MANIAC

В городе N все стабильно. Стотысячное население плавно ведет свою жизнь. Что-то разрушается, что-то отстраивается заново. Город не растет уже долгое время. Дети, что выросли здесь, вытягиваются. Трава уже не такая зеленая, небо не такое синее, а молоко обычное на вкус. Так было и будет всегда. В городе N перемены. Поколение миллениалов осознает, что пора что-то менять в своей жизни. Они прощаются с родителями, собирают сумки, прыгают в машины. Шуршание шин по раздолбанному асфальту звучит каждый месяц, если не чаще. Дети, что выросли здесь, уезжают в поисках себя, оставляя воспоминания позади. Это неизбежно. В городе N праздник. Миллениалы, что уехали в нулевых, возвращаются, осознав, что их нигде не ждут так, как дома. Город N разрастается. Настает очередь поколения Z, которое по прогнозам старших либо уничтожит планету, либо захватит другие. «Будущее в руках наших малышей!» — трезвонит в головах у детей, что выросли здесь. Улицы наполняются счастьем и звонким детским смехом. В городе N гробовое молчание. Улицы пустеют в десять вечера, лишь редкие пьяницы разгуливают кривой походкой. Жажда крови заполняет переулки, дороги окрашиваются в алый. Заботливые мамаши стараются не выпускать своих детей одних. Полицейские машины стоят на каждом углу. Дети, что здесь выросли, начинают вымирать. Они бьются головой о стену, понимая, что сами породили этих исчадий ада, жаждущих мести и вкуса железа на языке. В городе N орудует маньяк. *** Звон колокольчика растворяет тишину. В аптеку тяжелой походкой заваливается мужчина в синей форме со звездами на погонах и пистолетом в кобуре. — Аа, Ким Сынмин, здравствуйте! Все еще открыты? — с радостной улыбкой бросает полицейский, опираясь на стойку, за которой молодой аптекарь что-то переписывает и перекладывает с полки на полку. Он легонько подпрыгивает, когда громкий голос мужчины долетает до его ушей. — Да, господин Пак, здравствуйте. Приходится долго сидеть на случай, если кому-то срочно понадобится помощь, вы же знаете. — Молодой человек скромно улыбается и поправляет указательным пальцем свои очки в толстой оправе. — Что ж, ты прав. А ты хороший малый, добрый, — хохочет майор Пак, тыкая в аптекаря свой короткий сморщенный палец, — Настоящий врач! Чего ж ты не пошел в нашу больницу? Парнишка ты способный, знаешь много, сколько жизней бы спас, особенно сейчас… — мужчина грозно затих, зрачками наблюдая за руками младшего, который уже бойко собирал лекарства по личному рецепту мужчины. Ничего особенного: пара бутылечков с витаминами, парацетамол с ибупрофеном от головной боли (особенно хороши, когда в участке куча бумажной волокиты из-за еще одного беззубого жмурика) и коробочка с ксанаксом. Господин Пак неоднократно жаловался местным врачам, что спится ему ужасно последние пару лет. С момента появления «Монстра», который голыми руками перемалывал кости неосторожным пьяницам или чересчур дерзким подросткам-наркоманам, что шырялись по пустырям. Картина и правда не самая приятная, когда местным судмедэкспертам приходится соскабливать их кишки с дырявого асфальта или мозги с кирпичной стены старого целлюлозного завода. Первый раз Пак Джинен наткнулся на такого самолично, когда решил летним вечером выбросить мусор в контейнер за углом его дома. Его вывернуло буквально сразу, когда в нос ударил запах смерти и подъеденного крысами мяса. Мусорный мешок глухо упал ему под ноги, пока он второпях набирал номер ближайшего участка. Все-таки полицейским в маленьких городах такую «красоту» случалось видеть не часто. Тот малец оказался продавцом велосипедов из соседнего магазина. Оказалось, что он давно сидел на героине, а получил, видимо за то, что крепыш застал его, пока тот пускал по вене. Это так и осталось предположением Пака и его коллег, которые взялись за это дело. С того дня такие кровавые ошметки стали находить раз в полгода. Загвоздка в том, что ни отпечатков, ни следов, ни даже волоска с головы убийцы не было найдено на месте преступления. Словно существо, что оставляло после себя эти трупы и правда было мифическим. С того дня Пак Джинен видел этого продавца в кошмарах. Они даже не были знакомы, просто это зрелище оказалось «умопомрачительным» для неподготовленного мозга. Убитый орал на