— Это что же в стране у нас такое?
— А вот коммунизм: всё царское мы поделили как-нибудь, что из этого сломается — починим, что не починить — партия выдаст! Лет через двадцать...
Любимый анекдот деда
Она шла вперёд, не разбирая особо дороги, проваливаясь носками сапог в колдобины и ощутимо спотыкаясь, пока запал полностью не выйдет. Много пройти, в общем-то, было невозможно — главная пыльная улица простиралась вдаль примерно метров на триста, после чего шло незаменимое, уже изрядно постаревшее, но регулярно обновляемое местными хозяйственниками здание бывшей церкви, лет уже пятнадцать как переоборудованной под клуб. Завезли даже импортный проектор из бывшей Германии, и привезли его не на машине, а на танке. Образно выражаясь. А семья поповская, поговаривают, затворничает где-то на окраине, и никто к ним не ходит. Рядом со зданием стояла обветшалая ризница, где теперь вместо икон нашли своё пристанище предметы для фото и видеооборудования и прочие нужные и незаменимые в хозяйстве вещички. Там часто сидел местный киномеханик Серёжа, скрупулёзно чинивший любую вышедшую из строя в округе херню, за что все и прозвали его, не особо заморачиваясь, Электроником. Поначалу Алиса очень сильно удивлялась данному обстоятельству, в моменты присутствия его рядом откровенно терялась, что он, в свою очередь, принимал за явный интерес и особое внимание; полез однажды целоваться во время очередного редкого киносеанса, на котором она, скуки ради, присутствовала, за что и получил слегка. Она не напрягалась в тот момент, но вот Сергей обиды не забыл и теперь так просто мимо неё не проходил — то подшутит над фамилией, то над её странными попытками соорудить какую-то чепуху... Но вот только так же он её и опасался из-за пылкого нрава, и, стало быть, не зря. И сейчас там горел свет одинокой керосинки, оповещая о том, что внутри идёт "инженерный процесс". Ей почему-то отчаянно захотелось отдохнуть на лавочке — прям в сон рубит. Такого не было давно, вплоть с тех времён, когда из-за неимоверного стресса на передке она после вылета готова была грохнуться в обморок прямо в душной кабине едва приземлившегося самолёта. Об этом знали все в полку, поэтому когда её Як заходил на посадку, привычно уже козля на грунтовке и виляя задницей как дешёвая шалава, к машине Двачевской уже спешили все, кому было положено. Пару раз даже хотели комиссовать, но вот потери... Алиса села на скрипнувшую лавочку и осмотрела уже повечеревшие окрестности. Вокруг была непривычная для деревни тишь, но это было не так чтоб прям удивительно в пору сбора урожая. Их колхоз по-прежнему был настоящим передовиком сельхозпроизводства, и озимой они всё так же собирали просто какое-то неимоверное количество, трудясь с ночи до зари и наоборот. Привлекать пытались и её, но сначала она всем видом показывала неудовольствие своих коленей, а потом и вовсе, в своей неповторимой, однако, манере, доставала пистолет и кричала о своих боевых орденах, о том, сколько и кого она там сбивала. Все отчаялись и больше решили её не беспокоить на работы, а уж когда пособия орденоносцам отменили... Она раздражённо поерзала задницей по лакированной поверхности, заставляя прилипшую ткань топорщиться и выдыхая горячий нестерпимый воздух. Как же ей хочется вернуться туда. Она уже давно поняла, что во снах ей приходит что-то, что переносит её обратно. Туда, откуда всё началось. Алиса прикрыла глаза, метя наудачу в последний день её нормальной жизни. В последнюю страстную ночь, полную терпких наслаждений и страданий, жестокого краха всех желаний и целей. Туда, где бесконечная дорога, петляя, уходит в сторону невиданного райцентра. Туда, где он идёт позади, едва переставляя свои слабеющие ноги. Туда, где судьбоносный привал ждёт их уставшие тела, чтобы пропитаться кровью из глаз и рта... Туда, где она навсегда осталась. День палил нещадно, ведь солнце было в самом зените, пока они пробирались в сторону всё такого же далёкого райцентра — казалось, никогда не появится даже его силуэта. Они уже долгое время шли молча. Алиса всё так же