Иллюзия

— Эй, Хината, подойдёшь к нему сегодня? — Сакура пытливо склоняет голову к мнущейся подруге. — Что? — робко молвит та, поджимая к груди руки. — Ну брось, Хината, — девушка заметно меняется в лице, — ты ведь говорила, что сегодня точно готова позвать его на прогулку! Обычную прогулку! — Не знаю, наверное, не в этот раз... Он сегодня занят, разве не видишь? И вновь ученица старшей школы находит достойное оправдание своей необоримой трусливости, указывая в сторону того самого. А тот самый — высокий длинноногий блондин с очаровательной улыбкой и удивительно леденцово-голубыми глазами — в очередной раз окружён кольцом многочисленных друзей и знакомых. Каждый ловит этот светлый взгляд и пытается вырвать добротный кусочек его внимания. Гул смеха и чистый звон одного определённого голоса будоражит естество. Хинате кажется, что этот человек буквально весь сочится каким-то необъяснимым теплом; отнюдь не жарким, не дурящим до потери сознания, а тем самым, какое, бывает, таит в себе парное молоко, каким дышит благодать после ужасной жары и какое живёт в существе лишь родного душой человека. Хочется прижаться и никогда не отпускать в эгоистичном, жадном порыве, струящемся в её руках уже как несколько мнительных лет. Нерешительная дурёха. — Ну и дура ты! — уверенно вторит её мыслям Сакура, с недовольством стреляя в сторону местного красавчика. — Так и будешь на него смотреть жалостливыми глазками до самого выпуска. Его ведь, гляди, и отберут в любой момент. — Ну и пусть. — отвечает Хината с каким-то только ей понятным смирением и постыдно прячет белёсые глаза за густой чёлкой. А в груди, вопреки резкому слову, всё неприятно сворачивается. Колючая, несвойственная ей ревность клокочет где-то глубоко в горле. А возмущённая Харуно всё не унимается, топчется под боком и пыхтит: — Наруто тоже хорош — очередной слепой альфа-дурак, который дальше собственного носа ничего не видит! А ты по нему убиваешься. Знаешь, тебе давно бы уже пора... — Да ладно тебе, Сакура, не стоит об этом волноваться, я разберусь сама. — из мягких уст вырывается глухой смешок. — Пойдём, скоро уже начнётся урок.   Взгляд Сакуры, готовой одним ударом воплотить все её сопливые мечты в реальность, всё ещё горяч и неодобрителен, однако под жалостливым взором подруги она нехотя оставляет всё на её совести. Затем мимолётно смотрит на свои наручные часы и поневоле ойкает, в тот же миг бросаясь с Хьюга в бег — ей ещё нужно успеть по делам! Следующие уроки проходят без интереса и в унылом монохроме, сравнимом с изношенной до дыр робой. Всё это время Сакура неприязненно кривит матовые губки и в жестоко-философском стиле разглагольствует о том, какие же заносчивые альфы сволочи: на предыдущей неделе очередной бойфренд бросил её, наглым образом изменив с намалёванной в три штукатурных слоя девчонкой из параллели. Хотя, несмотря на это, всё с первого взгляда складывалось как нельзя лучше: цветы, сладкие речи и назревающие бутоны обещаний... Как бы уверенна и смела Харуно ни была при других, внутри неё сидит такая же глупая, чересчур наивная в любовных делах девочка, отчаянно желающая внимания и заботы, как и все другие «неженки», которых она так любит осуждать за их спинами. Произошедшее, как считает Хината, сыграло не последнюю роль в и без того тяжёлом поведении подруги, именно поэтому та столь рьяно с недавних пор норовит ей «помочь». Но эта помощь для неё скорее медвежья услуга, поскольку упорствовать с бычьим нравом явно ей не по душе. Куда привычнее смотреть на белокурую макушку издалека, в стороне разглядывать те невероятной голубизны глаза и мягкое, сверкающее вечной улыбкой лицо, от которого предательски дрогнет сердце, не привлекая к себе ненужного внимания и не выдавая никому своей главной слабости. С омежьим нутром, излишне ранимым и уязвимым, жить в мире, требующем совсем иных качеств, для неё не просто тяжело — невыносимо. Однако Хината, со скрежетом сжимая зубы, из раза в раз упорно встаёт с колен с надеждой, что когда-нибудь всё обязательно изменится, что когда-нибудь она обязательно обретёт свой личный идеал и достигнет всех самых непостижимых желаний сама, без чьей-либо посторонней помощи. Выросшая в семейном кругу, в крайнем достатке и вынужденном отстранении, она только учится самостоятельности. И глядя в широкую спину своей личной цели, безоглядно верит, что совсем скоро коснётся её, в один момент обхватит всю и более не отпустит — ни за что и никогда. Уроки заканчиваются в привычное время. Поднимается жужжащий гул, народ потоком вытекает в коридор. Подруги только начинают не спеша собирать вещи, собираясь по пути зайти в буфет, когда в полупустой кабинет внезапно забегает резвая блондинистая