Кофейня номер 50

      Писать он, несмотря на все свои подозрения, начал в тот же вечер, впервые за несколько месяцев заперевшись у себя в комнате и не выйдя на кухню выпить вечернее пиво в компании Алоизия. План романа родился быстро и легко, оставалось наполнить его фактурой, но первая глава, посвященная одному нехорошему кафе, легла на стол уже через пару дней. Дьявол у него получался, правда, не в меру любознательный и какой-то удивительно терпеливый к человеческим порокам.       Роману не хватало жизни: роману были нужны разные люди. Разной внешности, стремлений, идеалов. Несмотря на то, что в первой же главе он с превеликим удовольствием отправил под нож правосудия Михаила Александровича, пренеприятнейшего заведующего кафедры русской филологии, Мастер хотел подарить роману других людей — и дать им всем шанс испытать себя.       В кафе он шел с некоторой тревогой: вдруг пачка его листов привлечет слишком много внимания, или Воланду не понравится, что за ним наблюдают?       Пришел он гораздо позже, и оттого внутри действительно было многолюдно, а места у стойки были заняты какими-то говорливыми айтишниками, болтавшими с Геллой и явно пытавшимися привлечь ее внимание в послерабочее время. Сегодня Гелла была в ярко-золотом платье с пайетками, зеркалившими блики от люстры. Когда она принимала заказ у Мастера ("фильтр Коста-Рику и яблочный пирог, пожалуйста"), он едва не ослеп. Сев у окна, Мастер принялся наблюдать за залом.       — Маст’ер’, — раздалось вдруг радостное, и откуда-то из темноты за стойкой к нему поспешил Воланд с куском пирога в руке. Только теперь Мастер заметил, что в другой руке у него тяжелая трость, на которую он опирается и сильно прихрамывает. — Как х’ор’ошо, что в’ы снова пр’ишли. Я ж’дал’! Коф’е сейчас тож’е пр’ин’есу.       — В смысле вы ждали… — пробормотал растерянно Мастер, глядя ему вслед. Воланд действительно вернулся настолько быстро, насколько это было возможно, и тут же сел напротив Мастера, вытянув больную ногу.       — Как пож’ивает ваш’ р’оман, о желающ’ий стать писат’елем Мастер’? — вид Воланд имел самый довольный, но что-то в расслабленности его позы было немного нарочитым.       — Он пишется, спасибо. Там будет про кафе и про Дьявола… если все получится, — Мастер сильно смутился и отпил кофе. — Простите за неловкий вопрос, но вы в порядке? Я имею в виду, трость и…       — В пор’ядке ли я? — он сделал предельно удивленное лицо. — В’ы что ж’е, пр’едположил’и, что на мен’я упала коф’емашина? Или что я упал’ на коф’емашину? Nein, ich soll Sie enttäuschen, das war letzte Mal auch so. В’ы пр’осто н’е зам’ет’или.       — Простите, — Мастер потупился. — Мне нужно потренировать умение замечать. Поэтому я сегодня здесь, хочу посмотреть на людей и сделать пару заметок.       — Похвальн’ейш’ее ж’ел’ание! — он хлопнул рукой по столу и поднялся на ноги. — Ich werde Sie dann nicht mehr stören, lieber Autor!       Он действительно исполнил обещание и не беспокоил Мастера ни в тот день, ни в любой из последующих, а последовало их немало. Сидя за теперь неизменным столиком у окна с 12 до 13 часов и сопровождаемый котом, которого Гелла называла Бегемотом, он выписывал детали из диалогов людей вокруг и их внешности, придумывал их биографии и род занятий. На страницах появлялись студенты-медики и айти-специалисты, парикмахерши из дорогих салонов и автомеханики, а под конец добавилась бабушка Анна Петровна, что заходила сюда за хлебом и каждый раз возмущалась, что хлеба здесь нет, и ей надо идти еще сто пятьдесят метров до булочной.       Но больше всего там было Теодора Воланда: Мастер выписывал, какие слова он использует в обращении с гостями, как жестикулирует, как двигаются его губы, как делает кофе (спустя неделю походов Мастер наконец выучил другие типы кофе кроме фильтра и капучино и искренне собой гордился, когда понял, что имела в виду девушка, заказавшая бамбл)...       