — Готовьтесь, готовьтесь… Первый снаряд падает перед траншеями, разбрасывая в них грязь и металл, и Кастиэль пригибает голову, прижавшись к земляной стене. Второй падает еще ближе. Третий оставляет брешь в восточном фланге их секции, уничтожив группу пулеметчиков. Кастиэль смотрит туда и не может припомнить, кто был за пулеметом. Трое человек мертвы, и он не может вспомнить, как их звали перед тем, как они были разорваны в клочья. Немецкие подкрепления подходят наплывами, и немцы молодцы: знают слабые места периметра, знают, где избегать S-мин. Сражение затягивается глубоко в ночь, освещаемое лишь взлетающими трассерами и горячими вспышками артиллерийского огня. Длинные ряды немецких солдат быстрым бегом наступают через поляну, и Кастиэлю едва удается обеспечивать роту всем необходимым, чтобы сдерживать натиск. — Боеприпасы заканчиваются!!! — кричит рядовой Майер под беспощадный грохот пулеметной очереди, палящей по наступающему врагу. Капрал Харвелл хлопает Майера по спине и пускается бегом по траншее. — Прошу дополнительных патронташей, сэр! — кричит Харвелл, придержав рукой каску, когда упавший рядом снаряд заполняет небо огнем и сажей. — Принято — возвращайтесь ко взводу! — Кастиэль разворачивается. — Миллер, капрал Степп — возвращайтесь в бункер вдоль линии Авель! Наберите патронташей и раздайте первому и второму взводам сейчас же! Кастиэль осматривает линию, чтобы оценить, как дела у других пулеметчиков, но в темноте сказать сложно. Кругом крики и выстрелы; впереди в мерцающем свете видны немцы, словно дергающиеся все ближе марионетки, разбрызгивающие темные брызги, когда ловят пули. Кастиэль вскидывает винтовку, смотрит в прицел. Вот немец: высокий, худощавый, вскинувший руку. Кастиэль целится в сердце. Сзади раздается ленивый низкий удар тяжелой артиллерии — слава богу, полк хоть не все немецкие пушки разоружил, когда занял Ла-Трините, — и земля дергается под ногами Кастиэля от врезающихся в нее снарядов. — Стреляйте, продолжайте стрелять! — кричит он, пробегая вдоль линии. На бегу он видит, как рядовой Зеддмор делает два выстрела из винтовки, вздрагивает, когда отлетает пустая обойма, и поднимается перезарядить оружие. — Пригнись! — кричит ему Кастиэль. Посреди царящего хаоса он не слышит конкретного выстрела, но Зеддмор вдруг с удивленным звуком отшатывается и падает. — Зеддмор… — вырывается у Кастиэля. — Медик! Медика на левый фланг первого взвода! Зеддмор кашляет и отплевывается на земле, его грудь тяжело вздымается. Кастиэль падает на колени, чтобы осмотреть ранение. Оказывается, что у Зеддмора дыра в ключице, из которой на грудь медленно растекается кровь, и Кастиэлю не остается ничего, кроме как зажать рану обеими руками, чтобы попытаться остановить кровотечение. — Всем пригнуться! — кричит Кастиэль, оглянувшись, чтобы его было слышно за ревом летящих снарядов. — Высунетесь — попадете под пулю! Ниже головы! И дайте сюда медика! — Блядь… — стонет Зеддмор. — Блядь… блядь, простите, сэр. — Изо рта у него течет кровь, которую он выхаркивает на землю; дыхание сбивается. — Ничего, рядовой, все с вами будет в порядке, — говорит ему Кастиэль. Он снова оглядывается. — Медика сюда! По траншее прибегает Тед Дю Морт и, скользя в грязи, садится на корточки перед Зеддмором. — Спасибо, лейтенант, я все сделаю, — уверяет он. — Садовски, бросай оружие и помоги мне унести его! Рядовой Садовски и Дю Морт подхватывают Зеддмора за обвязку, чтобы оттащить дальше от передовой, и едва они делают шаг, Садовски отбрасывает назад пулеметной очередью. Кастиэль открывает рот, чтобы крикнуть, но видит, что пуля пробила угол левого глаза Садовски, оставив черную дыру чуть меньше кулака, и кричать уже бессмысленно. Незадолго до двадцати одного тридцати отделение вражеских солдат прорывает оборону и пробегает по распадку с левого фланга траншеи. На несколько минут воцаряется хаос: первый взвод разворачивается, пытаясь оттеснить немцев назад. Тем удается добраться до позиции, откуда они могут открыть огонь прямо в гущу роты, и только благодаря гранате, метко брошенной капралом Миллсом в распадок, флангу Бейкер удается устоять. Сержанта Миллигана ранит взрывом, рядового Николса убивает, но немецкий штурмовой отряд побежден. Кастиэль поворачивается обратно к передовой и, глядя на очередную волну немецких подкреплений, подходящих с легкой артиллерией за плечами, впервые думает, что бункер они могут и не удержать. Мысль просачивается медленно, как холодная вода сквозь плотную одежду. Он заставляет себя дышать ровно. Они не сдадут бункер. Они взяли Ла-Трините потом и кровью, и они не потеряют его теперь. На другом конце траншеи раздается взрыв, порождающий столбы дыма, затмевающие скудный свет ночного неба и серебристой луны. Слышен глухой крик, от которого внутри у Кастиэля все сжимается. Ему кажется, воззвания к медику слышны с каждой позиции вдоль линии фронта — словно он выложил своих людей в аккуратный ряд на растерзание. Он поднимается на ноги и бежит по траншее. Думать о том, выстоят ли они, некогда. — Стреляйте, не прекращайте, держать линию, молодцы, держать, держать! — кричит Кастиэль на бегу, пытаясь подбодрить людей, но кажется, никто не слушает. Солдаты жмутся в грязь, и стреляют, стреляют, вздрагивая от врезающихся в землю снарядов. Через каждые несколько футов от винтовок летят горячие пустые обоймы, пулеметы расстреливают патронташи быстрее, чем Кастиэль в состоянии их поставлять. Он спотыкается обо что-то, оглядывается и видит вытянутую руку. Плеча за ней нет. Он бежит дальше. Уже почти час утра, рота без сил, истощенная на две трети тяжелыми потерями от обстрела. Кастиэль на мгновение приседает за насыпью рядом с Иниасом, чтобы скомандовать его взводу понизить плотность огня с целью экономии боеприпасов, — и Иниас вдруг опускает винтовку. — Е-мое… — произносит он. Кастиэль поднимает голову из-за прицела, смотрит через поляну и видит то же, что удивило Иниаса: немцы бегут. Одно отделение бегом отступает в деревья, другое замерло в ожидании приказов. Кастиэль выпускает невольно задержанный вдох. — Они отступают… — Аллилуйя! — восклицает Иниас и смотрит на Кастиэля с широкой искренней улыбкой, какой Кастиэль не помнит у него уже давно. Она заразительна: Кастиэль и сам невольно начинает улыбаться, моментально почувствовав облегчение. Иниас хлопает его по плечу. — Отличная работа, как по мне, малыш, но нужно