Октябрь 1945 — тридцать пять дней спустя
Нынче им едва ли выпадает шанс оказаться в одной постели. — Иди сюда… — Дин сонно свернулся под одеялом и протягивает руку к Кастиэлю. — Ложись. Уже поздно. — Да, сейчас, — отвечает Кастиэль. Он не ложится — он еще не готов. От мысли о возможных опасностях неспокойно: нужно обойти периметр. Сэм и Джессика гостят у ее родных на севере, и дом кажется неуютно пустым. Нельзя сказать, что Кастиэль недоволен их отсутствием: в кои-то веки ему не нужно постоянно следить за собой, не нужно сохранять дистанцию с Дином. Но Кастиэль не может избавиться от ощущения, что оборону держит слишком мало людей. Сэм быстро заметил тенденцию Кастиэля к внимательным прогулкам вокруг дома по вечерам — и иногда даже присоединяется к нему. «Здесь все тихо! — кричит он, бывает, из кухни. — Проверим снаружи?» Нынче Кастиэль уже быстрее обходит территорию: он знает слабые места и незащищенные участки дома, но все равно осматривает все тщательно. Если поспешить, можно что-нибудь упустить. Нельзя допускать халатность в… Рука Кастиэля нащупывает в темноте ручку входной двери. Он больше не в боевых условиях. К тому времени, когда он возвращается на второй этаж, лицо Дина уже расслаблено, дыхание потяжелело во сне. Дин спит на боку, так и вытянув в ожидании руку на одеяле. Кастиэль смотрит на него, следит за его равномерным дыханием. Иногда приходится напоминать себе, останавливаться в приступе паники и убеждаться: Дин дышит. Кастиэль постукивает пальцами по его руке, но Дин только подтягивает руку к себе во сне, оставив для Кастиэля узкое местечко на односпальной кровати. Кастиэль пристраивается рядом, прижав руки к груди, чтобы занимать меньше места. Он нечаянно задевает голень Дина холодной ступней; Дин издает недовольный звук и отодвигается в темноте. — Прости, — шепчет Кастиэль, поджав ноги под одеялом и стараясь не мешать. Дин полусонно протягивает к нему руку и нащупывает край его майки. Кастиэль медленно выпускает воздух, спуская вместе с ним напряжение, струнами натягивающее мышцы. Он позволяет себе найти Дина под одеялом. Определив на ощупь, где его талия, Кастиэль расправляет руку и проскальзывает ладонью ему на пояс. Он гладит кожу Дина под задравшейся на ребра майкой. Запутавшись пальцами в его майке, Кастиэль беспокойно задремывает. Всякий раз, когда веки тяжелеют и он проваливается в сон, внутри что-то неприятно сжимается и он резко просыпается со страхом, что утратил бдительность. Спросонья он не помнит, проверил ли периметр. Чем дольше он не спит, тем сильнее его терзают сомнения. Мелкий червячок беспокойства разрастается в такую тревогу, что Кастиэль слышит в ушах собственный пульс. Он вылезает из постели, спускается вниз. Проверяет окна и двери, ощупывает замки. Стоит в коридоре долгое время, силясь совладать с дыханием. Ему хочется проверить и в саду, и на улице, но он слишком плохо видит, чтобы сделать это через окно, а это означает, что придется открывать замки, затем снова запирать их. Кастиэль еще раз обходит дом, проверяет окна. Он возвращается наверх. Снова улегшись рядом с Дином, Кастиэль закрывает глаза и пытается заснуть.***
Июль 1951—две тысячи сто семьдесят восемь дней спустя
— Прости меня, — извиняется Дин в сотый раз. Он отнимает от лица Кастиэля полотенце и споласкивает его в тазике теплой воды, стоящем у колена. Вода краснеет. — Не нужно было… — Нет, нужно! — возражает Кастиэль упрямо и непоколебимо. — Мы не вели себя никоим образом предосудительно. Ты был прав, когда сказал им проваливать. — Прав в том, что своим длинным языком развязал драку, которую тебе пришлось заканчивать? Ну-ну… Кастиэль делает попытку пожать плечами. — Я все равно с той стороны лица ничего не чувствую. Дин не смеется. Он отжимает полотенце, поднимает его снова и осторожно прикладывает к рассеченной коже на щеке Кастиэля у волос. Он сидит на краю ванны; Кастиэль сидит на крышке унитаза и придерживает Дина рукой за локоть. Из крана капает вода, электрическая лампочка сверху заливает ванную резким слегка мерцающим светом. Кастиэль держит подбородок поднятым, опустив взгляд на покрытую пятнами плесени плитку. Руки Дина, уверенные и осторожные, вытирают его висок и щеку. Дин ничего не говорит; он молча снимает с лица Кастиэля крошку асфальта. Ему понадобится новый костыль: когда Кастиэль вмешался, встав между ним и нападавшими, валявшийся возле руки Дина костыль оказался ближайшим орудием. Он раскололся от удара. — Кроме того, это напоминает мне былые времена, — продолжает Кастиэль с напускным легкомыслием. Дин вздергивает бровями. Вид у него впечатленный. — Ты что это, пробуешь себя в роли романтика? Его рука, прижимающая к щеке Кастиэля полотенце, беспощадно тщательная. Кастиэль вздрагивает от боли. — Получается? — спрашивает он. — Нет. Кастиэль вздыхает. — Дин, это не первый… — Честное слово, если ты собираешься сказать, что это не первый раз, когда тебе за это досталось — не надо. Меня это не успокоит. Кастиэль неохотно, но послушно молчит. В конце концов он говорит только: — Спасибо. Дин бросает на него взгляд — еще сурово, поджав губы, — но, когда он смотрит в глаза Кастиэлю, что-то в его взгляде смягчается. Он опускает полотенце. Кастиэль обнимает пальцами его подбородок и осторожно проводит по разбитой губе. — Ай, — произносит Дин подчеркнуто. Кастиэль награждает его раздосадованным взглядом, и Дин ворчит в оправдание: — Целоваться будет пиздец больно… — Ну так я не буду тебя целовать, — отвечает Кастиэль. Дин хмурится. Он открывает рот и, не найдя ответа, закрывает его. — Я имел в виду… Кастиэль наклоняется к нему. С волос на пол капает красноватая вода. Он целует Дина медленно и нежно в уголок рта.***
Май 1949 — тысяча триста тридцать два дня спустя
Чарли Бредбери ждет под голубым зонтом, урываясь от моросящего дождя. На нем цветастое платье, на его губах улыбка. И то и другое ему неожиданно идет, и выглядит он счастливее, чем Кастиэль его помнит. Дин с Кастиэлем медленно приближаются: Дин — на костылях, Кастиэль — рядом, повесив на руку обе их сумки. — Привет, Чарли! — здоровается Дин, широко улыбаясь, и останавливается в нескольких футах, чтобы перевести дух. Чарли подходит к нему и заключает его в объятие. Кастиэль мнется рядом, не уверенный, как обращаться к Чарли. — Бредбери, — говорит он наконец сдержанно. — Рад видеть вас. — Здрасьте! — Чарли отступает и улыбается ему. — Теперь уж можете звать меня Чарли, если хотите. И мне приятно снова видеть вас… — Чарли тоже неловко запинается и с опаской оценивает Кастиэля взглядом. — «Капитан Новак» подойдет, — отшучивается Кастиэль. Шутка не выходит: Чарли меняется в лице. — Ой… Простите, сэр, конечно… — Да я шучу, — неловко оправдывается Кастиэль. — Зовите меня Кастиэль. Чарли заметно успокаивается. — Видишь? Тот же самый! — восклицает Дин. — Все так же не умеет шутить. — Он переводит взгляд на Кастиэля: — Чарли все волнуется, что ты окажешься другим в обычной жизни. Кастиэль позволяет себе окинуть Чарли взглядом с головы до