Триумвират

Алексей не поверил своим глазам, когда из автомобиля, подъехавшего к их с Бригиттой семейному гнёздышку, вышла фигура в костюме и поднялась по лестнице на крыльцо особняка. Супруга, придерживая заметно округлившийся живот, взволнованно вскрикнула, узнавая нежданного гостя. — Фрау Вейтлинг, добрый день. Извините за визит без предупреждения, — покаялся перед ней Иоганн Вайс, будто не его пару месяцев назад похоронили с помпой на одном из военных кладбищ под Берлином. — Алоиз, на пару слов. — Милая, иди, отдохни, — посоветовал Хаген Бригитте. Окрылённый, он покорно пошёл за Вайсом в соседнюю комнату. Лишь только за ними закрылась дверь, Алексей схватил Сашку за плечо и развернул к себе. Знакомое до последней морщинки лицо напротив было безэмоциональным, но наделённым слабым румянцем от быстрого шага. — А я знал, что это был обман, знал! — горячечно шептал Зубов, покрывая лицо товарища поцелуями. Но вместо такого же нежного ответа последовал удар в живот, от которого мужчина согнулся пополам и тихо застонал. Говорят ведь: «Между первой и второй перерывчик небольшой», вот и сейчас Алексей с трудом втянул в себя воздух, пытаясь перебороть чувство сильной боли и появившуюся слабость в коленях от второго удара. Сашка никогда не демонстрировал ему сторону своей личности, хотя нет-нет да проявлялось в действиях и словах Вайса-Белова что-то такое… тёмное. Чему его могли научить в застенках НКВД, куда идут лишь воронки, в темноте ночной Москвы сияющие тонкой алой полосой вдоль чёрного корпуса? — Алоиз, — голос Сашки был уставшим, но холодным и трескучим, как лёд в проруби, — скажи-ка мне, милай мой, зачем ты Генриха уму-разуму учить вздумал? Ты ему не куратор. Его куратор — я. — Саша, так ведь он тебя… — оправдание было жалким. Зубов и сам понимал, любые слова будут повёрнуты против него. Сглотнув ставшую густой слюну, мужчина признался: — Ты как в тот раз рассказал, что не по любви с фрициком этим, меня такая злость охватила! Говорил же тебе, что ты к нему со всей душой, а он тебя — на фарш! Не сдержался, Сашка, прости дурака грешного! Иоганн глубоко вздохнул, не давая эмоциям прорваться наружу. Ну какой же Зубов дурак! Всё у него на эмоциях, впрочем, как и у Генриха. В этом они похожи. — Не у меня прощения просить будешь, — встряхнув его, велел Иоганн. Со стороны они выглядели забавно: пышущий силой гигант и худощавый, а сейчас измождённый человек с лицом неопределённого возраста. Пожалуй, думал Белов, будет непросто вернуть себе облик «юноши бледного со взором горящим». Неизвестность своей судьбы и понимание, что в любой момент могут приставить к стенке, а к тому же, разведывательное дело, оставшееся на плечах у Генриха, не могли не сказаться на психическом состоянии. А вместе с этим и на физическом. Пожалуй, сейчас он действительно выглядел на свой возраст… Александр Белов был куда старше и Алексея Зубова, и Генриха Шварцкопфа. Глубоко вздохнув, Александр всё-таки решил объясниться с Зубовым: — Алёша, ну в самом деле, что ты как маленький, — он подвёл его к небольшой софе. — Я ведь сколько раз говорил тебе, что Генрих — крайне полезный в нашем деле по освобождению Германии от фашистского гнёта. Своим обострённым чувством справедливости ты мог похерить всё. Генрих… он же совсем мальчишка. И действует импульсивно, как мальчишка. Он мог не выдержать твоих… нравоучений. Я столько раз его из петли вытаскивал, ты бы знал! — Но Сашка! — вскинулся было Зубов, но Белов положил ему на плечо ладонь, оказавшуюся нежданно тяжёлой, и прижал к его губам указательный палец, велев молчать. — С тобой я отдыхал душой и телом, но с Генрихом быть — рабочая необходимость. Я так раньше думал, — задумчиво проговорил Александр. — Он не плохой, но запутался. Генрих очень впечатлительный человек. Твоя напористость чуть всё не загубила. Сколько бы он ещё смог держать маску перед своим дядей и затем сорваться? Он учится держать себя в руках, но ты, Алёша, мог всё уничтожить! — Дерьмовая это работёнка, ноги перед фрицем раздвигать! — прорычал Зубов. — Нас явно учили в разных школах, — вдруг улыбнулся Александр. — Я — разведчик, а это значит, что надо использовать все доступные ресурсы. И себя в том числе. И если надо, раком встанешь