You must take care of him

Чуя прикрывает свинцовые веки и трёт глаза до тех пор, пока перед ними не появятся разноцветные круги. Два часа ночи, от яркого экрана ноутбука у него уже болят глаза, а строчки скачут перед глазами, но работа всё никак не заканчивается. Он очень сильно устал, он толком не спал, у него ноет левая рука, потому что на ней дрыхнет Дазай, даже не думая отпускать. Дазай тоже вымотан, у него течка, после долгих лет на подавителях она отнимает у него целую тяжёлую неделю. Но работу никто не отменял. Они в принципе должны радоваться, что Мори отпускает их на неделю, позволяя разобраться с течкой Дазая. Да и то делает это только потому, что Дазай окончательно потерял чувствительность к своим подавителям от течки, а давать ему более сильные было бы слишком опасно. В итоге после очередной недели измученнее всего чувствует себя Чуя, потому что ему необходимо и успокаивать Дазая, и выполнять свою бумажную работу и некоторую часть работы Дазая. Тот, всё же, Исполнитель. Иногда Чуе даже приходится сокращать время на секс, чтобы побыстрее вогнать в Дазая узел, успокоив его боль и желание, и печатать под его вялую диктовку. И конечно же, Чуя мало спит, потому что либо очередной всплеск течки Дазая выпадает на ночь, либо он не успевает сделать работу за день. Но… Чуя молчит. Он не знает, хуже ли Дазаю. По ощущениям — хуже. Течки Дазая всегда были сильными, они причиняют ему постоянную боль, он не может контролировать своё возбуждение и феромоны, поэтому постоянно течёт, мучаясь от жажды, окружённый концентрированным ароматом гвоздики. Он настолько слаб, что не может покинуть постели. И так всю неделю. Хотя после неё Дазай выглядит достаточно бодро и ничего не говорит. Но Чуя не верит ему до конца. Поэтому только и может, что изматывать себя, чтобы позаботиться о Дазае. Дазай, крепче сжимая его руку, ёрзает в постели и тихо скулит. — Тш, Дазай, тебе нужно поспать, — успокаивающе шепчет Чуя, потому что хоть кто-то из них должен чувствовать себя более-менее бодро, но он уже знает, что Дазай уже не сможет снова заснуть без его помощи. Чуя чувствует это по изменившимся феромонам омеги, пропитавшим комнату. Чуя закрывает глаза на пару секунд, которые кажутся отвратительной вечностью, потому что Дазай рядом не прекращает ёрзать и вздыхать, его феромоны сгущаются, его тело окутывает жар, он снова начинает густо течь. Чуя даже не думает о том, что не так уж и давно обтирал Дазая влажным полотенцем и менял испачканную простынь под ним, его мысли занимает только Дазай, но при этом Чуя правда устал. Его явно не хватит на ещё один раз при том, что ему нужно закончить хотя бы этот документ. И за эти пару секунд Чуя думает, как ему убаюкать Дазая, но при этом не тратить все свои последние силы. И решение приходит. Чуя откладывает ноутбук на прикроватную тумбочку и осторожно вынимает свою руку из хватки Дазая. Он тут же целует Дазая, чтобы тот не потерял его, пока освободившиеся руки спихивают одеяло, припорошенное ворохом Чуиной одежды, с ног Дазая. Мягкий и чувственный поцелуй разрывается, Чуя, выпрямляясь, накрывает руками живот Дазая, мягко поглаживая горячую, покрытую потом кожу, с сожалением ощущая под ладонями напряжённые от боли мышцы. Ему нужно поторопиться, пока Дазай сонный, чтобы достаточно уменьшить его боль, и тот снова заснул. Чуя легко раздвигает ноги Дазая и ложится между ними. Дазай абсолютно податливый, но для Чуи это не слабость, лишь показатель полного доверия к нему, что Дазай, какой-то частью разума всё же находясь в сознании и понимая происходящее, даже не пытается сопротивляться. Знает, что Чуя не причинит ему большего вреда. Под ягодицами Дазая уже собралась небольшая мокрая лужица, но Чуя не сердится, знает, что Дазай не может себя контролировать, что тот сам ненавидит своё безвольное тело, окутанное возбуждением, свои течки и свою сущность. Для Чуи не существует ничего, ни ноющего тела, ни мокрых простыней, ни комнаты, пропахшей феромонами Дазая и запахом секса, только Дазай и его боль, которую надо растворить в ласковых движениях. Чуя, покрывая влажными поцелуями и лёгкими укусами горячую, почти белую кожу на внутренней стороне бёдер Дазая, заставляя того мелко дрожать и постанывать, просовывает ладони под ягодицы Дазая и раздвигает их пальцами. И больше не может уделять внимание бёдрам, не в силах оторвать взгляда от