Ch.11. Farewell
«Когда мы сильно привязываемся к вещам и к людям, то разве не уходит вместе с ними какая-то частица нас, когда уходят они?»
Ричард Бах «Мост через вечность»
Так незаметно проходят дни, превращаясь в недели и неумолимо приближая Джисона к неизбежному концу. Канун католического Рождества не заставил себя долго ждать. Парни приспособились к рыбалке и уже более охотно помогают бабуле с ловлей рыбы, тем самым отплачивая за столь радушное гостеприимство. Сегодня был один из лучших уловов, а потому праздничный стол полон вкуснейших морепродуктов. Вновь 22:22, и Хану уже даже смешно с того, что каждый день он так или иначе цепляется взглядом за эти двойки. Он осторожно подходит сзади к Минхо, ненароком шепча ему на ухо, и невольно отвлекает его от чистки фруктов. — Я, кажется, знаю, когда я умру, — шутит он, а у Ли, невзирая на теплое дыхание парня, пробегает холодок по спине. — В смысле? — старается вести себя спокойно, но отчетливо чувствует волнение внутри. — Я каждый раз вижу четыре двойки, повсюду, куда ни посмотрю, но чаще всего это касается времени, — и Минхо лишь сейчас вспоминает про часы, что в первый день зазвонили именно в это время, и как-то резко поворачивается к Джисону, чуть не соприкасаясь с ним носами. — Ой. — Можешь дочистить? — риторический вопрос, после которого он вручает нож и фрукты парню, доставая из заднего кармана телефон и без верхней одежды выбегает на улицу. — Что это сейчас было? — стоит в ступоре Хан, совершенно не понимая реакцию на обычную шутку. Дотрагивается тыльной стороной ладони до кончика своего носа, скромно улыбаясь. С каждым проведенным мгновением вместе они осторожно открывались друг другу, не переходя установленных в своих головах граней. Сближались, но не смели даже думать о какой-либо возможности по-настоящему ощутить неизведанное для обоих чувство. Джисону каждый раз казалось, что все происходящее — лишь плод его воображения, но редкие намеки или аккуратный поверхностный флирт каждый раз пытался убедить его в обратном. Иногда он чуть разлеплял в ночи глаза, каждый раз трепетно ловя на себе невесомый взгляд, которым касался его Ли. Тот был деликатен, не смел прикасаться без разрешения и всегда чутко заботился, переживая о состоянии. С ним интересно было и обсудить мироустройство, и погулять по острову, собирая никому не нужные фотографии птиц и пейзажей, открывающихся с белых вершин. Снег в этом году особенно радует глаз. Джисон чувствует, что словно попал в настоящую сказку. Неужели это стоило всех страданий, которые так или иначе стояли на его пути? Столько пережить, чтобы последние месяцы были окутаны заботой, лаской и теплом? Бабуля подарила ему на прощание ощущение семьи, которого Хан давно не испытывал, и сейчас добровольно нырял в него с головой. Вкусная еда на постоянной основе, горячий душ — то, чего последние годы так сильно не хватало, — вернули вкус к жизни, еще больше заставляя жалеть о скорой смерти. И Минхо. Позволил впервые испытать влюбленность и показал, что такое бывает не только в книгах. Чистая, непорочная и сокрытая от чужих взглядов влюбленность, заставляющая самого расцветать изнутри, невзирая на боль. Состояние парня ухудшалось в зависимости от приближающейся кончины. Он и сам ощущал, что осталось совсем немного, считая минуты до того, как навсегда закроет глаза. Чем ближе смерть, тем шире улыбка — благодарная и искренняя. Напрягать кого-либо своим состоянием было подобно пытке. Он отмалчивался и продолжал помогать по дому, иногда оставаясь наедине, чаще всего в ванной, и позволяя себе выпустить все эмоции наружу и буквально сдирать с себя кожу, что, казалось, горела на нем. Легкие умирали, пришлось бросить даже обычные сигареты, не в силах дышать без неприятного саднящего хрипа. Температура то высокая, то, напротив, низкая, заставляла сходить с ума, вызывая постоянные головокружения и головные боли. Но, невзирая на это, Джисону было поистине хорошо. За ним так никто и не приехал, он был в полной безопасности, как ему и обещал Минхо, а потому ничто не могло в действительности его расстроить. Ли, выйдя на улицу, подбежал к забору и, опираясь на холодные ставни, судорожно начал набирать номер друга. — Ну же, бери, — он лихорадочно пинает каменную дорожку под ногами, кусая от нервов губы. Как же он мог забыть спросить об этом? Мужчина и сам не знает, совершенно сбился с изначального плана, действуя каждый раз по наитию, так, как требовала та или иная ситуация. — Ким? Срочный вопрос… — М? Да? — Ангельские числа, время и тому подобное, что значат? Я не сталкивался с этим, но слышал от Гавриила, что это что-то серьезное, — Ли по-настоящему волнуется, ни капли не узнавая себя. — Ох… Это по поводу Джисона, да? — Минхо соглашается в трубку, слыша волнение в чужом голосе, еще больше накручивая и без того загнанный разум. — Ангельские числа показывают нестабильность души. Эти души выбирают лишь тяжелые перевоплощения, всегда выбирают страдания. В итоге, после около тринадцати перевоплощений и загробных наказаний, именно наказаний, потому что в рай они никогда не попадают, душа дает трещину и превращается в монстров, выводящих небеса из равновесия. — Я о таком не слышал. Ни разу не встречал, это не миф? — он кусает большой палец, стараясь унять беспокойство. — Я встречал одну, но… Ты должен понимать, что мы не можем с ними ничего сделать, ведь обязаны выполнять свою работу. Когда они начинают превращаться, их отслеживают архангелы и забирают к себе. Что