Не пейте много и не открывайте зелёнку зубами

Музыка играет настолько громко, что внутренности перемешиваются в алкогольный трип. Хёнджин закинул ногу на спинку дивана, по дурацки распластался в углу. Чанбин ржёт как ублюдок с несмешной компанейской шутки. Малиновый пунш выливается из стаканчика прямо на стол, и теперь смеётся Хёнджин. Он чуть не захлёбывается, переворачивается в нормальное положение, а голова жутко кружится. Он обычно не пьёт. Грех не напиться на посвящении перваков. На столе перевёрнутые склянки-бутылки, разбитый белый стакан, который теперь служит пепельницей (слово курильница Хёнджину нравится больше, и все равно что это значит). Хван пьёт пятый коктейль подряд, перебиваясь зелёным чапманом, который под шумок стащил из кармана Со. Чанбин толкает его в плечо, говорит, что он мразота-поехавшая, отдаёт свою банку и исчезает. Стоило ему уйти, как компания, собравшаяся вокруг кожаного дивана, испаряется в мгновение ока. В голове приятно пусто, первый год позади, и все вроде как налаживается. Музыка из колонки начинает долбить громче, а голова болеть сильнее. Какое глупое клише: он выползает на балкон, растолкав всех на своём пути, взяв с пола закрытую бутылку соджу, высунулся в открытое окно. Мир как на ладони. Фиолетовые тени шиммером расползались по небу. Солнце почти зашло за горизонт, людей практически нет и пахнет ещё по летнему. Каким то дымом, сухой травой, пылью и вишнёвой парилкой. Лёгкие будто заново рождаются, он дышит так рьяно, что кажется вот-вот упадет. Его братан стоит рядом, свесившись на половину, тянет эту блядскую-химозную ашку с вишней и плачет. Дурак — Чанни, не плачь, солнышко, вся хуйня пройдет как выспишься и проблюешся. Синяя макушка мелькает рядом, тянет его на пол, там длинная подушка, самое то для больной спины. — Я Джисон. Имя не знакомое, но уже родное — Можешь поплакаться в мою жилетку, только без соплей. Джисон смеётся, шмыгает носом и больше не ревёт. — Тебя как зовут? Хван задумался как фееричное преподнести незнакомцу свое имя, но пустая пьяная голова отказывается выдавать гениальные шутки. — Хёнджин. Джисон снова присосался к химозной дряни, а Хёнджин к горлышку клубничного соджу. Джисон тянется за бутылкой, отдавать такую драгоценность совершенно не хочется, но в руки удобно ложится нагретый пластик. Фруктовый микс забивается в лёгкие. Потому что Джисон целует его в губы слюняво и пошло, соджу проливается на пол. Хёнджин не против и толкает язык глубже. Эта язва не умеет целоваться и густо краснеет, краснота ползет по ушам и шее, но он смелый распускает руки. Холодные кольца чувствуются в волосах, цепочка касается яремной впадины. — У тебя сладкие губы. Хёнджин целует пылко, но пытается осадить Джисона, слишком напористый и неловкий. Он отлипает от Хёнджин с громким чпоком, снова краснеет и прячет голову между своих колен. Они сидят ещё какое то время, периодически шепча друг другу в губы всякие пошлости. Болтают о дурацком университете, школе, первых вечеринках и комиксах. А потом с кухни раздается крик, музыка выключается и кто-то громко просит отойти. С барной стойки уебался первак и не может встать. Мальчишка, кажется, в отключке. Группа парней постарше обсуждают что делать. Джисон подрывается с громким “чонинептвоюмать”. Хёнджин снова понимает, что чертовски пьян. В голову сползаются тревожные мысли, которые то и дело фонят на заднем фоне. Алкоголя хватило не надолго. Перебить получается мыслями о новом знакомом: под конец, он спорил с ним так, будто это битва насмерть. Арбузные и яблочные жвачки самые вкусные. Ну что за глупости. А Хёнджин, поняв что ловить здесь больше нечего, больше алкоголя в него не влезет, а от еды тошнит, собрался и вышел на улицу. Как нибудь разберутся (и он, позже, обязательно разберётся).