открывшегося ему зрелища. Это зрелище — самое прекрасное. Красное лицо Дазая, покоящееся на огромной мягкой подушке, полуприкрытые глаза, тёмные, почти чёрные и мутные от возбуждения, приоткрытый рот, обрамлённый припухшими от долгого поцелуя красными губами. Его стоящий колом небольшой член, из которого постоянно течёт и капает на живот. Припухшая покрасневшая дырка, сокращающаяся и абсолютно мокрая от постоянно извергающейся, сладко пахнущей смазки. Внутренний альфа рычит от восторга. И, несмотря на усталость, Чуя чувствует возбуждение. Даже если это лишь природное, даже если не в течку Дазай кривится, сжимает ноги и бормочет «отвратительно», Чуя обожает это зрелище до безумия. Усталость забывается. Жар и возбуждение окутывают тело Чуи, его феромоны, резко пахнущие мятой, сгущаются в воздухе, заставляя Дазая задыхаться и течь ещё сильнее. Обхватив руками худые бёдра Дазая, Чуя невольно облизывается перед тем, как обжечь жаром дыхания чужую влажную белую кожу и медленно пройтись языком между ягодиц Дазая, слизывая тонкую вязкую дорожку смазки. Тот тут же высоко стонет, его бёдра дёргаются в руках Чуи, то ли в попытке сжаться, скрыть всё это от взгляда и языка альфы, то ли в попытке раскрыться ещё сильнее. Чуя довольно улыбается и накрывает ртом дырку Дазая. Дазай высоко вскрикивает. Влажные губы Чуи на нём, его юркий язык, толкающийся внутрь и собирающий сладковатую смазку, в течку он всегда становится намного чувствительнее, так что каждое прикосновение ощущается настолько остро, что… Дазай только и может, что стонать и, напрягая мышцы, покачивать бёдрами, пытаясь насадиться сильнее, хотя это невозможно. Он впивается пальцами в край одеяла и подтягивает его к себе, вместе с одеждой Чуи, так что его ношеная майка с тренировки, стащенная из корзины для грязного белья, оказывается прямо перед его носом. Дазай глубоко вдыхает, он дышит не воздухом, а буквально феромонами Чуи. Он не может остановиться, когда запах альфы растворяет его боль. Остаётся только невыносимо-острое возбуждение. Если бы Чуя мог оторваться от его задницы, он бы удовлетворённо улыбнулся, не отнимая взгляда от лица Дазая. То, как Дазай стонет и кричит под ним, как сильно дрожат его ноги, как он бездумно покачивает бёдрами и течёт ему на язык, как его концентрированным тёрпкий запах оседает в лёгких, — это безумие. Может, между ними и нет ничего, может, они не говорили друг другу слов любви, они дерутся, вцепляясь друг другу в волосы и разбивая губы, может, Дазай, мерзко смеясь в наушник, скидывает на него грязную работу и сбегает с миссии. Но сейчас перед ним есть другой Дазай. Перед ним омега, доверившийся ему на время течки, раздвигающий ноги перед ним и болезненно цепляющийся за его руки. Так сильно-сильно пахнет… Абсолютно покорный и податливый под ним. Чуя никогда не признается, насколько же сильно ему нравятся течки Дазая и как много удовольствия он хочет ему принести. — Чуя!.. Дазай почти не способен на что-то осознанное, сонный, уставший и возбуждённый, он только и может, что кричать имя альфы. И Чуя понимает его по тону голоса и по переливам феромонов. Он знает, что Дазай горит от возбуждения, что он хочет член внутри себя и огромный узел, в обычное время приносящий больше боли, чем наслаждения. Но Чуя не может сейчас это ему дать. Он тоже человек, и, несмотря на возбуждение, тело сковывает от усталости, глаза болят от света экрана компьютера. Какой-то частью своего мозга Чуя помнит о Мори, о его холодном недовольстве, когда он не справляется, о его обманчиво мягких словах о том, что ему «не обязательно брать всё на себя». От этого холодеет внутри, и Чуя выбирает из двух зол меньшее. Тем не менее, он может дать Дазаю чуть больше. С трудом отрываясь от его позднего «десерта», Чуя накрывает влажным горячим ртом яички Дазая и всасывает, пока Дазая дико трясёт под ним. Входит сразу двумя пальцами, Дазай расслаблен и раскрыт, он даже сознательно не мог бы сжаться сильнее, только трепещет вокруг его пальцев, такой горячий и мокрый, у Чуи больно сдавливает в паху от того, как же сильно он хочет войти в него, но… Нельзя. Чуя выше, чем просто животное, даже чем альфа. На себя и своё возбуждение плевать, член его в конце концов упадёт, а сейчас надо подарить Дазаю мягкий оргазм, чтобы он снова заснул, чтобы не было очередной бессонной ночи, невыносимой усталости в глазах, пробивающейся