так держать, пока мы их не додавим. Обернувшись к солдатам, Кастиэль кричит: — Держать натиск, держать подавляющий огонь! — как вдруг кто-то подбегает к нему по траншее и хватает за куртку, чтобы привлечь его внимание. — Сэр, лейтенант Новак, сэр… Кастиэль поднимает голову и видит Кевина Трана с окровавленными руками и забрызганным кровью лицом. — Тран, где вас ранило?! Тран качает головой. — Не меня, сэр, — вы нужны сержанту Винчестеру на правом фланге, сэр, там много раненых… Кастиэль кивает. — Ведите! — Он оборачивается и хлопает Иниаса по каске. — Я сейчас вернусь — удерживайте оборону! Глаза Иниаса расширяются от изумления. — Ты куда собрался?! — кричит он. — Они почти отступили — если мы упустим их сейчас, они же, блядь, вернутся! — Так держите оборону!!! Иниас хватает его за руку. — Ты нужен здесь! Кастиэль вырывает руку. — Я сказал, сейчас вернусь! — рявкает он. Он перебирается через канаву на дне траншеи, огибает тело павшего новобранца — имя ускользает из памяти, но парнишка светловолосый, с блестящим осколком шрапнели в горле — и бегом следует за Траном. За поворотом в конце траншеи Дин и Тедди Дю Морт устроили небольшой медпункт, полный раненых солдат. Когда подбегает Кастиэль, оба занимаются сержантом Брейди, освещая его светом налобных фонарей. — Винчестер? — зовет Кастиэль, но осекается при виде Брейди. Его армейская куртка разорвана, футболка задрана на ребра, и Дин с Дю Мортом лихорадочно пытаются справиться с дырой размером с четвертак у него в животе, из которой хлещет темная горячая кровь — быстрее, чем они успевают ее вытирать. — Плазму! — требует Дин, не поднимая глаз. Его рукава засучены, на руках до локтей пятна крови. — Плазму и морфий, иначе мы его потеряем — я послал Мастерса искать по индивидуальным аптечкам, но мы уже опустошили все запасы. Добудьте плазмы! Внутри у Кастиэля все сжимается при виде того, как из живота бедного Брейди выливается кровь. — Где же я возьму плазму?.. Дин не отвечает. Кастиэль кивает сам себе и бегом пускается назад. — Рядовой Басс, ко мне! — кричит он на ходу. Басс взводит предохранитель на винтовке и садится прямо. — Сбегайте к другим ротам, постарайтесь найти хирурга или медика с плазмой и морфием и возвращайтесь немедленно. Винчестер и Дю Морт — с правого фланга. Ясно? — Да, сэр! Когда Басс убегает по траншее, Кастиэль возвращается руководить обороной. — Держать натиск, не расслабляться, продолжать огонь! — командует он младшим офицерам. Над головой свистит тяжелый снаряд. — На землю, в укрытие!!! — кричит Кастиэль: немцы прикрывают отступление, и он не хочет, чтобы кто-то из его солдат бессмысленно погиб при этом. Снаряд ударяет в землю и отдается в ногах такой вибрацией, что Кастиэль теряет равновесие. Он врезается в темноте в стену траншеи, едва не сбив треногу пулемета Дональда Хэнскама. — Вы в порядке, сэр? — осведомляется Хэнскам. — В норме, спасибо, — отвечает Кастиэль и поднимается на ноги, морщась. Он бежит дальше мимо секции, которую удерживает первый взвод, и тут его хватает за руку Вирджил. — Новак, они уже вне поля зрения, мы тратим боеприпасы впустую, — говорит он. — Продолжайте еще несколько минут — переходите на прицельный огонь, уменьшите расход, но не прекращайте стрелять, пока я не дам приказ, — командует Кастиэль. — Нельзя, чтобы они вернулись, решив, что мы устали или у нас закончились патроны. Вирджил кивает и передает приказ дальше, пока «Меняем огонь, меняем огонь!» не начинает слышаться по всей длине роты. Кастиэль хватает радиста первого взвода, чтобы связаться с батальоном. — Как держится остальной периметр? — передает вопрос Кастиэль. — С нашего конца отступление: мы поддерживаем огневую базу, чтобы предотвратить вторую волну… Радист передает его слова, тараторя как бешеный. Убедившись, что сообщение в батальон передано, Кастиэль бежит дальше вдоль линии. Он проверяет, что все услышали команду сменить огонь, но, добравшись до конца четвертого взвода и развернувшись назад, обнаруживает роту в замешательстве. — Сэр, нам перейти на прицельный огонь или прекратить огонь?.. — Мы прекращаем огонь, сэр? — Лейтенант Вирджил велел прекратить огонь, сэр, это верный приказ?.. Кастиэль выбирается из толпы солдат, теснящихся вокруг с вопросами и просьбами разъяснений, и пытается прорваться через всеобщее замешательство дальше по траншее. — Вирджил?! — зовет он. — Что за… — Сэр, говорят, команда прекратить огонь — из батальона… — Простите, лейтенант Новак, но я хотел поговорить с вами о моем Томпсоне… тут ремень оторван. Я попытался его закрепить, но он нестабилен, когда… — Простите, — перебивает Кастиэль и повторяет громче: — Простите — дайте мне секунду! Я пришлю Мастерса, и он ответит на ваши вопросы, а пока дайте мне пройти. Пожалуйста, подвиньтесь! — Он проталкивается через толпу, но на полдороге у второго взвода его перехватывает Иниас. — Куда ты ушел-то, вместо того чтобы дождаться, что ответит штаб?! — ворчит Иниас, отщелкивая обойму, чтобы проверить наличие патронов. Кастиэль раздраженно выдыхает, покорно остановившись. — Приношу извинения, — отвечает он резко. — Я должен был сначала осведомиться у тебя. Как и во всем остальном, что делаю, потому что, очевидно, я решения принимать не в состоянии. — Я этого не говорил — господи, Кас, не выворачивай все. — Чего ты от меня хочешь? — вопрошает Кастиэль. — Я занят. Ты не хочешь, чтобы я разговаривал с Винчестером, потому что тогда я отвлекаюсь от работы. Теперь ты не хочешь, и чтобы я делал свою работу, — так чего ты, блядь, хочешь?! Рот Иниаса напрягается. — Кас, я всего лишь сказал… Кастиэль не остается дослушивать его объяснения. Он спешит через последний отрезок траншеи туда, где стоят у рации Вирджил и капрал Соренто. — Батальон на линии, сэр, — сообщает Соренто. — Велят прекратить огонь с нашей стороны бункера — хотите поговорить со штабом? — Да — Вирджил, передайте команду прекратить огонь. Первому и третьему взводам продолжать следить за фронтом, второй и четвертый пусть отойдут отдохнуть. У них пятнадцать минут на еду, питье, осмотр ранений и замену снаряжения, если нужно, — и после чтоб были готовы заступить на смену, — распоряжается Кастиэль. — Есть, сэр. — …Это Бейкер, как слышно, передаю шестому… — Соренто протягивает передатчик. Кастиэль берет его. За следующий час роте удается немного отдохнуть — все еще в обороне, но уже не на линии огня — и начинает