периоды

Период первый. Хенджин учился на втором курсе юридического факультета Сеульского государственного университета. Минхо с отличием шел к концу третьего филологического в колледже искусств. У Хенджина был тяжелый период - вместе с необъятным количеством литературы, которую нужно было поглощать каждый день для семинаров, он неустанно боролся с непривычным чувством. Хенджину казалось, что ему нравится парень. Его однокурсник, с которым совместными были пары по понедельникам и четвергам. И вопреки всем невзгодам и сюрпризам судьбы, влюбленность витала вокруг молодого человека с маленькими ангельскими крылышками. Пока он не решился сходить на вечеринку, на которой знаком был только с одним человеком. Его бывший одноклассник мечтал еще с начальной школы стать всемирно известным музыкальным продюсером и прямо сейчас изучал различные жанры и стили в том же колледже, где учился Минхо. Так они и познакомились. У Минхо никаких проблем с ориентацией не было. Когда он учился в пятом классе, набирала популярность совсем новая музыкальная группа, где были одни парни. Еще незрелые одноклассницы таскали Минхо к себе домой и они вместе смотрели клип за клипом, пока маленький Ли не понял, что главный вокалист группы нравится ему чуть больше, чем самая красивая девочка в классе. В десятом классе после уроков - прямо как в типичной романтической дораме - он поцеловал главного задиру. С одной стороны, чтобы напугать и отбить желание издеваться, с другой он не видел, когда еще ему выпадет такой шанс. Тогда Минхо понял точно, что мальчики ему нравятся больше девочек. На вечеринку Хенджин пришел в небрежно завязанном старом галстуке поверх мятой рубашки. Никому так и не удалось переубедить его, что эта часть образа выбивает из всех не восторженные вздохи, а скорее грустное сочувствие. Парень надеялся, что пьяная вечеринка и огромное количество девушек на ней, поможет ему побороть в себе рвущуюся наружу любовь к мужчинам. А Минхо сразу понял, что тот гей и ему удастся затянуть младшего в постель еще на первом свидании. Они переспали в ту же ночь. Спустя час и несколько «виски-кола» Хенджин понял, что в огромной и рвущейся на части от громкой музыки квартире, будущий юрист только он. Большая часть присутствующей молодежи училась в колледже искусств. Поэтому, когда разговор зашел о проблемах современной живописи и о том, какие темы необходимо затрагивать при публикации нескольких десятков одинаковых фото своего свежего холста в Инстаграмм, Хенджин зачем-то ляпнул, что его любимые художники - Моне и Шишкин. Это и есть настоящее искусство. Он был уверен, что сказал это достаточно тихо, а стакан, еще наполовину полный, заглушил остальное, но в ту же секунду на него посмотрели все гости в огромной гостиной. Только Минхо рассмеялся в голос и сразу же отвернулся, пока другие будущие художники, писатели и композиторы осуждали взглядом. Все быстро забыли о Хенджине и продолжили обсуждать модные хэштеги и просмотры в социальных сетях. Позже, когда они добрались до маленькой съемной квартиры, и Минхо трахал его на узкой и скрипучей кровати, сдерживая ладонью чужие стоны, Хенджин узнал, что старший тоже любит реализм больше современных направлений, а его любимый художник - Кодзима из Японии. Хенджин совсем не понимал, о каких натуралистах, пейзажах и временных границах говорит Минхо, потому что не мог собрать мысли еще с момента, когда они поцеловались. Он тут же вспомнил, как в животе закручивался тугой жгут, когда видел короткие моменты запретных ласк в фильмах или интернете. Сейчас же, когда его целовал Минхо, он не мог остановиться. На каждом миллиметре кожи выступали точки раскаленных искр, на которые умело нажимали холодные чужие пальцы. Вся нервозность из-за того, что у него это было впервые исчезла, стоило Минхо его обнять покрепче и начать шептать на ухо, восхваляя каждую родинку и шрам на теле. Они встречались с четкой периодичностью - раз в две недели, когда у каждого появлялась возможность выбраться из аудитории и домашки. Минхо, вообще-то, подобные посиделки посещал часто. На то он и учился на филологическом с дополнительным курсом драматургии. Вечеринки