Пустяки (1)

***

Холмс: Похоже, мы застряли. Уотсон: Ну, тогда, я полагаю, пришло время для признаний. Холмс: Признаний? Уотсон: Ну, это то, что делают люди. Я имею в виду, когда застревают в лифтах. Холмс: Я не знаю. Они только что были изобретены, так что вряд ли у кого-то может быть большой опыт работы с ними. Хотя это довольно тревожно. Уотсон: Вполне. Что ж, нам нужно как-то скоротать время, пока кто-нибудь не придумает, как починить эту чёртову штуку. Холмс: Хорошо. Я начну первым. Признаюсь, мне не нравится, как вы пишете. Уотсон: Я знаю, что вы думаете, будто я романтизирую ваши дела, но, честно говоря... Холмс: Нет, не то, что вы пишете. То, как вы пишете. Я терпеть не могу, когда вы что-то царапаете, а потом останавливаетесь с озадаченным видом, а затем продолжаете царапать. Царапанье, пауза. Скрежет, пауза. Я никогда не куплю вам одну из этих адских пишущих машинок, Уотсон, потому что я сойду с ума. Щелчок, пауза. Щелчок-щелчок, пауза... Уотсон: Отлично. Признаюсь, я с трудом выношу, когда вы что-то скребёте на своей скрипке − монотонное, извивающееся, визжащее, как у кошки-психопатки во время течки. Холмс: Но после этого я всегда играю ваши любимые песни, Уотсон. Вы должны признать, что это правда. Уотсон: Часы пыток, затем две минуты Мендельсона. Холмс: Признаюсь, что, хотя вы сами не обладаете гениальностью, вы обладаете удивительной способностью пробуждать её во мне. Уотсон: Что ж, спасибо вам, Холмс. Я приложил немало усилий, чтобы освоить вашу систему, и рад, что заслужил ваше одобрение. Если есть что-то, что ускользает от меня... Холмс: От вас всё ускользает, мой дорогой Уотсон. Боюсь, что ваши выводы неизменно ошибочны. Когда я сказал, что вы стимулировали меня, я, откровенно говоря, имел в виду, что, замечая ваши заблуждения, я иногда направлялся к истине. Уотсон (раздражённо): Ну что ж! Я признаю, что вы бесчувственная машина! Холмс (с раздражением): Я признаю, что вы сентиментальный идиот! Уотсон (с жаром): Я признаю, что вам не помешало бы проявить немного сентиментальности! Лифт дёрнулся; затем наступила тишина; свет погас. Холмс (крепко обнимая Уотсона): Мой дорогой друг, я признаюсь... нет никого, с кем я предпочёл бы быть... если придётся... Уотсон (так же крепко обнимая Холмса): И я должен признаться, что чувствую то же самое... мой дорогой... Лифт снова дёргается, и загорается свет. Мы видим, что двое наших дорогих мужчин целуются. Лифт трогается с места, и они с нежностью смотрят друг на друга. Холмс (нежно): Мой проводник света. Пожалуйста, забудьте всё, что я наговорил. Уотсон (шепотом): Не думайте больше об этом, мой дорогой. Я люблю вашу скрипку. И я люблю вас. Холмс: Я пришёл к такому же выводу. И это не ошибка, если вы пришли к такому же выводу обо мне. Вы стимулируете не только мой разум. Уотсон: Признаюсь, я тоже немного возбуждён. Значит, домой? Двери открываются, и они выходят. Холмс: Да, домой. Уотсон (улыбаясь): Я знал, что под этой бесстрастной внешностью скрывается тайный романтик. Холмс: Ну, не стоит так сильно злорадствовать, Уотсон. Я никогда не женюсь на вас, чтобы не предвзято судить. Уотсон: Не бойтесь, мой дорогой. Браки между мужчинами ещё не признаны законными. Нам придётся жить в грехе. Холмс: «О, прегрешение, которое так мило поощряется! Верни мне мой грех снова!»