происходит дальше, мне неизвестно, — говорит с сожалением Сынмин. — Ты привязался к мальчишке, да? — Не неси чушь, — отвечает резко, однако едва слышно, позволяя другу самостоятельно ответить на свой вопрос. — Попробуй узнать, какая у него по счету жизнь. Тебя там, кстати, ждут, новые старые проблемы. — А ты мне зачем? Я тебя оставил за главного, ты и решай. У меня и так времени в обрез. — Там опять говорят насчет должности… Но я думаю, что, скорее всего, по поводу проклятия. — Пусть идут в задницу, не время сейчас. — Я так им и сказал, но, увы, они, видимо, хотят услышать это лично от тебя. Надеются поговорить, — Минхо смотрит на часы, подмечая оставшуюся неделю, и тяжело выдыхает. — Гавриил… — Я не хочу оставлять его, — шепчет Ли, делясь сокровенным. — Ему с каждым днем все хуже и хуже, — думает с минуту, а Ким не мешает, чувствуя, как тяжело ему даются слова. — Ладно, на днях заскочу, заодно и напишу итог. — Не рано? — Да не, я заранее пишу все время, потому что в последние дни мало что меняется. И он уже все, что мог мне рассказал. Что-то изменится — поменять не трудно. — Ладно. — Давай. Спасибо, что ответил. Он стоит, смиряя почти полную луну усталым взглядом. Думает обо всех тех словах, что сказал ему Сынмин, размышляя, как лучше поступить дальше, но голова практически пуста, не считая переживаний за парня, к которому внезапно стал чувствовать слишком много. Нужно заканчивать. Ни к чему это не приведет. Но Ли продолжает тонуть, болезненно осознавая свои чувства и совершенно не сомневаясь в чужих, что так неумело были спрятаны за маской равнодушия. Джисону сложно было скрывать свою влюбленность, и Минхо это так или иначе нравилось, заставляя себя каждый раз быть с ним мягче, чем требовала ситуация. Внезапно чувствует чужие руки, накидывающие куртку на его плечи, и улыбается. Хан осторожно, чтобы не потревожить, вышел на улицу, заметив, что тот ушел без верхней одежды, и решил ответить на постоянную чужую заботу своей. Рискует, оставаясь ладонями на чужих ключицах дольше положенного, рискует и, когда крепче окольцовывает его сзади, укладывая голову на его спину. Вдыхает чудесный запах распустившейся в сердце сирени и неосознанно трепетно проводит кончиком носа по его шее, заставляя того покрыться мурашками. Джисону так хорошо с ним рядом, что он даже не задумывается сейчас о том, как тот может это воспринять. Он нагло пользуется моментом, ведь терять больше, по сути, нечего, почему бы не попробовать? Минхо осторожно поворачивает голову, немо спрашивая о том, что тот делает, но мгновенно застывает на месте, вновь влюбляясь в отражение ночного неба в чужих глазах. Не в силах произнести и слова, он не переводит взгляд на серую исхудавшую кожу, не желая смущать и без того закрытого парня. Хан, кажется, впервые за долгое время не отворачивается и точно так же зависает, любуясь Ли. В голове столько мыслей о еще большем риске, но он ужасно боится. Не достоин его поцелуя. Не достоин его чувств. Не достоин его самого. Мужчина будто слышит его мысли, опуская чуткий взгляд на чужие губы, что словно в ожидании приоткрыты для него, и вновь смотрит в глаза, спрашивая разрешения. Он совершенно не знает, что будет после, однако и сам в нетерпении вкусить закрытый его нутру плод. Джисон еле заметно кивает и в подтверждение своего ответа смотрит на верхнюю чуть пухлую губу Ли и медленно тянется, чтобы наконец попробовать. Прикрывая глаза, они практически растворяются в этом моменте, когда госпожа Нам зовет их к столу. — Вы чего на холоде? Ну-ка в дом, скоро уже полночь! Ли как-то неловко отодвигается от Хана, лишь сейчас здравым разумом пытаясь понять, что чуть не произошло. Джисон хватается за свои губы и уходит первым, вмиг заливаясь краской от мысли, что мог посягнуть на такого, как Минхо, и в принципе так ужасно поступить с чужим сердцем. — Что ты черт возьми творишь, Минхо? — мужчина трет глаза, пытаясь проснуться от реальности, что так невыносимо кажется сном. Они сидят за столом, когда слышат, как часы бьют двенадцать, и бабуля просит взяться всех за руки, чтобы прочитать молитву и приступить к долгожданной трапезе. Парни мгновенно берут женщину за обе руки и неловко переглядываются, встречаясь на своих, сплести которые никак нельзя. Джисон двигается первым, пугая Минхо дальнейшими возможными действиями, но он всего лишь хватает его за рукав и отворачивается, закрывая глаза. Ли благодарно улыбается, прикрывая уже свои и стараясь сконцентрироваться лишь на хорошем, что произошло за этот год. Странно, но он вдруг ощутил этот горьковатый, но приятный вкус жизни, за что в действительности благодарен Джисону. С ним по-настоящему интересно, но иногда создавалось впечатление, что тот постоянно его куда-то тащил, чтобы показать, что жизнь может быть увлекательной. Хан помнил чужие слова о желании умереть и, радуя себя в последние моменты жизни, скорее осознанно, чем нет, пытался украсить и жизнь Минхо, оставив после своей смерти теплые воспоминания и силы прожить еще множество таких же чудесных дней. Невесомо он ощущает сейчас, как дрожит чужая рука, большим пальцем то ли пытается прочувствовать мягкую ткань, то ли ласково поглаживает мужчину — и то, и другое невероятно приятно, и сил сдерживать улыбку больше нет. Джисон тихонько приоткрывает один глаз и подглядывает за сжавшимся под его касаниями мужчиной и отражает его свет. Ли чувствует это и повторяет за ним, щурясь, тем самым вызывая смешок у младшего. Оба стараются вести себя прилично