ног. — Вам и самому не мешало бы начистить туфли, — говорит он без тени улыбки и направляется мимо них к дверям закусочной. Чарли приходит в восторг от этого замечания. Закусочная небольшая, но уютная. За одним столом сидит многочисленная семья: маленький ребенок с горстью мелков в кулаке возбужденно визжит. Официантка гремит посудой, собирая ее с только что освободившегося стола; управляющий разговаривает с кем-то из кухни. Губы Дина шевелятся и произносят что-то неразборчивое в этом шуме. Кастиэль отрывает взгляд от его рта, бросив попытки понять, что Дин говорит. Дин смотрит на него, подняв брови. Кастиэль качает головой. Дин толкает Чарли в локоть, что-то говорит и указывает в дальний угол зала. Чарли кивает и направляется к свободному столу у окна. Положив руку на спинку дивана, он оборачивается. — Здесь лучше? — Его голос все еще теряется в шуме зала, но теперь слышен, и Кастиэль преодолевает первоначальную растерянность. — Благодарю вас, — отвечает он. Он задвигает сумки под стол и проскальзывает на диван, заняв место у окна. Дин садится рядом. Они заказывают обед и кофе, и Кастиэль пытается ко всему этому привыкнуть: заставить себя расспрашивать о личном, прогнать привычку держаться отстраненно, незаинтересованно. Непривычно не только ему: всякий раз, когда он смотрит на Чарли, подбородок того рефлекторно дергается вверх, и Чарли, спохватываясь, улыбается. Он рассказывает им о книжном магазине, где нынче работает: о том, как там тихо, заурядно и чудесно. Рассказывает, что завел кошку. Кастиэль поворачивается вполоборота к Дину. — Даже не мечтай, — пресекает его комментарий Дин. Кастиэль фыркает и тянется за кофе. За обедом Дин описывает Чарли, чем они с Кастиэлем занимаются: гараж, вечерние классы по бухгалтерскому учету, работу в саду. Кастиэль долго говорит о своем огороде, пока ласковая рука на запястье не напоминает ему, что еда остывает, и после этого он в основном слушает. Дин и Чарли шутят — вспоминают истории, широко улыбаются и вульгарно смеются над общими воспоминаниями. Чарли делится, что не виделся больше ни с кем из роты Бейкер с самого увольнения. Он нервно поправляет завитые волосы. — Не думаю, что меня и узнали бы, — говорит он и усмехается, тут же неловко умолкнув. Дин расплачивается за обед и рассказывает, как у кого дела. Когда прошла новость о том, что Дина нашли и вернули домой, ему написали почти все солдаты роты. Но от некоторых он получает письма чаще: от сержанта Лафитта, от капрала Трана, от капрала Хэнскама. Кастиэль же более или менее регулярно получает новости только от Габриэля, чья личность, как он знает, не интересует ни Дина, ни Бредбери. Габриэль для них — лишь один из офицеров: тот факт, что он прошел войну без единой царапины, едва ли заинтересует их. В письмах Габриэль шутил об отсутствии у него «Пурпурного сердца» в коллекцию к «кленовым листочкам». У Кастиэля же этих наград больше, чем нужно, и он даже предложил поделиться в шутку. У них с Дином пять «сердец» на двоих. Уж за Дина он не скажет, но ему самому лишние напоминания о тех событиях не нужны. Когда официантка собирает тарелки и они остаются ждать десерт, Дин извиняется и отлучается в уборную. Кастиэль не предлагает помощи, зная, что рука на пояснице смутит Дина больше, чем поможет ему, поэтому лишь молча смотрит, как Дин неловко поднимается с дивана на костыли. Когда он уходит, медленно продвигаясь по залу, за столом воцаряется тишина. Кастиэль поворачивает перед собой кружку с кофе, пока ее ручка не оказывается точно под прямым углом к нему. Он теребит складку неиспользованной салфетки. — Простите меня, — внезапно говорит Чарли. — Я постепенно привыкну. Кастиэль наклоняет голову. — Думаю, мне понадобится больше времени, — признает он. — Мне страшно задать вам личный вопрос: все кажется, что вы рявкнете на меня. — Я никогда на вас не рявкал, — протестует Кастиэль, пытаясь припомнить хоть одну конкретную ошибку со стороны Чарли. Ему вспоминается пара серьезных проколов других служащих роты, но по большому счету ежедневная рутина тех месяцев сливается в памяти в одну нечеткую картину: сплошь грязь, страх, Дин — и толком ничего больше. На губах Чарли появляется улыбка. — Вот тут позволю себе не согласиться, сэр, — возражает он учтиво. В этот момент возвращается официантка с десертом: пирог для Дина, кофейный торт для Кастиэля и какая-то фруктовая тарталетка для Чарли. Кастиэль откидывается на спинку дивана, давая официантке место расставить тарелки. Когда она уходит, он хмурится. — Это когда? Чарли улыбается шире. — Сколько времени у вас в запасе? Кастиэль чувствует, как вспыхивают уши. Он потирает шею. — Приношу свои извинения. Я был… — Эй, не за что извиняться! — Чарли уступчиво поднимает руки и тянется за десертной вилкой. — Я все понимаю… У вас работа была такая. Просто… наверное, мне тяжело отделить вас как человека от вас как командира. Кастиэль ничего на это не отвечает. Чарли открывает рот, собираясь что-то сказать, но потом колеблется. Он выигрывает время, положив в рот огромный кусок пирожного, от которого с вилки осыпается тесто. — Ладно, если я заговорю об этом, когда Дин вернется, он меня засмеет, так что лучше уж выскажу сейчас… гм… — начинает он. Кастиэль настороженно напрягается, глядя на Чарли. — Спасибо — вот, наверное, что я хочу сказать. За все. — Чарли произносит это тихо, немного неловко. — Я понимаю, что для вас это, должно быть, было заурядно… вы выполняли свою работу, ничего особенного, но… мы все понимали, как нам повезло. Так что — спасибо вам. Кастиэль не знает, как на это ответить. Ему хочется сказать, что это незаслуженно, что чаще всего он понятия не имел, что делал. Ему хочется поблагодарить Чарли, но это неуместный ответ. И «пожалуйста» кажется поверхностным и неискренним. Наконец он мямлит что-то о том, что все держится на младших офицерах, после чего они едят десерт в тишине, ожидая возвращения Дина.***
Январь 1946 — сто три дня спустя
Кастиэль сидит в кухне, обняв ладонями кружку остывающего кофе. Кофе уже совсем холодный, но Кастиэль не замечает. — …не понимаю. Что это значит?! — Голос Сэма звучит недоуменно. Кастиэль едва различает обрывки слов. — Мы с ним. Кастиэль поднимает кружку ко рту. — Господи, Сэм, он живет тут уже два месяца! Он дом свой, блядь, продал, чтобы приехать сюда, — что, ты думал, тут… — Но ты же не… Они говорят одновременно, и для Кастиэля разговор сливается в неразличимый поток звуков. Он течет, пока Кастиэль не начинает различать резкие интонации: возмущение, недоверие. Он закрывает глаза. На мгновение спор стихает, и слышится отчетливый голос Сэма: — Это что, какой-то розыгрыш? Затем голос Джессики, ласковый и успокаивающий: — Сэм… — …и что, он влюблен в тебя, что ли? Я не понимаю… Твой командир роты… Кастиэль отодвигает стул и встает. Он распахивает дверь на задний двор, выходит на кусачий январский холод и останавливается в снегу в одной рубахе и поношенных мокасинах. Он глубоко дышит. Позади него хлопает кухонная дверь — с такой