казаться, что, может быть, цель действительно достигнута. Может быть, 116-й полк завоевал Ла-Трините и удержал его. К трем часам утра в траншеях становится небезопасно ходить: на улице непроглядная тьма, и кругом растянулись люди. Кто-то урывает несколько минут сна, кто-то сидит, скрестив ноги, в грязи и ест холодный паек, кто-то беседует с друзьями. Слышны тихие позвякивания металла, пока солдаты чистят оружие, и Кастиэля одновременно успокаивает и печалит мысль, что даже в минуту затишья они готовы снова начать убивать по первому сигналу. Он обходит траншеи и слушает. Харвелл уверяет рядового Хэнаскама, что его сыпь не опасна, но о ней стоило бы рассказать медику. Эш Лоуэлл и Марк Мастерс обмениваются похабными шутками. Сразу за первым взводом между Коулом Трентоном, Кевином Траном и капралом Миллсом завязался разговор, который весьма занимает Кастиэля. — Говорят, ротам Фокс и Гольф по другую сторону пришлось тяжелее всех, — делится новостями Тран. — Говорят, они чуть не потеряли позицию, если бы не какой-то молодчик, который разом вывел из строя пятнадцать фрицев — благодаря ему прорвался весь взвод. Трентон усмехается. — Да ладно… — Говорю тебе! Какой-то технический сержант — Карр, что ли. Или, может быть, Уилсон, или Уилмер. Я слышал об этом от Тобиаса из роты Чарли: он говорит, парня приставят к Кресту за выдающиеся заслуги. — Блядь… И я мог так сделать — заработал бы блестящую медальку для мамы… — сетует Трентон. — Мог бы, да не сделал, — замечает Миллс. — Так значит, Карру покупаем выпить по возвращении в Англию? — ворчит Тран. Трентон издает смешок. — Ради бога, Кевин, — если вернемся в Англию иначе, чем в мешках для трупов. Кастиэль отворачивается. Подслушивать нехорошо, но информация о роте Гольф интересная. Он понимал, что бункер был взят с трудом, но не подозревал, насколько близка к провалу была операция. Кастиэль взбирается на край траншеи и идет вдоль нее искать командующих других рот. 116-й полк обслужил раненых, и из штаба пришла весточка, что скоро прибудет офицер снабжения, но в остальном Кастиэль понятия не имеет, каков дальнейший план. Одно несомненно: что бы ни планировалось, работы у него будет много. В бункере он застает поедающего несвежие пайки Габриэля, который так же ничего не знает, и знакомится с новым командующим ротой Авель — высоким, косматым лейтенантом с бородой явно длиннее, чем положено уставом. Лейтенант Каин — одновременно впечатляющ и устрашающ. Если верить Габриэлю, он выпускник Вест-Пойнта, быстро продвигающийся по служебной лестнице, — наверняка надолго тут не задержится. Кастиэль получает от Дю Морта полный медицинский отчет за предыдущий день вместе с уверением, что сегодняшние потери вот-вот задокументируют. Он высылает два отделения обыскать тела павших немцев на предмет данных; он изучает карты и диаграммы передвижения союзных сил, пока не начинает болеть голова; он организует посменное дежурство на часах и разведывательные патрули с участков траншеи в ведении каждого взвода; он проводит неоправданно долгое время на связи с майором Сингером, сообщая о состоянии роты и о том, сколько новых солдат нужно на замену павшим за последние дни. День обещает быть долгим, и после еще более долгой ночи Кастиэль чувствует себя без сил еще до того, как стрелка на часах достигает пяти утра. Он наконец отправляется найти лейтенанта Вирджила, чтобы на несколько минут сдать тому командование и что-нибудь поесть — завтрак или вчерашний ужин, или даже обед, которого так и не было, — как вдруг замечает поднимающуюся на холм фигуру, в которой по походке и осанке опознает Иниаса. Иниас поднимает голову и, видимо, тоже только замечает Кастиэля: увидев, кто спускается ему навстречу, он сворачивает с маршрута, чтобы подойти ближе. — Здравствуй, Иниас, — сдержанно приветствует его Кастиэль, все еще раздраженный неуместным замечанием в траншее. — Все в порядке? — Привет. — Иниас замедляет шаг, но не останавливается, готовый пройти мимо. — Майор Кэмпбелл пытается связаться с командирами рот, чтобы организовать вечером брифинг о том, когда нам пришлют замену. Так что если в твоем напряженном расписании найдется минутка времени… — Так, я не буду играть в эти игры! — обрывает его Кастиэль, снова чувствуя поднимающееся раздражение. Он разворачивается вслед за Иниасом и останавливает его, схватив за куртку. Иниас медленно поворачивается и выпрямляется. Он поднимает подбородок. Он видал Кастиэля разозленным, может распознать, когда у того заканчивается терпение, и Кастиэль видит, что Иниас просчитывает ситуацию. Кастиэль гадает, каков его расчет. Думает ли он, что одержит верх, если дойдет до конфронтации. — В какие игры? — Вот в эти. Что бы я ни делал, все явно заслуживает твоего морального порицания. И ты судишь меня издалека, но мне ничего прямо не говоришь, потому что не разговариваешь со мной как с нормальным человеком… Иниас усмехается. — Громкое заявление от того, кто не был честен о своих чувствах с одиннадцати лет. Кастиэль стискивает зубы. Он узнает провокацию — он и сам в этом мастер, — но убеждает себя быть выше этого. Он хочет быть выше этого, и все же слова задевают его, пробуждая злость. Кастиэль делает глубокий вдох. — Не надо этого, Иниас, у меня нет на это времени. Просто скажи, в чем дело… — Слушай, я не хочу говорить об этом, — отмахивается Иниас и разворачивается уходить, и этот пренебрежительный жест выводит Кастиэля из себя. — Очевидно же, что хочешь! — возражает он. — В чем дело? — Он слышит собственный голос — резкий и вызывающий. Они с Иниасом не ругались всерьез со школы, и теперь Кастиэль вспоминает об извечном стремлении Иниаса быть всем другом, избегать конфликтов. Когда-то, когда им было по семнадцать, Кастиэлю пришлось замахнуться ему в голову, чтобы заставить его выговориться. — Нет, я на самом деле не хочу об этом говорить, — отвечает Иниас, — потому что, если мы начнем говорить об этом, я разозлюсь и мы поссоримся, а я не хочу с тобой ссориться… Кастиэль удивленно смотрит на него. — Почему мы должны поссориться? — Потому что ты в данный момент меня злишь: я устал от… — Иниас резко умолкает и делает глубокий вздох. — Я отказываюсь в этом участвовать. Я тебе сказал: я не хочу об этом говорить. — Дело в Винчестере? — спрашивает Кастиэль ровно. — Не в Винчестере, — отвечает Иниас. — Правда? Потому что корреляция между моим взаимодействием с Винчестером