Восковая кукла

      Теплый летний ветерок слегка покачивал ветки за окном. Неджи завтракал один в гостиной и размышлял. Нет, не о будущем, не о том, что Хиаши назначил его главой регионального подразделения своей компании, куда он скоро должен будет отправиться, и даже не о друзьях и девушках, которые навсегда останутся светлыми искрами его студенческой молодости, – он размышлял о Хинате. Прошла всего неделя с тех пор, как он вернулся, но все это время он не мог перестать думать о ней. Закрывал глаза – и видел ее нежные пальцы, блестящие струящиеся волосы, коленки, игриво выглядывающие из-под юбки или платьица, ее ласковый обволакивающий взгляд... Но нет, он не считал это влюбленностью – скорее, просто восхищением переменами в ней. Он вообще не верил, что в человека можно влюбиться, потому как человеческое существо слишком несовершенно. Зато он был беззаветно влюблен в саму Любовь – именно в Любовь, а не в тех женщин и девушек, с которыми встречался. А их было много, очень много... При всех недостатках, свойственных людской природе, человек, как ему казалось, становится совершенным лишь в момент великого таинства Любви. Любовь, причем исключительно в ее чувственном воплощении, он считал труднейшей наукой и прекраснейшим из всех искусств. Ее надо изучать, в ней надо совершенствоваться – постоянно, не жалея сил, и тогда она способна подарить такое наслаждение, ради которого человек, может быть, и живет на свете.        Как великий живописец постоянно оттачивает свое мастерство, приучает руку быть увереннее и точнее в каждом мазке, так и он годами совершенствовался в искусстве Любви, учась выверять касания, поцелуи, даже взгляды. О, как это сложно, с каждой женщиной находить новый баланс между мягкостью и настойчивостью, нежностью и страстностью, легкостью и пылкостью... Любовная постель для него была точно чистый холст, на котором двое собственными телами, словно красками, творят шедевр. Да, само соединение, исполненное искусно, самоотверженно и вдохновенно, он воспринимал как шедевр божественного искусства Любви. Таких шедевров в его памяти скопилась целая галерея, но он был готов пополнять ее снова и снова. Женщины по праву считали его непревзойденным гением этого искусства. И, что самое удивительное, – совсем не держали на него зла после расставания. Искусство расставаться он считал еще одним своим талантом. Особенно поражались этому его друзья и недоумевали, как ему всего парой разговоров удавалось превратить самую ядерную страсть с очередной подругой в спокойные доверительно-уважительные отношения. Они ломали голову, какие же такие слова он находил, чтобы девушка моментально сделалась бывшей, но без ссор и слез и продолжала запросто с ним общаться. На их вечный вопрос «Почему они на тебя не злятся?!» он лишь усмехался и загадочно отвечал: «Потому что я чуть-чуть философ».        – Неджи, – мягкий голос прервал его мысли. – Ты сегодня не на работе?        Хината. Они с Неджи были в доме одни: Хиаши был в офисе, а Ханаби, как обычно, где-то пропадала.        – Нет. Я пока не буду работать в головном офисе. Хиаши-сама доверил мне филиал в другом регионе.        – Значит, ты уедешь?        – Да. На следующей неделе.        – Ясно.        – А ты всегда так поздно встаешь? Или отсыпаешься на каникулах?        – Отсыпаюсь. Но вообще поспать люблю. Особенно, если сны хорошие снятся.        Хината сладко потянулась, прогнувшись в груди.        «Я тоже люблю поспать, – подумал Неджи. – Особенно не один».        – Хочешь, покажу тебе мою сокровищницу? – спросила Хината и чарующе улыбнулась.        – Заинтриговала. Ну давай.       – Идем.        Она вскочила и выбежала из гостиной. Неджи вылез из-за стола и послушно пошел за ней.        «Сокровищницей» Хинаты оказалась комната на третьем этаже, похожая на нечто среднее между зимним садом и музыкальным залом. Вдоль окон – огромных, во всю стену – красовались металлические стойки с цветочными горшками. Посреди комнаты стояло пианино, у стены – небольшой диван. Больше мебели не было.        – Ну вот, – Хината распахнула руки. – Добро пожаловать в мою сокровищницу.        – Ну и сад ты развела, – Неджи добродушно усмехнулся, проходя вдоль цветочной галереи. – Помню, в детстве ты еще с ними разговаривала.        – И до сих пор разговариваю. Иногда мне кажется, они понимают лучше, чем люди, – она подошла к большому фикусу и слегка погладила пальчиком упругий блестящий лист. – Я еще и имена им даю. Этого зовут Зецу.        – Зецу? Почему именно так?        – Не знаю. Просто чувствую, что кому какое имя подходит. Если цветы любить и разговаривать с ними, они лучше растут.        – А пианино почему здесь? Они у тебя и музыку слушают?        – Слушают! Между прочим, вот вы надо мной все смеетесь, а я недавно прочитала, что растения умеют чувствовать и кричать.        – Чего?        – Да! Когда растение обрезают, ему больно, и оно издает ультразвук. Человеческое ухо его не слышит, но ученые смогли его записать*. Думаю, растения и слышать могут. Вот Зецу Бетховена любит.        – Надо же. Какой тонкий ценитель.        – Не веришь? Смотри. Иди на диван.        Неджи расположился на диванчике, а она села за пианино.        – Я сейчас сыграю Семнадцатую сонату Бетховена, а завтра или послезавтра увидишь, как Зецу даст новый листочек.        – А если не увижу?        – А если не увидишь... С меня тортик.        – Ладно, идет.        Она положила руки на клавиши. С четверть минуты собиралась – и заиграла. Странно, раньше Неджи всегда раздражала ее непонятная помешанность на комнатных растениях. А теперь казалась где-то даже милой. Теперь он понял, что она, скорее всего, просто была одинока, поэтому находила утешение в цветах. Играла она великолепно, но, честно признаться, он был не таким любителем Бетховена, как Зецу, поэтому слушал вполуха. Гораздо интереснее было наблюдать за ней самой, ее движениями. С какой легкостью ее пальцы бегали по клавишам, едва их касаясь, с какой отточенностью! А какое у нее было лицо...        Сначала она играла спокойно, нежно, точно лаская инструмент, потом начала приходить в какой-то музыкальный экстаз. Щеки зарделись румянцем, глаза томно прикрылись. Голова плавно покачивалась в такт музыке, пальцы все энергичнее били по клавишам. Приоткрытые губы иногда смыкались, будто она что-то шептала. Она сидела, но Неджи чувствовал, что внутри у нее все танцует. Он видел, как вздымалась ее грудь – она шумно дышала, хоть этого и не было слышно из-за музыки. Сейчас она была не просто прекрасна – она была какой-то неземной.        Неджи даже сам себе никогда не мог рационально объяснить, по какому принципу выбирал женщин. Просто интуитивно чувствовал, в ком есть способность к любовному сотворчеству. Красивая, некрасивая, помоложе, постарше – ему было неважно. Важно, чтобы в женщине ощущалась некая чувственная вдохновенность – ее трудно уловить на расстоянии, но во время Любви она раскрывалась в полной мере. И в Хинате она была – несмотря на ее чистоту и невинность. И не просто была – сейчас она буквально била ключом. Неджи ощущал в ней большой потенциал, очень большой... Его бы мастерство плюс ее чистая вдохновенность – о, у них бы вышел подлинный шедевр!        Лучше бы он не видел ее такой. Спал бы спокойнее.        – Ну как? – спросила Хината, закончив играть.        – У тебя большой потенциал. В музыке.        – Правда? Спасибо!        – Хината, – он пристально посмотрел на нее. – Почему ты любишь музыку?        – Трудно объяснить. Когда играешь, чувствуешь такую силу – как летишь... Когда сливаешься с инструментом в одно целое, в тебя проникает каждый звук и уносит в какое-то волшебство... Для меня нет искусства прекрасней музыка. Не зря ее раньше считали даром божества. Я бы даже сказала, когда человек творит музыку, он сам становится немного божеством.        «А я знаю еще одно искусство, Хината. Которое может сделать человека божеством. Если бы только я мог тебе его открыть...»        – А ты, Неджи? Ты занимаешься каким-нибудь творчеством на досуге?        – Ну... можно и так сказать.        – Каким? Покажешь мне?        – Эм-м-м... ну-у-у...        Тут до них долетел глухой треск дверного звонка.        – Интересно, кто там пришел? – Хината выскочила из-за пианино и побежала на первый этаж открывать. Неджи нехотя тоже поднялся. Но не успел он спуститься, как услышал ее радостный возглас:        – А, Саске, привет!