пыталась не показывать своим видом, насколько внутри у неё беспокойно, как же глубокие чувства начинают резко вырываться наружу, сминая её прежнюю. Сил на дорогу уходит немного, да они ещё не очень-то много и прошли. — Знаешь... — неожиданно вдруг начал Семён, прервав хрупкую тишину, — Если я что-то сделал не так... — Ты ни в чём не виноват. — как можно твёрже ответила она, стоя на месте. — Но ведь... — недоуменно продолжил он, но она попыталась отмахнуться. — Просто так сложилось. — То есть это случайность? — повысил он тон, намекая на их ночные "спортивные игры". — Я этого не говорила. — уже понимая, к чему он клонит, уклончиво ответила Двачевская. — А что ты тогда говорила? — уже было видно, как Семён выходил из себя, — Какие-то сплошные намёки, недомолвки! Где прямота, где искренность? Ведь вначале ты была совсем не такой! — Людям свойственно меняться... — ответила она терпеливо, имея в виду именно то, о чем и сказала, и зашагала вперёд, медленно переставляя ноги. — Меняться? — в спину припечатал он, не сдвинувшись с места, — Да ты совсем другим человеком стала! Прямо как Лена, честное слово. Это было горько, будто удар ножом под сердце от лучшего друга. Она остановилась и не повернула головы, не желая встречаться с ним взглядом. — Не сравнивай... Понял?! Не сравнивай меня с ней! — заговорила она тихо, но в голосе зазвучал такой холодный металл вперемешку с яростью, что она чуть сама себя не испугалась. — Что?.. — опешивше промямлил Семён, бледнея на глазах, которые наблюдали за его стремительной растерянностью каким-то подобием периферийного зрения. — Ты в чём-то обвиняешь меня, а сам? Постоянно смотришь на неё! Даже сейчас умудрился во мне её увидеть... — заявила она так же обвиняюще, как и он ей недавно, и эти слова были буквально пропитаны искренным недопониманием — можно сказать, оторваны от хрупкого сердца. В чём она постоянно проебывается? Что так отталкивает от неё и привлекает к ней? — Да подожди, что ты такое... — Зачем ты тогда вчера приходил? Шел бы к ней спокойно! Ведь знал же... — жгучая обида пронзила мозг, оставляя место лишь едким чувствам, и они были совершенно грустными и отчаянными. В очередной раз её жизнь терпела крах, на этот раз — самый болезненный. — Что знал? — похоже, он действительно не понимает, что несёт. Он туповат, но... Это же так мило. Порою. Не сейчас. — Знал, что я тебя жду! — тяжело слетели с её уст слова безбашенного откровения, но он, похоже, не особо в них вдумался. Внезапно, ей захотелось крепко зажмурить глаза. Хуже этого ощущения было лишь одно — когда в глаз что-то попадает невидимое, и ты трешь и трешь его, в надежде на улучшение, но становится только хуже. А это... Вновь оно... Алиса подпрыгнула на лавочке, больно ударившись темечком об деревянную балку, удерживавшую конструкцию навеса рядом с клубом. В пылу грёз и совершенно реально ощутимых воспоминаний она совсем забыла, где должна находиться. Она всё там же, в сорок девятом году, на лавочке около подсобки, а рядом с ней на лавочке... Лена. Конечно, кто же придёт сюда ещё в такое время. Кто ищет уединения с книжкой в руках, в каком бы мире она ни была? Впрочем, теперь эта её мечтательная чёрта была совершенно понятна и ясна ДваЧе. Но ведь и Лена не та... — Алиса. — выдохнула она удивлённо, наблюдая за старой подругой. В руках у девушки с необычайно красивыми каштановыми локонами, изумрудными почти глазами и приятно, в отличие от Алисы, обтягивающей гимнастёрке со значком кубка со змеёй на погонах над четырьмя звёздочками, был небольшой томик чрезвычайно редкого по здешним меркам экземпляра — "Клавиго" Иоганна Гёте. Сама Лена нечасто распространялась на данную тему, но своей подруге с самого довоенного Ленинграда готова была раскрыть это ценное откровение — несколько томов в необычайно красивой подарочной обложке — просто детская мечта Тихоновой — были ею втихую "экспроприированы" из полусгоревшей библиотеки какого-то старого профессорского хрыча из Берлинской консерватории. Вопреки указу главнокомандующего о недопущении разграбления