Легенда о Волке и лекаре

Неуверенно оперевшись на локти, Мори поднялся и чуть подался вперёд. Голова все ещё шла кругом после разговора с Коë. Он даже усомнился: не почудилось ли ему? Точно ли перед ним та нечисть, о которой говорила Коë? Он не мог разглядеть. Луна оставила только очертания человека. — Заберёте, ведь так? — вновь неуверенно интересуется Мори, уже и сам не разбирая, чего хочет добиться этим вопросом. — Нет. — Отвечает спокойно юноша. Холодные, мёртвые пальцы касаются алеющих щёк. Страха, как ни странно, нет, зато интерес пожирает молодого лекаря изнутри. Взгляд скользит по зелёным тканям кимоно. Кимоно, которое принадлежит покойному. Мори наконец разглядел запáх в темноте. Теперь юноша уже не сомневался. Волк, которого страшилась деревня, сидит перед ним, постукивая своими изящными пальцами по футону и хитро, нахально посматривает на него. Нахально, но с таким явным обожанием в глазах, сияющих в свете полной Луны, пробивающемся внутрь дома главы деревни. Из-за чего-то Мори был уверен, что именно с обожанием. Даже если не видел. — Зачем пришли тогда? — В конец осмелев, спросил Мори. Он старался казаться как можно более самодостаточным. Силой его природа обделила, так почему же он не может, в таком случае, хоть казаться таковым? — Вы впустили меня, — довольно отозвался ëкай, — вот только испугались. А я бы не хотел пугать. — Не очень похоже, — брезгливо поморщился Мори, после чего стыдливо заметил, что юноша так и продолжал нежно гладить его щеки. Прикосновения, пусть и были холодными, отчего-то нравились ему. Ëкай прекрасно видел это и активно пользовался. — К кому Вы вообще относитесь? — Не выдержал Мори. — Оками. Мори удивлённо вскинул брови. Оками считались духами земли и очень приятными существами, если можно их так охарактеризовать. Они всегда заботились об урожае, защищали реки и горы, спасали людей от природных катастроф. Однако, кое-что не сходилось: оками не могли принимать вид человека. Однажды, ещё совсем маленькому Мори, старый знакомый Нацуме рассказал историю, которая сильно напугала впечатлительного ребёнка. Тогда ещё неокрепший мозг закрыл доступ к причинам того, почему вообще начался рассказ. Мори запомнил только красочное описание того, как белоснежный волк пробрался в дом под покровом ночи и растерзал мужчину, выпустив тому все органы, а потом приняв его облик. Нацуме, услышав, какие истории заводит старый приятель, забрал Мори и наедине их больше не оставлял, за что Огай был благодарен и сейчас. За исключением той истории, Мори не слышал, чтобы оками принимали вид людей. — Легенды врут. Рассказы лживы. Людям свойственно приукрашивать и лгать, но преуменьшать правду. — Спокойно пояснил оками немой вопрос Мори. — А Вы преуменьшаете или приукрашиваете? — Не удержался Огай. — Говорю поводу. Она прекрасна. — Тихо ответил оками. — Сегодня четырнадцатое. — Пятнадцатое. Уже пятнадцатое. — Опять пропадёте на год? — С какой-то непонятной самому себе тоской спросил Мори. Юноша покачал головой. Медленно, без единой доли сомнения. — Меня пригласили. Я теперь не уйду. Мори усмехнулся. Или улыбнулся. Вновь не понял собственных ощущений. Ему нравилось это? Определённо. Было в этом что-то из ряда вон. Что-то запретное. Как любовные утехи влюблённых. — А как Ваше имя? — Не удержался Огай. Оками издал какой-то неразборчивый звук. Он молчал. Мори задал неудобный вопрос. Нечисть, да даже простые духи не любили говорить свои имена. Это не было чем-то запретным, нет. Просто, если они оставались на земле и имели плоть, пусть бескровную, на то была причина. Зачастую, не самая хорошая. Имя служило напоминанием. И всё же он ответил: — Фукудзава Юкичи. В один момент норен на входе зашевелился от внезапного ветра. Шторы из бамбука поддались этому же порыву. В руках оками появился голубой огонёк. Он обернулся. Его слегка грубые черты лица осветило пламенем. В зелёных глазах сиял отблеск. Мори сразу обратил внимание на волосы Фукудзавы. Они отливали серебром, касались ключиц. Отчего-то Мори был уверен в том, что они были очень мягкими. Будто касался их когда-то. Зелёное кимоно было ослаблено в области груди и слегка оголяло её. Мори уж очень нравилась открывшаяся картина. Фукудзава, вне всяких сомнений, показался ему очаровательным. Однако, гордость не позволит сказать такое вслух. Наконец Фукудзава поднялся. — Я ещё вернусь, — с теплотой в голосе сказал он и растворился. Мори остался один. Звенящая тишина ударила в уши, а потом раздалось гоготание лягушек, живущих у пруда. — Я буду ждать, — неожиданно для самого себя ответил Огай в пустоту.

