веди меня чрез лимб, мой преданный секстант
средь ржавых остовов держи стрелу ровней
фрегаты, клипера, сокровище и сталь
лежат на дне морском, лежат на звездном дне
♫ Мельница — Список кораблей
Первые пробы воды, как обычно, не показали ничего особенного, как всегда в начале исследований. Обычная морская вода, ничего сверхъестественного, но Ханджи изучала ее с таким энтузиазмом, словно эту воду доставили ей с Марса. Она все так изучала. Даже на людей она смотрела не просто так, а с живым интересом исследователя, и с каждым разом Леви убеждался, что перед ним тот самый человек, который способен менять историю, переворачивая мир с ног на голову. Такие люди на протяжении веков вертели планету, открывали самые разные возможности, изобретали; они были тем самым вечным двигателем, а ими самими двигала жажда к познанию всего. Буквально — всего. Пребывая на дне, Левиафан впал в состояние анабиоза, почти в состояние смерти, и тем больше его тянуло к Ханджи — потому что она пылала жизнью, и ее безумная хлещущая через край энергетика передавалась окружающим. Он легко мог представить ее во главе войска, ведущей за собой солдат, пусть даже в последний бой — за такими, как она, обычно шли даже в огонь. Он бы сравнил ее с Афиной, если бы не был знаком с последней лично и не знал, что при всех своих достоинствах богиня мудрости была настоящей занудой, Ханджи же, несмотря на ее изобилие знаний, занудой не была. Наоборот. Левиафан пробыл с ней на одном корабле всего два дня, но уже пару раз ощущал усталость. Она была… слишком. Просто — слишком. Во всем — слишком. Она заполняла собой все пространство. Открытое море вокруг успокаивало, напоминало о временах его юности, когда вокруг не было ничего, кроме воды первобытного океана. Левиафан облокотился о перила, любуясь волнами и алеющим на горизонте закатом. — Ты родился в Иерусалиме? От неожиданности Леви еле заметно вздрогнул — иногда Ханджи была не шумной, а наоборот, очень тихой. — Да, — сказал он. Выбирая себе место рождения, Левиафан избрал этот библейский город, хотя с Библией совершенно не был связан. Ханджи облокотилась на перила рядом с ним. — Эх, священный город… — протянула она. — Я родилась в Явне. Леви снова чуть не дернулся — ну конечно, как же он не догадался сразу, что эта женщина принадлежит к Избранному народу? — Приятно встретить соотечественницу, — тихо сказал он. — Ага, — Ханджи широко улыбнулась. — И мне приятно. Это так здорово! קענט איר יידיש? — אני אפילו יודע עברית, — ответил улыбкой Леви. Ханджи охнула. — Ух ты, потрясающе! — И не только иврит, — продолжил он. — Я знаю хурритский, палайский, аккадский, эламский, хеттский, санскрит… С каждым словом глаза Ханджи пылали все ярче, и Левиафан с трудом сдержался от того, чтобы не перечислить ей все древние вымершие языки, которые были ему известны. — Невероятно! — она хлопнула в ладоши. — Как тебе повезло! — Повезло? — удивился Леви. Он думал, она восхищается им и его знаниями, но… — Конечно! Если ты выучил эти языки, то у тебя был открытый доступ к таким старинным письменам… я бы что угодно отдала за возможность получить их! Она им не восхищалась, она ему завидовала. Левиафан спрятал усмешку. — Что угодно? — Да, — без тени сомнения заявила Ханджи. — Буквально. Но пока я сосредоточена на другом, — она побарабанила пальцами по перилам. — Я намерена исследовать здешние глубины так пристально, насколько получится. Пока что просто пробы воды… но я хочу опуститься глубже. Глубже, чем опускались ранее. — Еще глубже? — Леви посмотрел на нее с уважением. Ханджи поправила очки. — Именно. В самые глубины. Я уверена, там должно что-то быть! Или кто-то… — Кто-то? — Неизвестные науке виды. Ты же наверняка слышал легенды про Левиафана? Левиафан усмехнулся краем рта. Он слышал, конечно. Когда вынырнул на поверхность и разобрался, как работать с Интернетом, то первое, что сделал — нашел через поиск все, что мог найти о себе же самом. Было забавно узнать, что люди начали считать его демоном. — Это что-то библейское? — прикинулся он непонимающим. — Нет, это хтоническое чудовище. Огромный морской змей. О нем так много писали и говорили… где ему прятаться, как не в самой глубине Марианской впадины? Действительно, подумал Леви, где же еще? Сама того не понимая, эта невероятная женщина сумела высчитать его местонахождение. — А если ты найдешь Левиафана? — спросил он. — Не думаешь, что тогда будет? Что, если ты пробудишь древнее зло? Ужас из глубин? Что, если он будет угрожать всему миру? Или хотя бы близлежащим островам? Что тебе даст его обнаружение? Ханджи моргнула. Леви показалось, что она впервые об этом задумалась. — Не знаю, — наконец призналась она. — Я не психоаналитик. Я не разбираюсь в причинах своего или чужого поведения — в истинных, скрытых, подсознательных, бла-бла-бла. Но если Левиафан