побеждённой Германии, Лена рискнула своими наградами и званием ради этой нелепой, по мнению Алисы, но такой важной для неё мечты. Причём даже самая правильная из их ущербной офицерской компании Славя, заподозрившая что-то насчёт всего этого, решила просто закрыть глаза. Да, Лена слишком многим из них спасла жизнь, некоторых буквально вытащила из огня на руках — и ей никто не мог поставить в упрёк хоть какое-нибудь количество эгоизма и отсутствие скромности в чем-либо. И, как ни хотелось Двачевской припомнить старые обиды и нестерпимое раздражение к прошлой Лене, этой она желала лишь самого лучшего. А книги? Да насрать вообще! Можно человек, блять, порадуется хоть раз за кучу лет? — Ай... Да, Лен? — спросила она хрипло, потирая саднившую макушку. Ощущения были похожи на те, которые она испытала, пока пыталась вылезти из горящей кабины и ударилась о край фонаря именно этим местом, где у неё с тех пор небольшой шрам. Хотя нет. Нихера подобного. — Ты прости, конечно, за такое беспокойство, — начала она, как обычно, излишне вежливо и учтиво — издержки воспитания в интеллигентской среде. Сама Алиса не испытывала к такого рода людям особого пиетета, но родители Лены и вправду были отличными, можно сказать, по-пролетарски щедрыми — всегда привечали её у них на квартире, угощали пряниками. Как жаль, что проклятая Блокада забрала и их, — Но ты здесь нечастый гость в такое время. — Да-а... — раздосадованно протянула Двачевская, плюхаясь обратно на сидушку. Та же подвинулась близко, доверительно склонив голову к ней. — Слышала, тебя попросили о... — тихо начала Лена, беспокойно сжимая пальцами томик. — Ага. — отрезала Алиса и твёрдо взглянула ей в глаза, — Я в норме. Уже. Пока. — Рада это слышать. Наверное. — она выпрямила спинку, будто играя в эту "кто скажет больше неуверенных слов" незамысловатую дразнилку. Отчего-то это действо вызвало у Алисы слабую улыбку. — Х-ха... — выдохнула она, подавившись густым, влажнеющим воздухом и неожиданным смешком, — Спасибо. — Конечно! — уже громче заявила Тихонова, открывая все-таки свою заветную книжонку, — Ну ты глянь просто. Напоминает папину библиотеку... — задумчиво сказала, гладя бумагу по рельефной поверхности форзаца. — Мда. — неловко ответила Алиса и решила как-то съехать с темы, — Слушай, а помнишь... Шуру? У него тоже книг таких много было... — А? Да-да... — медленно произнесла Лена, смешно нахмурив лоб, — Жаль его до сих пор. Не смог справиться. — Именно. — на выдохе сказала Алиса, погружаясь в ужасные воспоминания... Рыжая лётчица с одинокими малиновыми кубиками младшего лейтенанта в петлицах сняла полностью пропитанный потом шлемофон и отчаянно попыталась дёрнуть фонарь и приоткрыть его, в надежде впустить хоть немного свежего воздуха. Тщетно. Хоть бы не заклинило, взмолилась она, чуть ли не сдирая ногти об неподатливую херовину. Аэродром пылал, и ей некому было помочь. Она бы ещё долго старалась, но к ней уже подбежал мутный силуэт, едва различимый через грязную кабину. Он постучал ногой по металлической окантовке, выбивая крышку из пазов и отодвигая стекло в сторону. Конечно, наш любимый старший военфельдшер. — Алиска! Жива? — спросила Тихонова ещё беспокойнее, чем обычно, ощупывая зачем-то лимфоузлы лётчицы. Та лишь тихо отстранилась, дрожа вылезая из кабины и едва не падая в обморок. — Да как обычно. Что было? — она спросила у врача, но та лишь показала ей за спину и увлекла вниз, под фюзеляж. И, как оказалось, не зря. Мессер прошёл низко, расстреливая уже порядком избитый Як, будто был сейчас в своём родном гамбургском тире. Они переждали атаку, а когда Алиса вытащила подругу из под самолёта, то заметила, что крыло всё-таки пробито. Ещё одна искра и они взлетят на воздух! Стремительно увлекая Лену, она потащила несопротивляющуюся девушку подальше от места происшествия. А аэродромное поле пылало. — Ужасные потери... — запыхавшись, отрезала короткими фразами военврач, оглядываясь в поисках кружащих самолётов. — Рылеев расхлестался в мясо, Тупикова разорвало буквально... Ты — единственный комэск. — огласила