и твоим превращением в язвительного мерзавца просто поразительная … — Дело не в Винчестере, Кас, дело в тебе! — отрезает Иниас. — Господи боже, не можешь оставить тему в покое, да? Кастиэль отстраняется. — Что? — Прости, мне уже тошно от всей этой истории с Винчестером, — говорит Иниас тихим голосом, чтобы их не услышали, но его резкий ядовитый тон равносилен крику. — Мне тошно от того, в кого он превратил тебя, тошно от… господи, не знаю я, блядь, Кас, — тошно от того, как ты даже шнурки сосредоточенно завязать не можешь, когда он в окрестности пятидесяти футов. Да, он выскочка, но он не мешал делу — он не создавал проблем, — пока ты этого не допустил. Ему достаточно пальцами щелкнуть — достаточно вздохнуть в твоем направлении, — и ты бежишь сломя голову ему угождать. — Я не… — начинает Кастиэль, но ему не удается закончить; Иниас перебивает его: — Ты каждую свободную минуту трещишь с ним, или же препираешься с ним без повода и потом огрызаешься на всех неделю, пока вы не остынете и не помиритесь, — обвиняет Иниас. — Ты исчезаешь, когда ты больше всего нужен; дела плохо — тебя нет! И, может быть, ты думаешь, я не замечаю, как он подрывается за тобою, но я же не идиот, Кас! И знаешь, что? Никто, блядь, в этой роте не идиот: мне каким-то чудом пока удавалось сбивать людей со следа, но продолжать эту шараду я не могу. Не могу вечно подхватывать за тобой только потому, что тебе вдруг вздумалось сделаться беззаботным и безрассудным… Кастиэлю хочется ответить, что это отнюдь не так. Хочется сказать, что зачастую ему кажется, будто все летит в тартарары, и, когда у него дрожат руки и трудно дышать, Дин Винчестер единственный помогает ему сохранить рассудок. Он не может найти слов. — Ты витаешь в облаках, как влюбленный подросток, но ты не подросток, Кас, ты наш командир. Ты здесь главный! Ты должен вести за собой этих людей, а не исчезать по пять раз в неделю в таинственные продолжительные прогулки в никуда с Винчестером — господи… Я честно не могу понять, как вас до сих пор не застукали. Куда вы вообще ходите-то? Куда вы ходите?! — спрашивает Иниас. Его тон становится ледяным: — Ты его трахаешь? Кастиэль холодеет. — Не твое дело. — Знаешь, что, иди на хуй, Кас, это мое дело! — заявляет Иниас. Он поднимает руку и резко тычет Кастиэлю в грудь. — Я единственный знаю, куда вы постоянно исчезаете. Так что это мое, блядь, дело! — Он тычет пальцем снова, сильнее, и Кастиэль отступает на шаг. — Потому что если я тебя не проконтролирую, то скоро буду знать уже не только я, и тебя уволят, и тогда я буду виноват в том, что не привел тебя в чувство! Если, конечно, кто-нибудь в роте не прикончит тебя раньше. Горло Кастиэля сжимается. Он хочет поспорить, сказать, что никто такого не сделает, — ему нравится думать, что солдаты симпатизируют ему. Но он видел, как они набрасываются друг на друга за даже намек на гомосексуальность. У каждого здесь заряженное оружие; несчастные случаи — не такая уж редкость. Он сглатывает. — Иниас… — произносит он хрипло. — Боже… хоть бы этого не было, — сетует Иниас. — Хоть бы ничего этого не было, а то теперь выходит, я мерзавец — потому что пекусь о твоих интересах. И хуже всего то, что я не припомню, когда еще я тебя таким видел. Просто… господи, хоть бы вы встретились где-нибудь еще. Кастиэль ничего не говорит — ему нечего ответить, — но втайне он знает, что, если бы они с Дином встретились где-то еще, ничего этого не было бы. Он не стал бы тратить на Дина время, не стал бы терпеть его на секунду дольше необходимого. Может быть, в этом ошибка Кастиэля. Может быть, он не может оторваться от Дина потому, что знает: при иных обстоятельствах это не продлилось бы и десяти минут. — … так что, пожалуйста, не думай, что это потому, что мне не нравится Винчестер или не нравятся твои предпочтения, но факт налицо: это безответственно. Это опасно, ты ищешь неприятностей, и, откровенно говоря, это просто дикость! И я люблю тебя, Кас, ты знаешь, но ты должен это прекратить… — Я не хочу, — произносит Кастиэль почти шепотом, но Иниас не слышит его. — …пока все не полетело к чертям. Пока тебя не застукали, пока никто не пострадал, — потому что ты нам нужен. Ты нам нужен здесь, а не с ним, а зачастую тебя даже найти невозможно, и мне приходится прикрывать тебя — ведь нельзя же оставить роту без командира и Вирджилу я не могу сказать, чтобы он принял командование, потому что тогда он захочет знать, где ты, — и что прикажешь мне делать?! Ты нужен нам, ты понимаешь? Это не игра. Мы на войне! Я понимаю, он тебе нравится… — Нет, — прерывает его Кастиэль, и его тон удивляет его самого не меньше Иниаса. — Нет, ты не понимаешь. — Кас… — Ты пытаешься помочь, и я ценю это, правда, но ты понятия не имеешь, о чем говоришь, — заявляет Кастиэль. Он чувствует себя на ногах неустойчиво и, только стиснув кулаки, осознает, что его трясет. — Ты станешь рассказывать мне, что будут еще шансы, Иниас? Что ты об этом знаешь?! В предрассветном сумраке выражение лица Иниаса в равной степени болезненное и раздраженное. Кастиэль видит, что ему крайне неприятен этот спор и он жалеет, что ввязался в него, но отступать поздно. — Ты думаешь, ты знаешь, каково мне, — думаешь, раз я поцеловал тебя как-то в школе и ты снисходительно потрепал меня по плечу — «Мне жаль, но ничего страшного, будут и другие» — так ты все знаешь и понимаешь. Ну так вот что я тебе скажу. — Голос Кастиэля становится низким, ледяным от гнева. Кожа зудит. — Ты ни хрена не знаешь. Иниас стискивает зубы, но на этот раз ничего не говорит. — Ты думаешь, это легко: идти по жизни, не поднимая головы. Не высовываться, чтобы ни во что не вляпаться. Во что бы то ни стало оставаться незаметным — так мне выживать, да? Это же так просто — не делать глупостей. Не разговаривай с симпатичными. Ищи отговорки. — Кастиэль загибает пальцы, с каждой фразой шагая ближе к Иниасу. — Не засматривайся, не прикасайся, не скажи ничего лишнего. Проще простого! Для тебя это все так очевидно! За всю мою жизнь, Иниас, — за всю мою гребаную жизнь — у меня ничего и близкого к этому не было! И черт с ним, с тем, допустимо ли это продолжать, разумно ли это, — я не хочу от этого отказываться. Потому что Дин… — Кастиэль должен был сказать «Винчестер», он не собирался говорить «Дин» — это выскользнуло невольно. Ну и пусть. Почему он даже имя Дина не может произнести вслух? Почему можно только