в присутствии тетушки, однако не получается, уже открыто смеясь с глупых лиц обоих. — Оболтусы! — подключается к ним женщина, даже не понимая причины всеобщего смеха. — Давайте ешьте! С Рождеством! И вот они — моменты, которые так хочется запомнить, оставить глубоко-глубоко в сердце, забрать вместе с собой в следующую жизнь и знать, что даже после самых тяжелых времен наступает оно — настоящее счастье. Улыбки совершенно незнакомых тебе людей согревают едва бьющееся сердце, заставляя по-настоящему чувствовать радость. И Джисон именно в этот момент осознает, что совершенно ни о чем не жалеет. Умрет завтра — так тому и быть, ведь он испытал столько всего за эти крохотные моменты, успев вновь обрести себя, прочувствовать каждой клеточкой, каждой частью себя жизнь, такой, какой она является в реальности, — неприятной, саднящей, но преподносящей самые интересные сюрпризы. Он готов буквально заплакать, лишь бы продлить эти чудесные мгновения в кругу ненастоящей семьи. Словно бы кто-то специально заказал для него развлечение в виде уходящего поезда, в последний вагон которого он успел запрыгнуть, облегчив себе конечный путь. Хан так и не узнал истинной причины их с Ли общения, поверив в его бессмысленное «хочу узнать тебя» и просто отдав поводья своих последних дней в его заботливые руки. Осталось совсем немного секретов, которые все же хотелось бы унести с собой в могилу, но он всё размышляет, ведь мужчина так отчаянно желал узнать о его подноготной, однако разочаровывать сильнее нет никакой мотивации. Перед мужчиной хочется возвыситься хотя бы в последние мгновения, проведенные вместе, чтобы о Джисоне остались лишь светлые воспоминания. Он практически меня поцеловал сегодня… Джисон вновь вспоминает об этом, подавляя так и норовящую вылезти улыбку. Украдкой посматривает на мужчину, пытаясь прочесть его мысли, но лишь опустошает свои, вновь и вновь заглядываясь на манящую улыбку и горящие глаза, когда он рассказывает очередную глупость госпоже Нам. Вряд ли это повторится вновь. Мы оба поддались минутному искушению. Но все же… Какие на вкус его губы? Карамель? Или сладкие с горчинкой, как цветок сирени? Я так давно не делал ему кофе, да и вряд ли уже сделаю… Минхо поворачивается в тот самый момент, ловя чужой взгляд на себе, такой пытливый и в то же время обреченный. Сердце неумолимо стискивает на себе острую проволоку, чувствуя невероятное сожаление к человеку, что стал таким нужным в его жизни. Эгоистичное желание оставить его себе, с собой, продолжать по крупицам узнавать его нутро и собирать заново его искалеченную душу возникает так правильно внутри него, что невольно прислушиваешься и начинаешь следовать его зову. И вот они вновь наедине в совместной комнате, но не до разговоров сейчас. Джисона безбожно клонит в сон, чувствуя ужасную усталость и боль по всему телу. Уже даже не поймешь, в каком именно месте болит, ведь все тело и ломит, и колет, и пульсирует, и горит. Минхо садится рядом с ним, осторожно поглаживая по голове, на которой уже привычно надета шапка, скрывающая совсем редкие волоски. — Может снимешь? Жарко ведь, — отопление греет пуще прежнего, заставляя даже Ли, приспособленного к любой температуре, ходить в шортах вместо привычных штанов. — Не хочу видеть твоего лица, — окончание предложения так и остается у него в голове, не желая жалостливого взгляда. — Все хорошо, — вымученная улыбка, и глаза не выдерживают, закрываясь в тишине. Ли забирает по максимуму из того, что может, но душа Джисона не отдает уже и нескольких процентов, желая на себе прочувствовать все истязающие пытки болезни. — Хен… — остатки сознания все же дают о себе знать, желая еще хотя бы немного поговорить с мужчиной. — Скажи, все ведь предрешено заранее, да? Моя судьба, мое начало, мой конец, а? Все ведь было уже прописано, а я лишь играл роль, ведь так? — и, кажется, впервые Ли так сильно хочет ему солгать, сказать то, что тот отчаянно жаждет услышать, но не станет, понимая, что нет, всегда говорит лишь правду, и этот раз — не исключение. — Нет. Наша судьба — это последствие наших выборов, — озвучивает то, что Хан и без него прекрасно знал. Влага собирается в глазах парня, и он жмурится, не давая им вытечь и дать понять, что ему плохо, ведь ему и правда хорошо. Хорошо рядом с Минхо. — Каждый выбор так или иначе привел тебя в этот самый момент. — Я ни о чем не жалею, чудак, — усмехается младший, все еще не в силах даже на секунду открыть глаза и взглянуть на того, кто так необходимо согревает сейчас его разум и сердце. — Все такой же безнадежный, — Ли отражает его такую горькую улыбку, невольно осознавая, что безнадежность вдруг стала его надеждой, такой светлой, с неподдельным желанием жить. Утро встречает Джисона яркими лучами зимнего солнца и уже ставшей привычной яркой улыбкой на лице. Ему так приятно здесь просыпаться, в тепле, в уюте, рядом с Минхо. Но, открыв глаза, последнего не замечает. Встал раньше? Значит, его ждет вкусный завтрак, сделанный чуткими руками. Хан встает с постели, поправляя ее, и вместе с этим смотрит на чужую, словно не тронутую. Ложился ли мужчина вчера спать? Скорее всего, тоже ведь был уставшим. Выходя из комнаты, натыкается как раз на бабулю, чуть не снося ее с ног. — Извините, госпожа Нам, а вы не видели Минхо? — спрашивает, неосознанно опираясь на чужое плечо, чувствуя легкое головокружение. — Ой, а он тебя не предупредил что ли? Уехал по работе, скоро должен вернуться, — улыбается ему женщина, зовя за собой