она горький, почти несъедобный приговор их полку. Алиса тяжело сглотнула, пытаясь отодвинуть в сторону нескончаемую скорбь по погибшим и стараясь сосредоточиться на выживании того, что осталось от части. — Ладно, всё потом. Шурик-то в порядке? — спросила она с надеждой. Уж он-то точно не даст им всем пропасть. — Товарищ майор? На месте, только не совсем в порядке... — замялась она, оглядывая поле, — Я всё. Пойду посмотрю, кто из санчасти остался. Ты давай в штабную... — крикнула она уже на бегу, оставляя Алису почти в тотальной потерянности. Штурмовики уже оставили растерзанную добычу в покое, вероятно, устремляясь к немногим оставшимся в живых советским бомбардировщикам, которых они должны были всеми тремя эскадрами прикрывать. Проебались. Бывает? Заскрипев зубами от беспомощности и яростного исступления, Двачевская нашла взглядом привычные очертания штаба. Он был почти в полном порядке, за исключением уничтоженных командирских казарм рядом с ним. Она буквально забежала внутрь, отталкивая шторку на входе в сторону, и обомлела от увиденного. Начштаба, матёрый капитан, уже сидел недвижим, во лбу дырка от аккуратного пулевого ранения. Рядом, за соседним столом, сидит Шурик, тоже приготовивший трофейный Вальтер. Он взглянул на неё, и в глазах его плеснули нескончаемая печаль и отчаяние. — Вовремя ты. Ну, хоть тебя не сбили. — криво усмехнулся он, передернув затвор, — Видела, что там? Пиздец, блять... — прошипел он, будто от нескончаемой и нестерпимой зубной боли. — Что вы делаете? — спросила она обескураженно, нащупывая на комбинезоне пистолет, но не находя его, — Вы же не... — Да. — заявил он, и в голосе его зазвенела горькая обида, — Это трибунал, блять. Не смог спасти полк, не смог спасти бомберов... Никто не простит. Я обосрался. Он был не из тех, кто понапрасну поднимает панику, но в этот раз всё действительно было хуже некуда. Герой Испании, Александр Ефимович был из тех скороспелых авиаспецов, что могли взбираться по карьерной лестнице так, как не снилось ещё ни одному маршалу. И майор тоже шёл по этим ступенькам, показывая перспективы не хуже, чем небезызвестный генерал Рычагов, ставший в двадцать с чем-то лет начальником всех военно-воздушных сил. Правда, тот уже давно как расстрелян, а этот на прощение не надеется. Со времён, как началась война, всё у него было паршивенько. — И ты решил всё на меня свалить?! — окончательно перестала соблюдать субординацию Алиса, видя, как скривилось лицо проигравшего командира. — С тобой ничего не будет. Ты, конечно, последняя из начсостава, но... Обычный лётчик. — сказал он грубо, посмотрев на неё остекленевшим взглядом. — И в полк наш тебя случайно занесло... Ты иди. Спрячься. Она и сказать ничего не успела, как Шурик резко поднял пистолет, вставил его неаккуратно в рот и нажал на крючок. Заднюю стенку черепа красочно выбила расплющившаяся пуля, и содержимое выплеснулось на бревенчатый свод импровизированного штаба. Алиса схватилась за голову, проклиная в сердцах этот день. Что будет со Сталинградом!? Она выбежала в непонятном страхе и панике оттуда, сворачивая в сторону бензовоза. Без командиров всегда наступает анархия, и она теперь должна принять командование, но что делать, если она понятия не имеет, как справляться с этим бесконечным хаосом? Она должна собрать всех выживших, пересчитать механиков и оставшиеся машины... Топливо, в конце концов, проверить! Алиса услышала рёв двигателя и пораженно заозиралась. Кто, черт, блять, побери, ещё здесь охотится? А вот и он, Мессер метил прямо на неё, но куда хуже было то, что метил он на баки с горючим. Баки, рядом с которыми стояла и она. И Двачевской ничего не оставалось, кроме как в ступоре глядеть на разрывающийся резервуар. Чувствовать, как подгибаются колени, подкошеные корявыми металлическими осколками. Как горящий бензин брызгает на форму, легко подпаляя её и заставляя чувствовать нестерпимый жар. Как отбросило её сногсшибательной взрывной волной. Как ей горько думать о том, что всё так глупо закончится. Попасть сюда... Чтобы что? Она и не