«Ты неполноценный…» — прошептал в ответ тихий голос.
— Да… — пробормотал Осаму, садясь на кресло и откидываясь назад, осторожно придерживая чашку горячего кофе в руке. «Люди могут говорить о тебе что угодно. Конечно, не все, что они говорят, правда. Но моему мышлению не объяснить такую простую истину. Я всегда противоречу себе и другим, путаю и путаюсь сам, увязаю в этом гадком болоте, потянув за собой всех близких. Уже не вспомнить, когда я мыслил рационально продолжительное время… Не понимаю. Абсолютно ничего не понимаю.» Дадзай отставил опустевшую чашку кофе на столик и прикрыл глаза, чувствуя мучительную усталость.«Я тебя не понимаю, Дадзай», — нашептывала пустота знакомыми голосами.
Мужчина слегка прищурился и напрягся. Началось. Контроль ускользает. Он просто утекает, блин, сквозь пальцы, как вода. Пока не стало слишком поздно, Дадзай решил, что ему нужно чем-то себя занять. Но когда он собрался встать с кресла, то осознал, что не знает, что ему делать. Нет, скорее, он ничего не хотел делать в этот момент. Он горько усмехнулся этому умозаключению и отпустил руки, окончательно растекаясь по креслу. Его поза так и кричала: «Я сдаюсь!». — Ну-ну… мне не убежать, я внимательно слушаю, — ехидно улыбнулся Осаму, снова прикрывая глаза. Склонив голову набок, Осаму хмурил брови и через несколько мгновений с подозрением заметил, что никаких мыслей не улавливает. Расслабленно выдохнув, Осаму откинул голову на спинку кресла и уставился в потолок, позволив легкой улыбке расползтись по его лицу — знак того, что в этот раз победа за ним. Как же сильно он ошибался в этот момент.— Дадзай…
Липкий страх, словно укол в районе груди, не заставил себя долго ждать. Дадзай резко повернул голову в сторону коридора, думая, что голос мог идти оттуда. Не мог. Потому что это лишь его больная фантазия. Агрессивно потерев виски, Дадзай направился на поиски своего телефона. Мужчина решил все-таки отвлечься чем-то. Пока он рылся в поисках мобильника, один из голосов медленно настигал его:«Знаешь, Дадзай…»
Шатен с глазами цвета древесной коры был готов метать молнии. Куда делся этот блядский гаджет?!«…Сколько бы лет мы ни дружили, я до сих пор не могу понять, что творится в твоей голове. Мне кажется, ты и сам себя не понимаешь», — с доброй грустью послышался голос лучшего друга.
— Ты прав, Одасаку, — прошептал досадно Дадзай, наконец найдя потерянную вещь, благополучно наступив на экран — из-за звонка и вибрации мобильный оказался на полу.«Хоть бы раз улыбнулся», — тихо произнёс приятный женский голос, в котором звучали нотки раздражения.
— А я что, по-твоему, всё это время делал? — спокойно ответил Дазай, поднимая телефон и снимая блокировку. Ха, пропущенные от «Чиби». Ему конец.«Зачем ты это делаешь? Ты хочешь попасть в психушку?! Тебе надо лечиться!», — слова матери звучали совсем рядом, будто в самое ухо.