на кухню. — Скоро? — дорога в прошлый раз заняла порядка десяти часов, а значит вернется он не раньше, чем послезавтра. Он ведь даже не знает, что там с работой, а потому можно смело накинуть еще день. Как Минхо мог уехать, зная, что каждая минута Джисона на счету? Может, и вовсе не хотел становиться свидетелем его смерти? Оно и правильно, Хан знает, какого это — видеть, когда близкий человек умирает. Однако они ведь не совсем близки. Друзья? Да, пожалуй, это лучшее определение для их отношений. Лица вновь касается легкая улыбка от понимания, что у него все же был друг, временный, но такой приятный. Умирать при бабуле тоже не вариант — лишняя ответственность и переживания ей ни к чему. Потому он собирает свои вещи, решая уйти еще до возвращения Ли. Думает еще, что нужно успеть зайти к матери, занести последние цветы и хоть немного пообщаться перед собственным концом. Минхо заведомо оставил деньги на случай, если понадобятся в его отсутствие. Хан неловко отсчитывает недостающую на дорогу сумму и прощается с госпожой Нам, садясь на первый прибывший паром. Он ни капли не жалеет о своих действиях, но чувствует, что уже безумно скучает… По прикосновениям, по голосу, по незамысловатым шуткам, по запаху. Хотя чужой аромат, кажется, теперь всегда будет с ним — настолько он въелся в сознание, в легкие, в сердце. Джисон смотрит, как рассекаются холодные волны, чувствуя острый сквозняк, что стреляет в разные участки тела. Старается уснуть, невзирая на боль, думая лишь о хорошем. Чувствует фантомно чужие руки, что всегда так умело успокаивали его, помогая погрузиться в сон. С Ли по-настоящему хорошо, и хотя ощущение лукавства не покидало ни на минуту, все же приятно было раствориться в этой сказке хотя бы на некоторое время. Тяжело возвращаться в пустую квартиру, полную разочарования и разбитых мечт, особенно после того светлого и теплого ощущения настоящего дома. Было бы так хорошо, если бы они жили там с матерью, может, ничего плохого бы и не случилось, кто знает. Он ставит сумки и как-то резко садится на матрас, поднимая в воздух клубы накопленной за время пыли. Закашливается, вновь чувствуя, как легкие практически отслаиваются внутри него. Ощущение, будто внутри тебя сухой размолотый асфальт с небольшими нагло проросшими цветками чудесной сирени. Голова нащупывает острый уголок книги, и он тянется рукой, чтобы достать ее. «Дневник памяти», который он так успешно забыл взять с собой. Еще одна отличная причина, чтобы вернуться сюда — дочитает. Не раздеваясь, он кутается сильнее в одеяло, совершенно потерявшее привычный запах, и принимается читать с самого начала, только теперь уже с новыми чувствами.«Расставаться так больно, потому что наши души едины. Они были и будут едины. Наверное, мы прожили тысячу жизней — и в каждой встречались чтобы расставаться вновь и вновь. Завтрашнее «прощай» — лишь одно из многих за последние десять тысяч лет и тех сотен и тысяч лет, что ждут нас впереди.
Когда смотрю на тебя, я знаю, что твоя красота и прелесть расцветают с каждой новой жизнью. А я ищу тебя каждую свою жизнь. Не просто кого-то похожего, нет, именно тебя, потому что наши души не могут друг без друга. А потом, по неизвестной причине, мы снова вынуждены расставаться.
Хочется сказать тебе, что все будет хорошо, что я сделаю все возможное и мы снова будем вместе. Но если нам суждено попрощаться навсегда, то в следующей жизни я вновь найду тебя, и тогда, быть может, звезды переменятся — мы больше не расстанемся и будем любить друг друга вечно.»
Джисон закрывает книгу, срываясь с контроля. Ему больно, плохо и так, по правде, одиноко. Осознание влюбленности как приносит мимолетное счастье, так и сильнее всего бьет под дых. Ему хочется испытать все грани этого чувства, хочется полюбить и узнать, каково это — быть любимым. Он вновь совсем один в своей комнате, и лишь искаженная в уродстве люстра уже даже не смеется над ним, а жалостливо нависает, испытывая его боль. — Мы похожи, верно? — шмыгает носом и трет ледяными руками лицо, все вымокшее в соленых слезах. Жалость к себе — такая отвратительная вещь, что буквально лучше захлебнуться, чем ощущать это мерзкое чувство. Он обнимает себя, покачиваясь медленно в разные стороны, окутывая себя мнимой любовью. Проблема как раз крылась в том, что он сам себя никогда не любил, так почему же он ждал, что кто-то другой сможет, если даже сам не давал себе этого чувства? — Ничтожество. Так и засыпает с мыслями о болезненной ненависти к себе.…
На утро — привык вставать рано, — Хан не спеша собирается, умывается, чтобы привести себя в порядок, и садится в ближайший автобус до Кунпхо. Дома сменяются друг за другом, вызывая головокружение. В руках маленький букет неизвестных ему цветов, но он даже не принюхивается, довольный запахом чужого шарфа, который имел наглость украсть перед отъездом. Прикрывает глаза, прислушиваясь к музыке, исходящей из наушников, и расслабляется, насколько это возможно в его ситуации. И вот его остановка. Сердце сжимается, подходя к воротам колумбария. Он вновь глядит на букет, словно не решаясь зайти, но все же находит в себе силы и идет вперед, до конца небольшой, старой комнатки. Садится прямо на пол и видит перед собой самую удаленную полочку — единственное, что смог себе позволить. Фотография матери, вечно молодой, счастливой и такой прекрасной, заставляет на миг отвернуться, поджав губы в попытке сдержать новый поток слез. — Я задержался, да, мам? Ты прости, что я не приходил, — он