окажется реален и опасен, я точно найду средство его убить. Я спроектировала подходящее оружие… правда, чтобы создать его, нужно будет время. Я его даже не запатентовала. — Не запатентовала? Почему? — И так на земле много оружия, — невесело улыбнулась Ханджи. — Я не хотела бы изобретать еще что-то, что убивает, но не имела права совсем не подумать о вероятных последствиях, потому что если я хочу доказать существование чего-либо — прежде всего я верю в это сама. Какой смысл доказывать реальность своих иллюзий? — И ты на самом деле веришь в Левиафана? — Не только. Я верю во всех чудовищ, сюжеты о которых повторяются в легендах практически всех народов. Огромный змей — частый персонаж мифов; чаще он отождествляет собой зло, иногда он — божество… но он есть! В Европе, в Азии, в Америке… дракон, змей, василиск… Неужели все-все люди выдумывали одинаково, не сговариваясь? Если им нужна была персонификация зла в виде некой огромной твари, почему этой тварью обычно оказывалась рептилия? Почему не хищный зверь? Не птица? Не насекомое? А великаны? Сколько есть легенд о великанах! Великаны действительно были, чуть не вырвалось у Леви, но он вовремя прикусил язык. Он-то помнил, что они были, но никто бы ему не поверил. Но и драконы были, и змеи, и многие другие, которые, как Левиафан, сейчас прятались, либо ушли в небытие и исчезли совсем. — Да, — сказал Леви. — Я думаю, ты права. — Мисс Зоэ, — окликнул ее мужской голос. Его шаги Левиафан услышал, но не обращал на них внимания, думая, что он просто идет по своим делам, и сейчас немного недовольно перевел взгляд на Моблита Бернера, ассистента Ханджи и ее любовника. Почему она его выбрала, оставалось загадкой, как все в этой женщине, ибо в Бернере не было ничего, что, по мнению Леви, могло привлечь такую, как она — ни мускулатуры Геракла, ни изящества Аполлона. Он был обычным. Самым обычным человеком, который больше подходил бы на роль не мужчины Ханджи, а слуги. Чем-то вроде того он и был, но теперь это называли гордым именем «ассистент». — Мисс Зоэ, вам нужно поужинать. Леви сдержал смешок — поужинать? Серьезно? Как такое можно говорить взрослому человеку? Но Ханджи не обиделась, наоборот, ее выражение лица стало виноватым. — Я потом поем, пока не хочу, — пробормотала она. Моблит не стал спорить — молча покачал головой, взял Ханджи за руку и потянул за собой. Точнее, повел, как ребенка, и она послушно пошла — та самая Ханджи, которая собиралась переворачивать пласты истории и морского дна, чтобы найти под ними следы древних чудовищ. Леви с недоумением проводил этих двоих долгим взглядом.***
На ужин был томатный суп-пюре и говяжий стейк с картофелем. Увидев на столе это великолепие, Ханджи мгновенно передумала насчет того, что не хочет есть. Обычно на научно-исследовательском судне должна была присутствовать команда поваров, но они отказались от этого — пятерых человек не обязательно должны были обслуживать повара. Готовить они все умели сами, чем и занимались по очереди. — Восхитительно, — протянула Ханджи, попробовав суп. — Нифа превзошла саму себя, — сегодня за готовку отвечала Нифа. Моблит довольно улыбнулся. — Не спорю, Нифа превосходит саму себя с каждым разом, но это готовил я. — Ты? Не твоя же очередь, — удивилась Ханджи. — Не для всех, — уточнил Моблит. Ханджи зарделась, наконец понимая. — Специально для меня? Моблит кивнул. Покраснев не хуже супа в тарелке, Ханджи принялась за еду уже без возражений. Это желание Моблита накормить ее было тем, что с самого начала в нем ее подкупило. С первого дня их знакомства в университете он помогал ей в мелочах — давал свои ручки, когда она забывала письменные принадлежности, отдавал свой зонтик, если она, опять-таки, забывала собственный, искал потерянные ею вещи, а когда понял, что вечно погруженная в какую-то работу Ханджи может забывать про еду и сон, начал угощать ее бутербродами. Сначала угощать, потом чуть ли не кормить силком. Потом стал следить, высыпается ли она. И так постепенно вошел в ее жизнь, что она и не заметила — или заметила бы, если бы была более внимательна к окружающим. Ханджи бы и не обратила внимания на Моблита, если бы он был обычным парнем, таким, каким по гендерным стереотипам парню полагалось быть, но он нарушал многие правила. Например, он любил и умел готовить, и не видел в этом ничего особенного — не считал, что выполняет женскую работу или совершает подвиг. Просто делал то, что ему нравится. Глядя, как она ест, Моблит изо всех сил сдерживался, чтобы не спросить, о чем она говорила с Аккерманом — потому что в вопросе прозвучала бы столь очевидная ревность, что даже обычно не разбирающаяся в намеках Ханджи это бы уловила. Ревновать было глупо, убеждал он себя. Во-первых, разговаривать каждый имеет право с кем ему хочется, во-вторых, они с Ханджи официально не в отношениях и