Прикладная Энигматика

Пять лет спустя. Освальд взрослел и замечал, что остальные мальчики в классе ведут себя по-другому – не целуют своих друзей в губы, не гладят их по волосам, как он делал с Эдвардом. Ну и сами себе дураки, думал Освальд. Гертруда и Владлена в этом году получили от профсоюза детские путёвки в летний лагерь «Орлёнок», и Освальд с Эдвардом проводили это лето на море – утром шли на зарядку, затем на завтрак, а после Джим Петрович спрашивал «наши лучшие друзья?», а смена отвечала «солнце воздух и вода», и вёл ребят купаться в море. Чтоб ты там понимал в лучших друзьях, думал Освальд, сжимая тонкие пальцы Эдварда, пока никто не видел. Нужно было просто заплыть чуть подальше, за скалу – там Джим Петрович не мог бы их увидеть – и вот оно, счастливое мгновение, целуй Эдварда хоть везде. Так он и поступил, утягивая Эдварда за руку под водой. Нигма схватился одной рукой за выступ скалы – а второй держал Освальда за талию – было так здорово, что вода делала его пингвина пушинкой – Эд целовал его в лоб, в щёки, лизал шею, чувствуя морскую соль на языке. В плавках стало тяжело, и Эд прижал к себе Оза плотнее, давая ему почувствовать собственный стояк. Тот затрепетал всем телом, когда его живота коснулся через плавки член Эдварда. - Нигма, Кобблпот! Вы где? – раздался где-то с берега крик учителя биологии. Вот же ж зануда, подумал Освальд, да полюби уже хоть кого-нибудь, а не только книжки про коммунизм. - Кто утонет, больше в море купаться не будет! – продолжал кричать Джим Петрович. – Нигма, Кобблпот, я считаю до трёх! Что ж, пришлось выплыть из-за скалы и явиться пред строгим взором Джима Петровича, который сейчас бинтовал руку Саши Лениной – если хвататься за скалу голыми руками, можно повредить ладошку. - Вы что, в Турцию плавали? – спросил Эда и Оза Джим Петрович. – Купайтесь у берега чтобы я вас видел. Теперь им были недоступны радости подлинные – что ж, придётся развлекаться социально одобряемыми в коммунистическом обществе вещами, подумал Эдвард, и стал шутливо топить Освальда под крики Джима Петровича: - Нигма, Кобблпот, вы так убьётесь! – кричал учитель. Освальд его уже не слышал – Эдвард потопил Оза и нырнул за ним. Нащупав тело Пингвина где-то у дна, он погладил член Освальда сквозь тонкую ткань плавок и мазнул губами куда-то Озу в плечо – куда успел дотянуться. Эдвард упрямо пытался вырвать у судьбы хотя бы немного близости со своим Пингвином. - Нигма, ещё раз утопишь Кобблпота, я тебя заставлю петь на первое сентября в актовом зале. Освальд внутренне засмеялся – куда ты нас рассадишь в открытом море, Петрович. Джим Петрович выстроил ребят по два и повёл обратно в лагерь на тихий час – Освальд наконец-то мог легитимно держать Эда за руку; Эд поглаживал его тёплую ладошку большим пальцем. *** На тихом часу Озу было мучительно скучно – сбежать из домика, в котором он проживал этим летом с Джеромом и Джеремайей Сыроежкиными днём было тяжело – да и где бы они с Эдом на территории лагеря прятались, нет, надо было дождаться ночи, а сейчас убить время. Близнецы Сыроежкины вызывали пиковую даму, поднеся свечу к зеркалу, и говорили «Пиковая дама, приди!», а когда после этого Джерому на голову с вешалки упал портфель Освальда, тот в страхе закричал и выбежал из лагерного домика – всё-таки пиковая дама была для сильных духом. Освальд мучительно отсчитывал минуты до полдника – не потому что он хотел получить стакан кефира и ломтик печенья, а потому что за полдником он опять увидит Эдварда, и сидя за столом сможет прикоснуться к нему локтем и коленкой. Джим Петрович в начале смены похлопотал чтобы Нигма и Кобблпот жили в разных домиках – так ему было легче контролировать дисциплину и порядок в лагере. Джим Петрович боялся, что эти двое под покровом ночи начнут заниматься всяким