Solar time

***

Перед входом на постоялый двор, гудящий словно пчелиный улей, Дилюк старательно заталкивает непослушные яркие пряди под капюшон. Ему не нужно лишнее внимание после того, как он с таким трудом отделался от хвоста разведчиков Фатуи, петляя по пролеску и чуть не провалившись под хрупкий лед на переправе. Алое море упрямо лезет назад, щекочет шею и лицо. После целого дня на промозглом ветру волосы спутались, превращаясь в кубло, состоящее из одних узлов. Ему не хотелось бы обстригать длинные пряди, волнами ложащиеся на лопатки, но он сделает это. Еще немного и обязательно решится. Некому больше распутывать непослушную гриву, любовно прочесывая пальцами и массируя легкими касаниями кожу, а ему самому они только мешают. Так к чему сантименты? Дилюк устало трет слезящиеся глаза, в зале дымно и царит жаркая духота. Кожа, за день привыкшая к кусачим поцелуям морозного воздуха, в тепле начинает гореть, будто в лихорадке. Дилюк морщится, похоже рана на боку снова кровит, он чувствует, как влажное пятно медленно расползается, алым пропитывая одежду. Быть может это просто снег, забившийся во все складки и карманы одежды, теперь начал таять. Дилюк не хочет рисковать, он плотнее запахивает плащ, сдвигая капюшон на глаза, прежде чем подойти к хозяину. Он не знает, как, Бездна его раздери, Кэйа делает это, но вместе с ключом от комнаты, старик молча протягивает ему маленький конверт. Плотная дорогая бумага ложится в руки, Дилюк смотрит на печать и крепче сжимает челюсти. Он поднимается на второй этаж и закрывает дверь комнаты, торопливо поворачивая ключ. Дергает ручку пару раз, хлипкая дверь жалобно скрипит, но замок держится. В случае чего даст ему несколько секунд. Дилюк проверяет, куда выходит окно, створки не открыть - дерево намертво ссохлось - придется выбивать плечом вместе с рамой, если вдруг придется бежать. Он бросает конверт на кровать, прямо поверх снятого ранее мокрого плаща, и принимается разматывать бинты, опоясывающие торс, сверля бумажный прямоугольник глазами. Ему не нравятся письма Кэйи, вежливые до зубовного скрежета. Он не чувствует в них его самого. Тот Кэйа, которого он знал почти десять лет, будто исчез в тот самый день. Остался только Кэйа, застывший восковой куклой перед разбитой повозкой, не сводящий взгляда с тела отца и ладоней Дилюка, покрытых кровью. Кэйа — пешка Каэнри'ах, который врал ему все эти годы. Совсем чужой, незнакомый ему человек, которого он знает теперь только по словам, слетающим с кончика пера на бумагу. Дилюк шумно выдыхает сквозь нос и все-таки тянется вперед, подхватывает конверт, продолжая прожигать его взглядом, словно бумага нанесла ему личную обиду. Он торопится, подцепляет сургучную печать ногтями, срывая ее, герб Ордо Фавониус ломается пополам вместе с оттиском. Должно быть Кэйа писал из своего кабинета в штабе. Глаза скользят по строчкам, ловят изящные вытянутые буквы, почти не вникая в смысл очередных обезличенных фраз. Лучше бы он и дальше узнавал все новости от Аделинды. Она не пишет ему о делах винокурни, неумолимо обрубив все вопросы и спихнув это на Эльзера, она пишет о Кэйе, и в ее словах, мелким почерком вбитых в бумагу, того Кэйи, знакомого с детства, гораздо больше, чем в листе бумаги, зажатом сейчас крепко в пальцах. Будь у Дилюка с собой глаз бога, он бы наверное спалил письмо от досады, не сумев прочитать и половины строчек. Дилюку хочется выть, как раненое животное. Его злит невозможность игнорировать это и собственное беспокойство. Он боится кошмаров, неизменно следующих за ним после каждого такого письма — снов, огненной птицей и отчаянным криком рвущих мрак ночи. Дилюк боится, что его письма могут перехватить. Боится, что Фатуи станет ясно, где он, неуловимый и недосягаемый, прячет свое мягкое нутро, боится, что они придут в Мондштадт, чтобы ударить по его сердцу, неожиданно и неумолимо. Он боится перестать получать подписанные одинокой «К» конверты однажды. Дилюку не нравятся письма Кэйи, но он отчаянно и жадно вчитывается в каждое слово.