сквозь возбуждение, болезненно широко раскрытого Дазая после нескольких узлов. Чуя загоняет пальцы внутрь на всю длину, проезжаясь по влажным, чувствительным из-за течки стенкам и по опухшей простате. Дазай громко вскрикивает, смазки становится больше, она стекает по внутренней стороне ладони Чуи. И он, отрываясь от яичек Дазая и вытаскивая пальцы наполовину, припадает к ними горячими губами, быстро слизывая вязкую смазку, не давая упасть и капли. Вроде как, ничего особенного, почти безвкусная, потому что Дазай мало что ел, не в силах встать с кровати, Чуе она сейчас кажется такой сладкой, словно она представляет собой концентрированные феромоны Дазая в жидком виде. Он хочет съесть его самого, насытить настолько, чтобы тот, удовлетворённый, проспал после течки ещё сутки, Дазай такой красивый под ним… Возможно, это говорит лишь его альфа-сущность, загнав его уставшую от работы и от прилипчивого Дазая личность в дальний угол сознания. Смазка неприлично громко хлюпает с каждым резким толчком. Чуя растирает пальцами бугорок простаты, вжимаясь в неё подушечками пальцев, и, слизывая вытекающую смазку, играется острым кончиком языка с опухшим кольцом мышц. Он почти не слышит стоны Дазая, часто переходящие на высокие крики, настолько естественными и неотъемлемыми они становятся. — Чуя! — вскрикивает Дазай, выгибаясь над кроватью. Этим криком он выражает всё: и своё неутолимое желание разрядки, и своё возбуждение, и просто зов к альфе. Пальцев внутри совершенно мало, его члену совершенно не уделяется внимание, он слишком чувствительный внутри, от ласк слишком хорошо, чувство, будто он не выдержит, если Чуя не коснётся его. Но тот не касается. Оргазм от пальцев без стимуляции члена удовлетворит Дазая почти так же, как секс без вязки, он будет достаточно уставшим, чтобы быстро уснуть. Чуя не сдаётся, даже когда в бесконечных стонах Дазая мелькают рваные всхлипы. От этих звуков одновременно и наплывает возбуждение, и больно, Чуя заставляет себя мысленно повторять, что у Дазая слёзы наворачиваются на глаза не от боли, а от слишком сильного возбуждения. Чуя чувствует приближение чужого оргазма даже не по более высоким стонам, не по сокращающемуся вокруг пальцев отверстию, не по стоящему колом члену с бордовой головкой, влажной от предэякулята, на который периодически бросает взгляд. Он чувствует это по феромонам омеги. Кроме них в лёгких ничего не осталось, они настолько густые, что уже почти не пахнут, осталась лишь одна приторная сладость, которая пьянит сильнее любого алкоголя. Чуя прикрывает глаза, лишь ощущая чужой вкус на языке, сладкий, мягкий и свежий, влажную смазку, растекающуюся по ладони и пропитавшую его пальцы, и судорожную дрожь бедра Дазая, которое он всё ещё сжимает одной из рук. Сейчас будет жарко. Несмотря на то, что Чуя более-менее привык и даже почти не слышит, чужой крик на пару секунд оглушает. Дазай дёргается так сильно, что Чуя оставляет синяки на его бледной коже от того, как сильно он его держит. Дазай кончает, кончает всего от языка и пальцев Чуи, себе на живот, много и горячо, он невольно сжимается, сильно, как никогда ещё за эту ночь не сжимался. Он протекает на язык Чуи, так горячо, мокро и сладко, что Чуя почти сам испытывает оргазм, хотя его член всё ещё болезненно твёрдый в его штанах. Пока его тело передёргивает судорогой от оргазма, Чуя, быстро собрав языком сладкую смазку, отнимает руки от Дазая и подтягивается к нему. Он роняет голову на подушку рядом с Дазаем, пока тот шумно дышит с закрытыми глазами, и притягивает его к себе, вжимая в лицом в место, где шея плавно переходит в плечо. Чуя меняет свои феромоны, делая их менее резкими, мягкими и сладкими, как бы замена узла, чтобы омега чувствовал его присутствие и полностью расслабился. И ему это явно удаётся, потому что вскоре Чуя слышит тихое сопение Дазая в его плечо. Но Чуя ещё не скоро отпускает Дазая. Прижимает его к себе, гладит по худым плечам, по спине, исписанной шрамами, запускает ладонь в густые волосы, влажные у корней от пота. Ласкает и баюкает его, несмотря на то, что простыня опять мокрая, что его пальцы всё ещё пропитаны запахом Дазая, что его член всё так же твёрд и болезненно упирается в резинку белья. Это всё неважно, есть только он, спящий Дазай и ночь, густо пропитанная смесью их феромонов. Ведь кто, как не он, должен заботиться о Дазае?