непотребством – мазать девочек зубной пастой или обливать во сне водой младшую смену. Освальд лежал на тихом часу, наблюдая за глупыми близнецами, смотрел в потолок и внутренне сокрушался от того, насколько же несправедлива его жизнь – он не может жить с Эдвардом в одном домике, такая вот напасть. После полдника ребят повели на линейку слушать гимн, затем опять на море, где Эдвард опять потащил Освальда за скалу. - Эдди Эдди Эдди, - шептал ему в ухо Освальд, обхватывая ногами за талию. Хорошая вещь солёная вода – позволяет делать с другом такие вещи, которые не позволяет гравитация. - Ночью я приду за тобой, - гладил Эд его по щеке, а затем прижался своим лбом ко лбу Освальда, от чего тот застонал. - Нигма, Кобблпот, вас акулы съели? Где вы? Я же сказал плавать так чтобы я вас видел, - завёл свою обычную шарманку Джим Петрович. *** Джером и Джеремайя Сыроежкины спали в одной кроватке в обнимку – как они объяснили Освальду, это потому, что у них дома одна кровать, и они так привыкли. Освальд покивал, но не от всего сердца – он бы тоже хотел спать с Эдвардом дома в одной кроватке, но мама не позволяла Освальду приводить Эда домой каждый день, позволяла только шесть раз в неделю – всё-таки жизнь была чертовски несправедлива к Освальду. Когда близнецы заснули, Освальд осторожно направился к окошку – приближалась полночь, и Эдди должен был его забрать. И действительно, Пингвин услышал стук в окошке, после чего открыл его – сердце радостно забилось – это был Эдди! Сложив в авоську ситро, Освальд приготовился десантироваться, но больная голень мешала ему легко залезть на подоконник – Пингвина уронили в детстве, и с тех пор он хромал. Но Освальд не растерялся – он приставил к подоконнику маленькую табуреточку, а дальше Эдвард обхватил его за талию, помогая вылезти из окна. Нигма забыл, что они не в воде у скалы – он упал и его придавило Освальдом, но это было даже приятно – своя ноша не тянет. - Я взял ситро, Эдди, - сообщил ему Освальд. - А, так вот что упирается мне в ребро. - Я соскучился, - сообщил Освальд. В последний раз они виделись за ужином, долгих два часа назад. - Пойдём, Освальд, - Эд обхватил его за талию и аккуратно сдвинул в бок. На небе мерцали яркие звёзды, южная ночь баловала их полнолунием, воздух был тёплым, а лёгкий ветерок остужал пылкие юношеские тела. Ребята проследовали на пляж, где сегодня купались – сейчас, в полночь, там никого не было. Эдвард разделся догола, и помог снять Освальду футболку, затем, крикнув «Догоняй!» с разбега кинулся в воду – ночью море волновалось сильнее, и Освальд немного забеспокоился. Вдруг волны помешают им целоваться в море? Освальд тоже разделся догола и последовал за Эдом – тот уже вовсю нанырялся и плыл на спине в сторону полной луны. Подплыв к Эду, Освальд жадно его поцеловал – он с самого утра ждал, когда же они наконец-то останутся одни. Губы накрыли губы – у Оз почувствовал бабочки в животе, всё в нем затрепетало. Вода ночью была прохладной, и Освальда била крупная дрожь. - Эдди, вода холодная, - пожаловался Пингвин, оторвавшись от поцелуя. - Я тебя согрею, - пообещал ему Эдвард, крепко прижимая его к себе. Освальд обвил талию Эда ногами и обнял его за шею, неистово целуя. Стояк, который кое-как удалось убрать утром, мигом вернулся к нему – ну ещё бы, я же с Эдвардом, подумал Пингвин. Эд поддерживал Освальда за ягодицы, не давая соскользнуть со своей талии, а затем стал их, ягодицы, мять в руках, чем вызвал у Освальда стон. От стонущего Освальда у него сладко заныло внизу живота, и Нигма понял, что пора купание прекращать. - Пойдём полежим на берегу, - предложил Эдвард. - Но мы не взяли полотенчик, - Освальду не хотелось лежать на голом песке, ведь песок мог бы поцарапать нежную кожу Эдварда. - Всё мы взяли, - сказал Эдвард несколько