Триумвират

Чем больше данных о преступлениях Третьего рейха добывал Генрих и передавал антифашистской ячейке, тем ближе и масштабнее становились бомбёжки Союзников. Словно он собственными руками приближает крах безжалостного режима. Верным показателем скорого разгрома фюрера было дядюшкино лицо: пышущее румянцем, теперь оно было серым и некрасиво обрюзгшим. Пропала шея, второй подбородок полностью улёгся на груди и покатых плечах, которым не добавляла стати форма. Он замолчал, хотя до этого непрестанно твердил о величии и превосходстве арийской расы. — Куда ты? — поинтересовался Вилли Шварцкопф, не поднимая глаз от бумаг, разложенных перед ним на кофейном столике. Генрих замер. Обычно в рабочие часы дядя из кабинета и носа не казал, ибо тот был самой настоящей крепостью — противопожарные шкафы, бронированная дверь, натренированная овчарка, сидящая у ног мужчины, пока тот работает с документами. Увидеть его в гостиной было странно. — К профессору Штутгофу, массажисту, — медленно произнёс Генрих. — У меня сеанс через полчаса, и так опаздываю. — Ты зачастил к нему, — прокомментировал мужчина, подняв маленькие водянистые глаза и впившись ими в затянутого в форму племянника. — Мне не здоровится. Я же говорил Вам, дядя, у меня невралгия. Не хочу всё время сидеть на обезболивающих или ещё на чём-то… покрепче. Мне всего двадцать шесть, а ведь дальше всё может быть хуже, если запустить. Вилли Шварцкопф громко фыркнул. — Тебя так подкосило увольнение из технической группы? — Дядя! — раздражённо воскликнул Генрих. — Ну-ну, мой мальчик. Подтянешь свои знания и глядишь, вновь пригласят. Ты же у нас подающий надежды молодой специалист! — не то похвалил, не то завуалированно поддел Вилли Шварцкопф. Внезапная трезвость мыслей племянника его радовала. Появилась она, по совпадению, с ходатайством о переводе ныне покойного Иоганна Вайса на службу в Берлин и к счастью, не пропала с его гибелью. До некоторой поры племянник даже работал по специальности! Правда, он всё-таки, не Рудольф. Тот, помнится, в том же возрасте, уже был с какой-то научной степенью. Генрих же пока только осилил криво-косо университетскую программу. — Ну, поезжай, — успокоенный подробным объяснением, Вилли потерял интерес к Генриху. — Передавай привет герру Хагену. Готовый уже покинуть гостиную Шварцкопф-младший едва не запнулся о ковровую дорожку, но в последний миг смог совладать с собой и нацепить на лицо приветливую улыбку. — Конечно, дядя. И ему, и его очаровательной супруге будет приятно получить от Вас добрые слова. Генрих действительно навестил профессора: передал новые данные и сбросив форму, лёг на массажный стол. Слова дяди никак не шли из головы: как много он знает? В курсе ли того, чем они занимаются? Хотелось верить, что дяде доложили о новой дружбе и не более. Алоиз Хаген — фигура заметная, арийская внешность как с агитплакатов, удачная женитьба на богатой молодой вдове. Сколько в этом союзе с его стороны чувств к фрау Бригитте Вейтлинг, а сколько расчёта и желания покинуть осточертевшую Польшу? — Вы напряжены, Генрих, — отметил Макс Штутгоф, разминая спину пациента. — И эти синяки… Вы страдаете малокровием? Ну да, конечно, синяки. Преимущественно на плечах, запястьях и бёдрах. Неуёмная страсть Хагена в постели всегда оставляла после себя знаки, вроде этих. — Это… от тренировок, — уткнувшись в простынь горячим лицом, ответил Шварцкопф. — Решил заняться панкратионом. Вы ведь знаете, от экспертизы баллистических ракет меня отстранили… Вы сами как? Держитесь? — И как успехи в панкратионе? — поинтересовался мужчина, разминая спину. Личный вопрос он проигнорировал. — Я ведь новичок, какие успехи? — пробормотал Генрих. — Главное, начать, — подбодрил его Макс Штутгоф. — Конечно, герр профессор, — криво усмехнулся он в ответ. Чуть позже, застёгивая китель и принимая от Штутгофа фуражку, Генрих думал, как бы деликатно донести до Хагена, что за ними следят и часто пересекаться им не стоит? Любой из вариантов, пришедших на ум, мужчина тут же отбраковывал — Хаген, привыкший действовать сразу и зачастую, грубо, не поймёт. Обзовёт его трусом, трясущимся за свою задницу. «Она-то у тебя ничего, конечно, жаль такую красоту будет портить, но…» — почти наяву Шварцкопф услышал насмешливый голос разведчика. Страшно не хватало Йоганна и его хладнокровия. Наверняка он бы нашёл, как выкрутиться из щекотливой ситуации с наименьшими для себя потерями, а может быть, даже и обернул бы всё к своей выгоде. Генрих так не умел. Теперь он если не всё, то многое понимал: и равнодушие Вайса, и его постоянную