шептать его в одиночестве, когда никто не слышит? Он повторяет снова: — Дин — первый встреченный мною человек, которого не отвращает одна мысль обо мне. Иниас вздрагивает. Кастиэль замечает, как на его лице мелькает болезненное выражение, и думает, не перешел ли черту. Он всегда относил Иниаса в отдельную категорию: в его памяти Иниас — неизменно добрый, толерантный спаситель, вежливо отклонявший ухаживания Кастиэля и защищавший его от остального мира, готового распять ребенка уже в пятнадцать лет. Но если подумать, его «Я никому не скажу — притворимся, будто ничего не было» ничему не помогло. Это лишь еще один камень в кармане. — Включая тебя, — добавляет Кастиэль, заставив себя не реагировать, когда Иниас невольно отшатывается. — И боже мой, да, Дин пугает меня до чертиков! Но впервые в жизни я боюсь почувствовать себя слишком счастливым — и это для меня ново. И это лучше, чем бояться всего остального. Иниас вытягивается. Кастиэлю плохо видно его лицо, но, когда он заговаривает, его тон холоден. — Делай, что хочешь. Но он доведет тебя до беды. И когда это случится — когда он тебя подведет, как я не подводил никогда, — я ничего не хочу об этом знать. Живот Кастиэля скручивает, как от пулевого ранения, и он не находится, что на это ответить. Он не может осмыслить, как реагировать на то, что Иниас отзывает свою защиту — ведь она должна была быть безусловной. — Доволен? Ты настоял на этом разговоре — не забывай. Ты хотел знать, что не так. Но если теперь ты к нему вернешься? — Иниас поднимает руки в знак поражения. — Пожалуйста. Мне все равно. Катись к чертям. Кастиэля до сих пор трясет, он стискивает челюсти и кулаки до побелевших костяшек, но слова Иниаса вихрем крутятся в голове, и, когда тот поворачивается уходить, Кастиэль пытается сформулировать: «Я не знаю, как без тебя». Однако у него не выходит заговорить. Вместо этого Кастиэль отворачивается, чтобы не видеть, как Иниас уходит, и делает глубокий вдох. Он плотно сжимает губы, чтобы сдержаться, но чувствует, как в гортани появляется настойчивая вязкость, побуждающая резко вдохнуть, и он знает, что, если допустит это, выйдет уродливый сдавленный звук. Придется втягивать воздух еще и еще, отрывистыми вздохами, и, не успев опомниться, он разрыдается, как гребаный педик, посреди вторжения в оккупированный Брест, невовремя и не к месту. Он выпускает медленный дрожащий выдох и потирает крыло носа большим пальцем. Пальцы инстинктивно находят теплую бронзу распятия, губы привычно беззвучно шепчут: «Не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я Бог твой; Я укреплю тебя, и помогу тебе» — пока Кастиэль не ловит себя на том, что делает. Он выпускает распятие. Он не слова Божия хочет. Он хочет Дина. Кастиэль пытается успокоиться, делая медленные вдохи, но это не помогает. Что-то в груди затягивается все туже и туже, пока он не чувствует, что напряжен, как струна. Быстрым шагом направляясь на поиски Дина, он едва осознает происходящее вокруг. Он проходит через роту, не замечая людей; кто-то заговаривает с ним, но он идет мимо, даже не взглянув на обратившегося к нему человека, чтобы убедиться, что все в порядке. В кои-то веки Кастиэля не интересует, в порядке ли другие люди. Кастиэль устал печься о других. Он находит Дина в траншее в кругу приятелей — Харвелла, Спенглера и Трана — и направляется прямо к нему, даже не размышляя о том, что они подумают. К счастью, Дин замечает приближение Кастиэля. Он поднимает голову и расплывается в улыбке, оборвав реплику, которую произносил в разговоре. — Эй, сэр, я хотел вам сказать… Сэр? — Дин запинается, увидев лицо Кастиэля, и от немедленно проявившегося в его чертах беспокойства Кастиэлю становится в тысячу раз хуже. — Сэр, все в порядке? — Мне надо с вами поговорить, — отвечает Кастиэль ломающимся голосом. Он чувствует на себе странные взгляды Харвелла и Трана, но не обращает на них внимания. В глазах тупая боль, говорящая о том, что они краснеют, и уйти отсюда с Дином нужно до того, как случится какая-нибудь катастрофа вроде того, чтобы расплакаться на глазах у роты. — Немедленно! — Да, конечно, — соглашается Дин. В каждом его слове сквозит беспокойство, и он тут же бросает запасную аптечку и взбирается на край траншеи, спеша за уже развернувшимся прочь Кастиэлем. Кастиэль идет вперед Дина быстрыми шагами, спеша уйти как можно дальше от солдат, пока не сломался. Он чувствует, как его потрясывает: он доверял Иниасу, он рассказывал ему все. Дыхание становится резким и прерывистым. Иниас обязан был оставаться рядом, что бы между ними ни случилось… Господи, Дин, должно быть думает, что Кастиэль чокнутый. Он врывается в бункер, проходит через помещения, где младшие офицеры изучают планы, сооружают песочные карты. Кастиэль сбегает по лестнице в подвал, в котором держали пленных, пока их не забрал штаб батальона, — большой бетонный зал, холодный, влажный и темный. Перекинув ремень М1 через голову и убрав его под воротник, Кастиэль отталкивает винтовку за плечо. Он расстегивает ремешок каски, проводит рукой по затылку. Не в силах заставить себя сделать ни шага дальше, он ждет, пока Дин нагонит его. Тот неуклюже сбегает по лестнице следом. Нервозная потребность шевелиться, чтобы держать себя в руках, настигает Кастиэля раньше — он начинает нетерпеливо постукивать по полу носком ботинка. Появляется Дин. Он комично выдыхает, имитируя одышку, и начинает: — Что за спешка-то… Кастиэль не дает ему отдышаться: он хватает Дина двумя руками за куртку и затягивает в грубый поцелуй. Дин издает в его рот возглас удивления, но он теряется в происходящем: самообладание Кастиэля летит к чертям. Его горло смыкается и во рту формируется острый, как битое стекло, звук — Кастиэль больше не может сдерживать его, а может только задушить. Он на несколько секунд замирает, прижавшись губами к губам Дина и пытаясь справиться с захлестнувшим его вихрем эмоций — отчаяния, чувства преданности, — каких не испытывал со времен старшей школы. Потом отстраняется, чтобы сделать судорожный вдох, и целует Дина открытым ртом. Он налетает на Дина с таким напором, что тот пятится, но Кастиэль удерживает его за одежду и проникает языком в его рот, к его влажному горячему языку, небу. Он целует Дина быстро, безрассудно, с жадностью и отчаянием. Выпустив куртку Дина, Кастиэль обнимает ладонями его лицо. Дышать тяжело. Его трясет так, что вот-вот подведут