***

Мори уставился в потолок. Сентябрь активно отвоевывал свои права у августа. Температура ночью едва-ли поднималась выше двадцати градусов. В это время года такое было вполне нормально для Хонсю. Огай, впрочем, не замечал ничего. Какая-то служанка из поместья крутилась подле него, в очередной раз поправляя чёрные волосы, собранные в пучок. В отличии от девушек, омегам позволялось на свадебной церемонии завязывать их, а не скрывать объемным париком. Однако, пучки следовало закалывать кандзаси, для соблюдения каких-то обрядов и традиций, как утверждал Нацуме. Будто Мори слушал его. Он никогда не понимал традиции в любых их проявлениях. И не просто не понимал, а ненавидел с самого мальства. Тело Мори сковало кимоно из тяжёлой белой материи. Огаю казалось, что его вот-вот удушит пояс свадебного наряда, который для юноши стал траурным. Тошно, мерзко. Он мог только принять свою участь, заключающуюся в том, чтобы лечь под тем, кого выбрал для него Нацуме. Юноша даже не видел его. Большинство омег разделяло его судьбу. Лицо своего суженного знали единицы. Ещё меньшее количество имело возможность поговорить с женихом до свадьбы. Пятнадцатое сентября. Ровно месяц назад он видел Фукудзаву в последний раз. Мори так и не нашёл никого. Уговор с Сасеки был не выполнен. Вернее, выполнен, но не так, как бы того хотелось Мори. Он не нашёл альфу. Да и искать было особо негде. В деревне все альфы заняты. Но Мори никто и не нравился. Мысли занял оборотень. Из памяти все не уплывали эти блестящие зелёные глаза. Огай хотел, чтобы его забрали. Забрал Фукудзава. Однако, как представить его перед Нацуме, чтобы тот принял желание Мори? Да и согласен ли сам Фукудзава? Если оками забрался к нему в спальню и оставил своим запахом отметины, это ещё не значит, что он хочет взять его замуж. Кто вообще захочет? К тому же, запах ощущали только такие же духи, как и сам Фукудзава. Нацуме всегда говорил, что омеги ничего не стоят. Эта мысль основательно была вбита в голову ещё маленького Мори. Во время каких-либо фестивалей, когда в поместье приезжали гости из числа приближённых главы, взрослые зачастую обсуждали нерадивых сыновей, старающихся абстрагироваться от своего пола и мнимого предназначения, хоть таковых и было немного. «Если хочешь стать полезным омегой, все, что от тебя требуется — выйти замуж и родить», — чаще всего слышал Мори на таких сборищах. С подобными высказываниями Нацуме охотно соглашался. Собственное мнение? Нет, такого не было. Хороший ребёнок слушает родителя. Мори хотел быть хорошим ребёнком. Хотел, пока был маленьким. Потом уже начал осознавать, что ему такие идеалы чужды. В тот день, пять лет назад, Огаю казалось, что он нарушил какой-то строгий запрет. Что он, невинный ребёнок, согрешил и опорочил такого важного человека. Мори отчётливо помнил, как ранним утром поднялся на второй этаж, к комнате опекуна. Трясущимися руками неуверенно постучал, прося разрешения войти. По щекам стекали слезы, оставляя влажные полосы. Ноги не слушались. Он то и дело спотыкался, запинаясь о собственные конечности. Сбил все пальцы, несколько раз больно упав на лестнице. Юноша не понимал, что с ним происходит. Тело заполнил жар. Грешным делом Мори подумал, что это разбушевалась простуда, которую он подцепил двумя днями ранее. Это было вполне разумное объяснение. Он действительно пару дней