Триумвират

Привычка жить в своё удовольствие, не считаясь с мнением других, укореняется очень быстро и когда какая-нибудь переменная (считавшаяся аксиомой) из уравнения выпадает, то карточный домик рушится, оставляя после себя раскрашенные картинки то рубашкой, то мастью к небу поверх зловонной грязи. Возвести из них что-то такое же помпезное и хочется, и колется, а в животе бурлит страх вновь всё потерять, ведь в следующий раз грязи увязнуть можно сильнее и уже не выбраться. Переменной в уравнении «жизнь Генриха Шварцкопфа» оказался Иоганн Вайс. Он легко оставил Вайса в Лицманштадте, как нечто ненужное, отработавшее свой ресурс. Впереди ждал Берлин, полный сияющих перспектив. Генрих даже не вспоминал о нём (почти). Правда, в постели предпочитал видеть мужчин и женщин с тёмными волосами и светлыми глазами. Ещё не рассматривая вплотную своё благородное происхождение как билет в светлое немецкое будущее, Генрих знал, что на их маленькую семью, занимающую двухэтажный особняк в центре Риги, приходятся такие блага, которые большей части населения Прибалтики и не снились. И дело вовсе не в том, что они — немцы. Даже среди общины фамилия Шварцкопф обладала не дюжим влиянием и уважением. С переездом в Берлин оказалось, что носить благородную фамилию не только престижно, но и безопасно. Пока тысячи мальчишек с рабочих окраин месили грязь в окопах, он, Генрих Шварцкопф, с комфортом проводил дни в компании власть имущих. А бомбёжка Лондона в присутствии маршала авиации Геринга становилась увеселительной прогулкой через Ла-Манш. Даже инспекция трудовых лагерей по первости была забавной. Пока среди нескончаемой шеренги измождённых лиц, не оказалось знакомое. Генрих прозрел. Это произошло вместе с болью от огнестрельного ранения. Пулю вытащили, рану зашили, но не веки. И тогда вновь появился Вайс. Удобный, покорный, ведомый и полностью зависимый от милости и настроения Генриха мужчина, некогда работавший на его семью в Риге (словно это было столетия назад) вдруг исчез. На его месте был кто-то другой — сосредоточенный на чём-то своём, но не теряющий связи с реальностью, услужливый, но не забывающий о себе. Однако, Генрих испугался рано. Стоило поманить Вайса, как тот вновь оказался у него ног, вылезая из панциря манер и субординации, обнажая нежное и трепетное нутро. Генрих считал правильным брать с Иоганна плату за переезд в Берлин натурой, ведь больше ничем с ним Вайс расплатиться не мог. — Тебя тоже ранили?! — с досадой воскликнул Швацкопф, когда в первый раз со времени их последней близости вытряхнул Вайса из формы и увидел уродливый шрам от ранения. Словно многолучевая звезда упала с неба и прижгла светлую кожу на бедре. Рана явно была когда-то заражена. Иоганн мог лишиться ноги! — Небольшое приключение на передовой, — проговорил Иоганн, неторопливо расстёгивая сорочку Генриха. — Ты был на передовой? — А куда мне было идти? Простому солдату, без связей и покровителей? — Вайс на мгновение зыркнул холодным и злым взглядом. Генрих решил на этот раз простить ему дерзость, но если так будет каждый раз, то простака придётся приучать к хорошим манерам, порой через боль. Благо, Вайс быстро усвоил правила игры и больше не бунтовал. А всё-таки хороший парень, этот Вайс. Удобный. Хочешь, на колени встанет, хочешь — в коленно-локтевой или лицом к лицу… Всего-то надо принести бутыль шампанского, да клубники в шоколаде. Дядя, довольно наглаживая набитый сытным ужином живот, щурил заплывшие глазёнки и одобрительно кивал. Думал, что он по спальням фройляйн шастает. А потом завертелась дикая карусель, где смешался нацизм, обнаживший гнилую суть и коммунизм, оказавшийся не по ту сторону фронта, а под боком. Генрих узнал, что отца убили не Советы, но Рейх по указке дяди, что от него самого может быть толк в борьбе с врагом. Он как волк в овечьей шкуре, идёт сквозь стадо, высматривая самых