За четыре дня Гай с Робином прошли не меньше двух дюжин миль и перекопали землю вокруг семи дубов на пять ярдов в глубину. Клада не было. Поначалу Гай думал привлечь к поискам Алана, но быстро отбросил эту идею — не потому, что пришлось бы делиться, просто у них и вдвоем получалось хорошо. Ну, или не получалось, поскольку чертов клад никак не находился. Но все это время они общались почти по-дружески, даже препирались больше в шутку, получая от этих перепалок удовольствие, а не старались поядовитее укусить. Робин своих людей тоже не звал, и Гай был этому рад. Раскрывать их соглашение все еще не хотелось.
Чтобы Вейзи не посылал за ним в Локсли, Гай сказался больным. Шериф сам до сих пор сипел, как ржавое тележное колесо, и щеголял красным носом, поэтому вопросов не задавал. Даже расщедрился на две бутылки лангедокского! Вино привез Алан, но в маноре не задержался — получил распоряжения для Марка, приказ отпустить беднягу Джона, и отправился обратно в Ноттингем, наслаждаться свалившимся внезапно ничегонеделаньем и обществом своих многочисленных девиц.
— Все, больше не могу, — Гай по веревке выбрался из ямы, бросил лопату и плюхнулся на траву. — У меня таких мозолей даже от меча не было, когда нас сэр Уилфред до повечерия не отпускал!
— У меня тоже, — Робин уселся рядом, протянул ему флягу с вином. — Думаю, его все-таки давно выкопали.
— Пожалуй, я даже не жалею, — Гай сделал глоток, вернул ему флягу, откинулся на спину, устремив взгляд в темнеющее небо. — Особенно если это значит, что сэр Готфрид вернулся к своей возлюбленной Энфледе, они наплодили еще детишек, жили долго, счастливо и богато и умерли в один день.
— А ты, оказывается, романтик! — Робин тихо рассмеялся. — Вот уж никогда бы не подумал.
Гай настороженно покосился на него, ожидая колкостей, но их не последовало. Робин прислонился спиной к дубу, около которого они копали, пил вино и молчал. Оба были с ног до головы в земле, и это живо напомнило их детские проделки. Они носились по лесу, пробирались на островок посреди болота, лазили на заброшенную мельницу, в старую хижину углежогов, удирали ночью на кладбище, чтобы увидеть призраков и редко возвращались хотя бы относительно чистыми. Магда, жена Торнтона, загоняла их в огромную бадью, отмываться, и ворчала, что на двух чумазых поросят приходится тратить столько душистого сарацинского мыла, что хватило бы перемыть всю деревню.
— Заканчиваем? — предложил Робин. — Темно уже.
— Ну, можешь выкопать еще одну яму, — Гай ухмыльнулся, вставая, и после небольшой заминки спросил: — Тебе обязательно возвращаться в свое разбойничье логово?
Робин поперхнулся вином и потрясенно уставился на него снизу вверх.
— Ты предлагаешь мне пойти с тобой в Локсли?
— Слуг до завтра нет, у кого невестка рожает, у кого тетка болеет. Торнтон к брату в Найтон поехал, и Магда с ним. А у меня есть лангедокское вино. Но если не хочешь...
Гай пожал плечами, стараясь не выдать разочарования. Он сам не знал, что на него нашло, когда утром отпускал прислугу до завтрашнего дня. Не стоило и рассчитывать...
— Хочу! — ответил Робин. — И в Локсли, и вино.
Гай встретился с ним взглядом и почувствовал, как невидимая стена, которая выросла между ними много лет назад и казалась непреодолимой, дала большую трещину. Помедлив немного, он протянул руку. Робин ухватился за нее так быстро, словно боялся, что Гай передумает, и пружинисто поднялся на ноги.
— Лангедокское?
— И превосходное! Не поверишь, Вейзи прислал, — Гай хмыкнул. — Из сочувствия. Я велел Алану сказать ему, что у меня после охоты лихорадка.
— Вейзи и сочувствие, — пробормотал Робин ошарашено. — Не думал, что когда-нибудь услышу такое.