в том числе. Хотя, — задумчиво проговорил Белов, — Генриху всё же нравится лицом к лицу. Зубов зарычал громче, недовольный озвученными подробностями. Чужая душа — потёмки, но Белов… что омут. Ухнешь с головой и не выберешься. Он будто сейчас и не против спать с блондинистым фрицем. Ну да, на мордашку-то он симпатичный, в любой другой ситуации Алексей назвал бы его красивым, но клеймо в виде свастики, мешало рассмотреть человека. — Сидя в камере и ожидая решения, любого: свободы и оправдания или суда и расстрела, я понял, что очень к нему привязан. Не первый год его знаю всё-таки. Он даже, — Александр светло улыбнулся, посмотрев куда-то вперёд, — поддаётся перевоспитанию. Лёш, не пугай его, не бей и не уж тем более, не принуждай. С чего ты вообще Генриха в постель решил затащить? — Так в первый раз и не в постели был, — признался Алексей, нервно хохотнув. — Я его это… на заднем сидении. Он данные притащил, а мне ярость в глаза бросилась, не сдержался. Это потом на хате вашей встречались. С Бригиттой быть — это одно, с ней чуткость, нежность нужна, а твой немец… И не такое стерпит, хотя порой лежит, ни жив, ни мёртв. Думалось порой, не сломал ли, не придушил ли часом… Александр Нахмурился. Тёмные следы, едва выглядывающие из-за воротника рубашки, он видел. Генрих тогда очень смутился и поспешил поднять воротник шинели. — Что же, всё у вас теперь по-старому? Ты опять лежишь, а он берёт своё, будто так и надо? — с ревностью в голосе спросил Алексей. — Нет, — Белов отрицательно качнул головой и задумчиво побарабанил пальцами по левому колену. — Он теперь боится даже словом намекнуть. А я вижу, мается, хочется ему. Боится. Твоего гнева боится. Зубов фыркнул. — Что же ты сам себя не предложишь, а? Александр хитро улыбнулся. — А я стесняюсь. …Генрих нервничал. Иоганн… Саша, позвонил и сказал, что приедет на квартиру для серьёзного разговора. Ему казалось, что в прошлый раз они всё обсудили: Генрих больше не лезет к нему, они остаются в позиции товарищей по общему делу. Правда, закончилось всё долгим монологом, вся суть которого сводилась к тому, что он, хотя и испытывает чувства (которые осознал только потеряв Иоганна), больше сделает никаких шагов к сближению, по причине не взаимности. А ещё Генрих рассказал Вайсу короткую историю о принудительной близости с Хагеном. О, Иоганн был зол. Радовало, что не на Генриха. До момента, как пришлось заставить себя и ответить на вопрос: «Он тебя к чему-то… принудил?», Шварцкопф не думал, что Вайс может разозлиться настолько. Даже не задумывался, что есть что-то ещё (кроме его собственного свинского поведения по отношению к Иоганну), способное вывести его из себя. Как оказалось, есть. — Он что, сбрендил?! — прошипел в тот вечер Иоганн и Генриху стало страшно за Хагена. Что в такой ярости с ним мог сделать Вайс? При воспоминании об огромном блондине и низком голосе, непременно говорящем какие-то гадости в его адрес, внизу живота потеплело и потяжелело. Генрих понимал, что это неправильная реакция — неправильно возбуждаться от воспоминаний о насилии. Но эти ладони, которыми можно легко обхватить его талию и сжать, перемалывая кости в труху… А как он сжимал ладонь на горле, что в глазах темнело не то от вымученного удовольствия, не то от недостатка кислорода… — Ты… убей меня. Никто, кроме дяди, не хватится, — чувствуя растянутую пустоту между бёдер, в один из вечеров предложил Генрих Хагену. — Найдут, когда вонь станет нестерпимой. Алексей, лениво затягиваясь папиросой из портсигара немчика, покосился на него. Лихорадочный румянец, видимый даже впотьмах, белёсые капли на впалом животе и меж бёдер. Красивый, зараза. А ведь Алексей правда может. Сжать тонкую шею всего одной рукой и… — За этим — не ко мне. Мне твоя смерть не нужна, — выгнать соблазнительную мысль из головы было непросто. К тому же, немец сам напрашивался, словно наказывал себя за что-то. — Тебя, смотрю, совесть заела? Надо же, и у такой мразоты, как ты, она есть. Чудеса прямо! Генрих зажмурился, веки пекло. — Отдай, — он протянул руку к портсигару, в лапище Хагена выглядящем, как игрушка. Алексей усмехнулся и затянувшись, дёрнул на себя мальчишку. Прижавшись к его губам своими, он вдохнул в него дым. Подумав, Генрих