the millionaire waltz

*** Ну и денёк, а? Каждый день в Милграме так или иначе изматывает. Вчера, например, Фута развёл шумиху из-за завтрака и поцапался с Котоко из-за какой-то чепухи; а сегодня вот Махиру притащила свой новенький радиоприёмник, который она заранее попросила и теперь получила, и включила звук на полную мощность. Когда она только зашла в комнату со своим аппаратом, все, кто там был — Юно, Амане и Казуи — были слишком очарованы ей, чтобы попросить сделать потише. В мозгу у Казуи до сих пор какофония из ритмичных звуков и шумов, с каждым ударом словно разрывающих барабанные перепонки. Но даже он, самый далёкий от романтики человек, которого только можно было найти, вынужден был признать: слащавые попсовые любовные песенки, которые включала Махиру, чертовски сильно заедали в голове. «Немного музыки никому не помешает», — сказал он ей за ужином, и она моментально сунула приёмник ему в руки, велев «оставить на ночь себе, потому что каждый заслуживает, чтобы у него в жизни было немножко любви», и сразу же ушла без каких-либо объяснений. А он до сих пор не до конца понимает, что она имела в виду, но сейчас сидит в одиночестве на кухне, пока крохотная музыкальная машинка напевает мелодию, которую слышит только он один. — Ты ещё не спишь? Видимо, теперь не он один. Шидо стоит напротив стола, переводя взгляд то на радио, то на полупустой стакан виски, принадлежащий Казуи. Даже если ему и хочется что-то сказать насчёт алкоголя, он решает промолчать. Отлично. Казуи бы не хотелось объяснять ему свою странную тоску по выпивке самой противной средней паршивости. — Уже шёл спать, — врёт Казуи. — А какое у тебя оправдание? — Бессонница, — отвечает Шидо как ни в чём не бывало. За то время, что они находились в Милграме, каждого из заключённых хотя бы раз или два настигала бессонная ночь, но Шидо был тем, кто чаще всех составлял Казуи компанию в его ночных посиделках на кухне. От этого ему стало немного грустно. — Выпьешь для успокоения? Казуи откидывается на спинку стула. Неочевидное приглашение присоединиться. Шидо никогда не чувствовал себя достаточно спокойно, чтобы пить при других заключённых, даже несмотря на привычку курить. Но, может быть, сегодня ночью это изменится. «Эй, да расслабься. Я, конечно, похож на волка-одиночку, но честное слово, я не кусаюсь». «Неплохой стаканчик виски ещё ни разу никого не убил, так что садись рядом». Да, что-нибудь такое, говорит он сам себе, начиная испытывать лёгкий стыд за собственный непрекращающийся внутренний монолог. Шидо вздыхает и, по-видимому, задумывается. Сейчас он либо откажется, либо сменит тему. — Я вижу, в твоём открывшемся кухонном баре теперь есть музыкальный аккомпанемент? — он кивает на радио. А вот и она — смена темы. — Оно не моё, — усмехается Казуи. — Но если я когда-нибудь и открою наш общий бар, обязательно попробую затащить Махиру на место диджея. Этот ответ, похоже, удовлетворяет Шидо, и он мягко улыбается Казуи. Эта его улыбка из тех, что служат для видимости; не из тех улыбок, которые нравятся Казуи особенно сильно. Но было бы лицемерно говорить что-то подобное вслух, не так ли? Врач садится напротив Казуи и складывает ладони под подбородком. Он выглядит совсем уставшим; его руки чуть дрожат, удерживая на весу его светлую голову. Есть что-то невыносимо печальное в том, чтобы смотреть на прекрасного человека и видеть, что в его глазах не осталось даже малейшего намёка на счастье. Казуи поднимает стакан, словно приветствуя Шидо, а тот в ответ кивает ему. Но ещё есть что-то ужасно жестокое в том, чтобы представлять себе этого человека счастливым — и радоваться, что на деле он несчастен, потому что иначе ты бы задохнулся от зависти. Казуи залпом допивает, и сразу же начинает играть новая, спокойная и глубокая романтическая песня, от которой в груди что-то сжимается. — Даже не скажешь, что это Махиру