озабоченность и в чём-то даже отстранённость. По сути-то, кто он для него — пропуск наверх, к моменту аварии, ставший ненужным — Йоганн свою полезность доказал и стремительно делал карьеру при Шелленберге. Может, через пару лет они бы в званиях сравнялись — Генриху-то офицерские нашивки достались за красивые глаза. Протекция дяди и фюрера много значит. Он, конечно, не генерал, но тоже паркетный. Даже не воевал толком, а единственное ранение — наказание за длинный язык и сочувствие к евреям, в то время как у Иоганна уродливый шрам прямиком с передовой. Ноги сами несли Генриха в сторону «конспиративной» квартиры, куда нет-нет, да приходилось приглашать фройляйн разной степени симпатичности для поддержания образа дамского угодника. Роман с Каролиной фон Вирт тоже двигался как-то вяло: временами Генрих выкраивал в своём расписании время на свидания с ней. Девушка даже была не против продолжить встречи в горизонтальной плоскости. Генрих старался держать марку дэнди, а в районе затылка ощущалось фантомное, тяжёлое дыхание кого-то огромного и властного. — Ты что кошак дворовый, — говорил Хаген, затаскивая слабо упирающегося Генриха на себя после очередного сеанса «перевоспитания». После того злополучного раза на заднем сидении, разведчик силой не злоупотреблял, но каждый раз наталкивался на сопротивление, перерастающее в ответную страсть. — Всем видом показываешь, что не хочешь, зато как в процессе ластишься! — А ты грубиян! Как твоя жена тебя терпит? — ворчал Шварцкопф, прислонившись щекой к грудной клетке Хагена и слушая мерный стук огромного сердца. — Её воспитывать не надо, она из другого теста. Люблю её очень! — в голосе здоровяка появлялась нежность, к которой Шварцкопф понял, что… ревнует. О Вайсе-Саше он отзывался так же. Ему же доставался в лучшем случае снисходительное отношение. Ну конечно, он ведь нацист — спасибо и на этом. Генрих достал портсигар и с наслаждением затянулся, выпустив в остывший вечерний воздух облако дыма. Щербатый ряд жёлтых окон был единственным источником света на улице и медленно двигая глазами слева-направо, мужчина вдруг подавился и отшвырнул папиросу. Окна квартиры для свиданий светились жёлтым. Кто хозяйничает в апартаментах? Он медленно поднимался на третий этаж и потянулся к портупее, вынимая пистолет. Кто может быть по ту сторону двери? Кто-то из людей гестапо, вышедших на его след в деле ложных экспертных заключений? Антифашисты, не знающие, что он на их стороне? Хаген? У него не было ключей, но он вполне мог сделать дубликат. Уже отпирая дверь, в голову постучалась здравая мысль — может, стоит уйти, пока не поздно? Да, не по-геройски, зато, с большой вероятностью, живым. Но ключ провернулся в замке и дверь без скрипа отворилась, пропуская Генриха внутрь. На первый взгляд, всё по-прежнему. Разве что, будто сырости стало больше, как если бы кто-то недавно принимал ванну. — Генрих, хватит красться, — от раздавшегося из гостиной голоса колени подкосились, а ладони стали влажными. То ли поставив на предохранитель, то ли нет, но Шварцкопф запихнул пистолет обратно в портупею и бросился вперёд, не зная, чего ждать: призрака, чёрта… — Йоганн! Это действительно был Вайс. Осунувшийся, чисто выбритый, в белой рубашке и брюках. Пиджак висел на спинке стула. Словно он только что вернулся с очередного рейса и приехал отдохнуть, обменяться данными… отдаться. Он в два шага преодолел разделяющее их расстояние и стиснул руку Вайса. Она была тёплой. — Я все время думал о тебе. А ты вспоминал меня? Это такое счастье, что ты живой! — воскликнул Генрих, обнимая Иоганна. — Да, действительно неплохо, — проговорил Вайс, поглаживая Генриха в районе затылка. — Разумеется, я вспоминал о тебе, Генрих, беспокоился главным образом о том, чтобы ты не допустил какого-нибудь промаха. Клял себя за то, что не проэкзаменовал тебя по всей нашей технике. Это было мое упущение. — Похоже, — сказал Генрих, уткнувшись в пахнущий мылом висок мужчины. — На кого? — На тебя. — Извини, — смутился Вайс, — но это правда, эта мысль мучила меня. — Так, может, сразу, с первых же слов начать докладывать? — иронически осведомился Шварцкопф. — Нет, зачем же? Успеется... — промямлил Иоганн. — Ты совсем не умеешь притворяться, — усмехнулся Генрих, — не умеешь скрывать свои чувства. — А зачем, собственно, я должен их от тебя скрывать? — пожал плечами Вайс. — Мне в самом деле не терпится узнать, что тут происходило с тобой. — Своё имя от меня ты же скрыл, Саша! — не то обвинил, не то пожаловался Шварцкопф и увидел, как дрогнула улыбка Вайса. Видя такую