в компании начинающих творцов он считал продолжением обучающего процесса, видел в них шанс узнать что-то, о чем не рассказывают на скучных лекциях в колледже. Хенджин же на вечеринки ходить не успевал совсем. Он спал, обедал и принимал душ с учебником по международному праву в руках. А после позора на тему любимых художников, появляться в той квартире вообще не хотелось. Но он приходил во второй раз, и в третий, потому что Минхо попросил его прийти утром, пока они жались к друг другу из-за ужасно крохотной постели. Он обещал, что расскажет ему о своих любимых писателях, музыкантах, покажет фотографии, которые сделал, пока жил в Японии, прочитает вслух лучшие стихи и угостит лучшим коктейлем. Когда Хенджин во время минета в гостевой ванной признался, что его любимая книга это «Гордость и предубеждение», Минхо подавился и несколько минут не мог отдышаться. В тот вечер с оральным сексом было покончено. Из пьяных вечеринок и не такого пьяного секса после них встречи превратились в свидания в дешевых ресторанах, дешевые букеты цветов и трезвый секс. Пока Минхо варил на своей кухне кофе в двенадцать часов ночи, Хенджин перечислял ему законы и статьи кодексов, рассказывал о делах, которыми делились преподаватели. А, когда Минхо начинал ворчать и покрываться мурашками, младший успокаивающе целовал его затылок и шею, обещаю в следующий раз рассказать что-то менее ужасающее. Минхо всегда встречал его после занятий и провожал до общежития, чтобы урвать несколько минут для объятий и поцелуев прямо посреди улицы. Ближе к июню, когда экзамены приближались с удвоенной скоростью, Минхо предложил провести каникулы вместе в небольшом путешествии. Он все говорил о японских кафе, о маленькой деревушке, которую сам видел только проездом и хотел посетить, о его бабушке, которая жила там уже очень давно одна и была бы рада увидеться. Во время сессии выбраться из завалов учебников и научных работы было сложнее всего. Хенджин получил автомат лишь по одному предмету, хотя это не стоило тех усилий, поэтому готовился к оставшимся. В конце июня его ждал самый настоящий ад - преподаватель мог завалить даже за выражение лица, если сильно захочет. Поэтому готовился днями и ночами, иногда оставляя телефон в самых неподходящих местах, накапливая там непрочитанные сообщения и пропущенные звонки. А потом писал ближе к утру, мысленно давая себе оплеуху за такой ход. Хенджин был готов к тому, что в этот раз уже его слова останутся без ответа, но Минхо тут же перезванивал. Он тоже не спал, заучивая конспекты и выстраивая планы необходимых к экзамену произведений. Говорил, что скучает, что не может собраться с мыслями и наконец выучить последние три темы для одного из экзаменов. Минхо тратил больше часть дня на подготовку к сессии, а потом, когда по-хорошему надо было лечь спать, чтобы не свалиться в обморок, он доставал свой блокнот для заметок и писал. Он писал совсем крошечные или наоборот слишком затянутые наброски о Хенджине, потому что материала было достаточно. После секса у младшего тут же развязывался язык - он мог часами говорить о любимой футбольной команде, о странных детских книжках, которые были явно не для детей, о глупых тестах в интернете, например «какой ты фрукт?». А потом доставал свой телефон и заставлял Минхо проходить все эти тесты и сравнивать со своим результатом. Минхо по ночам записывал все новые и свежие идеи и к концу сессии блокнот обещал треснуть по шву от количества чернильных предложений в нем. Минхо был уверен, что все куда серьезнее, чем он думал, когда перед последним экзаменом вместо подготовки с упоением писал очередную глупую зарисовку про Хенджина и его милого питомца породы чихуахуа, о котором старший узнал на втором свидании. Все становилось намного серьезнее, когда Минхо проверял сообщения каждые десять минут, потому что уже терпеть не мог ломоту и тяжелое чувство в области живота без Хенджина рядом. Хенджин же был в ужасе. До поступления в университет он встречался только с девушками, смотрел порно для натуралов и ненавидел себя за каждую романтическую мысль в сторону своего пола. И стоило ему сломаться вновь, как тут же подоспел