открывает стеклянную дверцу и берет в руки рамочку, прижимаясь к ней щекой и трепетно прикрывая глаза. — Тебе здесь, должно быть, холодно… Прости, что не смог создать тебе лучшие условия. Я вообще ничего не смог, мам, — не выдерживает, и теплые капли вновь согревают его лицо. — Мне так жаль… Я-я вообще ничего не добился, так подвел тебя… Как думаешь, мы сможем встретиться? Я так скучаю по тебе, мам, — губы дрожат, но он продолжает прижимать к себе ее лик прямо к сердцу, пытаясь хотя бы так насладиться ее объятиями. — Расскажешь мне, как там? Я правда боюсь… Только тебе могу это рассказать, — он сглатывает, вновь смотря на фото и проводит по нему ласково пальцами в попытке проявить заботу. — Мне так страшно умирать. Я ведь совсем не знаю, что будет дальше. Хен мне часто перед сном рассказывал сказки о загробной жизни. Это довольно интересно, но немного пугающе… Мне просто хочется жить, мам. С тобой, может, с Минхо, но главное — жить. Я ведь совсем ничего не успел повидать. Хотя в Уллындо очень красивая природа. Множество разных птиц и деревьев. Я бы хотел побывать там летом, — глаза вновь щиплет, а от спазмов живот начинает лишь сильнее испытывать острую боль. Но он не уходит, понимая, что еще не все успел рассказать. — Мы с Минхо так много гуляли, мне кажется, я в жизни столько не ходил, сколько там. Он очень интересный и смешной, часто дурашливый и такой необычный. Мне, мам, с ним и правда было очень комфортно. Жаль, что я вынужден уйти так рано, но ведь он действительно достоин лишь лучшего, а я… такое себе удовольствие, — горько усмехается, идя за все новой мыслью. — Кстати, мне кажется, что я смог поделиться с ним своим желанием жить, в последние недели я отчетливо видел, как его улыбка становилась все искреннее и ярче. Я рад, что смог сделать для него хоть что-то, — он прикусывает губу, щемясь от нарастающей боли, лишь сейчас вспоминая, что забыл дома обезболивающее. — Ты же всегда рядом, ма? Ты ведь не могла меня оставить, правда? Я знаю, что ты сделала это не специально, и нисколько тебя в этом не виню. Ты заслуживала лучшей жизни, ты не виновата в том, что произошло. Все ошибаются, но я не был твоей ошибкой, я точно знаю. Мам, ты ведь всегда меня любила, я чувствовал это, и когда ты улыбалась, и когда плакала, всегда чувствовал. Я так благодарен тебе за жизнь, за заботу и любовь, прости, что не смог сохранить все это… Прости, — он в последний раз целует ее в лоб и ставит рамку на место, кладя рядом цветы. Сил терпеть боль более нет, и он еле встает и тихонько удаляется на прохладную улицу, подсушивая ветром мокрое от слез лицо. Такая едкая мысль посещает его по дороге домой, словно насмехается над ним: доживет ли до нового года? Если да, то это будет тем еще издевательством, нет — уже, по сути, будет все равно. Дни проходят один за другим совершенно незаметно, он только и делает, что спит и дочитывает последние оставшиеся книги. Оставлять после себя всю эту макулатуру не хотелось бы, поэтому он делает над собой усилие и туманным взглядом проходится по строчкам вновь и вновь. Пребывание в эти дни похоже на скучное ожидание смерти. Он практически не ест, только споласкивается, спит и бессмысленно читает, абсолютно не запоминая сюжет.…
Вечер тридцатого декабря, и он наконец решает выйти на прогулку и сделать то, о чем все это время мечтал. Отнеся коллекцию книг в ближайший детский дом, он не решился отдать лишь «Дневник памяти», подаренный Минхо, решив, что сегодняшней ночью еще раз перечитает, выжигая полюбившиеся строчки на своем сердце, так, чтобы они остались с ним и в следующей жизни. В парке людно, город уже давно готов к празднику, ярко горят гирлянды и рекламные вывески. Снег неспешно падает с иссиня-черного неба прямо на лицо, совершенно не тая, ведь тепла от него не исходит. Внутри так тоскливо, но не плохо. Он оглядывается по сторонам, смотря, как счастливо живут люди, строят семьи, заводят новые знакомства, веселятся с друзьями, и завидует. Так тяжело и неприятно завидует, желая ударить себя несколько лет назад и уверить дурного подростка в том, что, потерпев, все будет хорошо. Лишь немного потерпев… Джисон усаживается на скамейку и продолжает наблюдать. Бабушка с дедушкой так влюбленно нежатся в компании друг друга, не имея возможности насытиться все еще свежими, такими яркими чувствами. Парень не может сдержать улыбку, словно бы смотрел какой-то фильм и вновь вспоминает о книге, которую держит в руках, действуя скорее интуитивно, чем рационально. Встает и подходит прямо к ним. — С Новым годом, — не задерживается, вручая маленький подарок, что значит для него сейчас больше, чем любые другие блага, которыми он обладает. Самому приятно, что он сделал именно так, сумев порадовать совершенно незнакомых ему людей, однако таких любящих и счастливых. Он спешит сделать последнее на сегодня. Заходит в знакомый ресторанчик и заказывает привычное блюдо. Располагается в той же комнатке на своем месте и чувствует, что он не один. Ли в его голове, в сердце, рядом, а потому в действительности проще. Хан не спеша ест суп, согреваясь его теплом изнутри, хотя уже совсем не ощущает вкуса, но помнит его. Разговаривает сам с собой, вспоминая, каким грубым он был с мужчиной поначалу. Вспоминая, как пришли сюда в первый раз, как в следующий лежали с ним вдвоем, и он впервые поделился с кем-то помимо своего разума сокровенным. Минхо по-настоящему сказочный, и хоть ему не удалось узнать его целиком, достаточно лишь того, что