Перед глазами невольно всплывают картины из детства. Однажды он, не сомкнув глаз всю ночь, обдумывал страшное решение — рассказать матери о глубоких порезах на запястьях, которые никак не хотели затягиваться. Набравшись решимости, он устроил истерику, а затем тихонько всхлипывал. После этого он невозмутимо терпел, как заботливые руки матери обрабатывали каждую беспокоящую его ранку, и просил прощения за свои опрометчивые поступки. В другой раз его ноги, как и руки, были замотаны в бинты, и он наотрез отказывался одеваться в новые шорты, собираясь на улицу, где солнце, казалось, вот-вот начнет плавить асфальт. Не выдержав, он признался в своих самоистязаниях, размотав бинты на одной из икр. В ответ он получил обидный удар по затылку и выслушал грозную тираду от волнующейся и не менее обиженной матери. Подобные истории повторялись не раз, и каждый раз Осаму извинялся перед мамой. И каждый раз кричал, что ему плохо. И каждый раз давал обещания, что подобного больше не повторится. На вопрос, почему ему плохо, Дадзай никогда не мог ответить чётко и ясно. Он и сам не понимал, отчего же ему так тошно. Дадзай схватился за волосы, сжимая их у корней, и пытался утихомирить бешено стучавшее сердце. Нет, ему не было страшно, просто кофе так не вовремя дал прилив энергии и ускорил кровоток. — Так отдала бы меня лечиться, раз я такой больной на голову, — процедил Осаму, не до конца понимая, что его воспаленному мозгу снова нужно от него. Мужчина был измотан до предела и он нуждался в нормальном отдыхе, но этого как назло не удавалось уже давно. Да, он мог ничего не делать, валяясь целыми днями, но это не отдых. Это апатия, которая медленно убивала его, ведь одна его часть понимала, насколько все это неправильно и плохо, и как он будет потом корить себя за растраченное время на ничто. Еще одним способом «отдыха» был сон. Но он часто просыпался в холодном поту и с неясной тревогой посреди ночи или раннего утра. А по его сновидениям можно было писать целые сборники новелл, где главными жанрами и метками являются: ужасы, триллеры, шизофрения и депрессия. Одасаку, может быть, оценил бы. Если не думать обо всей этой чертовщине и давящей мрачности, у Дадзая была своя персональная радость. Но даже она порой не могла ему помочь, потому что болезнь и мрачные мысли уже давно укоренились в его израненной и изнеженной душе. А эту «радость» он обрёл лишь несколько месяцев назад. У его отрады были бесподобные рыжие волосы, чаще всего собранные в низкий хвост и скрытые под безвкусной шляпой. Она была невысокого роста, с вечно ехидной или недовольной физиономией, слегка пожелтевшими от постоянного курения зубами и большими глазами цвета арахиса с мёдом. По красивому описанию можно подумать, что радость — это дерзновенная девушка. Как бы не так! Его радость качает мышцы в свободное время, гоняет по трассе на дорогой тачке, пьёт французские вина тридцатилетней выдержки и курит сигареты марок Marlboro и Camel. Всё это про его Чую. Его персональную отраду. Не всё так радужно, как описывается. Ведь Накахара — всего лишь человек, а не какой-то там спаситель свыше. Накахара Чуя из тех людей, что сначала выбьют из тебя дурь, подождут, пока с тебя стекут все слезы и сопли, и лишь потом осмелятся тебя успокоить или пожалеть, если, по его мнению, это будет уместно. Дадзай считает, что Чуя делает всё правильно — он заслужил, но иногда проскакивает печальная мысль, что такого обращения хочется от его «солнца» далеко не всегда. Выйдя из астрала своих дум, Осаму вновь спешно направился в ванную. Открыв кран и пустив холодную воду, он облил свое лицо. По комнате раздались несколько смачных хлопков — Дадзай приводил себя в чувство, ударяя влажными ладонями по щекам. Тяжело дыша, он уставился в зеркало, наблюдая за широко раскрытыми глазами в отражении. Его древесные глаза с намеками на зеленый оттенок неотрывно смотрели в зеркало, пока неугомонная пустота, ехидно хихикая, не просочилась через все щели ванной комнаты. Она мягко опутала своими щупальцами всё тело мужчины и мягко положила руки на его напряженные плечи. Её дыхание — звон в ушах, а касания — напряжение, слабость в теле и боли в голове. Дадзай задержал дыхание, услышав иллюзионный голос Чуи:«Просто признай, что тебе нравится страдать, Дадзай.»