силой, что дрожат стекла и слышен звук чего-то упавшего со стены и разбившегося об пол. Кастиэль не оборачивается посмотреть. Его плечи напряженно подняты, и он не может заставить себя разжать кулаки. Он соберет вещи. Большинство из них и не разобрано до сих пор — оставшаяся из прошлой жизни привычка держать все наготове в сумке. Сборы времени не займут: если потребуется, можно уехать еще до ужина. Он не знает, куда поедет, но на первое время у него сбережено достаточно денег, чтобы не остаться без крова. Горло Кастиэля сжимается. Он знал, что все закончится так. Ничего, он это переживет — если только ему дадут попрощаться. Если же придется уехать, не попрощавшись… Позади тихо скрипит кухонная дверь. Кастиэль открывает глаза и резко выдыхает, пытаясь стравить в груди напряжение. Он вытирает рукой лицо, поворачивается, вытянувшись и заставляя себя сохранять спокойствие, и видит позади себя Джессику. У нее хотя бы хватило сознательности надеть пальто, хотя она запахивает его руками вместо того, чтобы застегнуть как следует. Ее пальцы сплетены пред животом; улыбка неуверенная; дыхание клубится белым паром передо ртом. — Простите за это, — произносит она — и это не то, чего Кастиэль ожидал. Тон у нее искренне раскаивающийся. Кастиэль ничего не отвечает. Вид у Джессики становится такой, словно она вот-вот подойдет к нему или скажет что-то, но она не делает ни того ни другого. Она разглаживает руками пальто спереди, и Кастиэль невольно оценивающе смотрит на нее: на ее вьющиеся волосы, на слегка смазанный макияж, на синюю юбку до колен. Конечно, она тоже упряма, иногда мелочна, часто нетерпелива ко всем и всему вокруг, и все же она именно такая, какой, по словам матери Кастиэля, должна быть жена. Кастиэль видел, как она обожает Сэма. Как целует его в лоб, когда он проходит мимо, как ласково гладит вслед по пояснице. Взглянуть на нее — так это так просто… Джессика смотрит на Кастиэля мягко, с грустью, и добавляет: — Я знаю, что вы его любите. Кастиэль поднимает глаза. Инстинктивная реакция, готовая сорваться с языка еще до того, как он успевает обдумать ответ, — это отрицание: «О чем вы?! Да как вы смеете! Я не мужеложец. Я бы ни за что… Я бы никогда… Я не…» Вместо этого он натянуто отвечает: — Я могу объяснить. Он говорит это, чувствуя, как голова идет кругом, потому что он не может объяснить. Нет этому ни объяснения, ни оправдания: он любит Дина — и все тут. Джессика качает головой. — Не нужно, — отвечает она, и Кастиэлю хочется сказать спасибо, но он не доверяет ей. Он не знает, где подвох. Джессика молчит. Она задумчиво оглядывается через плечо на дверь в кухню. Ее щеки уже порозовели от холода. — Пойдемте. Пойдемте внутрь! Тут холодно. Кастиэль смотрит вдаль. Затем роняет взгляд к ногам, на снег вокруг носков мокасин. Он уже чувствует, как через тонкую кожу просачивается холодная влага. Он прячет руки глубоко в карманах штанов. — Бывало и холоднее… Резкий ветер раскачивает ветви деревьев, заставляет деревянные столбы забора дребезжать в металлических скобах, задирает воротничок рубахи Кастиэля. Джессика поднимает брови. — Ну ладно, здоровяк, — говорит она ласково. — Пойдемте — внутрь! Я приготовлю горячий шоколад. — Спасибо, — отвечает Кастиэль — и умолкает. Джессика слышит в этом отказ. Она смиренно поднимает подбородок, словно знала, что дело проиграно, еще до того, как заговорила. — Ничего не поменяется, Кастиэль, — уверяет она. Кастиэль сжимает зубы. — У Сэма это… удивление, не ненависть. Он свыкнется. — Улыбка Джессики едва заметная, но уверенная. — Вы мне нравитесь, Кастиэль. И, простите за откровенность, но для меня это не новость. Я знала с того дня, как вы впервые появились здесь. Кастиэль смиренно опускает плечи и роняет голову. Ему хочется спросить, Джессика ли столь проницательна или он столь очевиден, но он боится, что ответ ему не понравится. Он помнит, как подавился именем Дина, смяв в кулаке аккуратно выглаженную салфетку на заднем дворе Винчестеров; как горячо защипало глаза от подступивших слез. Тогда это не казалось значительным. Джессика продолжает: — Сэм не слишком проницателен в подобных вещах, но он умница. Дин ведь ничего не рассказывал, когда вернулся, — ни о Германии, ни о Франции. Мы от него едва односложных ответов могли добиться: да, нет. Потом вы ему написали. Когда он послал вам то первое письмо о том, что поправился, — я не знаю, чем вы ответили ему, но я впервые увидела его улыбку. Боже, как же он похорошел! Он на самом деле красив — я и не замечала. Она прячет руки в карманы пальто, сутулит плечи от холода и молча ждет, пока Кастиэль наконец не поднимает голову, встретившись с ней глазами. — Сэм сообразительный. Он видит, что с вами Дин вновь становится похож на того человека, каким отбыл в Англию пять лет назад. Сэм привыкнет. Закончив свою речь, Джессика кратко кивает и делает шаг назад, к дому. Положив ладонь на ручку двери, она смотрит на Кастиэля. — Не замерзайте здесь, — просит она мягко. — И заходите назад, когда будете готовы. Кастиэль медленно разжимает кулаки, опустив по бокам руки. Когда Джессика открывает дверь в кухню, оттуда не доносится шквала звуков — не слышно ни повышенных голосов, ни проклятий, ни звона бьющегося стекла.***
Сентябрь 1947 — семьсот шестьдесят четыре дня спустя
В Бедфорде день теплый и ясный. У подножья могилы уже лежат букеты белой сирени — Элеанор побывала здесь ранее. Кастиэль зайдет к ней позже. Сюда он хотел прийти один. По пути к могиле Кастиэль миновал несколько других подобных церемоний: людей с цветами, с влажными от слез лицами, шепчущих: «Я скучаю по тебе каждый день, я помню тебя». Кастиэль приходит с пустыми руками, и слова застревают в горле. Он не может придумать, что сказать такого, чего Иниас бы еще не знал. Стоя у могилы, Кастиэль с запозданием осознает, какую позу приняло по привычке тело: каблуки вместе, спина прямая, голова поднята. Он расставляет ноги шире, опускает плечи. Сунув руки глубоко в карманы, он молча смотрит на надгробный камень. Можно было бы упомянуть Дина, но Кастиэль чувствует, что это не нужно: это будет неуместно. С другой стороны, Иниас всегда хотел Кастиэлю счастья, и ближе к счастью Кастиэль уже вряд ли подойдет. Он мог бы упомянуть, какой жизнью живет на западе, но даже тот факт, что он вообще жив, кажется вопиющей несправедливостью, особенно когда он стоит здесь, отдавая дань сухой земле. Он даже не знает, экспатриировали ли тело. Должны были, наверное, — ради Элеанор, — но зыбкие фрагментарные воспоминания Кастиэля о том дне подсказывают, что привести тело в подобающее состояние должно было быть нелегко. В итоге до конца он не уверен, а уж исповедоваться перед пустым гробом точно нет никакого смысла. Прошлый год Кастиэль пропустил. Сентябрь пришел с грозами, от которых ныли плечо, локоть и колено, и Кастиэль провел этот день у окна, глядя на клубящиеся черные тучи и, в отсутствие рядом Дина, вспоминая о заброшенном в ящике стола револьвере. Нынче Кастиэль редко думает о смерти. Он представляет себе свою жизнь как медленно заживающую рану — с неопрятными швами, но не кровоточащую, если ее не ковырять. В глазах начинает настырно щипать, за ребрами чувствуется давление. Кастиэль поднимает взгляд к небу и с трудом сглатывает горе, сжимающее горло. Он вытирает ладонью лицо. Шагнув вперед, он касается пальцами ската надгробия — лишь единожды. — Я приду в следующем году, — обещает он. Кастиэль никогда не был красноречив; он надеется, Иниас поймет.***