тот дал, чтобы чувствовать непоколебимую благодарность за такой приятный конец. Закончив, выходит и решает немного прогуляться по Итхэвону, смотря на него свежим, не замызганным взглядом простого наблюдателя. Вновь и вновь останавливается рядом с музыкантами, чьи струны так правильно зажигают нити его души, и пускается следовать этой мелодии, медленно двигаясь в такт. Закрывая глаза, он видит лишь танец Ли, такой прекрасный и живой, действительно живой, и эта мысль заставляет его улыбнуться. В его танце тогда было больше жизни, чем в глазах, теперь же он понимает, что и зрачки мужчины обрели цвет. Может, и у него к Джисону были чувства? Хан об этом уже не узнает, но это так неважно сейчас, чувствуя, как внутри все скоро замирает. Он думает пойти домой, пока не стало еще хуже, и поспать, чувствуя, как слипаются глаза. Так ярко улыбается, подпитываясь чужим счастьем и размышляя о том, как его жизнь поменялась за два месяца, как подкосив, так и вновь поставив на ноги. На подходе к дому слышит чужие шаги за спиной, но не решается обернуться, лишь ускоряя шаг. Он знал, что светиться в районе, где совсем недавно работал, будет не лучшей идеей, но руководствовался лишь мыслью, что ему уже не успеют ничего сделать, ведь осталось немного. На часах уже за полночь, а значит, опять не сегодня. Истинно верит в 22:22, усмехаясь собственной глупости. Осталось всего метров пятнадцать, и он дома, но уже чувствует сильную хватку на собственной шее. — Ты правда думал, что сможешь от нас спрятаться? — Р-ребят, давайте спокойно обсудим все, — выставляет вперед руки, стараясь утихомирить огромных амбалов, что так жутко окружили его. Он не понимает, то ли у него троится в глазах, то ли ради него действительно наняли столько человек. — Поговорить можно было месяц назад, а сейчас ты, пацан, знатно задолжал, — бьет что есть силы по его щеке, и Хан практически сразу теряет сознание, совершенно не в силах терпеть столько боли сразу. Когда еле открывает глаза, понимает, что все еще на улице, лежит в снегу и сам, кажется, покрылся небольшим сугробом. Может, конец дня ему просто причудился и он всего лишь уснул, потеряв запас сил? Хан пытается приподняться и сразу же отвечает на свой вопрос — не приснилось. Все тело ужасно ломит от ударов, вокруг на белоснежном пространстве капли крови и… мочи? Славно. Еле доползает до квартиры, замечая, что там тоже были, но брать особо нечего, а потому все также пусто, но немного разбито. Осматривает себя, замечая, что шарф Ли порван и испачкан, с горечью отбрасывая его в сторону. Одежда в точно таком же состоянии, но это совсем не имеет смысла. Дойдя до ванной, умывает лицо, радуясь, что хоть оно не так пострадало — пара ссадин и царапин. Но вот тело, кажется, не протянет больше нескольких часов и уже точно откажет. Черные синяки — вновь привычное украшение, даже не пугает. Споласкивается, смывая кровь, и который раз ловит себя на взгляде на пакетик, торчащий из-под раковины, запрещая даже думать об этом. Все же забирает его с собой в комнату, и, лишь соприкоснувшись с постелью, погружается в восстанавливающий, необходимый организму сон.…
26.12
— Кто давал право тебе исцелять проклятье, Азраил? — спрашивает его строго мужчина в белом. Так неприятно слепит глаза, но это, скорее, от самого человека, что стоит напротив него, нежели от его одежды. — Прошу прощения, я виноват. Мне было необходимо продолжить работу с человеком, которого поручили, — он сглатывает, готовясь к следующим словам. — Это не мои проблемы, ты же знаешь, — Ли недовольно вздыхает, желая поскорее уйти отсюда. — Что за дела в лимбе? — В смысле? — Совсем за ними не следишь. Азраил, мне кажется, ты совсем расслабился в последнее время. Я понимаю, что у тебя и другая работа, но раньше тебе не было сложно все это совмещать. Раньше ты не пренебрегал заведенными правилами. — Я обещаю исправиться, дайте мне неделю, — настаивает Минхо, желая сейчас просто лечь спать. — Нет. — Нет? — Нет. Ты мне надоел уже, — эта неприязнь со стороны Гавриила порядком достала, и сейчас совершенно некстати. — Наказан на неделю. — Не смей, — отчаянно умоляет Ли. — Еще как посмею, — ухмыляется мужчина. — Мне тридцать первого нужно вернуться, прошу, — внутри начинает потряхивать, когда он видит, какой довольный стоит перед ним архангел. — Прошу. — Пять дней в эльбритуме и пятнадцать без сил, — предлагает еще более суровое наказание, но Минхо вынужден согласиться, не находя лучшего варианта. Кивает и идет в свой отдел. — Господин, Азраил! — кричит ему девушка, останавливая. — Нужно подписать документы, — он кивает, прося подождать пять минут. В этот самый момент решается дальнейшая судьба Джисона. Он вписывает в пустую строку слово «лимб», все еще уверенный, что это на данный момент лучшее решение, и передает его девушке. — Не смей его вводить в работу, пока я не закончу и сам не сообщу об этом, — предупреждает ее Минхо и берет другие документы, что в срочном порядке требовали его внимания. — Все? Данные нормальные, не отстаем. Как эти придурки? — Пока тихо, — усмехается девушка, щелкая средним и большим пальцами над документами, тем самым вводя их в работу. Они волшебным образом испаряются прямо на их глазах, мгновенно вступая в силу. — Г-господин Азраил… — Что такое? — он моментально понимает, что произошло, тяжело вздыхая и сдерживая всю ярость, что мечтала вылезти из него прямо сейчас. — Это какие-то важные документы? — она теряется в лице, зная, с кем сейчас имеет дело. — Да, Селестия. Это приговор одного человека, который ты вынесла раньше времени. — Но… Простите пожалуйста, Господин! — она прикрывает ладонями рот, боясь, что это ее последний день. Но Минхо просто молча уходит, не говоря ни слова и виня лишь себя. Стоит перед дверью Эльбритума, вновь боясь встретиться со своими кошмарами. Но не тратит времени в пустую, смело перешагивая порог и оказываясь во тьме своего сознания. — Я скоро вернусь……