самый красивый и сексуальный Ли Минхо и уничтожил самообладание за раз. Хенджин так сильно устал бороться с чувством грязи прямо под кожей и отвращением к своей собственной личности, что опустил руки. Минхо попросил его прийти на вечеринку еще раз - он пришел. Минхо позвонил в пятницу после пар и пригласил на ужин с настоящей пастой и вином - Хенджин был у двери его квартиры за полчаса. А после сдачи второго экзамена на отлично решил, что хотя бы раз он заслужил просто наслаждаться своими чувствами. И позвонил Минхо, чтобы встретиться, вопреки своим прошлым громким словам о серьезной подготовке. Но Минхо не ответил. Он уже рассказывал, что напрочь забыл об одном эссе, которое надо было сдать еще на зачет, поэтому включал повышенный режим концентрации и собирал текст по крупицам, не выходя из дома несколько дней. Хенджин боялся, что его настойчивость только разозлит, поэтому просто оставил несколько сообщений и впервые за неделю уснул больше чем на три часа. Минхо не ответил на следующее утро, и через два дня тоже. По расчетам, которые младший проводил несколько раз в день, экзамен должен был быть еще вчера, значит Минхо не отвечает по другой причине. И все стало яснее чем никогда. В очередной раз он был слишком. Слишком настойчивым, слишком открытым, слишком громким или слишком тихим. Опять он надоел и стал скучным, как бывает всегда в его жизни. Хенджин поверил, что его жизнь стоит на повторе, меняется только его возраст и декорации. Период второй. Минхо не успел даже приблизится к половине эссе, когда его прервал звонок с незнакомого, тем более международного номера. Его бабушка попала в больницу с кровоизлиянием в головной мозг, а врачи не могут сказать, сколько ей осталось. Так что ему пришлось бросить все, заказать ближайший билет, собрать небольшую сумку и отправится в аэропорт. Минхо не заметил пропущенных и сообщений, пока звонил в университет и ставил их перед фактом - он уезжает и закрыть сессию не сможет, а что они решат его не волнует. Потом он пытался дозвониться до больницы, по уже известному номеру, но телефон разрядился прямо у аэропорта. Когда объявили начало регистрации, ему пришлось закрыться в одной из кабинок туалета и прикрывать рот рукой, чтобы не получить гипервентиляцию из-за начавшейся панической атаки. Минхо боялся, что не сможет добраться до стойки, где проверяют документы, потому что потеряет сознание еще на унитазе в окружении антисанитарии и тошнотворных запахов. Он пытался вспомнить все проверенные годами способы избавления от парализующего и до смерти пугающего состояния, но будто разом забыл о них. Он думал, что Хенджин мог бы ему помочь, будь он рядом. Думал, что мог бы ему позвонить, но телефон сел. И теперь ему придется справляться самому. Собрать себя в руки и выйти из укрытия получилось, когда регистрация на рейс почти закончилась. Он занял свое место, дрожащими руками открыл предложенную бутылку воды, а через полчаса опять закрылся в туалете с бумажным пакетом. Его стошнило всего один раз и это было хорошим знаком. Истощение, переутомление и отвращение сбивали с ног и ломали каждый сустав, но уснуть у Минхо не получилось ни на секунду за все время полета. Ему пришлось потратить огромную сумму денег на такси от аэропорта до центральной городской больницы. А в палату его даже не пустили. Заведующий неврологией старался успокоить и рассказал, что всего через несколько дней они переведут ее в обычную палату. Тогда-то Минхо и сможет навестить пациентку. Только разговоры не подействовали, врачу пришлось вызывать медсестру, чтобы сделать укол успокоительного, потому что Минхо опять стошнило прямо посреди коридора рядом с другими посетителями, а потом он уже не мог отвечать на вопросы. Они проверили его сердце, взяли анализ крови, консультирующий психиатр даже выписал рецепт для успокоительных таблеток, на случай, если приступы будут повторяться, а потом предложили поехать домой и хорошо поспать, чтобы пополнить силы для будущих свершений. А их должно быть не мало. Минхо промок до нитки, потому что отказался от еще одной безумно дорогой поездки и воспользовался автобусом. Он решил, что короткая прогулка по