Warrioness-Healer & Draco

      — Ран!       Леа, по привычке задрав длинное хлопковое платье, стремительно бежала в его сторону, раздвигая телом длинные колосья пшеницы. Вихрящиеся каштановые кудри развевались за ее спиной, подхваченные теплым июльским ветром, впитывали в себя щедро льющиеся на землю солнечные лучи.       — Опять вопишь? — обнажив белоснежные зубы, отозвался Ран, когда запыхавшаяся девушка накинулась на него с объятиями.       Тонкие пальцы Леа огладили его широкие плечи, скользнули на шею и сразу же нащупали уязвимое место — там, где не росла чешуя, кожа была тонкой, чувствительной, и любое прикосновение к ней сгибало Рана невыносимой щекоткой. Но не успела чертовка залиться звонким хохотом при виде его гримасы, как тут же сорвалась на истошный вопль. Ошарашенный, Ран убрал руки с ее боков и усмирил в себе желание защекотать ее.       — Что случилось…       Но она уже опрометью бежала прочь от него, смеясь своим привычным ведьминским смехом — крик был просто отвлекающим маневром.       Как будто он ее не догонит.       Дав ей отбежать на приличное расстояние — все же она девушка, — он выпустил изо рта изжеванный на стебле колосок пшеницы и бросился за ней, без труда сокращая наметевшуюся дистанцию.       Плутовка с кудрями Симонетты, оглянувшись, убыстрила шаг, но острым слухом Ран различил тяжесть ее дыхания — значит, борьба с обворожительной сиреной не будет слишком долгой. Но вопреки его прогнозам Леа бежала долго, минув пшеничное поле, пролесок и ручей, возле которого она пять далеких лет назад обрабатывала ему рану — от той остались лишь воспоминания и кривой шрам между лопаток.       Ее звонкий смех сливался с голосами самой Природы — казалось, что птицы начинают петь ей в унисон, деревья — шуршать кронами громче, дополняя гармонию, ручей — течь звонче и игривее. Она действительно была ребенком Природы, носителем ее гармонии и красоты.       Ран нагнал ее среди соцветий армерии и горицвета, ярких люботыпных головок горечавок и ирисов — сначала обвил ладонью тонкокостное запястье, затем навалится сверху, подминая под себя. Леа, тонко вскрикнув, плюхнулась на мягкую шелковистую траву и легонько проехалась по ней подбородком. Буйство каштановых волос забилось ему прямо в рот, наполонило легкие ненавязчивым ароматом — она пахла сладко и одновременно солено, как океан: лимоном, ветром и солью. В трещинках ее полных губ ютились колдовские песни, в крошечных зрачках глаз — магия внутреннего пламени, в волосах — ветер прибоя.       Так пахла юность Рана. Она пахла Леа.       — Так нечестно! — раскрасневшаяся от бега девушка пыталась отдышаться и одновременно стукнуть его рукой по груди. — Нельзя хватать за руки!       — Нечестно кричать как резаная, — возразил Ран и потянул Леа за плечи. Та послушно улеглась головой на его бедра и опустила веки, пытаясь насытить тело необходимым количеством воздуха. — И ты снова проиграла. Это уже моя пятисотая победа, ведьма.       — Неправда! — возмутилась Леа, ущипнув его за спину. — Я выиграла. Мы миновали ручей.       — Вообще-то выигрывает тот, кто успеет пробежать это поле, стрекоза, — Ран убрал лишние кудри с ее алебастрового лица и улыбнулся кончиками разбитых губ. — Я снова тебя уделал.       — Нашел чем гордиться, — недовольно проворчала в ответ Леа и тяжело вздохнула. — Уделал девчонку. Хороший повод для гордости.       — Я дал тебе фору.       — А я споткнулась!       — Это не моя проблема, — протянул Ран добродушно.       Леа этой доброты не оценила — тут же поднялась с его ног, перекатилась на живот и села, недовольно сведя густые брови. Несколько травинок запуталось в ее кудрях, но Ран усмирил в себе дурацкое желание вытащить их. Ведь так она сильнее походила на сказочную нимфу, о которых рассказывала ему мать.       Он, оторвав взгляд от лохматых волос, нахально уставился в ее блестящие тихой яростью глаза — еще бы, дочь гордой и алчной сирены ненавидела проигрывать. Как раз из-за этого и происходили все их стычки: Леа была гордячкой, знающей себе цену, а он был сильнее и заносчивее ее. От этого зависело и настроение полукровки — она могла счастливо смеяться, задирая юбку платья, а через мгновение начать сметать все на своем пути. Ран видел и знал ее от и до, ничего не пропуская.       