Пака, иногда бегал за ним, размахивая вывалившимися кишками. Джинен просыпался в холодном поту посреди ночи, пугая свою бедную жену. С того дня ксанакс стал его верным другом и надежным помощником. Нет, господин Пак совсем не был наркоманом (становиться им он теперь боялся до ужаса). Пару таблеток раз в неделю ему хватало с головой. Поэтому в аптеку Ким Сынмина он заглядывал так же редко, как и в магазин велосипедов на соседней улице. — Вы же знаете, что врач из меня не очень, — так же застенчиво ответил молодой аптекарь после долгого молчания, — Вы сами неоднократно вызывали мне скорую в участок, когда я видел ваши фотографии трупов. От вида крови мне всегда нехорошо… — задумчиво промямлил парнишка, передавая бумажный пакет мужчине. — Да, да, припоминаю. — со смешком протянул полицейский, забирая пакет из бережных рук фармацевта. Он с хлопком кладет пятьдесят баксов на стойку и направляется к выходу. — Кстати, как твой брат? Давно его не видно. У него сейчас эта, как там ее, депрессивная фаза? — неряшливо, скорее для вежливости спрашивает майор Пак, открывая стеклянную дверь. — У него все в порядке. Депрессивная фаза подходит к концу, поэтому он снова скоро вернется в школу. Спасибо, что спросили. — искренне улыбается Сынмин. Полицейский учтиво улыбается и покидает аптеку, оставляя запах спирта и лекарств позади. Ему предстоит еще одна тяжелая рабочая ночь, полная раздумий и документов. Сынмин же выходит из-за стойки и торопливо подбегает к двери. Табличка на присоске переворачивается и надпись гласит: «Закрыто». Замок издает звонкий щелчок, и стеснительная улыбка сползает с гладкого лица молодого аптекаря. Глаза, что сияли теплом пару минут назад, медленно потухают, а на дне остается лишь безграничное отвращение ко всему живому. Лицо становится серьезным, даже грубым, когда Сынмин натягивает нейлоновые перчатки и принимается стругать какие-то белые таблеточки. После такого кропотливого занятия аптекарь выдвигает нижний ящик стойки, в котором кроме дополнительных коробок с перчатками и блистеров со шприцами в глубине, у самой стенки стоит небольшая коробка с дырочками, недосягаемая глазу посетителей. Ким достает ее, отщелкивает крышку и просовывает руку внутрь, чтобы достать маленького белого мышонка, который мгновенно съежился в осторожных руках профессионала. Сынмин бережно сажает мышонка на стойку и подает ему кусочек сыра, предварительно напичканный стружкой тех самых таблеток. Мышонок жадно съедает сыр и садится на задние лапки, в поисках дополнительного угощения. Ким бесстрастно ухмыляется и снова берет мышонка в ладонь. Он переходит в подсобное помещение, по пути захватывая пустую баночку с тонкой резиновой крышкой. Подсобка небольших размеров вмешает в себя кучу шкафов с ящиками, на которых наклеены распечатанные буквы в алфавитном порядке и кучу полок, на одной из которых, самой просторной, покоится огромный стеклянный террариум с большой корягой и кучей сена и песка внутри. Сынмин бережно открывает террариум и засовывает туда мышонка. Малыш снова садится на задние лапки, подергивая носиком и выясняя обстановку вокруг. Он еще не понимает, что уже находится в своем стеклянном гробу. Из большой коряги, полой внутри блеснула черная, словно драгоценный оникс, чешуя. Мышонок даже не успевает дернутся, как вдруг его маленькое тельце оказывается насаженным на огромный змеиный клык. — Яд впрыскивается в открытую рану, после чего жертва сразу начинает чувствовать признаки отравления, — со злой ухмылкой вслух рассуждает аптекарь, — Спустя пять минут начинается рвота, повышенное кровяное давление и слабость. Спустя пятнадцать минут конечности отекают от большого скопления крови и через полчаса наступает смерть. Сынмин молча наблюдает как его Черная Мамба поглощает свою несчастную жертву. После он нежно достает ее и позволяет обвить пружиной свою руку. — Ты хорошо покушал, Арчи? Ты умница, да? — начал сюсюкаться Сынмин, поглаживая змею под пастью. Арчи приподнял голову, подставляясь под ласки хозяина. Змея заглядывает ему в глаза, словно понимает, что его одаривают любовью. Черный язык быстро появляется и пропадает, издавая довольное шипение. Со стороны могло бы показаться будто он и вправду улыбается, насколько могла бы улыбаться