Земляничный диптих

— Лето нынче уж больно холодное! — Ваша правда, маменька… — Что-то ты, мой милый, совсем в облаках витаешь. Что тебя мучит? Проницательный взгляд матери уже не смущал Сергея Петровича, как прежде бывало. Котов лишь благодарно приник к её сухой, но прекрасной руке — и удалился в сад. И правда прохладно — странно, что Котов заметил этот факт только после слов матери. Хотя, в сущности, что ж тут странного… Сердце и разум начальника Охранки были истерзаны лишь одним — Митей, юным воспитанником их дома. Вечно занятой, в отчаянных попытках забыться за общественным делом, Сергей несколько лет не выезжал в родовое поместье… где так сокровенно и неявно расцветало это диковинное творение Божье. Митя весь был соткан из светлых изящных линий. Котов ещё в детстве заметил за собой странную способность по звукам видеть цвета музыки, а по некоторым краскам угадывать вкус. Он ощущал Митю как сладкую льдинку — отрезвляюще-холодную, но тающую так незаметно, так нежно — голову потерять немудрено. Сергей Петрович запомнил его совсем мальчиком, простым, бесталанным, но чрезвычайно добрым и отзывчивым. И какого же было его удивление, когда он обнаружил в Мите в этот приезд изящного талантливого юношу, при одном взгляде на которого становилось щемяще-свободно. Этот трепет, прежде никогда Котовым не познанный, завораживал и немного пугал. Сергей боялся не то что коснуться его — он боялся говорить с ним, слышать звук Митиного чистого голоса, облекающего любую, даже бесхитростную мысль в произведение Искусства. Он, начальник Охранного отделения, борец за справедливость в горячо любимом Отечестве, робел этого хрупкого драгоценного мальчика, а Митя… Митя безупречно играл на фортепиано, читал вслух маменьке в гостиной какую-то очередную французскую пошлость, нисколько не смущаясь. Иногда, отдыхая от чтения, юноша поднимал глаза и смотрел на Котова — пронзительно, тревожно… От этих воспоминаний хотелось упасть лицом в чистую после холодного дождя траву, приникнуть к земле, а после оттолкнуться и воспарить — туда, к нему, на неизмеримую высоту духа. Послышались шаги, и, даже не оборачиваясь, Котов знал, кто приближается. — Сергей Петрович!.. Тихий оклик оказался подобием выстрела. Видит Бог, он не хотел этого — и всё же упивался звучанием своего имени из Его уст. Сергей не спешил обернуться; да что врать самому себе — он боялся ранить Его своей грязью. — А я земляничную полянку нашёл! Там, в глубине сада, за заброшенной нашей беседкой. не изволите ли взглянуть? Конечно, Котов пошёл за Митей. Пошёл машинально, изломанно улыбнувшись, внутренне содрогаясь от преступности мысли оказаться наедине с этим ангелом. — Смотрите! Заворожённый изящной лёгкостью, с которой Митя присел подле пестрящих алым кустиков, Котов не сразу осознал весёлый призыв юноши. Пачкая светлые брюки и — очаровательно — совершенно о том не заботясь, Митя ворошил листья, как бы забывшись. И вдруг взглянул своими тёмными глазами, манящими, точно две спелые ягоды смороды… взглянул снизу вверх. Что-то прорвалось в этот момент в воздухе. Сергей сел рядом, как-то вдруг обессилевший. Невозможно было отвести взгляда от этой хрупкой руки, с бесподобными музыкальными пальцами, свежей и нежной. Невозможно было находиться близко к Нему. Мотнув головой с приглушённым полустоном, Сергей Петрович порывисто поднялся, бросил через плечо: — Чудесно. Да, побег. Да, виноват. Но, безусловно, лучше ранить сейчас, вырвать с корнем… ведь чем дальше, тем будет тяжелее.