вытащил из серванта бутылку вина. Не Иоганну, так ему пригодится. Иоганн редко радовал действительно хорошими новостями, скорее напротив, ставя перед ним задачу, что на первый взгляд, казалась невыполнимой. Но Генрих справлялся и порой думал, что удача рано или поздно отвернётся. Хотя, есть ли в деле разрушения нацизма место удаче? Скорее, только сухому расчёту. — Генрих, ты здесь? — Иоганн вошёл в комнату, а за ним маячила гигантская тень. В горле моментально пересохло и Шварцкопф покосился на вино. Он бы сейчас с радостью напился и ушёл спать. Быть может, если он будет очень пьян, то ничего не почувствует. — Зачем он здесь? — тихо спросил Генрих, неосознанно двигаясь по гостиной так, чтобы их с Хагеном разделял стол. — Вы хотите обсудить общее задание? А я тогда зачем нужен? — Генрих, нам надо поговорить, всем троим, — сказал Вайс. — Нельзя всё время бегать друг от друга. В нашем деле, как не парадоксально, большую роль играет доверие. Ты боишься Алоиза, Алоиз в тебе видит средство для снятия напряжения… Шварцкопф криво усмехнулся. Ну да. Средство. Дырка, в которую можно спустить, по большей части безмолвная, потому что рот почти всегда закрывает огромная ладонь. Отсутствие выбора, покорность огромному русскому мужику — всё, на что Генрих годится. Узнай дядя, был бы в дикой ярости, которая непременно завершится подвалами гестапо. Дядя Вилли его не пощадит ни за мужеложство, ни за то, что это русский. — Генрих, ты не со мной, — Вайс погладил мужчину по щеке, ожидая ответной реакции. — А ты во мне что видишь? — отслеживая даже самое малейшее движение лицевых мышц, вдруг спросил Генрих. — Я ведь и для тебя средство. — Ты им был, чего уж врать, — Иоганн потянулся к Шварцкопфу, но тот, ожидаемо, отшатнулся и впечатался спиной в грудь Хагену. Генрих поднял голову и увидел широкую улыбку на лице Алоиза. Вокруг талии сомкнулось кольцо из пары тяжёлых, горячих ладоней. — Сашка хочет сказать, что он переосмыслил систему ценностей. Ты теперь тоже его человек, — любезно «перевёл» он для Шварцкопфа. — Ох и досталось мне из-за тебя, курва немецкая! Синяки останутся! — но в противовес сказанному, Хаген, как ребёнку, подул в макушку Генриха, а после и быстро чмокнул. — Зараза ты, Шварцкопф, хуже холеры, ей-Богу! — Ну так ударь! — для острастки Генрих дёрнулся в крепкой хватке, понимая, что вырваться не получится. Да и не хотелось. каким бы страшным Хаген ни был, а в это же время был… надёжным. Месяцы без Иоганна удалось пережить только благодаря ему, каким бы жёстким к нему ни был мужчина. — Я тебя если ударю, ты ж переломишься, — с интонацией сытого хищника ответил Зубов и смеху ради сжал на мгновение сжал талию немца сильнее. Немец пискнул, но рваться не торопился, а как-то напротив, обмяк. — Что ты всё о смерти думаешь, болезный? Тебе жить да жить, дурачок. Сколько таких как ты мальчишек уже на перегной пошли, а ты здесь, живой, с нами. Пойдём-ка, любить тебя буду, чтобы дурь всякая в голову не лезла. Генрих беспомощно посмотрел на Иоганна. Тот же, усмехнувшись, ослабил узел галстука. Спальня, знакомая до ворсинки на круглом ковре у кровати, сделала кульбит — то Зубов, по привычке, кинул лёгкого немца на простыни. — Ты же умница Генрих, каких поискать, — справа оказался Иоганн, тянущийся к поясу брюк. — Но порой такой дурачок. — Не надо, я же… — Генрих попытался напомнить Вайсу об уговоре, но тот, хлопнув его по рукам, чтобы не мешался, приспустил брюки вместе с бельём и взял в рот головку полу возбуждённого члена. Кровать взвизгнула пружинами — Алексей подгрёб к себе трясущегося, как в лихорадке немца. — Саш, он щас помрёт, — посмеиваясь, Зубов повернул к себе голову мальчишки. Огромные зрачки почти закрыли болотного цвета радужку, будто немец успел перед их визитом глотнуть чего-то синтетического, расширяющего сознание. Белов фыркнул и заглотил больше. Генрих, жалобно застонал, и Алексей прижался к его губам, выпивая все звуки и дыхание. Шварцкопфа затрясло сильнее. Пальцы, тоньше, чем у Хагена, коснулись сжатого входа. — Да не будь ты целкой, Шварцкопф, я тебя столько раз уже отлюбить успел, а ты всё зажимаешься, — похабно усмехнулся Зубов, стаскивая с него рубашку и потянувшись к Белову, снял с его шеи