Заказы принимал у него всегда Воланд самолично: даже если Гелла была за стойкой, она всегда магическим образом оказывалась нужна в другом конце зала, и Воланд отдавал Мастеру чашку за чашкой изо дня в день, и кончики пальцев их соприкасались.       А потом Мастер обнаружил в чеках, что бережно хранил бюджета ради, нововведение — Воланд начал оставлять ему записки. Каким-то образом он изменил кассовую программу, и теперь Мастер каждый день помимо стандартной цены (которая как будто снизилась) и новых штампов получал то философскую цитату, то ужасный каламбур, то вопрос, ответа на который Воланд требовал, неизменно устраиваясь за столиком перед тем, как Мастер уходил.       Так Мастер рассказал, каких режиссёров предпочитает, когда последний раз был в театре, куда бы хотел поехать на месяц и о чем думал сегодня за завтраком. Он задавал эти же вопросы Воланду, но тот почти всегда улыбался, вставал — и говорил, что клиенты его ждут.       Если бы Мастер не был уверен, что Воланду чуждо какое-либо смущение или стеснение, ему бы показалось, что Воланд скорее робеет перед ним, чем осознанно скрывается, но тот неизменно излучал такое обаяние и такую странную энергию, что невозможно было предположить какую-либо робость.       Мастеру начало казаться, что если он хочет узнать личность своего Дьявола, ему придется действовать самому, так что в один из вторников он пришел пораньше и, сев за стойку и заказав стандартный пирог и кофе, сам задал Воланду вопрос.       — У вас вообще бывают выходные?       — Н’ет, — он даже рассмеялся, и смех этот ему невероятно шел, — почти никог’да. Мн’е зд’есь оч’ень нр’ав’ится, и я пр’овожу на р’аботе в л’юбом сл’уч’ае н’е в’есь д’ень, но пол’ностью в’ыход’ных у мен’я сейч’ас н’ет. Keine Fragen bitte, das ist meine Entscheidung und sie passt perfekt zu mir.       — Ваш график — ваш выбор, — развел руками Мастер, как будто бы сам не был заклятым трудоголиком, — но я бы хотел… хотел вам кое-что показать, когда вы не будете не столь заняты. Может быть, в конце вашей смены. Вы спрашивали меня про роман, и я начал его писать, но видите ли, главный герой, Дьявол, он…       — Пох’ож’ на мен’я? Да, я видел’ в ваш’их зам’етках. Мн’е это льстит’, — и первый раз Мастер увидел, как заалели у него уши. Кажется, действительно льстило.       — Так я могу дать вам почитать? Я недавно набрал первые главы на компьютере, принес для вас распечатки, вы… захотите, может быть, их обсудить?       — Не б’ыло нуж’ды уб’ивать пр’ир’оду, — он рассмеялся, — hier ist meine Telefonnummer, können Sie mir auch alles schicken. Sie könnten danach einfach fragen... Aber geben Sie mir die ersten Kapitel, ich bin nicht bereit zu warten!       Мастер чуть покраснел в ответ, забирая салфетку с номером, выведенным умопомрачительно красивым шрифтом, и отдавая распечатки. Воланд возился с воронкой и сидел к нему спиной.       — Я начал подозревать, что вы не захотите им поделиться, как не отвечаете на ваши же вопросы.       — О н’ет, на н’их я не отв’еч’аю, чтоб’ы когда-н’ибудь, когда в’ы р’ешит’есь показать мн’е ваш р’оман, и мы буд’ем’ его обсуждать за бокалом вина, по пут’и до бар’а мне б’ыло, что вам’ р’ассказать, — лица его не было видно, и Мастер пожалел, что спина не способна выразить ту нахальную, даже нагловатую усмешку, с которой Воланд, должно быть, это сказал.       В кафе вдруг стало очень жарко, и Мастер всем телом вздрогнул, когда пальцы Воланда соприкоснулись с его.       — Ваш’ коф’е, — Мастер поднял взгляд и обомлел: глаза у Воланда лучились улыбкой, а не придуманной Мастером усмешкой.       Сердце сделало кульбит и упало в пустоту. У входа в кафе громко звякнул колокольчик, и Мастер с сожалением принял тот факт, что он больше не единственный посетитель.       Обслужив дородную даму (Гелла сегодня взяла выходной), Воланд вернулся к нему с прежней заговорщической улыбкой.       — Я завтр’а закан’чиваю в 18 ч’асов, не зайд’ете веч’ер’ом? Р’асскажу, как мн’е начало ваш’его р’омана.       Мастер уверенно кивнул.       Это будет без сомнения, самая долгая ночь в его жизни.