свежему воздуху поможет с головокружением, оставшимся от укола. Но ностальгия только усилилась и когда он прибыл, руки дрожали так, что ключи упали на пол крыльца. Он вошел в дом, в котором провел большую часть своей жизни, а казалось, будто никогда здесь и не был. Сил хватило на стакан холодной воды, еще две стопки самого крепкого на всем Хоккайдо саке, который вместе с диазепамом вырубил его почти на четырнадцать часов. Минхо уснул на крохотном диване у входа в гостиную, не закрыл окно и даже не подумал о пледе или одеяле. Он проснулся с ознобом, непрекращающимся чувством тошноты и температурой не ниже тридцать восемь по ощущениям. Смог подняться только через несколько часов, в желудке было пусто, поэтому он просто содрогался над унитазом несколько минут. Выпил еще две рюмки, в надежде на волшебное исцеление, нашел силы, чтобы дойти до постели и проспал весь оставшийся день. Хотя на самом деле, уже давно наступило завтра. Минхо пробыл в постели слишком долго, проснулся и ощутил облегчение - болезнь отошла, появился небольшой намек на аппетит, головокружение отсутствовало. Но на часах было почти два часа дня, а посещение пациентов в больнице заканчивалось в пять. Пришлось вызвать такси, не было времени, чтобы зарядить телефон или купить новую сим-карту. Бабушка пришла в сознание вечером того же дня, когда Минхо наконец-то оказался дома. Ее сразу же перевели в обычную палату, но пока без соседей. Навещать можно было, но поговорить они не смогли бы - кровоизлияние было достаточно сильное, чтобы парализовать всю левую сторону, но со сроками врачи прогадали. Минхо отправился в Японию бессрочно, а застрял там на несколько месяцев. Он внимательно слушал медсестер, запоминая на какие симптомы надо обращать внимание, как правильно проводить гигиену, какие лекарства можно проглотить целиком, а какие лучше измельчить в порошок. Пришлось задержаться в больнице немного дольше, заполнить немного бумаг, просидеть в кресле рядом с окном пару часов, потому что смотреть на бабушку в таком состоянии было сложно. Она не реагировала на любые фразы и даже не смотрела на него, хотя неврологи убедили, что она должна все понимать и помнить. Минхо ушел до десяти, чтобы успеть зайти в супермаркет. Он вернулся домой как только на часах появилась цифра двадцать три, тут же подключил телефон к зарядному и принялся ждать, когда экран включится. А пока налил себе сразу в две рюмки и уселся за кухонный стол. С его места была видна большая часть дома, открытая дверь в гостиную, длинный коридор, ведущий к нескольким спальням, выход на террасу, где красовался их идеальный сад. Телефон включился через пару минут и четыре рюмки водки, потому что саке уже закончилось. Минхо подождал еще немного, отключил зарядное, быстро, но старательно вставил сим-карту и вышел на улицу. В его кармане лежала пачка сигарет еще из супермаркета. Минхо даже не заметил, что давно уже выкурил почти всю сигарету. В последний раз он пил столько дней и грамм и курил обычные сигареты еще в школе, когда встречался с парнем постарше и тому продавали все запрещенное. Тогда это было круто и весело, пока, конечно, обо всем не узнала бабуля и не посадила под домашний арест. Теперь ему никто ничего не запрещает, а сигареты и алкоголь уже не приносят такой радости, просто являются лучшим средством для Минхо в борьбе с тревожностью и головокружением. Он позвонил Хенджину сразу же, как закончилась настройка сим-карты, но услышал только гудки. Не стоило ожидать много в одиннадцать часов ночи от человека, который не видит белого света из-за сессии. К тому же, если Минхо все правильно помнил, сегодня была пятница и по расписанию у будущих юристов был один из самых сложных экзаменов за все время обучения. Позвонил еще раз через пять минут, а после коротких гудков оставил голосовое сообщение. Еще один звонок после второй сигареты, и на этот раз Хенджин ответил. Голос был сонный, он пробормотал что-то похожее на “привет”, а потом замолчал, но было слышно, как скрипнула кровать. На улице до сих пор был ливень, и Минхо боялся не услышать что-нибудь важное. Он спрятал пачку поглубже в карман и вернулся в дом, наливая