предъявлять ей что-либо он как раз права не имеет, в-третьих, с чего он взял, что она заинтересована Леви, как мужчиной? Эти переживания были похожи на переживания девушки. Моблит потер переносицу: он никогда не считал себя не мужественным, но все-таки стало стыдно. Молчать было неловко, но что сказать, он не знал. Ханджи заговорила сама, закончив с супом и переходя к стейку: — Представляешь, Леви знает хурритский! Бровь Моблита взлетела вверх — такая информация заинтересовала даже его. — И еще много древних языков, — продолжила Ханджи. — Круто, да? — Круто, но… — задумался Моблит. — Откуда он их знает? Разве он археолог? Он океанолог. — Ой, я тебя умоляю, — засмеялась Ханджи. — Я не океанолог, но исследую океан. И ты, и все наши. Ученый не должен останавливаться на одной специализации, если он действительно хочет познать мир. — Допустим, — Моблит нехотя согласился. — И все же специализация Аккермана, насколько я знаю по его досье, именно океанология. — Он мог присутствовать на раскопках. Все прочие возражения прозвучали бы мальчишеской ревностью. Моблит поджал губы. Леви Аккерман не понравился ему с первой их встречи — что-то в нем было… странное. Или же дело было в том, что Леви не сводил с Ханджи глаз, и теперь она тоже им заинтересовалась. — …батискаф, на котором погружусь я одна… — А? — Моблит вздрогнул. Задумавшись, он перестал слушать Ханджи — иногда она так много болтала, что его уставший мозг невольно воспринимал ее речь, как белый шум, слыша лишь что-то важное. — Ты же не думал, что мы будем только запускать ДПЛА? — хохотнула Ханджи. — Я разработала батискаф, который погрузится на глубину даже бóльшую, чем «Deepsea Challenger» Кэмерона. — Батискаф? — нахмурился Моблит. — Ты разработала? Ты мне ничего не говорила. — Я никому не говорила, — она пожала плечами. — Ты же знаешь, это как суеверие. Расскажу, и не получится. Мне очень помогли механики из Германии, по сути, это они все сделали по моим чертежам. Эрвин Смит доставит батискаф к берегу, когда мы закончим исследования, и, соответственно, подготовку. — Эрвин Смит… Это имя гремело в мире науки так же громко, как и имя Ханджи, и Моблит ничуть не удивился, что они сотрудничают, но невольно задумался, не было ли между ними чего-то большего. — Угу. Я хочу опуститься на самое дно Бездны Челленджера, — вдохновенно заговорила Ханджи. — На самое-самое дно! По моим расчетам, это должна быть глубина примерно в двенадцать тысяч метров. — Ты… это значит — одна? — мгновенно заволновался Моблит уже о другом. — Только не говори, что собираешься погружаться в одиночку! — Батискаф на самом деле двухместный… но это опасно, — она поправила очки. — Еще никто не нырял так глубоко. Но я уверена, что Марианская впадина даже глубже, намного глубже, и если Пикар с Уолшем в 1960 году опустились на глубину в 10916 метров, то с развитием технологий за это время я точно смогу глубже. А возможно, обнаружу, что есть более глубокие точки, чем Бездна Челленджера. — Я ныряю с тобой, — отрезал Моблит не терпящим возражений тоном. Ханджи снова поправила очки. Иногда ее даже пугала такая его верность, несмотря на то, что ему дали четко понять: отношения между ними максимально свободные, и по сути отношений, кроме рабочих и сексуальных, у них нет. Она была уверена, что такое заявление оскорбит его, но Моблит это принял. Ей, выросшей в обществе, где утром мужчины произносили раздражающее ее до зубовного скрежета «she-lo asani isha», было странно такое поведение. Дедушка Ханджи был (и оставался) раввином, насаждая в семье ортодоксальные порядки; когда она надела на семейный ужин футболку с надписью «she-asani isha» — скандал был грандиозный. По мнению родственников, дочери следовало закончить школу, отслужить и сразу выйти замуж. Ханджи хотела в армию, но замуж — не хотела. После двух лет службы в ЦАХАЛ, где она научилась стрелять и подтянула свои навыки иврита, она поступила в Оксфорд… и закрутилось. Сейчас Ханджи общалась с семьей, но по-минимуму — присылала им открытки на Хануку и прочие праздники, как и они ей. Она знала, что они все еще обижаются на дочь, которая пошла против правил, неважно, что имя дочери могло быть вписано в историю. Моблит же принимал ее безоговорочно, даже если она обращалась с ним плохо, обижая равнодушием. — Ты уверен? — тихо спросила Ханджи. — Конечно, — просто ответил он. Совершенно не задумываясь. Это ее тоже в нем подкупало — эта его решительность, уверенность и обязательность. Сказал, значит, сделает. Никаких метаний и сомнений. В столовую вошел Леви, проходя к мини-холодильнику. Открыл его, вынул банку колы и осушил за пару глотков. Вдруг Ханджи подумала, говорит ли он по утрам «she-lo asani isha»? Моблит точно так не говорил, в первую очередь потому, что принадлежал к другой религии. Но с чего вдруг она начала их сравнивать?