колени, и почему-то теперь только с Дином Винчестером он может вновь чувствовать себя собой. Дин чуть отворачивает голову от губ Кастиэля и бормочет в уголок его рта: — Сэр… все в порядке? Надо отойти, сэр… тут кто угодно может… Кастиэль не отвечает — он снова рвется вперед, снова захватывает губы Дина. Он устал быть осторожным. Он устал жить всю жизнь в страхе того, что увидят, услышат или узнают другие люди, и хоть раз хочет пожить как нормальный человек. Он хочет десять минут с Дином здесь и сейчас, пока они оба разгоряченные, прижимаются друг к другу, и не о чем больше думать. Он не хочет ни о чем больше думать. Дин шагает назад, утягивая Кастиэля с собой. Он на мгновение отпускает его и наощупь открывает дверь в маленькую комнатку с треснутым зеркалом у стены и потушенной газовой лампой на полу. Дин затягивает Кастиэля внутрь, и тот следует за ним, вслепую переставляя ноги туда, куда ведет его Дин, — ему все равно. Он присасывает нижнюю губу Дина, целует его снова и снова, с жаром и отчаянием, целует так, что саднят губы и ноет челюсть, и их рты становятся скользкими и блестящими. Кастиэль облизывает губы Дина, проникает языком внутрь, кусает его губу. Дин отстраняется. Тревога на его лице так явственна, что в груди у Кастиэля что-то сжимается и возникает реальный, мать его, риск, что Кастиэль вот-вот разрыдается. — Сэр, что случилось?… — Молчи, — выдавливает Кастиэль надломленным голосом — боже, иногда он ненавидит Дина за эту, кажется, искреннюю заботу, ведь она только усложняет все еще больше. Он с силой толкает Дина, не отставая от него, пока тот пятится к стене, целуя его, шаря руками по его груди и возясь с молнией и пуговицами на одежде. — Молчи, прошу, молчи… Кастиэль стягивает куртку Дина с его плеч и сует руки ему под рубаху, даже не ослабив подтяжки. Он проводит руками по бокам Дина, впиваясь ногтями. Дин шумно выдыхает, и его бедра невольно дергаются навстречу. Он наконец перестает допытываться, что не так с Кастиэлем, и подчиняется моменту. Он хватается за ремень винтовки Кастиэля, снимает ее с его плеча и отставляет куда-то на пол. Кастиэль не замечает куда, стоит ли она рукоятью взведения затвора вверх, как требует протокол, воткнулось ли дуло в грязь на полу, за что он вечно отчитывает солдат, — он вообще не думает об этом, потому что рука Дина перемещается с его шеи в волосы. Дин сталкивает набок его каску, потом, похоже, передумывает, снимает ее и отбрасывает в сторону совсем, и Кастиэлю все равно, где она упала. Он просовывает ногу между ног Дина, прижимается к нему так, чтобы чувствовать его член бедром, и трется. Из груди Дина вырывается сдавленный выдох. Он снова находит рот Кастиэля. В спешке Дин целует как попало, с зубами и языком: это яростный, отчаянный поцелуй, и он мелкими рывками все быстрее раскачивает бедрами в Кастиэля. Кастиэль убирает руку с его лица, чтобы расстегнуть собственную куртку, но отвлекается, когда Дин вторгается языком в его рот. Руки Дина, быстрые и ловкие, расстегивают пуговицу и молнию его армейских штанов. Дин проводит ладонями вверх по туловищу Кастиэля, сбрасывает в стороны его подтяжки, чтобы ослабить штаны, и, нырнув руками по пояснице, ухватывает за задницу. Ладони у Дина холодные: Кастиэль вздрагивает, невольно дернувшись от них в Дина, и их члены трутся, посылая искры по позвоночнику, так что Кастиэль забывает о холоде. Он возится со штанами Дина, запускает внутрь руку. Рот Дина замирает на губах Кастиэля, его губы приоткрываются, и, когда Кастиэль проводит рукой по его члену, Дин издает краткий звук, что-то среднее между стоном и вздохом, низкий и животный, отчего тело Кастиэля обдает жаром. Он прижимается к Дину плотнее, его бедра двигаются сами по себе, втираются во впадину между бедром и промежностью Дина, и это трение так приятно, что Кастиэль почти забывает, что все вокруг летит к черту. Он целует Дина, путешествует языком по его языку, зубам, и Дин отвечает с неменьшим напором, посасывая и покусывая нижнюю губу Кастиэля, пока дыхание не запинается у того в горле. Член Дина скользит в руке, уже влажный на головке, и Кастиэлю так хочется отведать его. Он проводит большим пальцем по уздечке, по щели, и Дин содрогается в его объятии. Он подается бедрами в руку Кастиэля, выгнув спину, и запрокидывает голову, делая короткие тяжелые вдохи. Руками он вцепился в Кастиэля и, кажется, держится за него изо всех сил, пока Кастиэль ласкает его. Он тяжело дышит и издает сдавленные тихие звуки: придушенный стон, резкий вздох, неразборчивый шепот. Когда Кастиэль вжимается пахом в его бедро, руки Дина соскальзывают ниже, и, отвлеченный разливающимся из промежности жаром, Кастиэль даже не замечает, что тот делает, пока рука Дина не оказывается внизу за яичками Кастиэля. Дин медленно протягивает руку вверх. Пальцы касаются того места, к которому Кастиэль не прикасался уже очень давно — со времен еще до базовой подготовки, когда можно было запереться в спальне и притвориться, что на месте его собственной руки был кто-то другой; до того, как он ушел в армию за Иниасом и окружил себя мужчинами, ежедневно порицавшими таких, как он, — и Кастиэль вздрагивает от неожиданности. — Черт, прошу прощения, — бормочет Дин в его рот и отстраняется. Кастиэль и сам не знает, что происходит дальше. Голова идет кругом, слова Иниаса не выходят из головы — «Мальчики так не делают, мальчики так не делают» — и краем сознания Кастиэль помнит, что и он так не делает, не дает Дину такой власти, но все искажено, и губы шевелятся раньше, чем он успевает подумать: — Пожалуйста… — шепчет он, целуя Дина открытым ртом. Голос выходит сиплым, грубее обычного, и Кастиэль сам слышит в нем отчаяние. — Пожалуйста, Дин… — Кастиэль никогда ничего не говорил во время этих занятий и не предполагал, что прозвучит так. Словно он вконец погублен. Дин вынимает руку из его штанов, и Кастиэля окатывает мгновенный стыд: он идиот, Дин не такой; он не педик, не извращенец, как Кастиэль! Но затем Дин выносит руку из-за его спины и берет указательный и средний пальцы в рот. Рука Кастиэля на члене Дина невольно замедляет темп. Кастиэль не может оторвать глаз от того, как Дин обсасывает пальцы — от контуров его порозовевшего, припухшего рта вокруг них, от их влажного блеска, когда он вынимает их изо рта. Кастиэль забывает, как дышать. Его взгляд прикован к мягкому изгибу губ Дина, к едва виднеющимся