Черная Мамба. У них с Сынмином и правда прочная связь. Как-то раз, пятнадцатилетний Ким бежал по улице от своих ровесников, которые спустили на него огромного рыжего пса. Сынмин никогда не отличался физической силой, наоборот, он был очень худым мальчиком, неспособным даже сдержать удар мячом. Соседские мальчишки быстро поняли свое превосходство. Так Сынмин стал мальчиком для битья. Сначала безобидные шутки и подколы, потом намеренные попадания мячом по голове и вот они уже зажимают его в углу за школой, обжигая светлую кожу бычками от сигарет. Постоянные синяки и ссадины никогда не волновали его мать-алкоголичку, которая уже давно положила огромный и толстый хер на своих бездарных сыновей. Об отце говорить даже не стоит, ведь он ушел сразу как узнал, что его сын, Ян Чонин, страдает раздвоением личности. Сынмин особо не парился из-за его ухода, ведь этот человек был ему отчимом. Мало того, что это не его родной отец, так еще и полный кретин. Как мать умудрилась выйти за него замуж — неизвестно, ведь даже самого процесса бракосочетания, как такового и не было. Ну, или парнишке самому было не до этого. Мать просто однажды привела этого мужчину к ним домой и сказала, «Теперь это твой новый папа, Минни, надеюсь вы подружитесь». Нет, не подружились. Сынмин никогда не простит эту женщину за то, что она так быстро нашла замену его настоящему отцу, который умер от рака пару месяцев назад. Они жили счастливо семьей Ким: гуляли в парках по выходным, обедали бургерами и картошкой фри в местных забегаловках, а по выходным смотрели бейсбол и громко болели за «Янкис». Но вот, отца больше нет, как и того теплого беззаботного детства. Теперь мать ходит беременная от этого жестокого мудака, что избивает ее. Она начала курить и нередко приходить домой обдолбанной. Сынмин сам даже пару раз вызывал ей скорую из-за очередного передоза кокаином. Она часто сидела на лестнице второго этажа и курила в открытую форточку, поглаживая ладонью свой округлый живот. Сынмин часто возмущался такому ее поведению, на что получал в ответ лишь «Вырастешь — поймешь». Он вырос, но так и не смог понять, как можно быть настолько глупой, чтобы оставаться с тем, кто над тобой издевается. Когда родился Чонин, никто не был счастлив. Как только она вышла из роддома, то бросила малыша на руках у старшего брата и закрылась в комнате с отчимом и компашкой его друзей, позволяя им делать все, что захочется. Спустя пять лет выяснилось, что Чонин болен. Болен не так, как все. Это не обычная простуда и не ветрянка, которую стоит только переждать, замазывая лопающиеся язвочки зеленкой. Раздвоение личности — серьезный диагноз. Эта болезнь у него в голове и вылечить ее можно только пулей в голову. Что и собирался сделать старший Ян, как только узнал. Он ушел на весь день и вернулся глубоко за полночь, когда мать уже валялась в отрубе после очередной дозы кокаина, а Сынмин прибирался дома, включив Чонину мультики. По телеку крутили телепузиков, которые так забавляли младшего. Отчим завалился тяжело. Одежда была в грязи и траве, видно, валялся где-то на пустыре за баром. Морда синяя, вся в синяках — обычное дело для таких, как он. Сынмин даже внимания не обратил, продолжал мирно намывать грязные тарелки, пока не услышал жалобный детский визг. — Папочка, что ты делаешь, не надо, пожалуйста! Сердце пропустило удар. Когда Сынмин оказался в гостиной, старший Ян уже приставил дуло «Глока» ко лбу малыша. Он грубо сжимал личико Чонина, до красноты впиваясь в округлые щеки своими грубыми пальцами. — Ты — ошибка, — хрипел он, — А я говорил ей сделать аборт. Тупая сука надеялась, что меня удержит малолетний спиногрыз на шее. Так он еще и дефектный получился. Моя самая главная проблема.