Ноябрь 1945 — шестьдесят один день спустя
Хороших дней и так немного, но некоторые несомненно хуже других. Когда Дин впервые перестает разговаривать, Кастиэль теряется. Это длится несколько дней. Он не говорит, не ест, почти не поднимает глаз с того места, куда уставился пустым невидящим взором. Молчаливый, когда Сэм пришел помочь ему спуститься по лестнице утром, не отвечающий на предложения Джессики попить, поесть или подышать воздухом, побыть на солнце в саду. Он сидит, ссутулившись в кресле и отвернувшись лицом к выцветшим обоям гостиной. Его костыли лежат позабытые на полу — слишком далеко, чтобы дотянуться. Дину они не нужны: он не шевелится уже часами. Кастиэль неуверенно мнется в дверях, с тревогой глядя на его бессильно сгорбленную спину. Ласковая рука Сэма ложится Кастиэлю на плечо. — Ничего страшного, — говорит Сэм тихо. — Он просто… у него это бывает. Лучше оставить его в покое. Кастиэль переводит взгляд с Сэма обратно в гостиную. — Он придет в себя, — уверяет Сэм. — Ему просто нужно время — нужно побыть одному. Я дам вам знать, когда… — Кас? — Голос Дина осип, как будто Дин позабыл, как им пользоваться. Он отворачивается от стены вполоборота к Кастиэлю — по-прежнему не глядя на него и Сэма, но давая им видеть свое лицо. Взгляд у него опустошенный; он выглядит так, словно мыслями он снова в Европе. Рука Сэма бесшумно падает с плеча Кастиэля. Кастиэль чувствует на себе взгляд Сэма, но не смотрит на него, а проходит мимо. Он подходит к Дину медленно и осторожно, словно боится спугнуть его, нащупывает подлокотник кресла — как всегда чуть дальше, чем рассчитывает рука — и, опершись на подлокотник, опускается на колени. Он устраивается на корточках у ног Дина. — Здравствуй, Дин. Дин не отвечает. Кастиэль смотрит, как подрагивают мышцы его горла, как пальцы сжимают обивку кресла. Он отворачивается к стене, но Кастиэль замечает блеск в его покрасневших глазах, его напряженный лоб. Накрыв рукой руку Дина, Кастиэль медленно и осторожно поглаживает костяшки его пальцев. Он остается сидеть рядом, пока не затекают ноги, пока спина не начинает болеть, пока глаза Дина, красные, припухшие, не становятся сухими. За окном начинает вечереть: тени удлиняются, солнце опускается к горизонту, окрасив комнату ржаво-багровыми красками заката. Свет придает кончикам ресниц Дина медный окрас, подчеркивает неровный шрам от шрапнели. Рука Дина кажется безвольной под пальцами Кастиэля, его плечи сгорблены под собственным весом, словно кто-то обрезал удерживавшие их нити. — Я так долго ждал смерти… — говорит вдруг Дин. Его голос сиплый, едва слышный, словно выскобленный со дна легких. Рука Кастиэля, ритмично поглаживавшая тыльную сторону его кисти, замирает. Они разговаривали о том, что произошло в Германии, — о сухой хронологии, без подробностей, — но это что-то новое. — Казалось бы, и в бою ведь то же самое, мы всегда… но не то же самое. Не то же. — Прости, — говорит Кастиэль. Когда звучит его голос, он понимает, как давно сидит в тишине: у него и у самого голос осип. Он опускает голову, упершись лбом в подлокотник рядом с безвольной рукой Дина. — Прости. Я возвращался за тобой, я пытался… Рот Дина дергается. — Не твоя вина. Ты не смог бы… Я понимаю, что ты не мог меня вытащить. У меня нога была покалечена, я идти не мог, ты не смог бы меня забрать. Просто… сложилось паршиво. У тебя выбора не было. Ты сделал все, что мог. — Мне жаль, что так сложилось. Рука Дина шевелится — слегка, но достаточно, чтобы зацепиться большим пальцем за палец Кастиэля. — Да… Они сидят вместе в угасающем свете дня.***
Апрель 1947 — пятьсот семьдесят четыре дня спустя
— Давай же! — настаивает Кастиэль. Он упрямее протягивает Дину руку. — Я только хочу убедиться, что ты помнишь: у меня всего одна нога, — отвечает Дин медленно и с подозрением. Кастиэль закатывает глаза. — Да, Дин, я помню. Поколебавшись, Дин в конце концов послушно берет его за руку, и Кастиэль осторожно поднимает его с дивана. Песня на громком потрескивающем радио — неизвестная Кастиэлю: легкая и медленная. Мужчина поет под аккомпанемент фортепиано. Кастиэль шагает Дину навстречу и подхватывает его, проскользнув руками вокруг его талии на поясницу. Дин уцепляется за плечи Кастиэля, впившись в них пальцами. Его дыхание запинается, но он находит устойчивое положение и, постепенно ослабив хватку, обвивает руками шею Кастиэля. Они робко прижимаются друг к другу от груди до бедер; колено Дина — между ног Кастиэля. Дин тяжело опирается на него, но стоит устойчиво и слегка покачивается вместе с Кастиэлем в такт музыке, когда тот переносит вес с одной ноги на другую. Дин упирается лбом Кастиэлю в висок. — Что ты делаешь? Кастиэль хмурит лоб. — Пытаюсь вскружить тебе голову, чтобы ты не смог передо мной устоять. — Этого добиться просто: только толкни, — отвечает Дин. Уголок его рта приподнимается. С такого близкого расстояния Кастиэль не видит всего выражения его лица, но считывает улыбку. Сквозь приспущенные жалюзи просачивается мягко-желтый свет раннего утра и окрашивает кухню в пастельные тона. Снаружи наконец-то весна: распускается зелень, расчищается небо. Дин прижимается к Кастиэлю лицом, трется щекой о его волосы. — Я думал, ты не танцуешь, — замечает Дин ни с того ни с сего. Его губы — возле здорового уха Кастиэля, так что тот слышит его прекрасно. Кастиэль неопределенно мычит. — Мы не танцуем, — отвечает он. Дин фыркает. — Ну конечно! Кастиэль прячет улыбку, прижавшись губами к его подбородку.***
Февраль 1946 — сто пятьдесят два дня спустя