паршивых овец и устраняя. В долгих, тёмных ночах, с отдалённой дробью канонады, появился смысл и желание быть ближе к Иоганну, который вдруг оказался не стариной-Вайсом, а советским разведчиком, медленно, но верно, рушащим фундамент фашизма. В жизни появились просветы, стало меньше алкоголя и ненависти к самому себе. Хотелось постоянно видеть рядом Вайса, ловить его одобрительный взгляд, когда он приносил ему документы из кабинета дяди. Вайса просто хотелось. А он не отказывал, но временами стал задерживаться на службе, появляясь на их квартире через раз. — Что-то грядёт, — говорил через плечо Иоганн, потягивая папиросу после скорого «свидания». — В аппарате Абвера неспокойно. Генрих провёл кончиками пальцев по горной гряде позвоночника и откинувшись на подушки, потянулся к своему портсигару. То был их последний разговор. Вайс вдруг пропал и оставил после себя глубокий котлован, медленно наполняемый мутными и вонючими водами отчаяния. — Твой друг разбился во время выполнения задания, — не потрудившись добавить в голос сочувствия, сказал Вилли Шварцкопф за ужином. — Рабочие моменты. Главное, что данные, которые он вёз, не попали к врагам. Генрих не мог поверить услышанному. А как же он? Как же их общее дело? Всё? Нет, так нельзя, Иоганн бы не одобрил. Умирая от страха и нервного возбуждения, Генрих крался к месту явки, чтобы встретиться со связным. Уйдёт ли он, если увидит, что это не Вайс или даст время объясниться и поверит сказанному? Не попробовав — не узнаешь, решил Шварцкопф. — Вы?! — он узнал холёного красавца, попиравшего кирпичную стенку. Муж фрау Вейтлинг! О нём ходило много слухов: что он и воевал, и в польском кабаре работал… Но говорили это с завистью, облизывая мощную фигуру атланта, не имея возможности прикоснуться. И что же, он тоже в коммунистическом подполье? — Принёс? — спросил Алексей Зубов у тощего фрица, что трясся от любого звука. Наедине он был не таким бойким и громким. Нацистская бледная моль, с которой слетела золотая пыльца избранности. — Да, да, — нервно облизнув губы, Генрих потянулся ко внутреннему карману шинели. — Ты это, давай без фокусов, — из-под полы итальянского пиджака Хаген достал маузер. — Я не Сашка и тебе не верю. — Я и не думал, — попятился Шварцкопф, но всё-таки выпростал сложенные листы с данными, способными закопать его дядю на такую глубину… — Сашка? Кто такой Сашка? — опомнился Генрих, но Хаген уже вырвал у него из рук плод тяжёлой и опасной работы и убрал в нагрудный карман. — Сашка, Вайс, Краус, какая теперь разница? — с тоской в голосе сказал Хаген, посмотрев наверх — сумеречное небо вот-вот разразится полосами прожекторов, установленных на окраине Берлина. — А ты, поди, имени его не знал, а только и мог, что мордой в подушку уткнуть и своё взять? — А вы, как посмотрю, с ним такими хорошими приятелями были? — выплюнул Генрих, чувствуя себя уязвлённым. Сколько раз он просил Иоганна сказать ему настоящее имя и столько же раз ему отказывали, мотивируя рисками. Зато, какой-то плясун запросто узнал? — Товарищами мы были, — угрожающе нахмурившись, сказал Хаген, шагнув к Шварцкопфу, — и соотечественниками. Тебе не понять, крыса нацистская. Говорил я ему, что сведёшь его в могилу! И что? И где он теперь? Гниёт в яме, как собака! Голубые глаза посмотрели на Генриха зло. — Из-за тебя гниёт, сука фашистская! — огромный кулак впечатался в кирпичную кладку в нескольких сантиметрах от головы Шварцкопфа. Он услышал треск и на вряд ли это были кости. — Ты гнида! Тварь, каких поискать! — рычал ему в лицо мужчина, огромной фигурой заполнив весь обзор. — Ты знаешь, что его от тебя выворачивало наизнанку? Знаешь, как ему нравится? А когда-нибудь ему хорошо делал? А ведь он любил, когда с ним мягко. Он сам был… нежный, до ласки охочий, что кутёнок, — тихо закончил Хаген. Генриху в голову словно прилетел кулак этого здоровяка. Иоганн спал