одноклассница: — Быстрее на задний двор, там Узумаки дерётся! В тот же миг линейка выпадает из тонких рук Хьюга и звонко дребезжит, ударившись о плиточный пол. Он ведь отпросился на уроке в туалет, но так и не вернулся. Галоп в ушах и трубящее биение разошедшегося сердца — бьют по натянутым струнам сознания, слепят и оглушают. Не оглядываясь, Хината несётся вперёд со всех ног, молясь лишь об одном: «Пусть с ним всё будет хорошо!» Длинные локоны хлещут по щекам, ветер размашисто сминает блузку и задирает края длинной юбки. В секунды страшной неизвестности, сгущаемой доносящимися со двора криками, ей кажется, что она вот-вот собьётся с дороги, подвернёт ногу и упадёт, размазавшись по асфальту неповоротливым куском мяса. А нежная кожа сползёт с колен, локтей, икр, и оберегаемое фарфоровое личико в один миг окажется разбито в дребезги. Кто она без этого?.. Игрушечная машинка с отломавшимся колёсиком — уже не машинка, а бесполезный обломок пластика. И место ему на помойке, потому что Хинате с детства известно одно правило: легче купить новое, нежели тратить личное время на чужую работу. Заменить можно всё и всегда. Однако сейчас ничто не в состоянии остановить её. Впервые так быстро и отчаянно она срывается на бег. Пространство мажется, колотится глубинным тремором и кричит густо, кричит рьяно, плюясь в лицо иллюзорным крошевом. Она сходит с ума и теряет рассудок, пока наконец-то не добегает до места. И на душе её становится легче, когда в глаза бросается прислонённый к стене противник Наруто. Их местный ботан и вечный отличник — худощавый, высокий, с очень бледным продолговатым лицом, что сейчас с лихвой окрашено кровью, и тёмными глазами без видимых зрачков. Прижатый без возможности вырваться, притянутый за грудки сильной рукой, он неотрывно смотрит в глаза запыхавшегося блондина. Их грудные клетки тяжело вбирают воздух и рвано опадают, а одежда обоих сполна окроплена свежими багровыми пятнами. — Сука... — вкрадчиво звучит в фоновом шуме охрипший голос Узумаки. Он буравит ботана острым взглядом — злым, совсем не своим — и в ожесточении мнёт искусанные губы. А Учиха Саске, этот всеми признанный тихоня из параллели, утробно смеётся и искажается в снисходительной ухмылке. Руки Наруто трясутся, сам он с хрипом сгибается и жадно хватает ртом воздух. Пыль борзо плюётся из-под подошвы грязных кед, клубясь вокруг них на уровне пояса. «На грани», — с ужасом понимает Хьюга и, превозмогая страх, кидается к ним через наплывшую толпу наблюдателей. — Наруто, — тихий голос режет рассудок разбитым стеклом, — пожалуйста, не нужно этого, хватит! Она едва ли не виснет на его правом плече, пытаясь отстранить от Саске. Но не выходит. Не даётся. Мышцы словно железные прутья, никак не сломить. И те сила и жар, что пульсируют в его руке, сшибают с ног волной чего-то огненного, испепеляющего, противостоять которому она заведомо не в силах. А запах острого отчаяния, такого странного и неожиданного среди всей этой мощной энергии, для неё подобен громовому раскату, заставляющему всё подкожное существо безбожно трястись и жаться в глубинке нутра маленьким слепым крольчонком. Наруто вздрагивает и оборачивается к ней с тенью недоумения, но сказать ничего так и не успевает — Учиха опережает его: — Тебе здесь не место, проваливай, —  злостно шипит тот, словно хищная кошка выдавливая на переносице угрожающие складки и, кажется, готовясь с секунды на секунду оскалиться. Тотчас же она оказывается скована сочащимся желчью взглядом доселе не знакомого ей человека. Отнюдь не того, какого она привыкла видеть в вечно сутулящемся, невзрачном и забитом парне с очками-лупами на пол-лица. И Хьюга не помнит, как опрометью отлетает назад. Тело движется само. Ощущение близкой угрозы ошпаривает кипятком. А кожа под этим раскалённым взором незамедлительно бугрится страшными волдырями; и вся она, не имея сил сбежать от его прицела, пухнет и взрывается по частям, точно миллионы маленьких мыльных пузырей. Пытается уйти назад, но шаг никак не даётся. Скована, объята животным страхом. Отчего-то ясно чует, стоит ей двинуться ещё хоть на метр, и на неё непременно накинутся, загрызут. Шея оплетена незримым ремнём. Нечем дышать. Огромный непроходимый ком сидит в горле, и страх неумолимо давит на крылья рёбер. На голове — тугой металлический ободок, который с каждым разом сужается, пережимает сосуды и вдавливается всё глубже в череп. Дурно до судорог. С резким криком подоспевших учителей она беспомощно падает на колени, зажимая ладонью рот. Тошнит. Зрачки трясутся, люди вокруг неё плывут, а впереди всё ещё тлеет этот пугающий, ни с чем не сравнимый взгляд, который вселяет в неё ужас. Нечеловеческий ужас. «Кто ты, чёрт возьми?»