Звезды греют свои планеты

Все шло гладко — слишком гладко, на взгляд Кавеха. Впору было начать нервничать. Он и о чем говорить сейчас с Веритасом не знал — судя по всему, его интересы намного больше удовлетворяет лингвистика, и это все, что известно про его предпочтения. У Кавеха нет таких глубоких познаний — в общем и целом все его познания в лингвистике связаны с их с Аль-Хайтамом первым проектом. И, может быть, об их тайном, на двоих, языке с собственной историей развития и формирования лексики, но это… пожалуй, слишком интимно даже для Кавеха. — Кто-нибудь из вас на самом деле агрессивный? — неожиданно спрашивает Веритас, отвоевавший себе право нести собственную холщовую сумку. — Нет, — Кавеху не нужно думать, чтобы ответить. — Я вспыльчивый, а Аль-Хайтам — архонт пассивной агрессии, но напрямую — нет. Веритас только кивает. Кавех не понимает, к чему был вопрос — приблизительно до момента, пока они не приходят в таверну. Заказывают еды — ладно, Кавех заказывает, Веритас просто маячит где-то рядом. Садятся. Кавех ведь так и не позавтракал. — Я не буду это есть, — резко сообщает Веритас, бросив только один взгляд на тарелку. Карри, круглая пита, помидоры — универсальная еда, которая, на взгляд Кавеха, подходила всем. Но это ведь не большая проблема. — Возьмем это для Аль-Хайтама, а тебе закажем что-то еще? — А сразу так нельзя было? — Веритас практически оскалился. — Или в твоей концепции мира у меня все же нет права? Один раз попробовал и хватит? Или то, что нравится тебе, должно нравится и мне? Он повышает голос — и на них уже смотрят. Кавеху становится неловко, но еще сильнее он чувствует собственную беспомощность. И он уверен, что она очевидно окружающим — особенно тому, кто смотрит на него так яростно. — Все вы одинаковые, — повторяет Веритас медленнее. Он будто отводит взгляд от своей тарелки, старается отвернуться, но потом все же смотрит Кавеху в глаза. — Неужели было так сложно спросить? Кавеху кажется, что он в постановке, где нужных слов он не знает, а роль ему выдали главную. — Веритас, — пробует он негромко, но это, кажется, распаляет сильнее. — Заткнись! — Веритас уже кричит, взгляд его случайно падает на тарелку, и он одним движением руки сносит ее со стола, отшвыривая прочь. Кавех будто в замедленном времени смотрит, как трескается глиняная тарелка, как кусочки еды разлетаются по полу, как карри оставляет свой оранжевый цвет. И. Вот оно. Он понимает что-то про себя, чего никогда не хотел бы знать. Ему жгуче, до боли стыдно — и это, разумеется, злит. — Мы уходим, — говорит он резче, чем хотел бы, и поднимается, отводя от Веритаса взгляд. Он старался делать все правильно — и даже этого оказалось недостаточно. Горстка моры, оставленная на прилавке, никак не поможет Кавеху прийти в себя. * * * Аль-Хайтам возвращается довольно рано — с фруктами и бутылкой же сока. Логично, что в первый день появления в их жизни нового объекта пить не стоит. Он едва не роняет эту бутылку, когда у двери Кавех врезается в него всем телом. — Я все испортил, — говорит он сразу же, не дожидаясь вопроса. — Он мертв? — деловито отвечает Аль-Хайтам. Кавех отдергивается в грядущей волне возмущения, и Аль-Хайтам улыбается. — Тогда не все. Кавех дуется, но взмахивает рукой, меняя голос на чуть менее отчаянный. — Я… плохо отреагировал, — он кусает губы в старой еще привычке. — И не знаю, как еще я мог отреагировать тогда. Я… мы пришли домой, я показал ему комнату, помог с бельем, сказал, что не войду без стука. И он не выходит. Кавех может отреагировать резко, Аль-Хайтам знает лучше всех. Вспылить, поднять голос, высказать все, что на душе, попробовать поставить на место. И ничего из этого он бы не додумался совершить в первый же день с ребенком, которого хотел взять. Которого они хотели взять. — С тебя чай, — Аль-Хайтам запускает пальцы в волосы Кавеха, массирует затылок — успокаивает. — Ты знал, что это будет тяжело. — Я не знал, что я буду так себя вести! — Кавех снова вспыхивает, но Аль-Хайтам прикладывает палец к его губам, смотря прямо в глаза. — А мне нравится, — и, сделав некоторую паузу, отстранился. — Я с ним поговорю. Стук в дверь ожидаемо ничего не дает. Но Аль-Хайтам довольно звучно говорит: — В отличие от Кавеха, я еще не давал тебе обещания не входить без стука. А тема для диалога у меня есть. Приходится выждать десяток секунд, прежде чем услышать недовольное: — Входи. Комната действительно немного изменилась — на спинке стула уже валялось полотенце, кровать была застелена белоснежным, ни разу не практичным пледом, а подушка под головой Веритаса оказалась неожиданно голубой. Веритас читает — Аль-Хайтам легко опознает книгу, которую оставил на столике в гостиной — и даже взгляд не поднимает, как и ожидалось. — И что он тебе сказал? — хмуро спрашивает Веритас, перелистывая страницу. Очевидно, он решил, что если у Аль-Хайтама этот прием сработал, то и он справится. Аль-Хайтам опускается на край кровати, не спрашивая разрешения, поправляет сумку на плече и спрашивает с едва слышной насмешкой в голосе: — А что он должен был мне рассказать? Веритас не выдерживает почти сразу же и опускает книгу, надутый и вредный, не желающий идти на контакт, но пойманный в ловушку: Аль-Хайтам не любит не добиваться цели. — И какая же у тебя тогда тема для диалога? — в голосе у этого маленького существа столько недоверия, что хватило бы на его тело и вырвалось бы выше. Аль-Хайтам не отводит взгляда — долго, пока Веритас не смущается, и достает из сумки научную работу в переплете. — Я ведь обещал тебе исследование второй редакции. Веритас вскидывается сразу же, даже книгу роняет на пол, и ее листы безнадежно мнутся. Аль-Хайтам сам старательно отводит взгляд от подобного безобразия — и протягивает работу сразу же, как за ней тянется требовательная рука. Они молчат какое-то время, глядя не друг на друга, а чуть сбоку. — И что, я теперь должен перед ним извиниться? — недовольно интересуется Веритас, обнимая работу, а заодно и себя. — А есть за что? — Аль-Хайтам подпускает смешинки в голос и встает. Веритас молчит — на его взгляд, весьма показательно. — Будешь ужинать с нами через пару часов. — Смотря какая еда, — немедленно уточняет Веритас, и Аль-Хайтам кивает себе: пищевые привычки детей могут быть весьма сложными. — Чечевичный суп. Подходит? Веритас осторожно кивает, все еще смотря настороженно, и Аль-Хайтам разворачивается к двери, замирая уже когда берется за ручку. — И, Веритас? — Угум, — отзывается тот уже под шелест страниц. — Я обещаю тебе не входить в твою комнату без стука за исключением острой необходимости.