Земляничный диптих

Вечер прошёл скомканно: избегая встречи с Митей, Сергей то сидел в кабинете, просматривая никому не нужные старые дела, то уходил в покои маменьки. Она понимала только тревогу сына и, не разумея причины, попросила его съездить на охоту завтра утром. Сергей Петрович согласился с радостью хотя бы краткого освобождения. На охоте везло гораздо больше соседу Котовых — Борису Григорьевичу. Несколько увлёкшись, Сергей отдалился от Бориса в глубину леса. Гон продолжался уже не менее часа — верный конь Котова устал. Весь в мыле, прядая мокрыми ушами, Изумруд всё порывался нагнать прежний темп. Котов, от души пожалев, остановил его в глухом овраге. На беду, недалеко от этого места, под упавшими ветвями, было змеиное логово. Мать-змея выползла неслышно, скоро — и Изумруд успел только повернуть голову от неясного предчувствия… и тут же, ужаленный в правую заднюю ногу, взвился, отчаянно заржав. Сергей Петрович не сразу понял, что происходит. Вскоре, в невероятной сутолоке, оба упали. Милый Изумруд на последнем вздохе посмотрел в глаза хозяина — и испустил дух. Конь придавил ногу Котова. К тому же левой рукою Сергей, очевидно, ударился о камни — пульсирующая боль давала знать о себе. На его крики наконец-то прискакал Борис… В беспамятстве, но Котов различил голоса маменьки и мальчика. Первым, что он увидел поутру, была спина Мити, вся чёрная против светлого окна. Сергей Петрович попытался что-то сказать, но вышел скверный свист. Однако чуткий Митя тут же подбежал, наклонился к лицу, взволнованно всматриваясь. Наверное, Сергей улыбался слишком явно, потому как просиявшее лицо юноши заулыбалось тоже, но скорее глазами. он всё ещё был как бы не в себе. Отстранившись, Митя встал, очевидно не зная куда деться. Не сразу, но Сергей понял, что мальчику вспомнилась последняя сцена на земляничной поляне. Вдруг Митя направился к выходу… — Н-нет, прошу: не зови никого пока… Непонимающе глядя и отчаянно теребя край белоснежной рубашки, Митя ждал. Он был так прекрасен в чистоте своего смущения, что Котов не стерпел: попытался подняться на локтях, да резкая боль охватила тело. Митя, тут же забыв обо всём, подлетел, попытался своими слабыми руками уложить его, чем вызвал только добродушный искренний смех. Покраснев, юноша засмеялся тоже: улыбка прорывалась из него против воли… Здоровой рукою Сергей дотянулся до края Его рукава и тихо вздохнул. — Что вы?.. «Дай мне наглядеться на Тебя» — говорили глаза Котова. И Митя присел на краешек постели. Невозможно было смотреть на него и не желать напитаться той же чистотой. Невозможно было не дотронуться до нежного запястья, чтоб упиваться тихим взволнованным вздохом… Но и в эту минуту Митя удивил Сергея: перехватил едва ласкающую руку, наклонился, припал губами к горячей коже. Котов вздрогнул. Может, что-то исказилось в его лице, но, дрожащий мальчик испугался и, мягко оттолкнув руку, отвернулся. — Митя… прости. Повернувшись обратно, юноша, очевидно, хотел взять пальцы Котова в свои, но Сергей Петрович опередил его: невесомо удерживая запястье, отчаянно вглядываясь в помягчевшее Митино лицо, он не стал в этот раз сдерживать рвущееся наружу: — Я люблю тебя. Моё солнце, мой светлый мальчик… Невозможно было запечатлеть многоцветье чувств на этом родном милом лице… Митя громко задышал, на мгновение откинул голову — и тут же обвил руками плечи Котова, припадая к его широкой груди. Весь раскрывшийся, такой уязвимый… Спустя несколько дней Сергей Петрович смог подняться. Они с Митей похоронили Изумруда недалеко от земляничной поляны. Обнявшись, в предзакатных лучах, они долго горевали, питая друг друга силами души. Вскоре Котов забрал Митю к себе в Петербург.