Пристрелю тебя и продам на органы, а потом и старшего продам, таких худеньких мальчиков любят на секс-рынках. Мать и не рыпнется, все отдаст за новую дозу, идиотка, нашел же на свою голову. Сынмин не помнил, откуда в его руках взялся нож, не помнил, как втыкал его в плечо мужчины. Помнил только запах крови, от которого мутилось сознание, а желудок просился наружу, и онемевшие пальцы, сжимавшие «Глок», некогда прижатый к лицу брата, теперь направленный на отчима. С того дня он не появлялся в их доме. Он сбежал, а мать истошно кричала каждый вечер, материла своих детей и много-много пила. У нее больше не было того, кто доставляй ей дозу и виноват был Сынмин. Так твердила ему мать, пока ее спустя три года не сбила машина по дороге домой из пивнухи. Все же, отчим был в чем-то прав — она была сукой и умерла, как сука. Похороны организовали полицейские. Они знали мистера Кима, настоящего отца Сынмина, по их словам, он был отличным врачом и не раз помогал им в работе. Пока закапывали гроб, Сынмин не плакал. Он крепко сжимал ладонь маленького Чонина, который плакал только потому, что плакали все. Он еще не понимал, что произошло, не осознавал, что плачут люди на похоронах только потому, что так принято. Ребенок не знал, что его мать была настоящим проклятьем. Сынмину пришлось воспитывать Чонина самому. Он научил его принимать лекарство вовремя, научил играть в бейсбол и есть бургеры на обед. Сынмин подарил брату детство, не взирая на болезнь любил его, стал его лучшим другом. Сам же Сынмин решил пойти по стопам своего отца. Школу он закончил с блестящими оценками и пошел в колледж, где отучился на фармацевта, подрабатывая репетитором по химии. Когда отец еще был жив, он иногда читал Сынмину книжки по биологии и анатомии, рассказывал про свойства веществ и как некоторые лекарства действуют на организм. Сынмину нравился запах лекарств, нравилось рассматривать кокаин матери под микроскопом, украденным со школьного склада с пометкой «Списать». Нравилось рассматривать угашенных друзей отчима, пока они спали. Было в этом какое-то ощущение вседозволенности, когда они задыхались от ибупрофена, который Сынмин накрошил им вместо кокаина. Парню нравилось понемногу отравлять тех, кто портил ему жизнь. Вспомнить тех ребят, что избивали его в школе. Они заставляли его ходить им за пиццей в столовую, а потом давились от крысиного яда, случайно оказавшегося вместо перца. Никто никогда и не мог себе представить, что безобидный худой мальчик может смертельно отравить старшеклассника, который смеялся над Чонином из-за его болезни. Все бы ничего, но как-то раз те соседские мальчишки поймали Сынмина на ловле лягушек для его экспериментов. Кровожадным детям было мало избиений, поэтому они натравили на него рыжую дворняжку, которая жила в будке на пустыре. Сынмин бежал до потери пульса, пока не споткнулся о корягу в лесу на окраине города. Собака уже скалила на него свои зубы, чувствуя, что жертва загнана в угол. Слюни стекали пенящимися реками из ее пасти, и лодыжка Сынмина вот-вот окажется зажатой меж этих кровожадных зубов. Но тут она лапой наступает на едва заметный черный шнурок, прикрытый жухлыми листьями. Послышался визг. Змея, что мирно ждала добычу, кинулась в атаку. Началось животное противостояние. Пес вцепился зубами в черную чешую, разрывая мышцы. Змея же уже впрыснула яд, что значит, что рыжему зверю уже не спастись. Тот отчаянно бился до последнего вздоха: рвал зубами мышцы, царапал и сдирал металлическую чешую, но яд распространялся лишь быстрее. Сынмин ничего не мог сделать — лишь завороженно смотрел, как подкашиваются волосатые лапы, как мутнеет кровожадный взгляд. В конце концов Черная Мамба, как оказалось, сбежавшая из местной лаборатории, одержала верх. Измученная и разодранная в клочья, она переключила свое внимание на Сынмина, но тот уже смело тянул к ней разбитые ладони. — Я тебя не обижу, — надеясь на понимание прошептал мальчик, — Ты храбро бился, ты спас меня, друг. И, о чудо, змей словно понял его. Он обессиленно рухнул в траву, позволяя Сынмину взять себя в руки. Так у Сынмина появился Арчи. Змея будто была одарена разумом. Он понимал Сынмина, делился ядом для опытов, а тот, взамен, лечил его, таскал ему крыс и мышей, мыл, гладил и в целом, дарил свою любовь. — Опять ты со своей змеюкой лобызаешься? Подвальный люк откинулся и оттуда вылезла лохматая голова с лисьими глазами, — Не надоело еще? — Отвали~ — слащавым голосом выплюнул Сынмин, поднося к змеиным клыкам баночку с резиновой крышкой для сбора яда, — Это моя работа, а ты что делал последний месяц, Чонин? Не боишься, что из школы отчислят? Младший надул губы и поставил локти на верхнюю ступень, царапая кожу о грубые деревянные доски. — Не отчислят. Им важна их репутация