Ему нравилась Леа — разъяренная, вредная, заносчивая, самоуверенная, радостная, смеющаяся. Нравилась не так, как другу нравится подруга.       Но это чувство было слишком эгоистичным.       — Очнись!       Щелкнувшие перед носом пальцы вернули его в реальность. Он тут же напоролся на возбужденный какой-то новой идеей взгляд Леа и напрягся: приключения с ней всегда сулили какую-то долю беды на его голову. В прошлый раз она залезла в узкий тоннель под землей, думая, что сможет найти там заросли подземного мха, и застряла, не в силах пошевелиться. Ему пришлось раскапывать плотную мокрую землю, чтобы вытащить хнычущую, перепачканную в глине девушку на воздух. Но еще более обескураживающим было то, что Леа после этого разделась перед ним, чтобы искупаться в реке — воистину исторический момент, ведь Ран увидел женскую грудь впервые.       — Ран? — позвала она ангельским голоском.       Тот сощурился, наклонив голову, и спросил прямо в лоб:       — Опять придумала для нас какое-то безумие?       Леа зарделась.       — Неужели это настолько очевидно?       Ее тон приобрел игривую манеру. Нимфа исчезла, оставив на своем месте кокетливую и игривую кошку — еще один облик Леа, который невероятно магнитил, попросту очаровывал.       Ведьма. Самая настоящая.       — Выкладывай уже.       — Слушай, — подавшись вперед, Леа уперлась ладонями в его бедра, и начала тараторить: — Три дня назад на рынке я слышала о том, что фермер Бруно вылавливает и держит у себя в хлеве диких лошадей и не выпускает их. Этот… низкий человек продает их купцам с Запада!       Ран озадаченно свел брови вместе.       — А что в этом плохого?       Видимо, не стоило ему этого говорить, ведь в следующую же секунду она отшатнулась от него, словно от чумы.       — Что плохого? — взвилась она змеей, мгновенно потеряв кошачий настрой. — Что плохого в том, что бедных вольных лошадей продают в неволю, гибнуть на войне под задницами полоумных мужиков?! Ран. Ты ведь знаешь не хуже меня, что они умирают просто так.       — Понимаю, — миролюбиво заверил Ран и кивнул, глядя ей прямо в глаза. Ему хотелось, чтобы она успокоилась и перестала кричать — на него. Было невыносимо чувствовать на себе такой взгляд — словно он представлял для нее опасность. — Как я могу помочь?       — Так ты хочешь мне помочь? — сухо, но уже не так холодно поинтересовалась Леа и окинула его неверящим взглядом. Намеренно показывала, что его слова оскорбили ее нежное до дрожи сердце, но отказаться от помощи все равно не могла.       Он был у нее один. По крайней мере, ему хотелось в это верить.       — Хочу.       В знак своего расположения Леа вновь пододвинулась к нему и начала говорить заговорщическим тоном:       — Он держит лошадей в хлеву и изредка выпускает на улицу, чтобы они не закоченели. Лошади не могут выбраться, ведь там слишком высокий забор, а на воротах висит огромный замок. Выйти туда можно либо через них, либо через дверь его дома и маленькую лужайку, — тут она задумчиво посмотрела на него. — А других вариантов нет. Нужно выкрасть у него ключ от замка и выпустить всех лошадей. Их он носит всегда на своем ремне. Говорят, он из человеческой кожи.       — Подожди, — Ран тряхнул головой и прикрыл глаза, переваривая навалившиеся сведения. — То есть, он держит лошадей в загоне с высоким забором и воротами, чтобы они не сбежали. Правильно?       — Да.       — И ты хочешь найти ключ от замка, — продолжал Ран, — чтобы выпустить лошадей. Хочешь, чтобы я помог тебе с этим?       — Да, — ее глаза радостно сверкнули.       — Это преступление, — медленно проговорил он, внимательно глядя на то, как воинственно поднимается ее подбородок. — Предлагаешь мне стать соучастником?       Леа, по-видимому, растерялась — тут же насупившись и став мрачнее черной тучи, она прикусила полную нижнюю губу и скрестила руки на други. Этот жест кричал о том, что она пыталась отгородиться от него, покрыться своей ненужной бравадой.       Она совсем не понимала, что значит для него больше, чем преступить все существующие законы мира.       — Я тебя не заставляю. Понимаю, что это чревато последствиями, особенно для твоей семьи…       — Я согласен, — прервал он бессмысленность ее слов.       — Согласен? — переспросила Леа недоверчиво, но тут же оживилась. — Ты сказал, что согласен, Хайтани Ран! Я все слышала.       Он коротко засмеялся, глядя на торжествующий взгляд языческих глаз, подсвечиваемых изнутри жарким костром жизни.       — Ты слишком хорошо меня знаешь, Леа, — он запустил руку в траву и оторвал небольшой цветок ветреницы и поднес к ее лицу.       Она неожиданно застыла, глядя на него расширившимися зрачками — окаменела буквально, даже дыхание стало медленнее и тише обычного. Ран подцепил пальцами кудрявую прядь непослушных волос, поигрался с ней и улыбнулся кончиками губ, перехватывая ее полыхающий взгляд.       А потом впечатал этот цветок прямо в приоткрытый девичий рот.       — Ты идиот? — сплевывая лепестки и пыльцу, зарычала Леа. Ран негромко и мстительно засмеялся, наслаждаясь развернувшимися зрелищем. Если она не была в состоянии принять его ухаживания без такой странной и отторгающей реакции — значит, еще не время для серьезных слов и откровенных признаний.       — Ты слишком хорошо меня знаешь, чтобы спрашивать такие очевидные вещи, — пальцы сами собой, по приевшейся привычке схватили пояс ее платья и начали теребить. — Пора бы уже…       Он не успел договорить — она набросилась на него, словно кошка, растопырив пальцы. Вышло бы нелепо, не будь он так жалко уязвим в своей позе. Леа — с виду тощая и тонкая, как тростинка, — без труда повалила его на землю, стиснув пальцы вокруг горла. Ран не то чтобы поддался, скорее, уступил, чтобы посмотреть, чего она хочет на самом деле.       — Долго ты собираешься играть в эти игры! — зашипела Леа, наклонившись над ним. Глаза ее, пронзенные насквозь глухой яростью, резали его сердце лучше всякого ножа. — Нам ведь не по тринадцать лет, Ран! Пора бы уже прекратить.       — Прекратить? — рука утопала в густой реке пышных волос, сжала у корней покрепче — Леа судорожно выдохнула, — тем самым даровав ему полный контроль. — Прекратить — что?       — Ты сам прекрасно понимаешь, о чем я, Ран, — перехватив его запястье, Леа поморщилась. — Или только мне одной это нужно…       — Нужно — что?       Он не понимал, к чему она клонит. Ее поведение нельзя было называть обычным — так она вела себя крайне редко. Дружба, укрепившаяся между ними, была очевидна и неоспорима. Но есть ли шанс у них обоих на нечто большее? — он не знал.       Предпочитал не задумываться, ведь впереди была целая жизнь.       Чего хотела сама Леа? — он тоже не знал. Те заигрывания и легкое кокетство, присущие ей, применялись ею лишь тогда, когда она чего-то от него хотела. В остальное же время Леа вела себя под стать своей внешности: сумбурно, громко, решительно и взбалмошно, словно фурия. Она не была похожа на влюбленного человека — ее мысли и чувства загорались лишь к природе, детям и животным, остальное же она игнорировала. Даже грязные слухи о том, что она бегает в соседние селения и предлагает тамошним мужчинам свое тело за деньги, не трогали чуткое сердце. Все, что ее интересовало, ограничивалось этим лесом.       — Мы ведь уже не дети, — с сожалением сказала Леа и грустно улыбнулась. — Мне совсем скоро двадцать лет, Ран. А такое чувство, будто нам снова по тринадцать. Мы — дети. Я, ты, Риндо и Серин. А сейчас мне твердят о том, что нужно выходить замуж, без конца убираться, угождать и… шить. Если я хотя бы не задумаюсь о замужестве, меня выдадут силком. Тогда я не смогу с тобой видеться. Ни с тобой, ни с Риндо, ни с Серин. Как же быстро полетело наше время…       — Выйдешь замуж? — по слогам проговорил Ран, чувствуя, как внутри все цепенеет. Внезапное отвращение к самому себе поглотило сознание без остатка — ведь опрометчивая мысль о том, что у них «вся жизнь впереди» оказалась глупыми грезами. Он выпустил ее волосы из пальцев и принял отсутствующий вид, тогда как на самом деле переваривал услышанное. Если она выйдет замуж…       У него ничего не останется. Совсем ничего.       — Отец разбогател, продав участок дома дедушки, — с нотками презрения к родителю отозвалась Леа. — И требует, чтобы я наконец нашла себе достойного мужчину, пока он не пропил все деньги.       — Так найди, — сухо ответил Ран и попытался снять ее с себя. Но цепкие пальцы Леа вонзились в плечи еще сильнее обычного, смяли грубую ткань рубахи — он, к сожалению, не был равнодушен к ней, чтобы настоять на своем, поэтому подчинился.       Пусть и выслушивать это было выше его сил.       — Тогда я потеряю тебя, — тихо проронила Леа. Ее щеки раскраснелись, дыхание стало сбивчивым и тяжелым — предзнаменование слез и истерики. — Тогда я потеряю все.       — Но ты ведь не думала, что сможешь быть со мной вечно? — усмехнулся он более миролюбиво, не желая быть свидетелем и причиной ее слез. — С нами?..       — Вообще-то… думала.       Ее голос был пронизан тоской, странной вожделеющей надеждой, как и глаза, смотрящие прямо в его душу. Кудри колыхались на ветру, ресницы трепетали, губы были призывно приоткрыты — она представляла из себя воистину удивительное, перехватывающее дыхание зрелище. Ран, хоть и жил отдельно от людей, прекрасно знал, что если коснется ее медовых уст своими, то обнажит свою любовь к ней — так делали все люди, и он, вопреки крови отца, тоже был отчасти человеком.       И ему хотелось прикоснуться к ее губам своими.       — Я хотела быть с тобой вечно.       Думать в такой ситуации было бы глупо — глаза Леа никогда ему не лгали. Сейчас они пылали тем же огнем, которыми горели его собственные; по крайней мере, ему так казалось. Поэтому Ран, опустив веки, потянулся вверх и надавил на ее голову рукой, вынуждая наклониться к себе — она не сопротивлялась. Он решил не осторожничать, не заговаривать, не дышать — лишь вкусить миг их первой близости, почувствовать сахарность сладких припухлых губ, обвести каждую трещинку своим языком, клацнув своими зубами о ее.       Но его мечтам не суждено было сбыться.       — Ран!       Вместо поцелуя в губы получился мазок в теплую веснушчатую скулу, пышущую жаром. Досада скрутила тело, заставила заскрежетать зубами и судорожно вздохнуть. Леа, лежащая на нем, тихо дышала и совсем не двигалась — лишь бешеное биение сердца выдавало ее внутреннее состояние. Они оба были так близки к открытию собственных чувств, давно живущих в их сердцах…       Но поцелую любви помешал Риндо, мчащийся на поляну как угорелый.       — Ле-а-а-а-а-а! — нараспев вторила ему Серин.       Услышав ее голос, Леа быстро пришла в себя. Отстранилась от него, неуклюже перекатилась набок и села на траву, раздраженная и взлохмаченная, откровенно недовольная результатом их разговора. Ран вперился в нее внимательным взглядом, пытаясь понять, что она чувствовала на самом деле.       В ответ на его внимательный взгляд Леа улыбнулась кончиками губ и смущенно заправила прядь кудрявых волос за ухо.       Она права. Они — уже не дети. Обниматься и бегать так, как это было раньше, уже невозможно: их час потух огоньком свечи. Им нужно было быть честными друг с другом, откровенными. И, ведомый этой мыслью, Ран поневоле задумывался о том, что может быть после его признания и ее взаимности. Что он мог ей дать? Тухлый дом на окраине леса? Вечное выживание и жизнь без излишеств? Свой член и поцелуй перед тем, как исчезнуть в соседнем городе на неделю в поисках нормальной работы?       Он не мог дать ей ничего из того, чего бы она заслуживала.       — Вот вы где, — в привычной манере проворчал Риндо и плюхнулся на траву рядом с братом. Подловив момент, он пихнул его ребром ладони в ребра настоящие, за что тут же отхватил любовную братскую затрещину.       Но это было не за пинок, а за то, что сорвал их поцелуй.       — Привет, Леа!       Серин, взмахнув кудрями, села в свою очередь рядом с напрягшейся Леа.       — Привет, — сухо ответила она, пряча подол платья под ногами. — Серин.       Ран одарил помрачневшую Леа ободряющей улыбкой — девушки накануне поругались из-за своего схожего происхождения. Долгая женская история, в которую Рану не хотелось вникать. Поэтому он, ожидаемо приняв сторону милой Леа, всячески подкалывал Серин, которая в свою очередь искала поддержки от Риндо. Тот, разрываясь между любимой и братом, злился, и злость эту вымещал через резкие движения и язвительные комментарии.       