лежал с, пусть невысокой, но, все же, температурой, которой ничего не мешало подняться. О течке мальчишка не думал. Он не знал о её существовании в принципе. Откуда знать? Из взрослых только Нацуме, который на три-четыре дня запирается в комнате, а потом выходит, как будто так и надо. Зачем, для чего? Он стеснялся спросить. Прислуга? Да они все вели такую тихую жизнь, что Мори иногда казалось, будто в поместье нет никого. В отличие от большинства помещиков, Нацуме предпочёл обучить своего подопечного лично и лично следить за его успехами, будучи образованным человеком. Так что пообщаться с учителями о таком, запретном, он тоже не мог. Учителей попросту не было в его жизни. Когда двери предательски распахнулись и Мори посмотрел на опекуна, тот заметно нахмурился, подхватил ребёнка под руку и, ругаясь на чем свет стоит, быстро потащил обратно на первый этаж, а, когда они оказались в комнате Мори, просто толкнул мальчишку на футон. Он больно ударился копчиком, заплакал громче, с обидой, но сказать что-то не посмел. Внизу стало липко и мокро. Нацуме не извинялся. В его взгляде отражалось только пожирающее разочарование. Мори замер, хотя маленькое детское сердце билось в агонии. Всё живое, казалось, последовало его примеру. Только оно, сердце, бешено стучало по рёбрам, отдаваясь этим сумасшедшим стуком в виски. Мори вообще никогда не отличался полнотой и здоровым телосложением. В один миг щека заболела. Шлепок до слуха дошёл чуть позже. Нацуме…ударил его? Обида захлестнула мальчишку. За что? Почему? Он не сделал ничего плохого. Наказывают только плохих детей. А Мори? Он ведь хороший. Он из кожи вон лезет, чтобы быть хорошим. — Не смей выходить из комнаты, — прошипел глава, смотря на Мори, который сжался как птенчик, — или я тебя убью. Огай ощутил, как его колотит. Нацуме, очевидно, моментально осознал свою ошибку. В чем виноват Мори? Мужчина опустился на колени, сел возле него, обнял, начал укачивать. Даже, что было для Мори необычно, извинился. Сасеки всегда казался ему сдержанным и уверенным. К тому же, до того дня он никогда не бил подопечного. — Покажешь? — шёпотом, с каким-то непонятным сожалением спросил Нацуме. Мори смотрел на него диковатым взглядом. В глазах читался явный вопрос: «Покажешь что?», — на который мужчина не ответил, мягко касаясь лодыжек Мори и разводя его ноги. Огай смотрел ему прямо в глаза. Испуганный, загнанный в угол. Он при всем желании не смог бы отказать Нацуме. Сказать, что ему неприятно, не поворачивался язык. Хорошие дети не перечат взрослым. Сасеки оставил его одного пару часов спустя. Таким униженным и раздавленным пятнадцатилетний мальчик не ощущал себя никогда. Нет, опекун не насиловал его. Больше не бил, не ругался. Однако, впечатление от того, что его раздели было отвратительным. Ради чего? Ради того, чтобы посмотреть, течёт он или нет. Мори замотал головой, очнувшись. Он сидел в свадебном паланкине. К собственному счастью, не помнил, как в нём оказался. Очередной ритуал, в котором жених выкупал невесту. Красная ткань, которая укрывала каркас и скрывала его от внешнего мира была расписана яркими цветами. Бутоны распускались, привлекая внимание изящных бабочек с позолотой. Края ткани были расшиты узорами клевера. Всë кричало о том, что молодых ждёт только удача, а все слепо этому верили. Деревня оторвана от мира. Сокрыта от