раздражённо – его напряжённый член тёрся о бедро Освальда, какой уж тут полотенчик. Эдвард вытащил из своей авоськи полотенце, Освальд помог его расстелить, затем Эд нетерпеливо плюхнулся на него спиной и повалил на себя Пингвина. Освальд наклонился к Эду и поцеловал, жадно прикусывая его губу. Эдвард же вернулся к ягодицам Оза, продолжая их мять и поглаживать. Как же было хорошо прикасаться кожей к коже Освальда - член уже стоял колом. Я так больше не могу, подумал Эдвард, приподнялся и резко перевернул Оза на спину, нависая над ним. Эд заметил, что взгляд Пингвина помрачнел. - Что, Оззи, что не так? – спросил Эдвард. - Я забыл привезти детский крем, - опечаленно сказал Пингвин. - Я украл вазелин у Джима Петровича, - признался Эдвард. - Ох, Эдди, какой же ты… - Освальд не смог договорить, потому что вскрикнул – губы Эдварда накрыли его сосок. Эдвард лизал один сосок Освальда, а второй теребил пальцами – своими длинными пальцами пианиста. - Эдвард… - шептал Оз, задыхаясь. – Эдвард, пожалуйста, я так хочу… Нигма тоже очень этого хотел – они с Освальдом уже целый день не оставались наедине, не считая нескольких часов за скалой, когда им удалось улизнуть от Джима Петровича. Эдвард нащупал на песке свои шорты, достал оттуда украденный вазелин, и аккуратно, насколько позволяли трясущиеся руки, открыл баночку, щедро зачерпнул оттуда пальцами, и осторожно погладил маленькую пингвинью дырочку между ягодиц. Освальд приглашающе застонал, и Эд аккуратно и медленно вставил в него палец, сначала один, затем, дождавшись, когда Освальд начнёт хныкать и требовать ещё, вставил и второй. Затем Эд начал двигать пальцами внутри Освальда, растягивая тугие мышцы. Член Эда уже болел от бездействия, ох, как же хотелось вставить его в Оза – такого податливого, лежащего под ним, хныкающего о близости. - Эдди… - ныл Освальд, - я готов. - Нет, ещё рано, - ответил Эдвард, продолжая сгибать и разгибать пальцы внутри Освальда. Освальд, казалось, вот-вот заплачет, и Эду стало его жаль. - Тише, тише, мой хороший, потерпи ещё чуть-чуть, я просто хочу чтоб тебе было приятно, - объяснил Эдвард. - Но я так хочу тебя, - Освальд продолжал ныть, - хочу прямо сейчас, я так долго ждал… целый день, - обиженно бормотал Освальд, запрокидывая голову. Эдвард понадеялся, что достаточно подготовил Освальда, подтянул к себе его за бёдра, погладил по проступавшим сквозь бледную кожу повздошным косточкам и вставил в него головку члена – сначала лишь головку, давая привыкнуть к ощущениям. Оз протяжно застонал. - Ещё ещё ещё… пожалуйста… - умолял Освальд возбуждённым голосом, - я так хочу тебя, Эд, в себе хочу, скорее… От такого у Эдварда снесло крышу, и он вошёл до конца одним толчком – он старался сделать это как можно более медленно, но уж получилось, как получилось. Освальд от восторга вскрикнул. Член Эда к этому моменту горел огнём, а когда на него так сладко надавило со всех сторон мышцами Освальда, Нигма уже себя не контролировал. Он представил себе Джима Петровича чтобы не кончить преждевременно, хотелось всё-таки побыть в Освальде подольше, и Эдвард стал медленно двигаться. - Эдди Эдди быстрее быстрее пожалуйста, - умолял Освальд. - Нет… погоди… погоди… я хочу подольше, - тяжело дыша от возбуждения ответил ему Эдвард, двигаясь мучительно медленно. - Я вот вот, - сказал Освальд. - Нет, Оззи… представь Джима Петровича. Представь как он орёт на нас, - посоветовал ему Эдвард. Эдвард, однако, не был мучителем пингвинов, и всё-таки задвигался чуть быстрее. - Эдди… дааа… - застонал в экстазе Освальд, - ещё ещё ещё. - Освальд… - в полузабытье шептал Эд, двигаясь в нём быстрыми сильными толчками – сил сдерживаться уже не было, что ж, Эд был всего лишь школьником, а Освальд был ходячей эротической фантазией, сложно долго держаться. - Эдди