Кап-кап-кап. Так, с едва закрытого крана, падала вода, отстукивая монотонный ритм. И так же, капля за каплей, будет сочиться кровь Дадзая, когда он снова сорвётся и будет терзать свою кожу острыми предметами. Истошный вопль разнёсся по всей квартире, раздражая стенки горла кричащего мужчины. Выносить подобное было невозможно. Мужчина с детства не мог терпеть ни душевную боль, ни физическую. С возрастом же у него пошел сдвиг на том, что причинение себе физической боли определенными способами и с дозированной степенью его успокаивает. Конечно, это не выход. И никогда им не было. Все вокруг твердили ему, что он глупец, раз решил, что сможет справиться с душевными терзаниями подобным образом. Как думал сам Дадзай, он справлялся неплохо, несмотря на то, что дело могло дойти и до попытки суицида. Нужно ли говорить, какой кайф ловит шатен от шуток на эту тему? Правда, Чуе никогда не нравились подобные шутки. После того, как в его жизнь ворвалось это бурное и энергичное солнце, он старался сдерживать данное себе и другим (особенно Чуе) обещание — не резаться. Влажные глаза с ненавистью смотрели в отражение в зеркале, и дрожащая рука несколько раз грубо ударила кулаком по стеклу. Благо, сил у мужчины было недостаточно, чтобы попытаться разбить зеркало своими ударами, но ещё сил не хватало терпеть отвратительный винегрет из эмоций. Достав из-под ванны спрятанную на черный день пачку нераскрытых лезвий, он думал лишь о том, как бы поскорее полоснуть несколько раз по рукам и окунуться в долгожданную негу спокойствия и подобия умиротворения. Не успел он отложить пачку лезвий в сторону, уже достав одно из них, как с прихожей послышался мощный стук в дверь. Дадзай вздрогнул всем телом и рассыпал вокруг себя всю пачку маленьких острых предметов. «Что за лажа?», — подумал он. Думаете разумно вставать голыми стопами на пол усыпанный лезвиями? Вот и Осаму так не думает. Вместо этого он поспешно и глупо пытался собрать каждую штучку, но в итоге аналогично глупо решил просто все смахнуть под ванну. Получив бесчисленные маленькие порезы, из которых текло немало крови, Дадзай отупело смотрел на пол с кровавыми разводами. — Осаму, мать твою, Дадзай! Ты что, научился не брать от меня трубки? — раздался любимый, но страшно строгий голос где-то со стороны кухни. По тяжелым шагам Осаму понял, что Накахара направлялся аккурат в ванную комнату. — По-твоему, у меня железобетонные нервы, а?! Накануне они с Чуей сильно поругались. Понятное дело, что у рыжего будет такая реакция на игнор от Дадзая. Чуя, как и ожидалось, распахнул дверь с неприятным стуком, слегка задев плечо растрепанного Дадзая, сидящего на полу с кровавыми ладонями. У Накахары спёрло дыхание. Сначала от страха и непонимания, потом от печали, глядя на раненные руки шатена, потом от гнева, завидев под ванной металлический блеск лезвий. — Вот же, скумбрия ебанная… — прошипел Чуя, прикрыв лицо ладонями. Он тяжело вздохнул, издав какое-то бурчание, небрежно потёр лицо и уставился на Дадзая во все глаза. — Доволен? — Чуя, я… — Осаму хотел было оправдаться, но слов не нашлось. — Я спрашиваю. Ты. Доволен? — удар кулака о стену и гневно вздымающаяся грудь не предвещали шатену ничего хорошего. Дадзай не знал, что сказать. Его пугала эта ситуация. Что бы он сейчас ни сказал, Чуя воспримет это враждебно. Он не хотел усугублять их и без того тяжелое положение. Странно, но с приходом Чуи голоса в его голове затихли, и ему вообще не хотелось причинять себе боль. С этим осознанием он хотел привлечь внимание Чуи к себе, но было поздно. Он ошибся. — Думаешь, это нормально, Осаму? — гневно прохрипел рыжеволосый, опускаясь на колено перед Дадзаем, и зовя его по имени, как делал это в порыве злости. Чуя взял его за подбородок: — Ты обещал мне… — горько усмехнулся Накахара, поднимая голову Дадзая так, чтобы тот наконец посмотрел в его разочарованные и злые глаза. — Чуя… — истерический смешок всё-таки сорвался с губ «неполноценного», и он попытался отвернуться, чтобы Накахара не заметил нежелательные слёзы — предвестники истерики. — Смешно? — фыркнул низкорослый мужчина, немного резко опуская лицо Осаму. Чуя, сидя на корточках, внимательно взирал на своего возлюбленного. — Думаешь, можно так играть на моих чувствах? — Мне… мне снова стало так плохо, я не могу себя контролировать, чиби, — уже чуть