31.12 20:48
Джисон просыпается, когда на улице вновь темно. Пошевелиться какой-либо частью тела безумно сложно, все ужасно ноет от ударов. Болезнь тоже, кажется, лишь сильнее обострилась, совершенно не давая ни о чем теперь думать. Он обессиленно плачет от агонии, что испытывает каждой клеточкой, и просто смотрит наверх, стараясь не шевелиться, чтобы не стало больнее. Однако желание выпить обезболивающего, чтобы стало полегче, пересиливает его, и он все же двигается, доставая маленькую баночку из-под головы и отсыпая себе несколько таблеток в ладонь. Сразу же забрасывает в горло, вновь спеша принять ту же позу. Проходит по ощущениям около часа, но лучше так и не становится, а разум, расщепляющийся под воздействием боли, так и просит чего посерьезнее, чем обычное лекарство. Он сопротивляется этой отвратительной мысли сколько может, пока сил терпеть это уже не остается. Глаза уже красные от слез, руки, ведомые ужаснейшим тремором, находят последнюю ампулу и иглу где-то под боком и еще с полминуты смотрят, не решаясь идти на поводу у искушения. Он мычит, ударяясь беспощадной головой о стену, коря себя за слабохарактерность, и все же набирает в шприц остатки, коих хватает, чтобы заполнить половину. Слышит жужжание под своим бедром, беспорядочно смотря на номер звонящего. — М? Вязальщик? — он странно косится на контакт, а после на время — 22:00 — и усмехается, понимая, что сейчас все закончится. Не хватило всего ничего до Нового года, которого он так трепетно ждал. Вводит внутрь вены привычно острую иглу, чувствуя, как скапливается внутри слюна, и слышит, как начинают ломиться в дверь. Ожесточенно, словно еще немного — и выломают. Он сжимается от страха и действует быстрее, чем предполагал, вводя внутрь все до последней капли. Шума уже почти не слышно, а боль потихоньку отходит на второй план. А после он видит его. Минхо. — Джисон, нет… нет-нет-нет, — он хватает его за локти и прижимает к груди. — Зачем же ты это сделал? Больно, да? — он осматривает его открытые участки кожи, еле сдерживая слезы. Так ужасно злится сейчас на самого себя. — Мгм, — делится, как ему кажется, с миражом. Ли ненастоящий — он уверен, а потому абсолютно спокоен. — Мне так больно, хен. — Почему же ты не сказал раньше? Почему молчал? — губы дрожат, и Хан обессиленно роняет на них взгляд, улыбаясь. — Потому что я должен сам через все пройти. Ты не заслужил такого, — он осторожно поднимает ладонь, прикасаясь к чужому лицу, а Минхо так отчаянно пытается поделиться с ним своим теплом, прижимаясь к его пальцам и прикрывая глаза. — Какой же ты безнадежный, — Хан легко усмехается приятному прозвищу. — Почему уехал от тетушки? — Я хотел умереть в одиночестве, чтобы никого не волновать. Идиот. Какой же идиот. — Расскажешь мне про себя? — он все еще не до конца его узнал и сейчас лишь хочет убедиться в том, что сделал правильный выбор, хотя сердце отчаянно кричит, что ошибся. — Как ты сейчас ко мне относишься, Минхо? — шепчет Джисон, отчаянно сопротивляясь закрывающимся глазам. — Хорошо… Хорошо отношусь, ты правда самый невероятный человек из всех, что я когда-либо встречал, — улыбается горько Ли, чувствуя, как непрошенные слезы скатываются по его лицу, пачкая чужие ладони. — Я и хочу остаться в твоей памяти таким, ладно? Прошу тебя… — Как скажешь, — сглатывает, прижимая его к себе все сильнее. Время отчетливо тикает в голове, неминуемо приближая чужой последний вдох. — Тогда могу я задать тебе последний вопрос? — Задавай, — вокруг в чудесном аромате распускаются самые прекрасные бутоны, и Хан уже, кажется, лежит в цветастом райском поле, но точно не дома. — Какие цветы тебе нравятся? — спрашивает, чтобы после знать, чем порадовать его одинокую могилу, а Джисон же думает совершенно о другом. — Сирень — мои любимые цветы, — и это признание, понятное лишь ему одному, но отзывается в сердцах у обоих. — Минхо, могу я тебя кое о чем попросить…? — Неужели. Решил воспользоваться возможностью лишь на смертном одре? — горько усмехается он. — Конечно, все, что угодно. — Я… — он вдруг вновь неловко жмется, глядя на чужие губы, и Ли все понимает. Минхо боится его просьбы, его дальнейших слов, но и сам чувствует, как сгорает от желания. — Можешь отдать мне мой последний первый поцелуй, — глупо усмехается с собственных слов, уже успев показать себя мужчине не с лучшей стороны, но тот не удивляется, лишь молчит, рассматривая чужие неземные глаза. Случайно, как бы он ни сопротивлялся, взгляд находит и его губы, бледные, разбитые и едва подрагивающие. — Противно, да? — Минхо не слышит этого вопроса, невесомо касаясь его своими, чуть теплыми и такими необходимыми губами. Так хорошо, что никто даже не начинает шевелиться, и Ли чувствует чужую улыбку, на секунду отстраняясь. — Не умеешь, да? И на Минхо это действует, как красный флаг на быка. Он вновь впивается в чужие губы, только с еще большим желанием и натиском. Сминает их так чутко и правильно, даря самые нужные ощущения. Во влаге общих слез они так идеально сливаются друг с другом, собирая самый