Триумвират

В глазах напротив застыло весеннее небо, где нет ни облачка, но чувствуется дыхание уходящей зимы. Наверное, если бы он сделал шаг вперёд, чтобы нарушить ту малую дистанцию, которая негласно была установлена меж ними, то почувствовал бы холод постепенно тающего льда, когда острые грани торосов постепенно оплавляются под солнечными лучами и вместо треска слышится весёлая капель, перекрикиваясь со звонкими птичьими трелями. Для посторонних он выглядит неприступным и будто не заинтересованным в творящемся безумии, но Алексей-то знает, какой пожар скрывается за рядом блестящих пуговиц. Парадокс в том, что от него не льдом веет, а жаром стремительно обугливающейся прошлогодней травы, безжалостным и нестерпимым. — Ты меня будто и не слушаешь, — он обижается, поджимает нижнюю губу, такую капризную и поразительно не соответствующую придуманному образу почти аскета и карьериста. — Всё я слышу, ну! — обижается Алексей Зубов, поводя плечами, стиснутыми ладно скроенным пиджаком. Бригитте — нежной и беззаветно любящей, удалось выбить для него гражданскую должность и с ненавистным кителем было покончено. — Могу повторить! Повторить? Он отрицательно качает головой и наконец, чуть улыбается. — Не нужно. Береги себя, — узкая ладонь легко проводит по левому предплечью, и Алексей едва сдерживается, чтобы не вздрогнуть — шерсть пиджака, хлопок сорочки словно приварили к коже. Так больно, горячо и сладко, — Алёша. В ушах ревёт вскипевшая кровь. Они часто оказываются на одних и тех же званых вечерах: молодой офицер из внешней разведки и муж фрау Вейтлинг. Если герр Хаген идёт бесплатным приложением к благородно рождённой фрау, ещё недавно бывшей вдовой чиновника расового политического управления партии, то оберштурмфюрер Вайс всегда присутствует в компании любимчика фюрера — Генриха Шварцкопфа. Это никак не должно касаться герра Хагена, но на его взгляд, гауптштурмфюрер Шварцкопф позволял себе слишком много. Как он обнимал Вайса, приваливался к его боку и стремился усадить на подлокотник занимаемого им кресла. Вайсу удавалось, отшучиваясь, занять место позади, всматриваясь в лица присутствующих. Алексей не сомневался, он-Вайс, запоминает всех и в будущем, использует это во благо их общего дела. — Как ты терпишь этого эсэсовца?! — возмущается Алексей, когда они прогуливаются по тенистой аллее вдали от рабочей суеты. — Он же смотрит на тебя, как на кусок мяса! Того гляди, сожрёт и потрохов не оставит! Вайс хмурится и бросает острый взгляд. Отворачивается, предпочитая смотреть на цветущие акации, распространяющие по округе медовый аромат. — Или, — Алексей остановился и схватил Вайса за плечо, разворачивая к себе, — тебе нравится, когда он тебя прилюдно лапает и орёт на всю округу: «Йоганн, я люблю тебя!». — Это нужно для дела, — ровным тоном говорит Вайс, но всё равно получается, что оправдывается. — Генрих — полезен. — Всё полезно, что в рот полезло, да? — усмехнулся Алексей и уклонился от ожидаемой оплеухи. Пусть Вайс был ниже, но не слабее. Хотя они прошли разные школы подготовки, Алексей был уверен, что рука у товарища тяжёлая. На щеках Вайса вспыхнул румянец, светлые глаза, что дула, смотрели в упор. — Ну согласись, что я подумать должен, когда он к тебе относится так? Помяни мои слова, он тебя ещё в этой вашей Прибалтике нагнуть хотел! А ты и не понимаешь, поди, намёков-то! Не смотрят так на друзей! — А если, — в ледяных глазах появляются трещины, выпуская чёрные вешние воды, — уже нагнул? По голове словно пыльным мешком прилетело. Алексей опускает руки, ощущая, как горит кожа на ладонях. Он отступает на пару шагов, по-новому смотря на товарища. Нестерпимо хочется вымыть руки с щёлоком. — Ты