ли не задыхаясь, он нервно смеялся, роняя горячие слёзы на кафель. Дадзай максимально старался не смотреть в любимые глаза. Стыд сжигал его изнутри. Осаму никогда не думал, что одним лишь взглядом родных глаз он сможет так остро ощутить вину за свою ошибку. Действовать необдуманно было не в его стиле, но не когда это касалось тёмной стороны его, испачканной печалью, души. — Как мне тебе верить? — спокойно произнёс Чуя, затем чуть громче добавил: — Посмотри на меня. Дадзай мотал головой, уставившись в одну точку на полу. — Посмотри на меня! — уже приказным тоном повторил Чуя. Но и это не подействовало на неадекватного в данный момент мужчину. Он игнорировал возлюбленного, в его голове царила пустота, а в душе — схожее чувство. Слёзы медленно высыхали, но жжение от солёных дорожек на щеках не проходило. — Осаму, я что, со стенкой говорю?! — возмущённо, но без повышения тона, вопросил Накахара, не понимая, что снова происходит с этим человеком. Когда же Дадзай издал какие-то странные смешки, терпение Чуи лопнуло. Мужчина с силой нанёс удары по шкафчику при умывальнике, чтобы донести до Дадзая, что с ним не шутят. — Я тебе сказал: посмотри, блять, на меня! Дадзай наконец поднимает взгляд на Чую. В его глазах читается пустота и безумие. Он кривит губы в подобии улыбки, но эта улыбка больше похожа на… гримасу. Нет… Осаму ещё не понимает. Нужно действовать иначе. Чуя бросил взгляд под ванну. Озарение! Он дотянулся до одного из окровавленных лезвий, всучил его прямо в руки Осаму, встал и выпрямился. — Ну, давай, — кивнул он на лезвие и скрестил руки на груди, не сводя хмурого взгляда с древесных глаз и ожидая реакция на его слова. — Режься. При мне. Дадзай рассмеялся, глядя на Чую, услышав его фразу. Он замахал головой из стороны в сторону, отрицая услышанное. — А что так? — проворковал Чуя сладко-приторно. — Может, тебе помочь? — Нет, — выдавил из себя Дадзай. Они долго сидели в молчании, обдумывая ситуацию. Было ясно, что Чуя возьмет себя в руки первым. Рыжик схватил Дадзая за шиворот и открыл кран с водой. «Умойся», — бросил он и пошел к аптечке. Через пару минут он вернулся с дезинфицирующими средствами, глянул на безразличное мокрое лицо Дадзая и, взяв его за запястье, повел в спальню. Включив свет и скинув не сложенные одеяла, Накахара усадил Дадзая на кровать и присел рядом. Обрабатывая его руки, Чуя старался быть максимально осторожным и нежным, что противоречило его поведению несколько минут назад. Осаму сидел смирно, лишь иногда вздрагивая. Жжение вокруг порезов было неприятным, а обработка медицинскими средствами вызывала желание заскулить, но Дазай лишь шипел сквозь зубы. — Больно, — тихо проговорил он, устало наблюдая за манипуляциями Чуи. — Ты же кайф ловишь, когда режешь себя, терпи теперь, — беззлобно проговорил Накахара, чувствуя, как уголки его губ слегка ползут вверх. Дадзай такой ебанутый. Вскоре после того, как Чуя проявил немного нежности к своему парню, наклеив кучу дурацких пластырей на особо глубокие порезы на пальцах или ладонях, он пошел убирать бардак, который Осаму оставил в ванной. Накахара не хотел так психологически давить на Дадзая, но по-другому было никак. Теперь, задумавшись об этом, ему стало так жалко мужчину, что хотелось поскорее забраться с ним в постель и нежиться там до захода солнца, целуя его израненные руки. Проходясь мокрой тряпкой по кафелю и стирая кровавые разводы, Накахара серьёзно задумался о поведении его парня. Нет, конечно, он и раньше об этом думал, они уже столько раз проходили через ругань и серьезные разговоры, но ничего не меняется, и Чую это стало реально беспокоить. Как бы то ни было, нужно было убедиться, что подобной херни не произойдет в ближайшее время. Желательно, чтобы такого вообще не происходило. Накахаре больно смотреть на сломленного треволнениями и загонами шатена. Собрав мысли в кучку, а решимость в кулак, он вернулся в спальню. Увидев калачиком свернувшегося Дадзая, он бесшумно присел на кровать и положил руку ему на плечо, разворачивая к себе лицом. Теперь шатен лежал на спине и с грустью смотрел на свою радость. Дадзай выставил руки вперед, сжимая и разжимая ладони в милом жесте, приглашая мужчину в свои объятия. Накахара тихо посмеялся и одарил его нежной улыбкой. Он лег рядом с Дадзаем и прижал его к себе, крепко обнимая. Из-за истерических