— Доброе утро, красавчик. Кастиэль приоткрывает глаза, глядя перед собой затуманенным взором. Он вставал в час, в два шестнадцать и сразу после четырех. В пять тридцать два он спускался вниз заварить чай и с семи снова лежит в постели — не спя в полном смысле снова. С такого близкого расстояния на лице Дина тяжело сфокусироваться: Кастиэлю приходится выбирать его элементы по очереди, складывать картинку по частям. Вздернутый нос, россыпь веснушек, мягкий изгиб рта, зеленые глаза, длинные ресницы, толстый шрам на лбу. Утренний зимний свет едва пробивается в щель между шторами, бледный и бесцветный, и в комнате над одеялом холодно. Кастиэль протирает глаз тыльной стороной руки. — С добрым утром. Дин ничего не отвечает. Кастиэль смотрит на него. Пальцы Дина поднимаются к лицу Кастиэля, скользят по нему сбоку. Кастиэль представляет себе, как это ощущалось бы, не будь на этом участке поражены нервные окончания: ласковое надавливание подушечек пальцев, тепло кожи. Большой палец Дина на покрытой шрамами щеке. Его ладонь, обнимающая подбородок. Кастиэль приподнимает голову и целует Дина. Его рот теплый, дыхание несвежее со сна, но Кастиэля тянет к его губам. Их лица так близко, что соприкасаются лбами, что трутся друг о друга носы. Дин проводит ладонью по бедру Кастиэля, увлажняет легким теплым дыханием его сухие губы. Кастиэль целует его — не спеша, нежно, без похоти. Дин приникает к Кастиэлю с тихим стоном и обнимает ладонью его щеку. Приоткрыв рот под его губами, Дин ловит его нижнюю губу. Кастиэль чувствует легкий нажим его языка. Он робкий, его не назвать страстным, но Кастиэля вдруг охватывает возбуждение, что удивляет его самого. Они нечасто занимаются этим: в последний раз что-то похожее на секс было у них в ноябре, когда, воспользовавшись моментом отсутствия Сэма и Джессики, Дин растягивал Кастиэля пальцами, заставляя того задыхаться ему в шею, пока рука Дина не потеряла рассеянно темп, член не обмяк у бедра Кастиэля. В быту Дин прикасается к Кастиэлю при каждой возможности — но не так. Кастиэль неуверенно придвигается ближе, медленно целует Дина открытым ртом. Он проскальзывает пальцами под футболку Дина, на теплую кожу на пояснице и ниже, и ждет, остановит ли его Дин. Дин не останавливает. Он толкается коленом между ног Кастиэля. Кастиэль раздвигает ноги, давая ему место, но нечаянно задевает при этом другую ногу Дина, и Дин напрягается, резко втянув воздух. — Прости, — извиняется Кастиэль, замерев. — Ты в порядке? — Да. Следует неловкая смена поз, и Кастиэль целует Дина снова, нежнее. Они двигаются вдвоем, медленно и неуклюже. Дин не может толком войти в ритм: ему тяжело сохранять равновесие, лежа на левом боку, и он стискивает бедро Кастиэля скорее как опору, нежели из страсти. Легонько толкнув Дина, Кастиэль переворачивает его на спину, садится на постели и перекидывает ногу через его бедра. Дин едва дышит. — Да… — говорит он, сглотнув. — Давай ты. Я слишком стар для этого. — Его улыбка выглядит натянутой, во взгляде какая-то пустота. Кастиэль наклоняется и целует его. Он не рассчитывает дистанцию, они сталкиваются зубами, и Дин направляет его голову рукой за затылок. Упершись рукой в его плечо, Кастиэль путешествует другой рукой по его боку, по груди. Дин едва ощутимо дрожит под ним, его лицо горячее. Кастиэль целует его, но губы Дина упрямо натянуты. Он отворачивает голову. Кастиэль отстраняется. — Дин? Дыхание Дина запинается, и он проглатывает грозивший вырываться из груди звук. Его руки на бедрах Кастиэля сжимаются в кулаки. Кастиэль протягивает к нему руку, но Дин отворачивает лицо к подушке. Кастиэль наклоняется, нащупывает его лицо, проводит по щеке большим пальцем, и чувствует, что кожа липкая и влажная. Дин делает судорожный вдох и следующий всхлип поймать не успевает. Он вырывается — уродливый, болезненный, — и Дин прячет лицо в сгиб локтя. — Дин… — произносит Кастиэль. Он находит другую руку Дина, переплетает пальцы с его и поднимает их к губам, но Дин вырывает руку. Это уже не первый раз, когда в такие моменты Дина переполняют эмоции, но никогда это не было так — чтобы он плакал, давясь резкими неконтролируемыми всхлипами. Он с безобразным глотком втягивает воздух, словно не может вздохнуть как следует. Кастиэль сидит на его бедрах и не понимает, что делать. — Дин… — повторяет он снова тихо. Дин не отвечает. — Поговори со мной, — просит Кастиэль, но Дин только грубо отталкивает его другой рукой. Кастиэль слезает с него и неловко усаживается рядом на краю кровати. Ему хочется прикоснуться к Дину, но он держит руки при себе. Отвернувшись от него, Дин сворачивается на боку лицом к стене. Места на узкой кровати мало: Кастиэль сидит с краю, неуверенно занеся руку над бедром Дина. — Все хорошо, — говорит Кастиэль и кладет руку в изгиб его талии. — С тобой все хорошо. Дин поднимает руку, переплетает пальцы с пальцами Кастиэля и резко тянет его к себе. Кастиэль позволяет ему утянуть себя на кровать и сворачивается за его спиной. Припав губами к лопатке Дина, Кастиэль дает ему прижать к животу свою руку. — Ты здесь, со мной. — У Кастиэля у самого спотыкается голос. — Страшное мы пережили. Теперь все хорошо. — Он молчит несколько мгновений. Горло сжимается. — Я… — Кастиэль заставляет себя произнести это вслух: — Я люблю тебя. Плечи Дина беззвучно содрогаются, голова опущена к груди. Он сжимает руку Кастиэля до боли. — Я люблю тебя, — повторяет Кастиэль. — Я здесь, я больше не оставлю тебя.***
Ноябрь 1953 — две тысячи шестьсот восемь дней спустя
— Так почему вы ушли с предыдущей должности? Кастиэль ерзает на стуле. Он поправляет узел галстука, вспоминает заботливые пальцы Дина, продевавшие язычок в петлю. — Там не было простора для развития, — отвечает Кастиэль. — Мне хотелось большего, чем мне могли предложить. Кадровик — худощавый лысеющий мужчина с планшетом в руках. Такого возраста, что мог повидать Европу еще при первой войне, но не нынче. Он откидывается на спинку стула, положив на колено костлявую лодыжку, и невпопад постукивает ручкой по планшету. От этого стука и шума голосов в соседнем помещении Кастиэль едва не теряет нить его ответа. — Значит, вы амбициозны, — резюмирует кадровик. Взгляд Кастиэля соскальзывает на продуктовый магазин на улице, видный сквозь заляпанное оконное стекло. — Я бы так не сказал, — отвечает Кастиэль осмотрительно. — Я лишь имел в виду, что мне хотелось смены обстановки. Чего-то нового. Кадровик поднимает брови. — Так чего вам хотелось на самом деле? Большего или смены обстановки? — И того и другого… — Кастиэль чувствует духоту: комната слишком тесная, галстук затянут слишком туго. Он снова поправляет узел, сглатывает и чувствует, как воротничок от этого сжимается только плотнее. Кадровик вздыхает и разглаживает тонкие усы. — Я не буду ходить вокруг да около, мистер Новак, — заявляет он решительно. — Я уже позвонил на ваше предыдущее место работы. Кастиэль застывает. Его взгляд перемещается с кадровика на единственный выход за его спиной. — Разногласия, значит? — спрашивает кадровик. Кастиэль открывает рот, но понимает, что не может ничего произнести. Он сглатывает, пытается еще раз. — Мне не сказали, в чем именно заключались разногласия, — продолжает кадровик. — Может, вы мне расскажете? — Простите, — отвечает Кастиэль. Облегчение и паника сплетаются в его груди в неразрывный узел и горячей волной поднимаются к горлу. Кастиэль резко встает. Его голос спокоен, холоден, расчетлив: — Я трачу ваше время. Я уже принял должность в другом месте. Я пришел из любопытства, не предложите ли вы чего-то интереснее, но думаю, мне пора. Благодарю вас за встречу. Он берет пальто и шляпу и выходит. Лишь через три квартала ему удается унять дрожь в руках. Дома его встречает запах трав и готовящегося мяса, и в конце коридора слышна мелодия, которую Дин мычит, не попадая в ноты. Кастиэль видит его сквозь дверной проем в конце коридора: Дин сидит в инвалидной коляске за кухонным столом, подперев левым бедром одну из еще не распакованных после