же врёшь? — с надеждой спрашивает Зубов. — Врёшь ведь? Вайс чуть дёргает головой. — Как ты… И добровольно? Под врага лёг? Да как же так… — Алексей то порывается ослабить галстук, то растрепать уложенные волосы. Вайс смотрит долго, молчит. Ждёт, когда истерика друга поутихнет. Понимает, что Зубову от него никуда не деться, общее дело ведь делают. Да и сам Алексей понимает, что никуда не уйдёт — да и куда? Кругом — враги, и только Вайс казался островком покоя и надёжности, хотя сам каждый день ходит по лезвию туда-сюда. — Да я же… — признание готово сорваться с губ, а кислота, вдруг поднявшаяся вверх, жжёт горло. — Да ты же… Сашка! — вырывается из Алексея. Вайс бледнеет, начиная озираться по сторонам. Но вокруг ни души — вот-вот комендантский час и центральные улицы стремительно пустеют, а они зашли в такую глушь, где даже садовники начинают сачковать и подстригать кусты постольку-поскольку. — Сашка! — шёпотом кричит Зубов, хватая мужчину за плечи. — Люб ты мне! Понимаешь? Вайс-Сашка по-совиному моргает. Не понимает. — А Бригитта? — беспомощно спрашивает он. — Как же она? — И её люблю, и тебя! — говорит Зубов, начиная покрывать лицо Вайса поцелуями, куда придётся: то в лоб, то в скулу, то в уголок рта. — Вы оба мне дороги! Если бы я знал! Поди, любишь своего немца, а? В плечо пробормотали: — Не люблю. Но надо. Зубов целует Сашку куда-то в висок и стоит с ним посреди пустой аллеи, окутанный запахом мёда и пыли. Этой ночью ни Вайс, ни Хаген домой не явились. — Ты только без… всего, ладно? — просит Сашка, проводя прохладными пальцами по щекам Алексея. Они сидят на широкой постели гостиничного номера, влажные, после быстрого холодного душа. Едва ли он помог остудить пыл, но мозги на место немного поставил. Под «всем» Сашка полагает следы — на его теле есть парочка: на шее желтеющие засосы и на бёдрах пара отметин. Алексею хочется их стереть, заменить на свои, но раз он просит… — Не буду, — обещает Зубов, мягко толкая Сашку на пуховое одеяло. И это совсем не похоже на то, как проходят ночи с Генрихом. Саше хочется плакать — как это нежно, оказывается бывает, как много поцелуев, объятий и тепла… Как хорошо отдавать добровольно, не ломая себя. С Генрихом ночи долгие, полные напряжения всех душевных сил. Когда он, насытившись, спит, отвернувшись к стенке, Вайс тихонько выскальзывает из душной постели, провонявшей случкой и заперевшись в ванной, блюет желудочным соком и плачет. Ни Белову, ни Вайсу не нравится спать с Генрихом. Не нравилось ни в Риге, ни в Берлине. Генриха испортил рейх, сделал эгоистом — если раньше он хоть как-то старался, то сейчас только брал и насытившись, забывался крепким сном. Алёша тоже берёт, но мягко, внимательно отслеживая ответную реакцию. — Что не так? Где больно? Я ж в первый раз, так… — видя слёзы, Зубов пугается, но Белов в него вцепляется мёртвой хваткой и улыбается дрожащими губами. — Всё хорошо, мне не больно, — выдыхает он, двигаясь на встречу. — Никогда так хорошо не было… Зубов ненавидит Шварцкопфа. Сашка с ним рядом почти всё время и ему с ним плохо? Плохо ведь… Не от соблюдения приличий Вайс отпихивал от себя приятеля, когда тому вздумалось усадить того на колени, или прижаться губами к уху. Вайсу неприятны прикосновения Шварцкопфа. А тот, ослеплённый собственной важностью и не видит. Сашка крепко спит, укутанный в пушистое одеяло. Спит на спине, доверчиво открываясь. Алексей почти уверен, что в постели с тем фашистом он спит в позе эмбриона, пытаясь как-то защититься от зла по соседству хотя бы во сне. Он тянется к тёмным, налипшим на лоб волосам и убирает их, обнажая гладкий, высокий лоб. Сашка слегка улыбается и зарывается в одеяло сильнее.