галстук и перетянул хитрым узлом запястья Генриха. Когда пальцы Александра нажали на простату, мужчину подбросило над кроватью. Алексей, заворожённо наблюдал за сменой эмоций на лице немца. Когда оно исказилось от удовольствия, он нажал на затылок Александра. Поняв намёк, тот взял совсем глубоко и довёл Шварцкопфа до оглушительной разрядки. Немец в руках Зубова обмяк, даже, кажется, ненадолго потерял сознание. — А мне ты миньет не делал! — Алексей поддразнил Белова. — Я не умею читать мысли, Алёша, — Александр прочистил горло и начал споро избавляться от одежды. — А за спрос денег не берут. Ты смотреть будешь только или поучаствуешь? — спросил он, ложась рядом с Генрихом, начиная его легонько тормошить. — Он меня боится, — прогудел Зубов. — Тебя это не останавливало в прошлые разы, — напомнил Белов. — Генрих, Генрих, ты как? — похлопывая по красным щекам. — Йоган… Это правда ты? Ты же мне не приснился? — слабым голосом спросил он. — Я здесь, — Белов поцеловал его в горячую щеку и проведя ладонями по внутренней стороне бёдер, раздвинул их и накрыв тело Шварцкопфа собой, приставил к его промежности налитую кровью головку. — Разве во сне ты почувствуешь это? — от распирающего ощущения внизу Генриха затрясло, а связанные руки позволили только обнять Вайса-Белова. Генрих потерялся в ощущениях: сверху было горячо, чужая грудная клетка к его, что два сердца, в одинаково быстром темпе стучат, грозя прорвать границы костей и плоти. Горячо и за спиной, но пуговицы впиваются в спину, а ткань пиджака царапает кожу. — Бо-ольно, — захныкал Шварцкопф, стукнувшись пару раз затылком о чужую грудную клетку. — Сними тряпки! Царапаются! В правое ухо фыркнули, а мочку прикусили. Ненадолго остались только он и Иоганн. Тот сразу взял быстрый темп и замедляться не спешил. Генриха протаскивало по противно-скольким простыням и найти опору, чтобы лечь и отдаться бешеному ритму не было. Но сбоку промелькнул большой силуэт и ненадолго Иоганн приостановился, чтобы дать Хагену возможность пристроиться за спиной Шварцкопфа. Когда вялый член обхватила большая ладонь, а шершавая подушечка большого пальца погладила головку, Генрих взвыл и выгнулся, насаживаясь на член Белова ещё сильнее. — Тш-ш, ну ты чего, kochanek? — озабоченно спросил Зубов, прижавшись губами к мокрому, солёному виску. — Хорошо тебе? — Да-а! — выстонал Генрих. — Р-развяжите! — Тц, неугомонный! — хохотнул Алексей и дёрнув, ослабил хитрый узел. Тут же его пальцы обхватила влажная, мокрая ладонь Генриха. А другой он убрал налипшую на лоб Иоганна чёлку и потянулся за поцелуем, но словно нарочно Вайс толкнулся особенно глубоко и резко, что из горла Шварцкопфа вырвался громкий болезненный вскрик, а губы попали куда-то в район адамова яблока. — Прости, милай мой, — Александр мимолётно поцеловал его в сухие губы, скорее даже обозначив поцелуй, и вытащил из Генриха член, доведя себя до разрядки парой движений. — Что-то не сильно ты с ним ласковым был, Сашка, — Зубов погладил Генриха по растрёпанной макушке. На него посмотрела пара холодных глаз, и Алексей поёжился. Белов всё-таки отомстил Генриху за годы унижения. Как говорится, «мягко стелет, да жёстко спать». — Всегда теперь с ним таким будешь? — поинтересовался Зубов. Белов неопределённо пожал плечами. — Алоиз, — позвал его Генрих. — А ты? — Тебе что, мало?! — удивился он. Шварцкопф покраснел ещё сильнее, хотя казалось, что краснее он быть уже не может. — Я же чувствую… Ты тоже хочешь. — Фаталист чёртов! — если бы мог, Алексей бы сплюнул. — Тебя что, до смерти затрахать надо? — Не до смерти… — смутился он, смотря на Хагена снизу вверх. — Давай. — Ну как хочешь. Дело барское. Второе проникновение ощущалось легче, а тяжёлая рука поперёк грудной клетки не давала двинуться никуда. Кожа к коже под чужим взглядом, ощущалось острее. Генрих откинул голову на плечо Хагена и посмотрел на Вайса из-под ресниц. Он сидел на краю постели и смотрел на них изучающим взглядом, как на какой-то музейный экспонат, чья высокая ценность объявлена не то с перепоя, не то ради шутки. Миг и страшный взгляд пропал, уступив в чём-то даже ласковому. Генрих протянул руку, приглашая. Белов, склонив голову к правому плечу, сжал запястье, ощущая частящий пульс.