Эдди Эдди… я люблю тебя… так люблю тебя… я щас умру, - стонал Освальд. Эдвард накрыл ладонью член Освальда, продолжая яростно толкаться в него, несколько раз провел по члену вниз-вверх в ритм толчкам, и Освальд громко закричал, сжимая его изнутри, как тисками. Все, это конец – дальше сдерживать оргазм Эд уже не мог, в ушах стоял белый шум, эйфория накрывала его волнами, отчего хотелось орать в голос – что Эдвард и сделал, потому что сдерживаться было больше невозможно. Кончив, Эд устало упал Озу на грудь – тот тяжело дышал, грудная клетка его ходила вверх-вниз. - Любовь, - невпопад сказал Освальд. – та загадка, которую ты загадал мне в пятом классе, Эдди. Ни к чему одному, но для двоих бесценно. Это же любовь, верно? - Да, Оззи, в пятом классе я понял, что люблю тебя, - сказал Эдвард. - Почему ты больше не загадываешь мне загадки? - спросил Освальд. - А я больше не хочу быть загадочным, - ответил Эдвард, - я хочу быть счастливым, - сказал он, и закрыл тяжёлые веки. Где-то в авоське сиротливо лежало забытое ситро. *** Рано утром Джим Петрович вышел покурить у берега – он корил себя за эту привычку, и каждый день обещал себе, что завтра бросит, всё-таки в здоровом теле – здоровый дух. Он задумчиво чесал усы, размышляя о мужском предназначении – советский человек должен служить своей отчизне, строить коммунистическое общество и любить партию; Джиму не нравилась современная риторика его коллег – вчера на партсобрании Барбара Кимченыновна в очередной раз подняла вопрос о захоронении Владимира Ильича; может пора предать его тело матери-земле, спросила она. Тогда в сердце Джима Петровича поднялась волна негодования – зачем нам такой мир, если там не будет Ленина, спросил тогда он директора. Справляюсь ли я со своей ролью наставника для юных пионеров, спросил себя Джим Петрович, удаётся ли мне привить им любовь к родине и к вождю. Учитель биологии на секунду представил, какими комсомольцами вырастут его пионеры – Кобблпот был пусть и хорошист, но отъявленный хулиган, а вот Нигма отличник и хороший мальчик, не считая, конечно, двоек по физкультуре. Да, нужно поговорить с юным пионером, и объяснить, как плохо на него влияет дружба с Освальдом. Сегодня их должны были принять в комсомольцы – церемония начиналась уже через полчаса, и Джим Петрович уже представлял, как Нигма и Кобблпот будут целовать красное знамя, читая клятву комсомолу. Ух, это будет идеологически правильно, подумал Джим Петрович. Он подошёл ближе к берегу чтобы повозюкать ногами мокрую гальку чёрного моря, и увидел виновников торжества – Нигма и Кобблпот, абсолютно голые, спали на лагерном полотенце прямо на песке. Это что ещё за непотребство, подумал Джим Петрович, через полчаса посвящение в комсомольцы, почему они не готовы, почему они здесь… Что же здесь произошло, спрашивал себя он. - Нигма, Кобблпот! Что вы здесь разлеглись, - гаркнул Джим Петрович, от чего пионеры сонно разлепили глаза. – вы что здесь делаете? – кричал на них учитель, - опять баловались? - Джим Петрович, - начал Эдвард, - понимаете, у Освальда была морская болезнь. И я отвёл его на море. - Зачем? – непонимающе спросил Джим Петрович. - Так клин клином вышибают, - пояснил Эдвард очевидную вещь, - пионер может преодолеть страх лишь одним способом – встретившись с ним лицом к лицу, - сказал Эдвард. Что ж, я в Нигме не ошибся, подумал Джим Петрович, мальчик действительно далеко пойдет, если прекратит пакостничать с Кобблпотом. - Но где ваша одежда? – спросил Джим Петрович. - Её украли, - объяснил Освальд. – западные шпионы пробрались сюда ночью и украли всю нашу одежду, - пожаловался Освальд. Куда же катится наша страна, подумал Джим Петрович, если враги советского союза уже воруют у юных пионеров одежду, нет, так мы Литву не вернём. - Нигма, Кобблпот, посвящение