школы, которая дает возможность обучаться даже «шизикам». Чонин начал играться с зажигалкой, непонятно откуда взявшейся у него в руках. Он приоткрывал крышку с металлическим звоном, прокручивал колесико и крутил зажженную вещицу меж длинных изящных пальцев. — А еще им наверняка не хочется отстраивать школу из пепла еще раз. — он злобно хихикнул, опираясь щекой на свободную руку, — Тебя все заждались уже, нам нужно обсудить пару важных вещей, заканчивай уже. — Да, да, сейчас спущусь. Нужно все-таки закрыть аптеку, а то бедные полицейские снаружи, наверное, устали следить за тем, как я тут копаюсь. Слишком подозрительно. Сынмин снова нежно пощекотал Арчи по носу и уложил обратно в террариум. Затем снял белый медицинский халат и, позвякивая ключами, вышел через заднюю дверь. Он был прав. Снаружи стоял черный Фольксваген с тонированными стеклами. Определенно полицейские начинают подозревать его в некоторых убийствах, связанных с отравлением. Сынмин прокрутил ключ в замке и, сделав вид, что не заметил слежки, прошел до соседнего здания. Там был их с Чонином дом, вернее, его половина. Типичное американское жилье, где большой дом поделен на несколько двухэтажных, а то и трехэтажных квартир. Сынмин и Чонин жили в той части, что делила одну стену с аптекой. Аптекарь расслабленно (или делал вид) отпер замок и вошел внутрь. Он жил там сколько себя помнил. Несмотря на то, что эти стены видели много плохого, Сынмин любил это место всем сердцем. Пожелтевшие от табачного дыма потолки, прожженые бычками сигарет обои (Сынмин уже не помнил, осталось это от бездарных предков или от их с Чонином посиделок), пуля в стене рядом со входной дверью (оставшаяся после того рокового вечера, когда Сынмин прогнал отчима), которую до сих пор никто не вынул, большой коричневый диван, кожа на котором потрескалась от времени и древний квадратный телевизор на такой же доисторической тумбе, который они с отцом смотрели по вечерам в детстве — все это оставило определенный отпечаток на душе Сынмина, который был очень болезненным, словно в сердце воткнули нож и каждый раз его проворачивают, не позволяя уже упокоиться с миром и отпустить, но все таки имел значение. Здесь они с Чонином смотрели бейсбол, попивая пиво, купленное по фальшивым правам, сюда впервые заявился Феликс, прося защиты от пристающих к нему пьяниц, здесь Чонин чуть не спалил кухню, пока пытался приготовить овощной салат (это практически невозможно, но у него получилось, поэтому теперь ему категорически запрещено подходить к плите). Столько воспоминаний связано с этим местом, что отсюда просто так не уйти. Вошедший Сынмин наконец почувствовал усталость от рабочего дня. Последняя неделя выдалась для них особеннно тяжелой, так как полиция установила комендантский час и любое движение на улицах пресекалось после десяти часов вечера, не говоря уже о постоянной слежке. Сынмин скинул куртку прямо на пол у входа. Он включил свет на втором этаже и почти ползком вскарабкался по лестнице. Хотелось упасть в объятья своей чудесной мягкой кровати с ортопедическим матрасом (на который он сам себе заработал!) и забить на все собрания и проблемы, но парень знал — Крис очень не любил, когда кто-то прогуливал собрания. Ты мог не прийти на собрание только в двух случаях: тебя повязали или ты умер. Из этих двух зол лучше выбрать второе, потому что, если ты попался — ты точно труп. С этими рассуждениями Сынмин добрался до своей комнаты, предварительно заглянув в комнату Чонина (это все огромный спектакль для полицейских, что наблюдают снаружи) и убедившись, что он давно спит (на самом деле кровать давно пуста, а на месте хозяина лежит подушка). Он картинно включил свет и подошел к окну, чтобы закрыть шторы, ограничивающие любопытные взгляды с улицы. Свет погас, что дало добросовестным служителям закона знак, что можно ослабить бдительность на ближайшие восемь часов. Сынмин переодел голубую рубашку и строгие брюки на просторные спортивные штаны и белое худи — простенько и со вкусом. Он ползком спустился вниз, не попадая в окна и отворил люк, тщательно спрятанный под старым диваном и ковролином. Под люком был подземный проход в подвал аптеки, где и проводились секретные собрания преступников, что были измазаны в крови по уши.