реакцию, он поторопился добавить: — Это мне Хаген сказал! Но как же я рад, что ты жив! Вайс, перестав улыбаться, утомлённо прикрыл глаза. Ощущение безопасности было иллюзорным, а с Генрихом — тем более. За время, проведённое в казематах, где каждый день может стать последним, Иоганн думал, что всё-таки послужило рычагом для перемены поведения Генриха в Лодзи? От чего он так быстро отказался от идеи совместного переезда в Берлин? Верно, Шварцкопф слишком внушаемый, а смерть отца подкосила его сильнее, чем казалось на первый взгляд. Рейх не стал для него Землёй обетованной, ибо во вторую встречу Генрих был самой худшей версией себя. Благо, его внушаемость сыграла в этот раз Иоганну на руку. Что же, вдохнув, Вайс чуть шагнул назад и видя непонимание в глазах напротив, начал расстёгивать рубашку. Генрих смотрел на то, как Иоганн снимает с себя рубашку, стаскивает майку. От вида рёбер, до предела натянувших бледную кожу, ему стало больно. Когда исхудавшие пальцы потянулись к ремню, он накрыл их ладонью. — Не надо, — он так сильно качнул головой, что фуражка свалилась на пол. — Не заставляй себя. Иоганн удивлённо приподнял брови. Это что-то новенькое. Обычно Генриху было плевать в каком он состоянии. Что изменилось? — Я… Мне дали понять, что ты никогда со мной быть не хотел, — глядя куда-то в сторону, пробормотал Генрих, потерев шею. — Так что, не надо… Будем просто делать общее дело, да? Ради Германии. Вайс не мог поверить. Кто это такой и что он сделал с Генрихом Шварцкопфом? Никогда его риторика не была такой! Неужели, инсценировка гибели и совместная работа с Зубовым так круто поменяли отношение Генриха к нему? Ну не силой же Алексей вбивал в него это понимание! Ведь нет? — Генрих, что тебе сказал Ал… Алоиз? — спросил Иоганн. Шварцкопф побледнел и отрицательно покачал головой, мол, ничего такого. — Генрих, — повторил Вайс. — Он бил тебя? — Нет, что ты, — улыбнулся тот, но улыбка была нервная, а в голосе звучала подступающая истерика. — Ничего такого… — Генрих! — мужчина схватил Шварцкопфа за плечи и встряхнул. Тело под руками напряглось. — Что сделал Хаген? — Да ничего! Ничего такого, чего фашистская тварь вроде меня бы не выдержала! — выкрикнул он, отшатнувшись от Иоганна. — Я же нацистская тварь! Эгоист и мразь! Меня можно! По-всякому… — голос стал совсем тихим. Генрих кое-как доковылял до кресла и рухнул в него. Потянулся и ослабил галстук. Он не видел, каким жёстким стало лицо Вайса. Таким разбитым Генрих не был даже во время их воссоединения. Домыслы, почему любовник и товарищ мог за пару месяцев скатиться в абсолютный фатализм, ему не понравились. — Генрих? — Иоганн подошёл к креслу, опустился у ног Шварцкопфа и погладил колени Шварцкопфа, надеясь, что это его успокоит. Но мужчина крупно вздрогнул и сдвинул ноги. — Хаген тебя к чему-то… принудил? Шварцкопф промолчал, но напряжённая линия плеч сказала ему больше любых слов. — Только в первый раз, — хрипло выдавил из себя Генрих. — Потом-то — нет. Я сам с ним спал. — Ты хотел этого? — А ты? Иоганн не понял: — Что — я? — А ты со мной спать хотел? — Это другое, Генрих. — Да то же самое, — Шварцкопф пожал плечами. — Что он меня на этой постели, что я тебя. Всё одно. — Генрих… — вздохнул Вайс и поднявшись на малость затёкшие ноги, обошёл кресло и встав сбоку, наклонился и обнял мужчину. — Неужели я бы не нашёл способа как-то ещё быть тебе полезным? Стал бы терпеть, если бы ты пересёк черту дозволенного? Шварцкопф неопределённо фыркнул. — По началу, конечно, я с тобой натурой расплачивался. Даже в Риге, — признался он, присев на подлокотник. Наедине это сделать было куда проще, чем в окружении партийных бонзов. Иоганн погладил примятые светлые волосы. — И с Алоизом да, спал. Мне тоже ласки хочется. А ты её не давал. В этом плане ты жадный человек, Генрих. Мужчина, прижавшись лицом к боку Вайса, всхлипнул. — Но я был доволен тем, что ты доволен. Всё остальное отходило на второй план. — Зачем ты всё это рассказываешь? — спросил Генрих. — Я же сказал, ты волен делать что хочешь! Я буду тебе помогать, как и прежде! — Что же, прогонишь меня? — рассмеялся Иоганн. — На ночь глядя? Я рассчитывал на другой приём. — Ну иди, спи! — Генрих, путаясь в плаще, вылез из кресла и кивнул на постель. — О нет, только с тобой, милый мой, только с тобой. Я, оказывается, привык, когда кто-то рядом под боком сопит. Знаешь, оказывается, успокаивает. Генрих недоверчиво фыркнул, а Иоганн, подойдя к нему, уткнулся носом в шею и пробормотал: — От тебя пахнет массажным маслом. Надо восстановить свой абонемент к профессору.