сразу заметила, что кто-то тащит её на чьей-то шинели по твёрдому грунту, заставляя её онемевшую спину ощущать небольшой дискомфорт. Алиса взглянула наверх и увидела покрасневшее от напряжения лицо Тихоновой. Почему она не удивлена? — Эй... — сказала она тихо и закашлялась, раздирая неимоверно сухое горло, — Я что, такая жирная, что ты не можешь... — не смогла она договорить, уложив голову обратно на грубую ткань. Казалось, девушка не услышала её тихий протест, но ответила. — Да нет... Тут другое. — ответила она так же тихо, показав левую руку. Два пальца, средний и безымянный, были оторваны практически у самого корня. На мизинце отсутствовала последняя фаланга. — Блять. — прошептала Алиса, проваливаясь в беспокойное небытие, изредко прерываемое свистом снарядов, доносящимся от приближающейся линии фронта. Лена часто делала привал, меняла повязки на остатках от ладони. Алисе казалось, что в бреду она умоляла оставить её, но в этом была не уверена, потому что со стороны Лены не доносилось никаких звуков. Так они и добрели до уходящего к Волге обоза... Алиса вновь открыла глаза, потирая их неловкими движениями. Лена смотрела со смесью заботы и беспокойства, теребя уцелевшими пальцами страницу эдак пятидесятую. — Что было? — хрипло спросила Двачевская, просыпаясь ото сна. — Ты как-то резко уснула. Минут двадцать храпела, как... — она замешкалась, подбирая эпитет. — Ясно. Алиса зевнула, пододвигаясь ближе к подруге и положив ей руку за плечи. Та тоже прислонилась к ней всем телом, и Алиса ощутила жаркую упругость девичьих грудей, отчего у неё запульсировало в голове и похолодело внизу живота. — Напомни, почему мы тратим здесь свои дни? — спросила она скорее риторически, но Лена готова была ответить. — Ты каждый раз это спрашиваешь, будто можно так легко представить, что ничего не произошло... — Тихонова возмущённо засопела, резко дернув головой, — Но... Я не могу видеть, как мой город стал руинами, и на улицах которого от холода умерло полтора миллиона людей... — она, наверное, пустила бы слезу. Будь они году так в сороковом. Но теперь вместо этого была лишь звонкая ярость. Понятно, на кого. Алисе стало совестливо и стыдно, что она в который раз затронула эту больную тему. У неё, конечно, тоже остались там родители, но скучала ли она по ним? — Извини. — только и смогла она коротко отрезать, кладя голову на плечо Тихоновой. Та для приличия ещё посопела, но потом положила свою обугленную, но такую нежную, ладонь на колено её галифе. — Конечно. — просто сказала она и, будто что-то вспомнив, ехидно посмотрела в глаза подруги сверху вниз, — Завтра, кстати, танцы. И я бы очень хотела, чтоб ты... Знаешь... — Пришла? — задумчиво произнесла Алиса, изрядно сомневаясь в данной затее. — Да, но... Погоди. — торопливо начала она, боясь, что подруга и в этот раз надумает отказаться, — В этот раз, говорят, городские будут. Привезут новые пластинки... — Ладно... — сказала она, стремясь не разочаровать встревоженную подругу, — Я может, так и быть, соблаговолю прийти на данное мероприятие... Лена лишь улыбнулась невинно, будто извиняясь перед миром за девушку, сидящую рядом с ней. — Было бы замечательно. Внезапно, дверь в ризницу скрипнула, и Алиса готова была бы вскочить с места... Если бы не колени. Наружу вышел изрядно измотанный Электроник, оттирающий вьедающиеся пятна от масла как можно скорее. Он посмотрел на лавочку и обомлел, увидев "Рыжую Лилию", как ехидно коверкал он её позывной. Впрочем, ей даже нравилось. — О! — воскликнула она нетерпеливо, заставив Серёжу ещё сильнее сжаться, — Колхозник наш стоеросовый! Как у тебя твои машинные делишки, хм-м? — Ой, прошу... — сказал он тихо и, казалось, изможденно, — Оставь меня хоть на сегодня без твоих шуточек. Я спать. Алиса хотела уже вновь подколоть его, но в голове упорно вертелась мысль, не покидавшая её уже пару лет. Надо рассказать ему о своих планах. Освобождаясь от мягких объятий Лены и оставляя её в привычных объятиях бумаги, Алиса встала и мягко, насколько это возможно, подошла к нему. — Обожди минутку.