в комсомольцы уже через полчаса! Быстро вставайте и собирайтесь! Вы же не хотите опоздать в комсомол? - Конечно же не хотим! – сказал Освальд. - Чтобы через полчаса были как штык на линейке! – сказал Джим Петрович и поковылял к лагерю, приглаживая свои густые усы. Он поклялся себе защищать свою родину и её власть ещё пуще – больше ни один западный шпион не сможет украсть у его пионеров одежду. Не в его, Джима Петровича, смену! *** Он смотрит на бюст Ленина и странные смутные мысли лезут ему в голову... Фху, думает Джим Петрович, жаркий нынче выдался июнь. Его шея покрывается мелкими капельками пота, ворот рубашки сыреет и неприятно трётся о кожу. Хочется сдёрнуть с себя душащий галстук, расстегнуть пару пуговиц, оттянуть край рубашки и потереть пальцем кадык. Взгляд прикован к мужественному белому профилю, гордо вздёрнутому подбородку, мастерски вылепленному скульптором. На каменное изваяние вождя революции падают солнечные блики, создавая иллюзию движения лицевых мышц. Какие мышцы могут быть у камня? И зачем я отрастил эти ужасные усы, невпопад думает мужчина. А вот Владимиру Ильичу усы очень к лицу, да… Джим никак не может определиться с тем, что именно он чувствует. Ощущения похожи на те, что он испытывал, когда, после одного из партсобраний, на котором особо яро отстаивались идеи об искоренении социального неравенства, был зажат Ли Львовной в углу школьного спортзала, за подвесным канатом. Тогда она, распалённая речами о светлом будущем и скорой победе пролетариата, толкнула его спиной на спортивного козла, о который он больно ударился копчиком, и резко, прижавшись всем телом, сильно схватилась за большевистское достоинство Джима, которое предательски быстро отозвалось на наглые прикосновения. Он чувствовал себя пионером с горном, готовым к труду, обороне и.. выполнению некоторых не очень спортивных нормативов. - Джим Петрович, ваша речь подняла во мне чувство... - жарко выдохнула Ли Львовна в пушистые усы, которые тут же заинтересованно дёрнулись. Усы вели себя смелее Джима, который жутко покраснел и попытался оторвать женскую ручку от своих штанов. - Ли Львона... Вы это что... Тут дети могут быть! - возмущённо, смутившийся до головокружения, начал более активно отбиваться от неё Джим. - Дети... - закатила глаза учительница трудов для девочек. Она раздражённо выдохнула, отпустила несчастного Джима и ушла, напоследок бросив - Вы заходите ко мне после уроков, страсть как хочется обсудить с вами идеологическую переписку Энгельса с Марксом... Я пирог с вареньем испеку. Джим Петрович так и не зашёл к Ли Львовне на пирог, он был слишком верен вождю. И чувствовал, что предаст Владимира Ильича, если будет тратить время не на размышления о том, как скорее построить коммунизм, а на пироги с чаем. Или чем ещё там хотела угостить его учительница труда. Так вот, сейчас Джим чувствовал себя так, словно его снова схватили пониже ремня и сжимали рукой классового врага, мучая и изводя, душа буржуазной заразой возбуждения. Только в классе с ним никого не было. Кроме Ленина. И на мгновение стало жаль, что иллюзия жизни от бликов солнца на каменном лице - только иллюзия. Джим сделал шаг, приблизившись к бюсту, и наклонился, всматриваясь в лицо гипсового изваяния, провёл дрожащими пальцами по выпуклым усам, на мгновение в интимном жесте прижимаясь ладонью к нагретой солнцем, почти живой на ощупь, щеке отца пролетариата. *** Господи, что я творю, подумал Джим Петрович, но сразу же мысленно одёрнул себя. Упоминание бога и религии - недостойный для коммуниста поступок. Тем не менее, сегодня он совершил кое-что гораздо худшее. Уши Джима запылали от стыда, а в животе сладко заныло от воспоминаний о том, как его, Джимово семя, ещё тёплыми каплями стекало по гипсовым чертам Ленина. Поцелуй неподвижных