переезда коробок, и нарезает овощи. Кастиэль наблюдает за ним, сжимая в руках шляпу. Некоторое время Дин продолжает заниматься своим делом, похоже, не замечая возвращения Кастиэля. Затем наконец стряхивает нарезанную морковь в кастрюлю, стоящую у локтя, и поднимает голову. — Так ты идешь или что? Кастиэль нащупывает на стене крючок для верхней одежды и вешает туда пальто и шляпу. Он проходит в кухню, обойдя по пути еще одну коробку, и останавливается у Дина за спиной. Положив руку на шею Дину, Кастиэль ласково теребит пальцем волосы на его затылке. Он целует Дина в макушку. — Пахнет вкусно. Дин запрокидывает голову и смотрит на него. — Спасибо! Я экспериментирую с новой помадой для волос. Кастиэль закатывает глаза и роняет руку. — Как прошло? — спрашивает Дин. Кастиэль не сразу придумывает, как ответить. Он берет у Дина кастрюлю с морковью и относит ее к раковине. Там он молча наполняет кастрюлю холодной водой и наконец говорит: — Они уже наняли кого-то. По-моему, мое собеседование было формальностью. Дин издает досадливый звук. — Паршиво. — Да… — Кастиэль меняет тему: — Что ты готовишь?***
Сентябрь 1955 — три тысячи шестьсот пятьдесят один спустя
Уже далеко за полдень; воздух остывает, тона меняются с лимонадных на персиковые в преддверии сумерек. В закатном свете кудри Джессики отливают блеском; щеки Сэма, смеющегося над шуткой Дина, кажутся румяными. Джессика бесцеремонно подняла ноги Сэму на колени и, положив одну руку на живот, другой прикрывает рот, сдерживая собственный смех. Свежеокрашенный садовый стол хорошо справился с натиском последнего летнего пикника. У подножья скамьи лениво лежит откормленная объедками собака Сэма, размахивающая хвостом в опасной близости от прислоненных к скамье костылей. Дин давно бросил драматично вытирать покрасневший нос при каждом приближении пса и теперь лишь рассеянно почесывает его за ухом, не замечая, что ухо от его манипуляций вывернулось наизнанку. В прошлом году Кастиэль не приезжал. Присутствовала сестра Джессики, и Джессика рассудила, что мудрее Кастиэлю не появляться. Так всем было проще. Теперь же они в саду, вдали от посторонних глаз. Дин подливает Кастиэлю вино. Кастиэль благодарит его, касается его плеча, смотрит на него ласково. Сэм и Кастиэль вдвоем берут на себя работу у гриля, пока Дин раздает указания разной степени полезности. Сэм по-свойски толкает Кастиэля локтем, прося у него щипцы, и Кастиэль обслуживает его и Джессику, так что та накрывает его руку своей и доверительно благодарит: «Спасибо вам, Кастиэль, хоть кто-то обо мне заботится!» Сэм уязвленно возражает: «Я о тебе забочусь: я же готовлю!» Пока они в шутку препираются, Кастиэль относит тарелку Дину. Он незаметно касается рукой предплечья Дина, нежно скользнув большим пальцем по его запястью. Дин, окутанный золотистым светом послеполуденного солнца, выглядит сияющим. Они едят до отвала, Джессика невпопад подпевает патефону, играющему одни и те же четыре песни, и Кастиэль на время забывает о том, что способны были совершать его руки. Он вдыхает эту атмосферу: Джессика и Сэм, приканчивающие бутылку вина; пес, с надеждой обнюхивающий гриль; Дин, чьи губы изогнула кривая улыбка. В этот момент Кастиэля беззастенчиво отчитывает Мэри — она едва три фута ростом и еще по-детски кудрявая, но уже авторитет в семье. — Вы не слушаете! — заявляет она, глядя на Кастиэля одновременно высокомерно и с подозрением. — Прошу прощения, — извиняется Кастиэль и послушно складывает руки на коленях. — Вы с Барбарой… — Мы с Барбарой… — начинает Мэри снова. Ее носки все в грязи, колени в зеленых пятнах травы, и в руках у нее банка, в которой больше жучков и паучков, чем Кастиэль может сосчитать. — Барбара показала мне, как собирать их в банку: для этого нужна палочка. Длинная такая, гнущаяся. Барбара сказала, жучки кусаются. Если один укусит, то все лицо облезет… — Пиздит Барбара… — едва слышно произносит с другого конца скамьи Дин. Кастиэль бросает на него укоризненный взгляд, но Дин лишь улыбается над горлышком бутылки. Это та молчаливая ровная улыбка, которая возникает на его губах, только когда он знает, что нашкодил, и Кастиэлю хочется одновременно поцеловать и отчитать его за это. — Это неправда, — отвечает Кастиэль вместо этого, обращаясь к Мэри. — Вот смотри… — Он протягивает руку за банкой, и Мэри подходит ближе. Она неуклюже взбирается к Кастиэлю на колени и отдает ему банку с насекомыми. Весит Мэри едва ли больше Браунинга. Кастиэль запускает в банку руку — с первой попытки неуклюже наткнувшись пальцами на край — и пытается выловить жучка. Это оказывается не так-то просто: зрение у него нынче уже не то, и он волнуется, что ненароком раздавит жучка прямо на глазах у Мэри. Но с некоторыми подсказками — «вон того — нет, другого!» — Кастиэль наконец подцепляет жука пальцем. Он вынимает жука из банки, показывая Мэри, как жук неуверенно ползет по пальцу. — Видишь? — говорит ей Кастиэль негромко. — Он меня не кусает. Он боится меня больше, чем я его. Мэри елозит у Кастиэля на коленях, пристально глядя на жука, ползущего по его запястью по направлению к ней. Она смотрит на жука с сомнением. — Хочешь попробовать? — спрашивает Кастиэль. Мэри колеблется. — Хочу… В ответ на приглашение Кастиэля она протягивает руку, и он осторожно стряхивает жука ей в ладонь. Мэри обращается с ним очень бережно и ведет себя тихо. — Он тебя укусил? — спрашивает Кастиэль. Мэри мотает головой. — Нет. По-моему, он здоровается. — Значит, это вежливый жучок, — заключает Кастиэль. — Тогда уж точно бояться нечего. Пока Мэри, наклонив голову, прослеживает путешествие жука по внутренней стороне большого пальца, Кастиэль поднимает глаза и замечает, что Дин наблюдает за ними. На его лице цветами заката написаны любовь и какая-то тоска по несбывшемуся, и от этого взгляда Кастиэлю становится больно, как от удара в грудь. Боль расцветает под ребрами, поднимается к горлу, и робкая улыбка, которой награждает его Дин — ласковая, обнадеживающая и грустная одновременно — заставляет Кастиэля опустить глаза, сделать глубокий вдох и моргнуть несколько раз, прогоняя с глаз влагу. Кастиэль слегка покачивает коленом и наклоняет голову к Мэри: — Ну, как он? Может, отпустим его обратно в сад? — Эм… — Мэри вытягивает руку, показывая, что жучок сидит уже у ее локтя. — Забрать его у тебя? — спрашивает Кастиэль. Мэри кивает, и от этого заколка на ее челке свисает все ниже. Мэри бесцеремонно отталкивает ее с лица свободной рукой. Кастиэль осторожно снимает жучка с ее руки. Зажатый между пальцами, он выглядит невозможно маленьким и беззащитным — раздавить его так легко. Мэри молча следит за Кастиэлем во все глаза, и Кастиэль обращается с жучком бережно. — Вы не боитесь их? — спрашивает она, когда он перехватывает жучка, поймав его в легко сжатый кулак. Кастиэль смотрит на нее. — А ты боишься? Мэри решительно мотает головой. — Я ничего не боюсь! Кастиэль выпускает жучка в траву. — Я тоже. Окончание у этих визитов всегда одно: долгая поездка домой, молчаливая и задумчивая, когда они с Дином сидят бок о бок, едва соприкасаясь пальцами. Дин, складывающий свежую фотографию Мэри в бумажник. Кастиэль, держащий подаренный рисунок или венок из одуванчиков. Внезапное погружение в невысказанную безымянную тоску по возвращении в пустой дом с двумя спальнями, и ком у Кастиэля в горле при мысли о том, от чего Дин отказался ради него.***