попросила, — Шидо пытается прервать тишину насмешливым комментарием. — Да нет, это как раз в духе Махиру. Кому бы ещё пришло в голову попросить радиоприёмник, которые будет играть только любовные песни? — Казуи пожимает плечами. — Хотел бы я тоже снова обрести такой взгляд на жизнь, как у неё. Правда, хотел бы? У него-то с этой любовью, которой Махиру так увлечена, был не самый лучший опыт. Такая любовь требует, чтобы её демонстрировали на публике, чтобы регулярно проявляли свою привязанность, чтобы даже родителям рассказывали про то, как в этих отношениях замечательно. Такая любовь приводит к долгим обсуждениям свадьбы и свадебного платья, а потом к тому, что ты обнимаешь её, рыдающую, пока она обещает любить тебя до конца своих дней. Она бы с Махиру наверняка подружилась, а? — …Ладно, я звучу совсем как старикан, да? — Казуи поднимает глаза, глядя прямо в лицо своему собеседнику. Тот моргает. — Разве желание любить кого-то зависит от возраста? Я не думаю, что тем, кто старше, нельзя чувствовать себя сентиментально, — Шидо потирает подбородок. — Напротив, мне даже кажется, что мир вокруг становится моложе. — Гм, — мычит Казуи, довольный таким ответом. Ему не особо хочется распинаться о своих чувствах по этому поводу — но, похоже, выбора ему и не дают. — Ты же тоже женат, я прав? Если кому и должно быть известно что-то о любви, то тебе. Этот вопрос слегка выбивает Казуи из колеи. Естественно, что время от времени кто-то да спрашивает про кольцо. Все его коллеги её знали. А когда он в последний раз пришёл на работу, чтобы сдать значок, никто из них даже не смог посмотреть ему в глаза. Они все смешались в одну массу, все говорили ему слова соболезнований, все просили его остаться. А ему тогда ужасно хотелось, чтобы они на него накричали и потребовали убираться вон, потому что это он её убил. Ненависть ранит намного меньше, чем жалость. Шидо замечает что-то странное в реакции Казуи прежде, чем тот успевает это предотвратить. В ответ на это Казуи решает состроить мягкую улыбку. — Был женат. — Ох, — отвечает Шидо. Казуи уже знает, что случилось с его женой. Знает с самой первой их недели в тюрьме. Шидо тогда был немногословен. Но он знал, каково это. Он знал, как ощущается утрата близкого человека — хотя для Шидо потерять свою жену точно не было тем же самым, чем для Казуи стало потерять своего лучшего друга. — Не нужно меня жалеть. Я своё уже отгоревал, — это неправда. — Мне жаль. — Правда, всё нормально, — давай перестанем об этом говорить. И они перестают. На какое-то время. Пока Шидо не берёт на себя ответственность в попытке продолжить диалог. Он не слишком хорош в том, чтобы вести полуночные разговоры, но явно старается. — Мне кажется, я знаю, о какой любви мечтает Махиру. Дело даже не в том, что она хочет стать идеальной женой и домохозяйкой. Дело в тех вещах, которые вы разделяете, — он задумчиво потирает собственную руку, проводя по безымянному пальцу. — По крайней мере, я думаю, что главная мысль в этом. Во всяких мелочах. В том, чтобы есть вместе. Разговаривать. Музыку слушать. Он прав. Казуи уверен, что ему тоже нравилось делать всё это вместе с ней. Вместе ходить куда-нибудь ужинать. Делиться мнениями о театральных постановках, на которых они были. Другими словами, он был бы счастлив по-настоящему влюбиться в неё — но этого просто не было в сценарии. — Угу, — он согласно хмыкает. Музыка из радио перестаёт казаться ему обычным фоновым шумом; он начинает вслушиваться более внимательно, всё больше теряясь в собственных мыслях. Похоже, что-то в происходящем заставило и Шидо немного расслабиться. Казуи думает — а нравится ли Шидо такое? Спокойная тишина и тихое подпевание песням. Иногда правда кажется, что он — единственный человек в этом месте, с которым Казуи может сидеть и чувствовать себя нормальным впервые за всю жизнь. Разве не прекрасно было бы разделить с ним