— Он сам болеет, — Гай фыркнул. — Вот и проникся, видимо. Пойдем, расскажу, как мы его из болота вытаскивали. Хотя я за лошадь беспокоился, она недавно на конюшне. Испанских кровей кобыла, красавица, серая в яблоках!
Они прихватили лопаты, веревки, запалили факелы и двинулись в сторону оврага, где оставили лошадей. Перед зарослями орешника Гай оглянулся на перекопанную поляну и едва заметно улыбнулся. Первый кубок лангедокского он поднимет за сэра Готфрида. За обоих сэров Готфридов. И за прекрасную Энфледу.
Конечно, жаль, что выкупить Гисборн-холл пока не получится. А в остальном... Похоже, вместо золота он нашел кое-что давно потерянное, и надеялся, что Робин тоже. Но извиняться первым Гай все равно не собирался.
***
Ночной лес шелестел листвой и поскрипывал ветвями. В глубине чащи ухала сова, где-то на берегу Трента скрипела иволга. По узкой тропинке кряжистый старик в обтрепанной понизу рясе и стоптанных сандалиях катил тележку с хворостом. В свете молодой луны седые волосы вокруг тонзуры отливали серебром.
— Ох, грехи мои тяжкие! — отец Генесий остановился, присел на край тележки, переводя дух. — Я знаю, знаю, что о божественном думать надобно, а не о мирском. Прости меня, Господи!
Он возвел глаза к небу и перекрестился.
— Но плоть слаба. Как тут не думать о мирском, коли крыша в храме совсем прохудилась, в дождь прихожанам на голову капает? Воскресную мессу с отцом Суэйном дважды в этом году пропустили, как служить, когда в храме воды по колено натекло? И двери повело, того гляди, совсем закрываться перестанут. Ступеньки перед папертью просели. Статуи в трещинах все. А фрески-то, фрески... Там уже и святых не отличишь от грешников! Не ради личного прибытку стараюсь, а лишь к вящей славе твоей, Господи!
Отец Генесий повторно перекрестился и пробормотал «Аве».
— Крышу перекроем, фрески подновим, покрывало новое на алтарь справим, с золотным шитьем, и статуи заменим. И колоколенку наконец поставим. Одна погорела еще при сэре Малколме, Царствие ему Небесное, вторая — на пятый год с отъезда мастера Робина. И колокол большой тогда же раскололся... Так и живем с сараюшкой и малым колоколом, непорядок это. Непременно колоколенку надо! И сеновал общинный поправим, на амбар-то по весне сэр Гай помог, а мастер Робин со вторым колодцем поспособствовал. Храни Пречистая мальчиков! Вымахали выше отцов, а все такие же неслухи... И на уплату податей приберегу, всему приходу года на три хватит, а то и поболе... Ох, опять я о мирском, прости меня, Господи!
Старый викарий еще раз перекрестился, поднялся и покатил тележку дальше, бурча себе под нос:
— Три ярда влево, три ярда вправо... Ярд-то, он до его величества Генриха, Царствие ему Небесное, очень разный был. Эх, молодежь! Историю учить надо.
Тележка проседала, оставляя на тропинке глубокую колею, а под хворостом что-то негромко постукивало и мелодично позвякивало.
________________________________________
ГЛОССАРИЙ
1.
Не меньше двух дюжин миль
Британская сухопутная миля — 1609,344 м.
2.
Ступеньки перед папертью просели
Паперть — возвышенная площадка перед входом в притвор, на которую ведут ступени (по сути, крыльцо). Бывает открытая и с крышей. На паперти просят подаяние нищие, стоят кающиеся и монахи перед постригом. Также на паперти заключали брак простолюдины, внутри (в нефе) венчалась только знать.
3.
Ярд-то, он до его величества Генриха, царствие ему небесное, очень разный был
1 ярд = 0,9144 м. Изначальная величина, введенная Х веке Эдгаром Миролюбивым, была иной. По одной версии ярдом считалось расстояние от кончика носа до кончика большого пальца вытянутой руки короля, по другой — длина его меча или окружность талии. Со сменой короля менялся и ярд, что вносило большую путаницу. Только в 1101 году Генрих I Боклерк узаконил постоянный ярд и приказал изготовить эталон. С тех пор ярд остается неизменным.