с ним? Был ему не верен? — Он не жинка твоя, чтобы отчитываться, — Алексей расшифровал выражение лица Шварцкопфа. — Ему нужно было с кем-то отдохнуть душой и телом. Ты же, — Зубов ткнул немца в центр груди, — только брал. — Тебе-то откуда знать? — прошипел Шварцкопф. — Йоганн перед вами отчёт держал? Хаген очень зло и жутко улыбнулся. — Пойдём-ка, потолкуем, — крупная ладонь хватила Генриха за шею и поволокла куда-то вглубь развалин. Они прошли дом насквозь и вышли в тупик, где стояла машина. По-прежнему держа его за шиворот, Хаген отпер заднюю дверцу и впихнул Генриха в салон. — Н-но у меня есть своя машина! — вскрикнул Шварцкопф, упираясь каблуками в щебёнку и осколки кирпича со стеклом. — А кто сказал, что я тебя повезу куда-нибудь? — ухмыльнулся Хаген. Генрих никогда не чувствовал себя настолько безвольным. В душной темноте салона, куда Хаген швырнул его и навалился сверху, было совершенно нечем дышать — Генрих как мог, вытягивал шею, чтобы глотнуть немного спёртого воздуха. До некоторого времени он не понимал мотивов: то ли его хотели задушить, то ли раздавить, но когда чужие пальцы проникли под плащ и дёрнули пояс брюк, Шварцкопф испуганно замер в железной хватке. — Если не будешь дёргаться, то всё быстро закончится, — пообещали ему. Генрих прикусил нижнюю губу и зажмурился, чувствуя, как с него стаскивают вслед за брюками бельё. — Тебе как нравилось Сашку драть? Раком или лицом к лицу? — поинтересовался по-русски Зубов. Немец ему не ответил, отвернул голову и кажется, пытался не дышать лишний раз. — Ну ничего, это мы выясним, — пристроив тощую ногу мальчишки у себя на боку, он притиснулся к чужой, вялой промежности и пару раз провёл по небольшому члену сухой ладонью. Немчик скуксился, словно вот-вот заплачет. — Ты, небось, сам-то ляжки никогда не раздвигал? Ну ничё, ничё, всё бывает в первый раз. Зубов сплюнул себе на пальцы. Генрих пообещал себе не кричать и пока в нём копошились пальцы, это удавалось. Ругательства то на немецком, то на русском были куда грубее действий. Всё же герр Хаген или как его там звали на самом деле, понимал, что странно прихрамывающий племянник заинтересует штандартенфюрера Шварцкопфа, а потому всё-таки осторожничал, готовя без ласки, но старательно. Генрих по-прежнему не открывая глаз, вслушивался в душную тьму с красными вспышками на внутренней стороне век и когда в него начала протискиваться головка, он всё-таки не выдержал и вскрикнул, пытаясь отстраниться от нежеланного проникновения. На обветренный рот опустилась широкая влажная ладонь и Генрих завыл в неё, не в силах двинуться хотя бы на дюйм. Хаген тяжело дышал сверху, продолжая бормотать что-то на лютой смеси немецкого и русского, пока Генрих беспомощно всхлипывал и плакал не столько от боли, сколько от унижения. Эта пытка никак не заканчивалась, и он начал считать. Один, два, три, четыре… На пятидесяти четырёх мужчина подумал, что мог ли Иоганн так же сейчас, как он, считать про себя? Наверное, мог. Какой бы счёт тогда он выставил Генриху, будь жив? Сколько уже натикало? Когда счёт перевалил за сто, ладонь пропала со рта Шварцкопфа и он сделал жадный глоток воздуха, больше похожий на всхлип после продолжительной истерики. Хаген толкнулся в очередной раз и подался назад. На живот Генриха и по-прежнему вялый член (у Иоганна тоже ответной реакции почти никогда не было, но оправдывался тяжёлой работой и усталостью) брызнуло горячим, как кипяток. Почуяв свободу, Генрих дёрнулся и отперев дверцу, высунулся из салона на половину. Его вырывало. Вместе с ужином изо рта вырвалось рыдание. Верхняя часть туловища перевесила бы нижнюю, но Хаген затащил его обратно в машину. Повторения Шварцкопф не хотел и принялся, насколько это возможно, махать руками. — Охолони, болезный! — прикрикнул на него Алексей, легонько шлёпнув по щеке ладонью. Генрих замер и вновь зажмурился, вновь ощутив