губ, столкновение таких разных по текстуре усов, искра, буря, безумие. И вот Джим Петрович делает то, о чём страшно даже подумать - несдержанно рыча, он совершает надругательство над священным образом, торопливо надрачивая свой член прямо на лицо вождя. Он хотел бы отправить себя в ссылку, расстрелять, упечь в казематы, но мысли о вожде.. вожделении ярким огнём сжигали любые упрёки совести. Так или иначе, Джим Петрович Гордонов твёрдо решил, что сегодня ночью он впустит вождя в себя. - Всё в жизни бывает в первый раз - задумчиво бормотал себе под нос мужчина. Он знал, ЧТО хочет сделать, но у него не было никакой информации, КАК это делается. Он даже просмотрел литературу из своих книжных шкафов, но ничего полезного там не нашёл. Может сбегать до библиотеки? подумал Джим, но тут же отбросил эту затею в сторону, он не представлял, как сформулировать свою просьбу библиотекарше. Нельзя же подойти и попросить пособие по запихиванию гипсовых бюстов вождей в мужские задницы? Или можно? Нет. - Будем импровизировать! - всплеснул руками Джим, обходя кругом стоящий на ковре посреди его комнаты гипсовый бюст. Было немного неуютно, казалось, что вождь смотрит на него, игриво приглашая присесть рядом или, скорее, на. Он почувствовал себя девчонкой, которую после дискотеки зажал в углу хулиган - и хочется и колется. Была не была. Джим Петрович стянул с себя трико и голубые в клеточку семейники, представ пред взором Ленина во всём своём нагом бесстыдстве. Он навернул ещё один круг по комнате, примеряясь, с какой стороны будет удобней пристроиться. Сделал пару приседаний, помахал руками - а что, разминка никогда не повредит. Хотя разминать стоит кое-что другое, мелькнула на периферии сознания дельная мысль. Точно! В его задницу никогда ещё не входило что-то такого немалого размера. В его задницу вообще ничего раньше не входило! Он снова почувствовал себя девушкой. Будто собирался отдать свою невинность любимому, страшился этого, но вместе с тем страстно желал. Джим Петрович был крайне озадачен своим положением. Ленин казался слишком велик, но не менее велико было желание слиться с этим великим. Окончательно решившись, он подошёл к вождю и встал так, что его хозяйство свисало ровно над лысиной бюста. Покряхтев, Джим опустился на корточки и сел, распалённой кожей ощущая прохладу гипса. Член и яйца удобно свесились на лицо того, кого называли другом детей, и почти касались пола. Сидеть было не очень удобно, ноги затекали, бюст врезался в задницу, раздвигая булки, давил, но явно не планировал продвигаться глубже. Поёрзав, Джим Петрович прикусил собственные усы в задумчивости... Нет, так дело не пойдёт. Надобно что-то придумать. И он думал, сидя верхом на голове Ленина, подперев рукой подбородок. Со стороны можно было бы подумать, что это такая своеобразная интерпретация мыслителя Родена. Взгляд Джима опустился к его уже совсем погрустневшему члену... Ленин, казалось, ничего не имел против того, что ему мажет членом по носу учитель биологии, коммунист и ярый патриот. - Да здравствует первое мая! - не удержавшись от радости вскричал Джим, когда к нему наконец пришла идея. Если его тело пока не готово полностью принять вождя, можно сделать это частично! Мужчина поднялся, разминая затёкшие ноги и заботливо перевернул бюст лицом вверх. Теперь задача казалась более выполнимой. Сделав ещё пару физкультурных махов ногами, он снова присел над бюстом, держа задницей курс на нос вождя. И вот он, момент истины. Кончик носа вождя - пока лишь кончик - тяжело вонзился в девственно-узкую дырочку Джима Петровича. Тот поморщился и подумал: Как же туго.. Нужно чем-нибудь смазать. В кармане брюк должна была заваляться баночка вазелина. Джим Петрович всегда носил её с собой. С помощью вазелина и кучки опилок он показывал ребятам, как