красивый пазл. Держат друг друга за лица, боясь хоть на секунду отпустить. И лишь сейчас Ли осознает в полной мере свои чувства к нему, влюбленность, что в действительности захлестывает его с головой. Он не переходит границы дозволенного и дарит другому требуемое удовольствие, сам поистине наслаждаясь этим моментом. — Я не хочу умирать, хен. Не хочу оставлять тебя… Не хочу больше без тебя, — слезы одна за другой скатываются по искаженному, но все же благоговейно спокойному лицу. Ли берет его за ладони, смотря, как вытягивается чужое лицо в удивлении, и подносит к своему лицу и целует так нежно, невесомо и ласково, вызывая вновь улыбку на лице Джисона. — Мы еще встретимся, обязательно встретимся, — Хан, не отпуская чужих рук, большими пальцами стирает соленые дорожки с чужого лица, кивая. — Расскажешь мне, как тебе было одиноко тут без меня, — болезненно усмехается парень, уже совсем не чувствуя боли. — Обязательно, — кивает Ли, видя через влажную пелену, как закрываются его глаза, и с еще большей силой прижимает его тело ближе к себе, в невозможности смириться с тем, что тот, кто так отчаянно желал жить, вынужден умереть от рук тяжелой судьбы. — Мне жаль, что я не встретил тебя раньше. Может, все могло бы закончиться по-другому. Ли впервые так отчаянно плачет, не в силах отпустить единственного, кого смог впустить в свое сердце. Ему так жаль его, жаль, что тот всю жизнь просто терпел всю ту боль, которая так или иначе находила его даже на светлой стороне. Тот всегда скрывал от него свое состояние, не считая нужным беспокоить. Умереть в одиночестве — все чего так хотел парень, столь несчастный и разбитый внутри. Надевал каждый раз на лицо улыбку, способную успокоить стольких людей вокруг, но ни капли не согревающую самого себя изнутри. Сколько всего Минхо о нем еще не знает? Тот, каждый раз рассказывая о себе, упускал детали и умалчивал о своих чувствах, что понять его было довольно сложно. Но сейчас, осознавая, что он просто не хотел ранить людей вокруг, Ли только сильнее чувствует к нему сожаление. Сожаление, что не понял этого раньше, что не смог помочь облегчить боль от убийственных воспоминаний. Прижимается губами вновь и вновь к его лицу, целуя то в висок, то в скулу, отчаянно боясь принять его гибель. Хочет поделиться своей силой, хоть и знает, что это абсолютно невозможно, особенно сейчас, когда он подобен обычному человеку, в ком совершенно нет сверхъестественного. — Ким, уйди, пожалуйста. Не смотри, — чувствует присутствие друга и совершенно не хочет показываться ему в таком состоянии. Тот лишь подходит сзади, кладя руку на его плечо. — Блять, — он утыкается лицом в плечо парня и продолжает срываться все сильнее. — Он так хотел жить. Почему нас нельзя поменять местами? Я бы отдал ему еще лет сто, отдал бы ему все… — Минхо… — Жизнь была к нему так несправедлива, — он вдыхает запах Джисона, совершенно неприятный, но это так бессмысленно сейчас, что просто хочется дышать им, чувствовать его еще слабое тепло и просто быть рядом. — Мне так жаль, — повторяет словно в бреду Ли. — Минхо, — он пытается отстранить его от парня, но тот не поддается, болезненно сопротивляясь. — Минхо, пойдем. Я вызвал полицию, — осторожно говорит он, боясь за состояние друга. Кажется, впервые видит его таким разбитым, хотя это состояние всяко лучше того, что он выкатил в один из прошлых раз, когда проникся историей человека. Тут же ситуация совсем иная, чувства совершенно другого характера. — Черт, Мин… У тебя будут проблемы, ты же понимаешь? — Понимаю… — выдыхает он, но все еще не может прийти в себя и отпустить Джисона. Сынмин берет его под локти, уже насильно высвобождая из односторонних объятий. — Выпусти меня! Дай еще пару минут, пожалуйста… Меня не было с ним все эти дни, — плачет, пытаясь отбиться, но тот применяет силу, не давая и пошевелиться. — Сынмин, блять, ну пожалуйста. — Нам пора. — Я поеду с ним, — качает хаотично головой Ли. Ким совершенно не понимает, что с ним происходит, почему тот так загнанно себя ведет, но что есть силы удерживает. — Я должен забрать его тело. Его некому хоронить. — Государство этим займется, — пытается привести в чувства, давая чуть холодные ответы. — Отпусти меня, черт возьми. Я сам за все отвечу. — Нет. Не позволю так бездумно подставлять себя из-за мальчишки, — плюется ядом друг, но понимает чужие чувства и по-настоящему хочет отпустить, но не может. Ли расслабляется в его руках, просто обессиленно плача. Так больно внутри, никак не потушить это пламя, сжигающее все внутренности. — Все… все, я успокоился, — протирает в последний раз лицо и чувствует, как слабеет хватка на его руках. — Но я поеду с ним. Ничего делать не стану, просто хочу, чтобы его хоть похоронили нормально. — Я зайду к тебе завтра. Если тебя не будет, я тебя найду и лично засуну на месяц в Эльбритум. — Понял я, понял, — он вновь возвращается к Джисону и видит боковым зрением бумажку на полке, моментально отвлекаясь от любых других мыслей. Надеется, что, возможно, тот оставил ему письмо, хотя в том состоянии, в котором он был в последние минуты, вряд ли.«Ты меня расстроил, Джисони. Возвращайся на работу с первого января, если не хочешь повторения. В следующий раз от тебя живого места не оставят.»
Ли ожесточенно мнет в руке записку, чувствуя, как кипит кровь в жилах, заставляя мгновенно продумывать план мести. Му Так и его прихвостни заплатят за все, что натворили. Азраил его уже предупреждал, если тот лишь прикоснется к Джисону — умрет.