в приоткрытом рте зубам и кончику языка. Дин тем временем заносит руку за спину Кастиэля, меж его ягодиц, и кончик его пальца надавливает и проникает внутрь. Это некомфортно, и Кастиэль напрягается, но через мгновение, когда Дин вынимает палец, Кастиэлю его уже не хватает. Он подается копчиком назад, безмолвно прося еще. Дин дышит медленно и проникает внутрь снова. Кастиэль невольно выпускает судорожный вздох, но на этот раз дискомфорт не столь явственный. Его рука замерла на члене Дина, другая соскальзывает с его лица и уцепляется за рубаху спереди. Она слегка дрожит на одежде Дина, но Кастиэль говорит себе, что это ничего. Это не слишком, он не дает Дину чрезмерной власти, не дает погубить себя, в этом еще нет никакой финальности. Кастиэль медленно отводит назад бедра, насаживаясь на палец, пока не создается ощущение, будто всем своим естеством он вибрирует к Дину. Тело гудит от желания, он так возбужден, что плохо соображает, а палец Дина тем временем, проникает внутрь быстрее. Кастиэль вжимается членом в его бедро. Дин меняет позу, так что член Кастиэля медленно трется о кожу его живота, и жар накрывает Кастиэля такой резкой и всепоглощающей волной, что воздух выходит из легких одним хлопком, породив в конце тихий высокий звук, которого Кастиэль никогда раньше от себя не слышал. Дин входит в него пальцем, отчего тело Кастиэля пронзает волна дрожи, толкающая его к груди Дина. Он прижимается губами к уголку рта Дина и замирает, оставляя мокрый отпечаток влажным задыхающимся ртом. Палец Дина резко вторгается, так что тело Кастиэля вздрагивает вместе с ним, затем медленно выходит, так что каждый нерв в теле требует его возвращения, и Кастиэль ловит себя на том, что бедра начали дергаться сами собой. Вперед, в выпуклость бедра Дина, когда он вынимает руку, затем снова навстречу его руке, когда она возвращается, и все тело Кастиэля выгибается, ища угол, чтобы Дин мог входить до конца, заполнить его глубже. Кастиэль задыхается, каждый вздох вырывается сдавленным звуком. Он не может остановиться — и это больше не волнует его. Ему все равно, если кто-то услышит их, войдет сюда и обнаружит, что Кастиэля трахает пальцем его старший медик; ему все равно, потому что Дин расправил пальцы и добавил второй к первому, и жжение от растяжения такое сладкое, что не хочется, чтобы оно заканчивалось. Дин выпускает долгий медленный выдох, дрожащий на губах, и Кастиэль поднимает глаза — все ли с ним в порядке? не отвращает ли его это? — и находит в его глазах лишь дикое вожделение, какого еще не видел. В этот момент он понимает, что Дина это заводит не меньше, чем его самого, и это осознание обрушивается на него мощью товарного поезда: дыхание перехватывает, и возбуждение такое болезненное, какого Кастиэль не помнит за всю свою жизнь. Дин хочет взять его. Кастиэль не может разорвать зрительного контакта — даже хотя смутно помнит: «Мы так не делаем, не смотрим друг на друга в процессе» — потому что, боже, Дин хочет его, и Кастиэль не хочет этому помешать. Он дрожит в объятии Дина, и Дин смотрит на него так, словно он чего-то стоит, и Кастиэлю никогда еще не хотелось поцеловать его больше, чем в этот момент. Это пугает его до чертиков. Он этого не делает. Он роняет глаза, смотрит на свои руки, вцепившиеся в ткань одежды Дина. Он и не помнит, когда перестал дрочить Дину, но теперь понимает, что просто держится за него, и Дину, похоже, все равно. Выгибаясь к его руке снова и снова, Кастиэль чувствует, как с каждым движением что-то неприятно врезается в ключицу и, не раздумывая, запускает руку под рубаху и сдергивает через голову распятие вместе с жетонами. Он не распутывает их, а просто бросает на пол связкой и возвращает руки Дину на грудь и поднимает одну к его шее — для удобства. Большой палец машинально поглаживает место пульса на шее Дина, остальными Кастиэль зарывается в его волосы. Так проще двигаться, имея точку опоры. Палец прослеживает веснушки на горле Дина — только из удобства. Кастиэль не может перестать толкаться в него бедрами: эмоции захлестывают, и он отчаянно ищет нужного контакта, подводящего его ближе, ближе, потому что тупая боль в груди немного утихает, когда в паху жар от трения о бедро Дина. Кастиэль не думает об этом. Он не думает обо всем, что рушится вокруг. Не думает о том, как дрожат колени, о жжении в глазах — он просто берет то, что готов дать ему Дин. Дин пробирается между их телами другой рукой и берет в нее член Кастиэля, и тот чувствует, что больше не в может вздохнуть. Он прикусывает губу до боли так, что во рту появляется вкус крови, и жжение с привкусом соли позволяет ему продержаться еще немного, сохранить самообладание еще несколько секунд — но и этого мало. Он дрожит так, что отказывают колени, он так близок, что больно, так близок и так хочет... Он ловит себя на том, что снова изо всех сил вцепился в одежду Дина, и изо рта вырываются короткие рваные вздохи, каким-то образом трансформирующиеся в слова — «вот так, прошу», и он слышит собственное «Боже, еще», хотя Богу тут совсем не место, и «да, да, вот так», и кто знает, что еще. Рука Дина движется на члене в неумолимом темпе, подводя Кастиэля ближе, другая вонзается в него быстро и резко, трахая его как следует, и, если не смотреть на Дина, можно притвориться, что это его член, а не пальцы. Кастиэль со сдавленным звуком вжимается лицом в его плечо, и Дин шепчет: — Сейчас, сейчас, вот так… Кастиэль старается держать рот закрытым, силой сдерживать слова, грозящие сорваться с языка, но дышать тяжело, и он прижимается влажным открытым ртом к шее Дина, удовлетворяя себя между его руками. Он так близок: жар поднимается по телу плотной волной, и Кастиэль цепляется за Дина, чтобы удержаться на ногах, вжимает его в стену, приближаясь к развязке. — Еще чуть-чуть, — шепчет Дин. — Давай, Кас, вот так… — и Кастиэль кончает с такой силой, что из горла вырывается сдавленный вскрик. Мир вокруг останавливается. Долгие секунды Кастиэль просто не в состоянии связано мыслить: он стоит, прижавшись к Дину, обнимающему одной рукой его член и запустившему два пальца другой ему в задницу, и неровно глубоко дышит. «Кас». По мере того, как Кастиэль приходит в себя, возвращается все остальное: чувства вины и страха камнем в желудке, отвращение к себе, липкое, как сало на коже. Он отталкивается от Дина — даже не подумав о том, что Дин еще возбужден, тяжело