Июнь 1948 — девятьсот девяносто три дня спустя
Кастиэль просыпается от жуткого чужеродного шума, который не может опознать, и не может вздохнуть. Вокруг темнота. Шум прекращается, и Кастиэль понимает: этот звук издавал он сам. Он пытается сориентироваться, пытается определить направление линии фронта: от невозможности понять, где она, горло сжимает панический испуг. Времени нет, он потеряет его… — …меня. Кас! Посмотри на меня. Кас? Его вот-вот стошнит. Он дергается вперед, хватает ртом воздух и не понимает, что происходит вокруг: в ушах стучит кровь, но темноту не нарушают трассеры — обстановка как в засаде. Кастиэль не может вспомнить, куда положил винтовку. Всякий раз, когда он пытается сделать вдох, в груди что-то горячо и болезненно сжимается — так, словно его подстрелили. Он снова слышит звук, который издает невольно, — и не может пресечь его. Вот-вот произойдет что-то ужасное. — Эй, Кас! Посмотри на меня, я здесь! Кас? — Долгая пауза. — Сэр? Чья-то рука на его предплечье. — Посмотрите на меня! Посмотрите на меня, капитан! Я прямо перед вами… Кастиэль узнает этот голос, словно исходящий откуда-то издалека, отдающийся странным эхом. — Винчестер… — с трудом произносит он и поднимает голову. Его трясет так, что он не может сосредоточиться на лице Дина. — Так точно, сэр. Это я. Я здесь. Рука Дина перемещается на плечо Кастиэля. Его пальцы оказываются у Кастиэля в волосах. Прикосновение Дина неспешное, успокаивающее: Кастиэль толком не видит его, но Дин рядом. — Все хорошо, Кас. Эй — расскажи-ка мне про свой огород. Что растет у тебя огороде? Ты же ухаживаешь за ним каждый день. У нас, в Лоренсе. Что ты выращиваешь там? Кастиэль не может сделать вдох. Он ничего не видит одним глазом и понятия не имеет, о чем Дин говорит. — Дин… — произносит он. — Дин… я… — По-моему, у тебя там редиска, — продолжает Дин низким спокойным тоном. — Что еще? Давай, расскажи мне. Ты же проводишь там больше времени, чем я. Что еще, кроме редиски? Огород — Лоренс… Кастиэль сглатывает стоящую в горле панику. — Джессика… — произносит он. — Да, Джессика подарила тебе пару побегов из своего сада, помогла тебе начать. Ты же помнишь Джесс. Она в Лоренсе. И ты тоже. Расскажи мне про свой огород. Ты помнишь, что у нас там растет? Кастиэль моргает, пытается прийти в себя. — Редиска. — Что еще? — У нас… блядь. — Кастиэль делает глубокий судорожный вдох. — Морковь. У нас морковь и… картофель. В мешке. Горох. И… блядь… Черт. — Он прочесывает рукой волосы. — Дин, я не вижу. Дин обнимает его лицо ладонями, целует его шрамы. — Я знаю, солнышко. Ничего…***
Август 1947 — семьсот тридцать восемь дней спустя
Кастиэль закрывает окна, опускает жалюзи. Он запирает парадную дверь и заднюю. Проверяет все окна снова, обходя их по очереди и расправляя занавески на краю подоконников, и наконец возвращается к Дину. Тот ждет его, лежа на кровати и приподнявшись на локтях. Кастиэль стягивает рубаху через голову. Язык Дина, показавшись, смачивает губы; взгляд не покидает Кастиэля. — Дверь запер? — спрашивает Дин. Кастиэль уверенно расстегивает пуговицу и молнию ширинки, приближаясь к кровати. — Да, — отвечает он и сталкивает штаны с бедер. — И проверил… — Да, — уверяет Кастиэль теплым тоном. — У нас все в порядке. — Он встает коленями на матрас. — Все хорошо. — Он заползает на кровать поверх Дина и целует его долгим медленным поцелуем. Дин издает сдавленный звук протеста, жалуясь, что его прервали, но его руки поднимаются к оголенным бедрам Кастиэля, и он послушно раскрывает рот под натиском поцелуя. Он выдыхает Кастиэлю в рот и сдвигается ниже на матрасе. Кастиэль проводит ладонью по его коже от горла к груди, играет с соском, смакуя, как спотыкается при этом дыхание Дина на губах Кастиэля; проскальзывает рукой ниже и накрывает толстый бугор его члена сквозь штаны. Дин опускает голову, упершись лбом в лоб Кастиэля. Его рот приоткрыт, пальцы сжимаются на бедрах Кастиэля. Он дышит часто, и в проеме расстегнутого воротника его рубахи виден поднимающийся от груди румянец. Кастиэль раздевает его без спешки. Он выдергивает рубаху Дина из штанов, расстегивает ее, медленно и бережно, покрывает поцелуями его живот. — Ай — холодно! — шипит Дин, усмехнувшись сквозь зубы, когда ледяные пальцы Кастиэля пробегают по его талии. Кастиэль улыбается в его кожу и расправляет поверх его пупка ладонь, заставив Дина дернуться. — Ах ты, ублюдок, прекрати! Кастиэль стаскивает с него штаны. Открыв рот, он прижимается губами к шрамам на узловатом бедре Дина, целует выступающие вены над ними, пятна на потемневшей коже. Дин под ним беспокоен, стискивает в руках одеяло по бокам бедер. Кастиэль утыкается носом в ложбинку его промежности; целует выступы бедренных костей, его живот; поднимается губами к груди. Он проходится языком по ключице, присасывает нежную кожу плеча, целует шею Дина. Дин сглатывает. Его дыхание тяжелеет. Он смотрит на Кастиэля, когда Кастиэль поднимается на колени, чтобы поцеловать его в губы, и от молчаливой нежности в его глазах в горле Кастиэля что-то сжимается. Этого не выразить словами: Кастиэль улыбается в ответ и целует его. Дин переворачивает их обоих и устраивается между бедер Кастиэля. Он нащупывает спрятанную под кроватью со стороны Кастиэля бутылочку, и затем его пальцы, холодные и скользкие, находят Кастиэля. Дин расправляет другую руку на его бедре, удерживая его на месте, и целует везде, где может, одновременно входя в него пальцами. Кастиэль запрокидывает голову. Его спина выгибается на матрасе, в горле формируется бессловесный стон. — Нравится? — спрашивает Дин в ложбинку у его бедра. — Да, — выдыхает Кастиэль. — О да… Дин раскрывает его, медленно, но уверенно, и у Кастиэля вырывается низкий стон оттого, как в паху разливается жар. Подняв руку, он стискивает локоть Дина. Его глаза закрываются, дыхание учащается. Он ощущает растяжение от двух пальцев Дина и, уронив голову на матрас, медленно насаживается на пальцы, чувствуя, как они входят с каждым разом все глубже. Отведя плечи и упершись ими в матрас, Кастиэль поднимает бедра к руке Дина. Это приятно, от этого по телу от основания позвоночника разбегаются искры — и Кастиэлю хочется большего. Он скользит рукой с живота на бедро Дина, притягивает его к себе за поясницу и целует. Они целуются и целуются. Где-то между неуклюжими столкновениями губ Дин отстраняется, чтобы вздохнуть, задев носом нос Кастиэля, и Кастиэль различает зелень его глаз, россыпь веснушек — отдельных, отчетливых. Кастиэль морщит лоб в попытке сосредоточиться. — Я хочу видеть тебя! — заявляет он с досадой. — Я просто… блядь… — Я здесь, — успокаивает его Дин. Он