можно быстро разжечь костёр; этим же средством он начищал свои туфли из кожзама так, что мыски бликовали и пускали солнечных зайчиков, смеша детей в классе; вазелин хорошо справлялся с опрелостями в подмышках и смягчал кожу загрубевших мужских советских ладоней, и сейчас это незаменимое в быту средство должно было помочь Джиму совершить благое дело. Он потянулся рукой к брюкам, валявшимся неподалёку и подтянул их к себе. Заветной баночки в кармане не оказалось. Небось, это всё проделки враждебного запада, раздражённо подумал Джим Петрович. Холодная война не давала ему покоя, и он во всём видел происки иностранных агентов, которые и сейчас пытались всё разрушить. - Пу-пу-пу, - пропыхтел Джим и оглядел комнату в поисках чего-то ещё, что могло послужить в роли смазки. На телевизоре «Берёзка» стояло кукурузное масло - холостяк Джим Петрович часто ужинал картошкой в мундирах перед телевизором, что поделать - не было рядом человечка, разделявшего его страсть к коммунизму. Смазав нос Ленина кукурузным маслом, Джим, задыхаясь, присел снова. Ухх, произнёс он, когда почувствовал, как его анус послушно раздвигается - подобно тому, как революция раздвинула границы возможностей для советского человека. И как же это было хорошо! Кукуруза царица полей, невпопад подумал Джим. - Ах! - вздохнул он громче, усаживаясь глубже, не жалея себя, всецело отдаваясь Владимиру Ильичу. Коленки дрожали, ноги ныли от напряжения, но идейный пожар, полыхавший внутри его задницы и в его сердце, застилал все неприятные ощущения. Покачиваясь, пробуя разные углы, насаживая себя глубже, Джим Петрович чувствовал, как сливается с великим, становится частью важного, разрываясь множеством ярких звёзд, улетает в космос как Юрий Гагарин. Он сказал поехали - глубокомысленно произнёс внутренний голос. Джим похоже тоже окончательно поехал крышей от ощущений. - Ррроодинаа! Мир! Отец мой Владимир Ильич! - кричал он, сумасшедше скача на носу вождя, от активных движений его стоящий колом член иногда шлёпал по низу живота. Узоры ковра, висевшего на стене, поплыли перед взором Джима Петровича, затанцевали, смешиваясь в цветастые галактические спирали. Он чувствовал себя космонавтом-первооткрывателем, бороздящим просторы вселенной. Он был там, где никто до него не бывал - и ощущалось это просто прекрасно. - Гойда! - заорал Джим, задыхаясь в оргазме - перед глазами взрывались фейерверки, как на день победы. Сквозь собственные крики и шум в ушах от подступившего невыносимого удовольствия, Джим прослушал момент, когда сосед, обеспокоенный шумом из квартиры мирного и добропорядочного учителя биологии, сначала стыдливо пару раз стукнул в стену, затем чуть сильнее по батареям, а когда крики стихли, решил всё-таки зайти проверить. Может плохо стало человеку, может помощь какая нужна. Звонок в дверь заставил Джима Петровича подскочить с пола, на который он упал, испытав сильнейший в своей жизни оргазм. Учитель с сожалением отложил бюст Ленина в сторону, который ранее пылко прижимал к груди. Он наспех накинул валяющиеся неподалёку семейники и пошёл открывать, чувствуя как внутри хлюпает царица полей. На пороге стоял сосед Харви Булкович, его лицо выражало крайнюю степень беспокойства. Не дав ему слова вставить, Джим Петрович радостно сообщил: - Я в полном порядке, Харви Булкович! Тот посмотрел на него озадаченно и неуверенно произнёс: - Вы кричали… - Не смог сдержать свою любовь к родине, у моей родины запах чёрной смородины! - ещё более радостно почти пропел Джим и закрыл дверь перед недоумевающим соседом. Харви Булкович хотел было покрутить пальцем у виска, но решил, что за такую сильную любовь к отчизне человека нельзя осуждать. Кряхтя, он отправился в свою квартиру, где его ждал телевизор «Берёзка», картофель в мундире и кукурузное масло.