один из таких моментов? Казуи не хочется жадничать. Всего одна вещь, несколько минут его времени — вот и всё, что он хочет. Так что слова срываются с губ раньше, чем Казуи успевает хорошенько их обдумать: — Ты умеешь танцевать, да? Приманить… — Ну, — начинает Шидо, слегка сбитый с толку. — Смотря что ты имеешь в виду. Казуи проводит пальцем по краю своего пустого стакана. — Да просто ты похож на того, кто танцует вальс. Шидо удивлённо приподнимает бровь. — В каком смысле? — Ну, знаешь, ты такой… — Казуи замирает. — Очень строгий. Галантный, что ли. Я думаю, если бы я организовывал бал, я бы прислал тебе приглашение… Звучит как бред, да? Забудь, я просто думаю вслух… Бал? Ну конечно. Казуи же обожает это ощущение общественного давления на тех событиях, куда нужно приходить вдвоём. — Звучит, конечно, странно, — Шидо улыбается. — Но не бред. А почему ты спрашиваешь? — Да просто подумал, — Казуи подпирает подбородок рукой. — Ей такие вещи очень нравились. — Значит, ты умеешь танцевать? — Пришлось подучиться, чтобы станцевать на свадьбе. Но у меня всегда плохо получалось, — Казуи смущённо склоняет голову набок. — Я постоянно ей на ноги наступал. Как говорится, плохому танцору… Ну, ты знаешь. Подсечь… Шидо растерянно хмыкает. От него это звучит нежно и приятно. Очаровательный звук. — Вряд ли всё было так плохо. — Честное слово, всё было именно «так плохо», — Казуи потирает шею. — Хочешь потренироваться? Попался. — Что, прямо сейчас? — Казуи моргает. — Если хочешь, конечно, — оговаривается Шидо. — Я просто подумал… Казуи качает головой. Конечно, хочет. Ужасно хочет. Он чуть не выдаёт это, поднимаясь с места чересчур охотно, но успевает спрятать собственное желание за ленивым стоном и выдохом. — Раз уж ты настаиваешь… Только не замучай меня. Шидо, следуя его примеру, тоже встаёт. Даже странно, как быстро он берёт Казуи за руку — ну, или этот момент кажется Казуи короче, чем он длится на самом деле. — Я, конечно, ходил на уроки вальса, но учитель из меня так себе, — Шидо улыбается. — Так что… Можешь сам выбрать роль. — …А какая роль будет полегче? — Никакая, — усмехается Шидо. Казуи задумывается. Мужчины обычно не танцуют друг с другом, насколько он знает. Он всегда вёл, как того и требовали правила. Мужчина ведёт, а женщину ведут. Но сейчас он стоит здесь, и нет ни правил, ни тех, кто требует их применения. Это странно. Он сомневается, прежде чем спросить: — Можешь ты вести? — Конечно, — отвечает Шидо и сразу же кладёт ладонь на талию Казуи. Необычное чувство — он так болезненно привык к её нежной руке на собственной спине и к собственной грубой руке на её талии. Что-то в происходящем кажется неправильным, однако что-то другое, гораздо более приятное, кажется правильным. — Ладно, — Шидо поднимает на него взгляд. — Помнишь ритм? Казуи кивает. Раз-два-три, раз-два-три. Ничего сложного. Он до сих пор помнит. Музыка продолжает играть, и Шидо тихо считает до трёх. Они начинают. Происходящее кажется Казуи сюрреалистичным. Он с трудом различает очертания собственных ног в тусклом свете кухни, но ему и не нужно их видеть. Он слишком сосредоточен на том, чтобы держать голову прямо и смотреть на своего партнёра, потому что таков — как ему говорили — социальный этикет во время танца. — Э-э, Казуи, — Шидо останавливает его. — Сначала левая. — Ой, — Казуи теряется, а потом наигранно смеётся. — Да-да, прости. Давай ещё раз. — Не торопись, — напоминает ему Шидо чуть дрожащим голосом. Начинается новая песня, и они продолжают переступать с ноги на ногу. Сначала это кажется неестественным, но понемногу Казуи начинает ухватывать суть. Его шаги всё ещё слишком неосторожные и неуклюжие; он до сих пор не начал танцевать хорошо. Пока ещё нет. Но почему-то Шидо остаётся невероятно терпелив. Его ладонь, ободряюще сжимающая руку Казуи, твёрдо ведёт того через любые препятствия. Но почему? Почему к