чужих глаз. Жениха Нацуме выбрал из соседнего селения. Наверняка из знатного рода. Если не из знатного, то, как минимум, далеко не из бедного. Глава просто не мог отдать дорогого подопечного в руки кого-то низкого. Мори надеялся на это. Нацуме всегда вкладывал в ребёнка всю душу. Во время этого ритуала паланкин с невестой выносился на главную улицу. После начинались традиционные танцы, которые могли длиться несколько часов кряду. Все это время невесте или жениху-омеге полагалось тихо сидеть в паланкине, пока родители «торговались» с женихом. Когда все обряды были выполнены, молодожены уединялись в доме жениха, где второй супруг должен был отдать ему «честь» и, если все пройдёт благополучно, забеременеть, подтверждая тем самым брак и показывая, что отдаёт главенство в доме. Перспектива была совсем непривлекательна для Мори. Его несли на место обряда, томно покачиваясь, человек восемь. Вдруг все завыло. Ветер начал трепать людей, как кукол. Мори похолодел, дыхание участилось. Со всех сторон послышались завывания, крики и визги. — Не твой он, не твой. — Брось, брось! — Не тебе, не тебе… Что-то прилетело в паланкин. Он отлетел вниз, люди бросились в разные стороны. Крики толпы заполонили улицы. Вот тебе и священный ритуал на удачу. Мори взвизгнул, закрыл лицо руками. По щеке полоснуло чем-то, проступила кровь. Юноша завалился на бок. Боль, жгучая, сильная, ударила в бок. Лёгкие будто отказали. Мори потерял сознание. Очнулся уже вечером. Голова болела. Мир шатался. В нос ударил запах гнили. Разлепив налитые свинцом веки, Мори попытался осмотреться. — Тише-тише. — послышался голос. Приятный, знакомый. Мори упёрся на локти, приподнялся, прохрипев. Его тут же подхватили чьи-то руки. Он уткнулся носом в грудь, зарылся им в чужое кимоно. Его запах, похожий на траву с покоса, смешался с запахом разложения. Потянуло блевать. Будто ощутив это, Фукудзава прижался губами к его губам, вызвав у Мори ступор. Огаю показалось, что что-то просочилось в его горло. Тёплое, как ни странно. Он послушно проглотит из его рта все, даже улитку или паука, лишь бы его не отпустили. Лишь бы не оказаться в руках жениха, выбранного опекуном. Это виделось чем-то сродни самоубийства. Словно глава деревни решил убрать нерадивого подопечного-омегу этой скоротечной женитьбой. А с Фукудзавой было тепло, даже с осознанием того, что он мертвец. Сейчас, будучи прижатым к нему, Мори почудилось, будто сердце в груди Юкичи бьётся. Но ведь это было невозможно. Он нечисть. А нечисть не бывает живой. Все они одержимы чем-то. Местью, жаждой крови. Но от него кровью не пахло. Огай ощутил, как его тянут куда-то в сторону и послушно пошёл. Его влекло. Он стал ведомым этим существом. Именно существом. Человеком назвать его было нельзя, нечистью не хотелось. Сколько ему лет? Почему он так уверенно ведёт его? Что их связывает? Это неважно. Важно то, что сейчас оками ведёт его за собой, а он послушно идёт, не думая, за ним. Мягкий толчок заставляет лечь. Мори послушно ложится. Теперь запах был уже намного лучше. Своеобразная подстилка, на которой он теперь лежал, пахла соломой. Будто он оказался на сеновале, где по детству прятался от опекуна, когда тот был не в духе. — Не волнуйся, — горячо прошептали на ухо. Дальше Мори уже не разбирал. Он спокойно уснул. Словно каждый день с ним происходит то, что происходило сейчас. Он