дышит и смотрит на него так, словно хочет взять его самым непристойным образом. Кастиэль натягивает штаны, застегивает ширинку и медленно надевает на плечи подтяжки. На Дина он не смотрит. Он ждет, когда перестанет дрожать, но этого все не происходит, и с каждой проходящей секундой в душу все глубже просачивается странный холод и возвращаются все былые страхи — только уже с удвоенной силой, потому что теперь Кастиэль знает, что все это правда. Иниас был прав. Кастиэль теряет контроль над ситуацией. Он позволил себе стать глиной в руках Дина. Когда все это началось, все было под контролем — так, как и должно было быть: он управлял Дином, он брал, что хотел. Но потом каким-то образом все изменилось, и Кастиэль стал податлив, уязвим, уступчив. Дин выкручивает его, пока Кастиэль не сделает все, чего Дин хочет — или чего хочет сам Кастиэль, даже если это неприемлемо. Раньше он мог разделять, кем ему хотелось быть и кем он должен был быть, — это было просто. Он вел себя замкнуто и сдержанно перед солдатами, он отмахивался от свиданий и гулянок, ссылаясь на занятость и обязанности, — и этот образ превратился в правду. Дин же стирает границы. Иниас был прав. Кастиэль старается сосредоточиться на работе, и затем как часть этой работы появляется Дин, и Кастиэлю некуда деться от его зеленых глаз, ласковых рук и заносчивой улыбки, и ничего невозможно осуществить, когда при одном взгляде на старшего медика роты в голове только «Дин, Дин, Дин». А Дину на это плевать — он-то может делать, что хочет, и Кастиэль настолько без ума от него, что позволяет ему. И, чем больше Кастиэль об этом думает, тем больше он уверяется, что все сходится к одному: к этому «Кас». К его имени в устах Дина, как будто там ему место, хотя Кастиэль недвусмысленно дал понять, что Дину не позволено так его называть. Эта мысль пульсирует в крови, бьется внутри черепа. Кастиэль нетвердыми шагами отступает, поправляя подтяжки и застегивая куртку. Он проводил границы, одну за другой, но Дин перешагнул их все до единой. Не целуй меня. Не отвлекай меня. Не напрашивайся ко мне в друзья. Не называй меня так. Дин на все это наплевал — он делает, что хочет, и Кастиэль позволяет ему, потому что слаб. Он бесхребетный гомик, настолько благодарный, что мальчик посмотрел на него, как ему хочется, чтоб на него смотрели, что позволил себе вконец разложиться, сделаться безвольным. Он чувствует, как все внутри сжимается от поднимающейся ярости. Только таким он узнает себя. Он лишился авторитета. Кастиэль больше не контролирует ситуацию, Дин делает все, что ему вздумается, и если Кастиэль еще не погублен, то Дин точно погубит его. — Гм… — произносит Дин позади него, и Кастиэль слышит, что Дин продвинулся вслед за ним. — Все в порядке? Кастиэль стискивает кулаки. Дин сделал с ним это. Дин превратил его в такого человека — хрупкого, жалкого, слишком эмоционального, чтобы выполнять свою работу. Он должен быть спокоен. Больше всего для эффективного командования ему нужно быть спокойным, а он не помнит как. Вся боль и ощущение нестабильности после ссоры с Иниасом возвращаются, и Кастиэль не знает, как с ними справиться: они скручиваются внутри, заполняя его яростью, так что хочется что-нибудь разбить. Хочется сорваться, позволить себе хоть раз потерять самообладание и ударить что-нибудь, разбив в кровь костяшки, чтобы осталась только пустота. Чтобы вернуть себе эту пустоту. Кастиэль оборачивается. На лице Дина, так и стоящего в нескольких шагах с рубахой навыпуск и свисающими подтяжками, читается очевидное беспокойство. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но при виде выражения лица Кастиэля, колеблется. Его взгляд нервно бегает. — Что? Кастиэль медленно шагает к нему. Дин отступает. На его лице появляется настороженность, но он не боится Кастиэля: его губы сжаты, плечи расправлены, словно он готов ко всему. — Сэр? Дин не боится Кастиэля, и почему-то Кастиэля не оставляет мысль, что нужно это исправить. Он делает медленные расчетливые шаги к Дину, не разрывая зрительного контакта, и видит, как Дин сглатывает, как его взгляд перескакивает в сторону и снова на Кастиэля. Дин облизывает губы, сглатывает снова. Кастиэль еще не знает, что сделает. Его сотрясает ярость, заставляя сжимать кулаки до боли в ладонях, дыхание выходит отрывистым. Он в гневе, но в то же время не уверен в себе и не может ни на что решиться. Дин прочищает горло. — Кас…? Кастиэль отталкивает его к стене с такой силой, что вышибает из него дух. Он прижимает Дина одной рукой за горло, другой в солнечное сплетение и, пока Дин хватает воздух, моргая от неожиданности, наклоняется к нему. — Еще раз меня так назовете, — произносит он угрожающе, — и я вас убью. Дин смотрит на него во все глаза. Он поднимает руку — осторожно, словно боясь спугнуть дикое животное, — и накрывает ею руку Кастиэля, сжимающую рубаху на его груди. Дин не спускает с Кастиэля глаз, и тот не понимает, что происходит, кроме того, что он слабеет, а Дин начинает поглаживать большим пальцем тыльную сторону его кисти. Когда Дин заговаривает, его голос сиплый, едва слышный от внезапной атаки, но ровный. — Ну так давайте… Дыхание Кастиэля запинается в горле, и он теряется. Дин самоуверенно поднимает бровь. — Кастиэль, — произносит он тихо и затем: — Кас, — и в его устах это больше не звучит как вызов. Это звучит безупречно. Он потирает руку Кастиэля большим пальцем медленными, успокаивающими круговыми движениями. Кастиэль натянут, как струна, и едва не вибрирует от ярости и желания что-нибудь сломать, сокрушить, пока не разобьет костяшки, пока не заболят руки, не кончатся силы и не нужно будет больше думать, — но выходит не так. Его трясет. В горле снова тесно, в глазах жжение, как будто он слишком давно не спал. Дыхание выходит резким и дрожащим, и Кастиэль сглатывает, но это не помогает. Он чувствует себя так, словно внутри все обрушилось и единственная часть тела, которая кажется реальной, это его рука под рукой Дина. Кастиэль выдергивает руку и быстрыми шагами отходит, увеличивая дистанцию. Он проводит рукой по лицу, прочесывает пальцами потные волосы и глубоко дышит. Он чувствует, как Дин наблюдает за его спиной, и не знает, что делать с тем, как болезненно его тянет вернуться. Он поднимает с земли винтовку и каску, грубо трет глаза, так что саднит кожу, и вытирает руки об армейские штаны. Он уходит, не оглянувшись.