нему так добры? Хуже всего то, что Казуи не думает о Хинако. Более того, когда он осознаёт, что её и близко нет в его голове, по спине пробегает холодная дрожь. Всё, что он видит перед собой — человек с самыми добрыми на свете глазами. Как это жестоко — смотреть на кого-то с таким уважением и теплотой. Потихоньку они сближаются, едва не прижимаясь друг к другу грудью, и сердце у Казуи начинает биться быстрее. Зря он это делает — но всё-таки делает. И от этого охватывает небывалый восторг. Насколько сильно Шидо его возненавидит, его Казуи попытается дотронуться до его лица — просто чтобы что-то почувствовать? Ему так нужно ощутить чужую кожу на своей; ещё раз — не важно как или когда, но ему так нужно, чтобы что-то разорвало его штопанную-перештопанную грудь и позволило всему, что там накопилось, выплеснуться наружу. Сколько придётся отдать, чтобы снова сказать: «Я тебя люблю»? Придётся пожертвовать ещё одной дружбой? Скольким придётся пострадать из-за этого? И в этот момент Шидо утыкается лбом Казуи в плечо и всхлипывает. — Боже мой… — бормочет он, и Казуи с трудом различает слова, широко распахивая глаза. — Ну, ну, — шепчет он, придерживая Шидо второй рукой. Ну почему это не продлилось хоть немного дольше? Всего один разочек. К сожалению, он догадывается, в чём дело. — …Скучаешь по ней? — Да, — отвечает Шидо. — Да. Он не поднимает головы, а его слова звучат приглушённо и еле слышно — но для Казуи они всё равно яснее и чётче некуда. — Я… Я всё время о ней думаю, — Казуи бережно поглаживает его по спине в жалкой попытке успокоить. — Иногда я думаю, мол, ну вот, мне уже лучше, но на самом деле мне никогда не становилось лучше. Наконец Шидо снова поднимает голову. Его глаза чуть покраснели, и он трёт их рукавами. Такое нечасто увидишь, но это не то зрелище, которым стоит дорожить. — Я проходил мимо витрины, видел какое-нибудь красивое платье и думал: вот, приду домой и расскажу про него ей. Но когда я приходил домой, её больше там не было, — его голос начинает дрожать. — А когда я доставал телефон, чтобы ей позвонить, её последнее сообщение всё ещё было, но она не брала трубку. Казуи знает. Боже, он знает это чувство, и это больно. Жена Шидо погибла даже не по его вине, но вот жена Казуи — да. Поэтому он молчит. Всё-таки это он её убил. — Шидо… — начинает он. — Извини. — …Нет, ты извини. Я зря это начал. — Не говори так. — Просто иногда я вижу её в других людях. И каждый раз это так больно. Шидо наконец ловит взгляд Казуи и, словно ножом по сердцу, улыбается. — Боюсь, ты напомнил мне её. Музыка останавливается. Казуи чувствует тошноту. — Ничего страшного, — врёт он. — Всё будет нормально. К этому трудно привыкнуть. — Я попытаюсь. Шидо отстраняется и потирает лоб, словно только что проснулся от странного сна. Но это не было сном, так ведь? Или это всё-таки очередная глупая, недостижимая фантазия? Казуи больше ни в чём не уверен. — Я… Мне правда жаль. Не знаю, что на меня нашло, — бормочет Шидо. — Думаю, мне нужно поспать. Последние недели были очень непростыми. Он не умеет врать. Лжец легко узнает лжеца, но Шидо Кирисаки — лжец, только если это касается фактов, а не чувств. В этом главный эксперт — Казуи, если уж на то пошло. — Я знаю. Иди отдыхай. У нас, кроме тебя, нет никого, кто сможет позаботиться о больных. Такое сокровище нельзя потерять, — Казуи усмехается в его сторону. Это больно. — И правда, — вздыхает Шидо. — Спасибо… за компанию, в любом случае. — Я только рад. Казуи смотрит, как он уходит. Уходит, как они все. Кухня пустеет. Теперь здесь только он, пустой стакан и радиоприёмник. Точно — пустой. Может быть, сейчас это не такая плохая идея. Он был бы не против опрокинуть пару стаканов с алкоголем. И когда Казуи протягивает руку к шкафчику, разум пронзает последняя ясная мысль на сегодня. Он никогда не сможет заслужить второй шанс на то, чтобы кого-то полюбить.