Весь раздор — из-за женщин, вспомнил Ран про себя не самую глупую мысль и откинулся на траву. Небо над головой было чистым, лазурным, воплощением безмятежности и первозданной природной красоты. Ему нравилось парить в нем, будучи драконом, рассекать пространство и чувствовать, как податливо расходятся под напором крыльев толщи звенящего воздуха. Лишь в такие моменты он чувствовал себя полностью цельным, ведь не нужно было контролировать зверя внутри себя. Со временем контроль въелся, стал привычной процедурой даже во сне. Но порой это утомляло. Порой он хотел, чтобы все это наконец закончилось. Как? — Ран и этого не знал.       Положение, в котором пребывал он и Риндо, не было завидным. Мать покинула их год назад, удачно выйдя замуж за состоятельного землевладельца, который не захотел принимать в новую семью отголоски старой. С миром отправив мать взращивать новое счастье, он начал перебиваться на разных работах, копя и выуживая деньги честным путем, хотя иногда желание присвоить себе чужое и вполне заслуженное одолевало благородство души. Ему нужны были деньги — много денег, чтобы обеспечивать Риндо и себя всем необходимым.       Не говоря уже о том, чтобы завалить Леа всем тем, чего лишил ее пьяница-отец, не так давно разбогатевший благодаря азартным играм.       Это, по его мнению, и было настоящим проклятием — жить изгнанником, получать везде отказы и оскорбления в лицо, не иметь возможности на светлое будущее. Его проклятие всегда будет распространяться на всех, кто его окружает — и Леа не была исключением. Женитьба на ней оборвала бы все те хлипкие связи, которые она имела с жителями Гибли, смешала бы имя прекрасной девы с грязью.       Он и был грязью — даже красивое от природы лицо и тщательно имитируемое дружелюбие не могло поменять расположения людей. Это злило его больше всего: они отказывали и хлопали дверьми, отшатывались и бились в истерике страха, тогда как он сам наступал на горло собственным принципам, чтобы попросту выжить.       Видимо, это место было не для них — отбросы, живущие среди людей, всегда были и будут лишними. Ему хотелось уехать на Земли Богемии — туда, где природные «уродства» считались высокой степенью красоты. Но затяжная война, идущая между Богемией и Великим Менносом, в котором они жили, не открывала таких красочных картин. Железо Менноса против колдовства Богемии — самое опасное для людей и Природы побоище. Поэтому и шла война семь лет, не в силах прийти к завершению.       Это его тоже пугало: он знал, что совсем скоро она настигнет и их.       — Так вы хотите выпустить всех лошадей? — ахнула пораженно Серин, когда выслушала вкратце рассказ Леа. Ран дернул уголком губ, раздраженный тем, что легкомысленная подруга все сразу же доложила им. Он думал, что это их с Леа миссия, а не их с Риндо, Серин и Леа.       — Да, — решительным голосом объявила она и в качестве доказательств своих намерений взглянула на Рана. — Мы хотим.       — Но они ведь стоят целое состояние, — поправив очки на переносице, заметил Риндо. — Просто так, как все остальное, это нам с рук не спустят.       — Какая разница, что они сделают, — пренебрежительно произнес Ран. — Достаточно пригрозить, что спалим все их селение к чертовой матери.       — Не выражайся, — одернула Леа.       — Сгоним этих скотин в преисподнюю, — добавил Ран со смаком, издевательски глядя на девушку.       Она высунула язык и отвернулась.       — А как выкрасть у него ключ? Не легче просто сбить его камнем? — Риндо почесал затылок и по привычке начал наматывать сиреневые кудри Сирен на указательный палец.       — Нужно придумать план, — Леа, откинувшись на руки, задумчиво уставилась в небо. — Чтобы нас не поймали.       — Да даже если и поймают… — начал было Ран, но она его прервала:       — Если меня поймают, то посадят на замок и запретят выходить до самого замужества. Поэтому я и прошу вас помочь.       Воцарилось тяжелое, липкое молчание, легшее на плечо каменной плитой. Ран закрыл глаза, тихой надежде отогнать от себя назойливые мрачные мысли. Хотелось, чтобы время застыло — тогда бы они действительно могли быть вместе вечно. Не расставаться, не думать насчет будущего и не бояться каждого неверного шага, который может привести к плачевным последствиям. Рану хотелось малого — быть вместе с Леа и Риндо, в безопасности и сытной жизни. Последнего он не мог осуществить, но то было лишь дело времени.       А первое — вечность с Леа и Риндо, — он мог заполучить лишь одним способом.