чужие руки на бёдрах. Но на этот раз на него натянули бельё и брюки и ещё раз хлопнули по щеке, привлекая внимание. — Ты как? — озабоченно спросил Хаген. Генрих осоловело моргнул. Спрашивает, словно не он только что насиловал его на заднем сидении автомобиля! В глазах запекло, и мужчина отвернулся. — Понятно, — нахмурился тот и перебрался на переднее сидение. — Адрес. — К-какой? — Где вы там с Сашкой встречались? К дядьке твоему я тебя в таком виде не повезу. Мне в петлю неохота. — Так не надо было трогать! — взвизгнул Шварцкопф и потянувшись, стукнул Алоиза по плечу. Тот лишь гулко хохотнул. — Ты адрес скажешь, или я тебя в машине до утра запру, курва! — пригрозили ему. Генрих глубоко вздохнул, пытаясь поймать крохи спокойствия. Вздохнул ещё раз. — Фридрихштрассе… Хаген кивнул и завёл мотор. В темноте Берлин мало напоминал столицу, затаившись в ожидании воздушной тревоги, готовый в любой момент выпрыгнуть из тёплой постели и нырнуть в забитое под завязку бомбоубежище. Генрихом овладело некое оцепенение, он полулежал на заднем сидении, привалившись левой щекой к окошку. Оно запотело от дыхания и поднеся палец, мужчина прочертил вертикальную полосу. От чего-то Шварцкопф не узнавал сейчас этих улиц, уйдя внутрь себя. А подумать было над чем. Его оскорбила измена Иоганна и обидела нечестность со стороны Сашки. Он так много говорил о торжестве их общего дела, но так и не согласился сказать своего имени. Также его напугало насилие со стороны Хагена. Генрих, обласканный вниманием самого фюрера, представить не мог, что с ним обойдутся так грубо и примитивно. «Он тоже скорбит по нему», — подумал мужчина и прикусил нижнюю губу. Сколько раз ему, с момента, как он узнал о гибели Вайса, хотелось напиться? Но нельзя. В алкогольном угаре он ведь себя совершенно не контролировал, а это было так опасно для их общего дела! Приходилось держаться. Перебирая заплетающимися ногами и удерживая падающие брюки, он кое-как поднялся на этаж. Хаген маячил за ним огромной страшной тенью. Плюнув на приличия, он позволил низу скользнуть к щиколоткам, пока открывал дверь и чуть не споткнулся о порог. — Куда торопишься? — лапища Хагена на плече удержала его в вертикальном положении. Перешагнув брюки, Генрих как был, в кальсонах, кителе и плаще рухнул в кресло и потянулся к графину с коньяком, но не успел — Хаген успел раньше и ухмыльнувшись, поставил его на шкаф. Генрих всхлипнул и уткнулся лбом в колени. Напиться хотелось до чёртиков, чтобы забыть пережитое унижение. — Один раз присунули и ты уже в сопли? — продолжал над ним насмехаться этот… это животное. — Вы привезли меня? Отлично! А теперь уходите! — прошипел Шварцкопф, подняв заплаканное лицо. — Обещаю, я буду молчать! — А куда ты денешься, милай мой? — делано удивился Зубов, сев у ног немца. — У нас с тобой следующий сеанс связи через неделю. — Пусть вместо вас придёт другой! — если бы мог, Генрих капризно притопнул бы ногой. — А некому, — широко улыбнулся Алексей. — Ты вместо того, чтобы сопли на кулак наматывать, подумал бы лучше, чем ещё можешь быть полезен, с кем свести нашего брата сможешь. Давай-давай, не верю, что в эту красивую головку только есть и нажираться можно. Сашка о тебе не такое говорил. — Если вы уйдёте, то я смогу подумать! — Генрих шмыгнул носом. — Это не так работает, дурачок, — Зубов покачал головой и погладил ноги Шварцкопфа от щиколоток до коленей. Бледная кожа тут же покрылась мурашками. — Хочешь — не хочешь, нравится — не нравится, а работать надо. Иди сюда, дурачок, — он просунул под тощие бёдра немчика ладони и дёрнул на себя. Чтобы не упасть, Генрих вцепился в плечи Хагена. — Ну а теперь-то что? — страдальчески закатив глаза, взвыл Генрих. — Любить тебя буду, чтобы неповадно было, — подняв Шварцкопфа на руки, прогудел Зубов, направляясь к постели. — Да ты не бойся, щас хорошо будет. Покажу, как Сашке нравилось.