ощущал какие-то прикосновения. Мягкие, дурманящие тело и разум, но они ему нравились. Фукудзава довольно наблюдал за мирно спящим Мори и действительно наслаждался. Столько лет прошло, а он все такой же красивый. Мягкие черты лица, ровный носик. Даже рот приоткрывает так же, как помнил Юкичи. Он постоянно следил за ним. Все двадцать лет. Все делал, лишь бы уберечь его. А теперь подобрался достаточно близко, чтобы не отпускать. Не снова. Он вздрагивал всякий раз, когда Мори издавал что-то кроме сопения или ворочался, боясь нарушить его спокойствие. Он помнил каждый его сон как хрупкую субстанцию, которую легко сломать. В пещере было намного холоднее, чем на улице. Солнце сюда не пробивалось. Каменные глыбы излучали только холод. Фукудзава, не удержавшись, прикоснулся к его волосам. После, совсем осмелев, обратился серебряным волком. Длинный, густой мех блестел и переливался. В нём виднелись зелёные вкрапления. На морде животного был узор в виде листьев. Фукудзава лёг рядом с ним, согревая худого и явно замерзающего в этом месте Мори. Тот резко начал постанывать, всхлипывать. Его мучили кошмары. Розовый язык оками прошёлся по его щекам, после чего Огай успокоился. Фукудзава, казалось, улыбнулся. Кто еë разберёт, эту нечисть. Проспал Огай долго. Неприлично долго. Очнулся, буквально выпутываясь из сна. Руки сразу ощутили мех волка. Фукудзава тоже проснулся. Может, не спал даже. Сразу сменил облик на человеческий. — Хорошо спали? — Вполне, — Мори начал поправлять кимоно, изрядно измявшееся за ночь. Оно больше не было белым. На нём теперь красовалось множество пятен. Солома была везде: на одежде, волосах. Кандзаси лежала в стороне, заботливо убранная Фукудзавой. Мори потирал глаза, убирал солому, зевал. Отчего-то уж очень довольный. Юкичи сел сзади, принялся убирать волосы Огая, медленно распутывая каждую прядку. Мори не следил, не думал. Привык безоговорочно доверять тому, кто ухаживал за ним. Фукудзава сейчас походил на няньку, которые незаметными тенями присутствовали рядом с Мори, помогая одеваться. Кто бы мог подумать, что подопечный главы деревни не умеет даже юкату завязывать самостоятельно, что уж говорить про кимоно. Юкичи медленно снимал с него слои одежды и, оставив лишь один, остановился, прикоснулся к щеке. Мори зажмурился. Он, как это часто происходило, ещё спал, хоть и делал это сидя. Минут через десять юноша просто упал на Фукудзаву, заставив того издать смешок. — Пора вставать. Ваш дорогой отец уж весь извелся, — прошептал ему на ухо оками. Мори промычал что-то нечленораздельное и приоткрыл правый глаз, с осуждением в нëм смотря на Фукудзаву. В дом, который уже и домом назвать было сложно, возвращаться не хотелось. Однако, как можно сопротивляться ему? В отличии от других альф, этот вызывал у Мори такой трепет, что он готов был прямо тут, в этой пещере, отдаться ему. Огаю даже показалось, что течка пришла раньше на несколько дней. — Надо, дорогой, — уж очень ласково попросил Фукудзава. — Не хочу. Он отправит меня к этому… Жоняху. — Показательно исковеркал слово Мори, чтобы оками сразу понял отношение к этому неизвестному человеку. — Можно тут остаться? Фукудзава покачал головой. Боялся надолго оставаться рядом с ним. — Тебе нужно вернуться. — Строго отчеканил Юкичи, обнимая его. Мори вздохнул. Перед глазами вновь все поплыло. Он прижался к оками.