еще одну рюмку, но вместо этого выпил стакан воды. Минхо извинился, что разбудил, и спросил, как прошел экзамен. Он молча слушал тихий рассказ, прикрыв рот растянутым рукавом свитера, который за секунды пропитался слезами. Хенджина отправили на пересдачу потому, что у преподавателя было плохое настроение, а у студента еще хуже. Было слышно, как дрожит его голос, и Минхо очень сильно надеялся, что это из-за экзамена. Он все рассказывал, что из группы почти все получили или пересдачу, или минимальную оценку, а Хенджина все остальные волновали меньше всего. Он говорил и говорил, а старший уже был на полу, сдерживая тяжелые вздохи, вырывающиеся через открытый рот. Старался не прерывать его, но всего один вопрос разрушил туманную стену безразличия. «С тобой все хорошо, хен?» Минхо рыдал так громко и изнуряюще, что начал задыхаться, но все еще немного соображал и отодвинул телефон подальше от лица. Он почти выл от боли, от чего в ушах появился противный давящий шум и он не могу слышать тихий голос Хенджина еще несколько минут. Минхо пришлось выпить из нетронутой рюмки, чтобы прийти в себя и ответить. Разговор оказался долгий и тошнотворный для двоих. Кроме диагноза и прогнозов сказать было нечего. Минхо не хотел рассказывать о панических атаках, которых не было уже больше пяти лет, а за последние несколько суток он получил больше десяти. Минхо не хотел упоминать, что бабушка - единственный живой родственник, который у него оставался. Что, вместо того чтобы спать по ночам, он укрывается с головой и рыдает в постели, умоляя кого-нибудь прекратить это все. Хенджин предложил приехать, сказал, что хочет помочь, что обязан помочь. Но лишь с условием, что Минхо этого тоже хочет. Наверно, так все и должно быть. Можно было бы попросить отсрочку или сдать все раньше, закрыть сессию и купить ближайшие билеты. Но оба знали, что так не будет. Минхо отказался, аргументировав все тяжестью состояния бабушки и большим количеством обязательств, возникающих в воздухе каждую минуту. Неужели он просто так сдастся и позволит увидеть себя в самом ничтожном состоянии? Минхо взглянул на часы и понял, что совсем скоро наступит новый день, а им обоим нужно постараться выспаться. Он извинился, два или три раза, потом поблагодарил за все, пожелал спокойной ночи и услышал то же самое в ответ. Минхо хотел добавить что-нибудь еще, хотел сказать «ты мне нравишься» или даже «я люблю тебя», но вместо этого просто попросил позвонить завтра, ближе к вечеру. Минхо знал, что если бы не их звонки, сообщения, ожидание чужого голоса словно сладкой награды, он бы не смог выбираться из постели каждый день. А в Японии пришлось задержаться. Еще в самолете, Минхо, испытывая ужасный стыд и отвращение к себе, позволил одной мысли проскочить в голове - он прилетит туда, но будет поздно, разберется с похоронами и поминками, вернется хотя бы к середине каникул. Только вектор судьбы повернул совсем в другую сторону. Бабушка с каждым днем шла на поправку, а через недели две Минхо заметил яркий блеск понимания в ее глазах. Хенджину он говорил, что задержится там еще на месяц, а потом еще на один, и еще, и еще. После месяца в неврологическом отделении, а потом еще полутора в отделении реабилитации, бабулю выписали и Минхо забрал ее домой. Свободного времени не прибавилось, а тяжелых мыслей стало еще больше. В перерывах между обедами из овощного пюре, своеобразной гимнастикой и купаниями, удавалось выудить телефон из кармана и ответить на сообщения. Но ближе к вечеру сил не хватало, так что Минхо просто отключался на диване или за столом. Когда он только прилетел, в голове все время крутились опасения и страхи за свою родную бабушку, поэтому он и не замечал осуждающих взглядов черно-белых фотоснимков на стенах. Через два месяца в Японии он отоварил рецепт, полученный от психиатра - непривычные для него действия превратились со временем в рутину, совсем не успокаивающей нарастающие приступы паники. Еще через неделю, Минхо выбросил таблетки в унитаз и смыл их, а потом в истерике пытался позвонить Хенджину, чтобы попросить помощи. Но нажал кнопку «отбой» за секунду до того, как младший собирался