и внезапных рыданий, которые часто были ни к месту, Осаму всегда выбивался из сил — ему хотелось спать. Вот и сейчас он был на границе бодрствования и дрёмы. — Дадзай. Хриплый голос Чуи заставил Осаму приподнять голову и заглянуть в его медовые глаза, наполненные усталостью и тревогой. Вмиг, из-за чувства вины, у Осаму заныло под ребрами. Почему он не может быть нормальным? Почему ему обязательно нужно всё испортить и расстроить своего чиби? Но тут Чуя нежно обхватил его щёки и уткнулся своим лбом в его. Все плохие мысли тут же отступили. — Ду-рень, — легкий вздох коснулся губ шатена, слегка щекоча и успокаивая. — И счастье, и горе… — Прости меня, Чуя… — поджав губы, судорожно произнёс шатен. — Проехали. Чуя слегка отстранился, чтобы заглянуть во влажные глаза Осаму. У Дадзая были чудесные глаза, рыжему они нравились всегда. Особенно они выделялись своим причудливым лисьим прищуром, при яркой улыбке и звонком смехе. — Давай договоримся так, — Накахара сделал небольшую паузу, а после неуверенного кивка Осаму продолжил. — Если ты категорически не хочешь лечиться у специалистов, то будем стараться вместе избавляться от этой дряни. Если же ты будешь и дальше не справляться… — То мне придется пойти на лечение, — горестно закончил мысль Дадзай и уткнулся в грудь Чуи. — Я понимаю… — Всё зависит от тебя, Дадзай, — тихо проговорил он, перебирая тёмные локоны и немного поглаживая Осаму. — Я не хочу видеть, как ты страдаешь из раза в раз, когда ты что-то накручиваешь у себя в голове. Кто бы обрадовался такому зрелищу? Особенно после тяжёлого рабочего дня. Ты сам-то чем занимался помимо того, что я уже увидел? — Спал, — просто ответил Осаму, стараясь подавить зевок. — Пытался продолжить перевод статьи, который запросил Куникида. — Он, наверное, взбешён, что ты лодырь эдакий, никак не можешь сдать всё в срок. — Эй! Я вообще-то стараюсь, — возмутился Дадзай. Он поднял голову и с прищуром посмотрел на Накахару. — Ага, а я высокий, — расплылся в улыбке Накахара. Не прошло и минуты, как оба мужчины расхохотались, заразительно и беззаботно. Смех эхом разносился по комнате, заполняя её теплом и уютом. Чуя всегда старался быть опорой для Дадзая, поддерживая его в трудные моменты. Он понимал, что склонность к саморазрушению Осаму — это не просто каприз, а болезнь, с которой нужно бороться. И хотя Чуя не был психологом, он делал всё возможное, чтобы помочь своему возлюбленному. Ему казалось, что Дадзая нужно защищать от всего мира. Когда Дадзай, наконец, перестал хрипеть от смеха, он с благоговением устремил взгляд на Накахару. В глазах шатена, словно в бездонных озёрах, отражалась вся гамма чувств, которые он испытывал к этому человеку. Нежность, обожание, благодарность, безграничная любовь — все эти эмоции читались в его взгляде без слов. Накахара, сначала одарив Дадзая парой усмешек, невольно утонул в этом вихре эмоций. Он не до конца понимал, что именно хочет сказать ему Дадзай этим взглядом, но его завораживала глубина и искренность этих чувств. В глазах Осаму, обычно таких темных и непроницаемых, сейчас горел огонек, который затмевал все остальные цвета. В их радужке, словно драгоценные камни, переливались оттенки терпкого вина и горького шоколада. — Чего? — спросил Накахара, крепко прижимая Дадзая к себе. Осаму помолчал еще минуту, словно подбирая слова. Затем, расплывшись в улыбке, забавно щуря глаза, он проговорил: — Ничего, — его голос был наполнен беззаботным весельем. Он снова уткнулся лицом в шею Чуи, намереваясь погрузиться в сладкий сон, убаюканный теплом и любовью своего рыжего счастья. В этот момент между ними царила особая атмосфера, наполненная невысказанными словами, но красноречивыми взглядами. Чуя чувствовал, как по его венам разливается тепло, а Дадзай, казалось, полностью растворился в его объятиях. Их отношения, хоть и были непростыми и тернистыми, временами омрачались ссорами и недопониманием, но всегда выходили из этих испытаний еще более крепкими. Ведь в основе их любви лежала не только страсть и влечение, но и глубокая духовная связь, понимание и принятие друг друга со всеми недостатками. Дадзай, измотанный жизненными перипетиями, нашел утешение в своей близости с другим человеком. Простое напоминание себе об этом дарило ему силы и делало его душу чуточку светлее. Разве может быть что-то важнее?