переплетает пальцы с пальцами Кастиэля. — Я прямо перед тобой. И выгляжу потрясающе. Охуенно красив и даже не вспотел ни капельки. Кастиэль сглатывает сквозь потяжелевшее дыхание. — Да? — Я просто мечта, — продолжает Дин, и Кастиэль чувствует его улыбку, когда Дин наклоняется и целует его. — Я выгляжу как Кэри Грант. Кастиэль усмехается. — Ну ладно, Кэри, — отвечает он в уголок губ Дина. Он впивается пальцами Дину в руку, и Дин, улыбаясь, сгибает внутри него пальцы так, что в паху Кастиэля отзывается томительная нужда. — Давай уже, давай… Дин вжимает его в матрас и входит в него, целуя Кастиэля во время первоначального жжения и растяжения. Кастиэль отвечает низким стоном, и Дин медленно раскачивает бедрами. Кастиэль подается ему навстречу, по венам разливается жар, и Кастиэль слышит каждый выдох, срывающийся с собственных губ непрошенным стоном вожделения. Он задыхается; он трепещет и цепляется за Дина, шепча: «Блядь, Дин… еще…» Дин прячет лицо в изгиб его шеи. Раскачивая бедрами ему навстречу, Кастиэль замечает, что губы Дина шевелятся, произносят в шею Кастиэля слова, которых он не слышит. — Дин, — выдыхает Кастиэль, скользнув рукой с его плеч в волосы. — Дин, Дин — не то ухо… Дин качает головой. Он прижимается лбом к плечу Кастиэля и тихо говорит что-то, двигаясь с ним в ритме. Его голос доносится до Кастиэля неразборчивым мурлыканьем, и он едва различает «…люблю… Кас… ты…» Кастиэль стискивает его бедро. — Дин… — умоляет он, не в силах замаскировать вожделение. — Скажи мне, пожалуйста… Дин поворачивает голову, прижимается губами к подбородку Кастиэля, к неровной коже на его щеке там, где Кастиэль почти ничего не чувствует. В горле Кастиэля встает что-то горячее, в глазах начинает щипать. — Дин… — повторяет он. — Я люблю тебя, ясно? — шепчет Дин торопливо, так что слова теснятся друг с другом. Он произносит это в уголок рта Кастиэля, где тот может услышать. Кастиэль поднимает руки к лицу Дина, убирает волосы с его лица, обнимает ладонями его щеки и целует его. — Ясно, — отвечает он.***
Сентябрь 1945 — день встречи
Кастиэль остается на ночь в свободной спальне. Он лежит на спине на слишком мягком матрасе, глядя в отмеченный пятнами влаги и любовно перекрашенный потолок. Кастиэль расправляет ладони на грубом шерстяном одеяле. В крови еще бушует адреналин, в груди — узел тревоги и неопределенности, от которого весь вечер не унималось сердце. Бояться вроде бы было и нечего: рядом была Джессика, просиявшая и заключившая его в объятие, забыв про пятна соуса на запястьях; был Сэм, тепло взволнованно повторяющий, как приятно снова видеть Кастиэля; был Дин. Путешествие сюда было достаточно длинным и утомительным, чтобы Кастиэль мог списать длительные периоды своего молчания на усталость. Он пил пиво, спрашивал Джессику о ее учебе, Сэма — о его юридической карьере и избегал смотреть на Дина дольше, чем по три секунды за раз. Он не знает, как контролировать себя. Со временем, быть может, он научится смотреть на Дина так, чтобы чувства не были написаны у него на лице, но сейчас он не способен на это. Ночь за окном холодная и ясная, серебристый лунный свет падает на половицы и на руки Кастиэля. Он тянется к часам на прикроватной тумбе и щурится на циферблат в тусклом свете луны. Стрелок не видно, как он ни пытается менять угол наклона часов: в конце концов он сдается и кладет их обратно. Должно быть, уже за час ночи — в доме тихо уже какое-то время. Кастиэль смотрит на стену, возле которой стоит кровать, и представляет себе Дина по другую ее сторону: он там, живой, в тепле, в безопасности. Кастиэль касается пальцами крошащейся штукатурки. Он тяжело сглатывает. Отвернувшись от стены, он смотрит в потолок, прислушивается к тишине. В конце концов Кастиэль встает с постели. Он двигается бесшумно: медленно ступая по скрипучим половицам, выходит в коридор, и там останавливается в нерешительности. Он стоит, замерев пальцами в дюймах от дверной ручки, и не осмеливается дышать. Пульс стучит в висках так, что кажется, разбудит весь дом. Кастиэль опускает пальцы на ручку. Не рассчитывает дистанцию, ищет ее на ощупь. Когда он приоткрывает дверь, петли скрипят громче, чем он ожидал, и он замирает. Это ошибка. Это было самонадеянно на грани безумия. В комнате слышен шорох, в темноте едва заметно движение. В падающем через окно лунном свете на узкой кровати различаются очертания человека — отодвигающегося к стене, откидывающего одеяло, чтобы уступить место. Кастиэль заходит. Он забирается в постель к Дину. Кастиэль кладет ладони прямо ему на грудь; их лбы сталкиваются. Дин не выглядит сонным: его глаза широко открыты, он напряжен. Кастиэль чувствует пальцами, как запинается в груди его дыхание. Кастиэль исследует черты Дина на ощупь. Обнимает ладонями его лицо, проводит пальцами по щекам, прослеживает линию подбородка. Трогает кончиками пальцев шрам от шрапнели. Приглаживает назад его волосы, убирает их ему за ухо. Спускается рукой по его шее, по плечу. Дин дышит медленно и неровно. Он не прикасается к Кастиэлю в ответ. Он дрожит под благоговейными ладонями Кастиэля. Сглотнув, Дин опускает подбородок. Его лоб касается виска Кастиэля. В тусклом свете луны, пробивающемся между штор, кожа Дина кажется серебристой. Его рука под одеялом поднимается по направлению к Кастиэлю, но не смыкает дистанцию. Кастиэль проскальзывает под одеяло своей рукой и находит руку Дина — холодную, потерянную на бугристом матрасе. Он переплетает пальцы с Дином, сжимает его руку, потирает его костяшки большим пальцем. Протянув руку Дина остаток пути к себе, Кастиэль прижимает его ладонь к своей талии. Дыхание Дина ощутимо спотыкается, пальцы сжимаются, впиваясь в бок Кастиэля с такой силой, что тот чувствует расцветающие от ногтей синяки. Дин дышит слишком часто. «Я здесь, — хочется сказать Кастиэлю, — я вернулся», — но, когда он открывает рот, слова застревают в горле. Он поднимает другую руку, обнимает ладонью подбородок Дина, касается большим пальцем припухлости его нижней губы — и Дин закрывает глаза. Лунный свет создает ореол вокруг его головы на подушке. Он непередаваемо, невозможно прекрасен. Дин делает движение к Кастиэлю, словно чтобы поцеловать его, но нерешительно замирает, коснувшись носом носа Кастиэля и обдавая его губы теплым дыханием из раскрытых губ. Он поднимает руку к подбородку Кастиэля, прикасается к его шрамам. Пальцы Дина проходятся по неровной коже, по островкам неравномерно растущей щетины, по участкам, где кожа лысая и резиново-гладкая. Он касается уголка рта Кастиэля. Кастиэль убирает руку с его руки на своей талии и поднимает ее к горлу Дина, поглаживает пальцами выступ ключицы. Рука Дина медленно, нерешительно скользит с талии Кастиэля на его бок, на живот, затем на грудь, на предплечье. От этого прикосновения по позвоночнику Кастиэля пробегают мурашки; он подается ближе, дыша одним воздухом с Дином, почти осязая его губы, но не касаясь. Он тянется к Дину всем существом. Дин подается к нему. Они наконец встречаются.