ответить. Минхо был готов рвать свою кожу, кричать от боли, не есть и не пить вечность, лишь бы не показывать свою суть Хенджину, в которого влюбился и которого не мог потерять. Тогда Минхо нашел другой способ борьбы с паническими атаками. В окружении молчаливых призраков прошлого. Во время полуденного сна или просмотра телевизора бабуля была чрезвычайно спокойна, что позволяло уединиться на несколько минут, взять в руки блокнот и сесть за кухонным столом, который он перетащил ближе к окну. Потому что из гостиной настойчиво пялились старые фотокарточки. Когда он чувствовал приближение очередной атаки, замечал учащение пульса или еще слабое головокружение, то сразу начинал писать. Такой метод борьбы он считал прогрессивным и успешным. В Корее Минхо писал чаще что-то из разряда фантастики, смешанной с фольклором, добавляя ко всему крупицы романтики. Сейчас же из головы не лезли мучительные флешбеки, заставляя скручиваться в твердый узел в животе, пропитывающий желчью все его существо. Минхо писал о прошлом, о своем детстве, о боли и страданиях, терзающих его юную душу. На новой чистой странице сначала появились записи о телефонном звонке, свидетелем которого стал не по собственной воле. Поздно вечером в их дом позвонили из административного центра научной станции, в которой работал отец пятилетнего Минхо. Совсем юная девушка, с самым гнусавым и неприятным голосом в мире, два раза повторила его матери, что мистер Ли погиб. Гроза, оползень, уставший напарник на страховке - опытного скалолаза и отца очаровательного розовощекого мальчика не стало. Минхо не мог слышать из своей комнату голос диспетчера, но видел собственными глазами, как потерял сразу обоих родителей. Как его мать потеряла самого любимого человека, потеряла причину любить сына. Отец умер в сентябре на северном побережье Сикоку. Минхо старался излагать сугубо субъективные мысли и искренние чувства, чтобы не запутаться в клубке гниющих мыслей. Но уже к концу абзаца слезы капали на колени, застилая глаза и создавая преграду. Он смог встать, пройти несколько шагов в сторону гостиной, чтобы убедиться в хорошем самочувствии бабушки, а потом выкурил сигарету прямо в ванной, затушив бычок об сухую керамику умывальника. Тогда от сердца немного отлегло и он решил вернуться к записной книжке, осознавая, что не может разобрать ни слова из написанного. В тот день он оставил блокнот на столе, совсем не опасаясь, что кто-то сможет прочесть такие интимные предложения. Вернулся к нему спустя неделю, или даже больше, потому что внезапно во время завтрака возникла острая непроходимость дыхательных путей у его бабушки, им пришлось вернуться в больницу и провести там несколько дней. Вторую запись он сделал, перевернув исцарапанный и хрустящий от слез лист, теперь уже выводя аккуратным почерком слова. Вторая запись была не такая трагичная, но для Минхо значила, кажется, намного больше. «Материнское безразличие». На вопрос «кого ты любишь больше?» малыш всегда отвечал с самой широкой улыбкой, что маму. Отец бывал дома раз в несколько месяцев, постоянно скитаясь по горам, подкупая любовь, уважение и послушание дорогими подарками и сувенирами из разных стран. Мама же всего была рядом и старалась воспитать хорошего человека. Не доброго, не отзывчивого, не настоящего, такого, каким Минхо хотел бы быть, когда вырастет. А просто хорошего. А еще она никогда его не обнимала, она могла играть с ним, когда он был совсем крохотный, читать сказки перед сном, готовить самые лучшие завтраки. Но прикосновения, даже мимолетный поцелуй в лоб на прощание, были под запретом. Мама была рядом, оставляя место притворству, тихим редким разговорам с отцом по ночам, о том, что хотела бы вернуться в Корею только вдвоем. Без сына. И Минхо приходилось радоваться совсем крохотным проявлениям нежности и заботы. Пока одна глупая случайность не изменила всю их жизнь. Пока мама не превратилась в одну из грустных мраморных статуй, способных только раз в несколько часов издавать один глухой звук, походивший на молчаливый крик отчаяния. Мать покончила с собой через год и один месяц после смерти отца. И Минхо, как назло, помнил все это слишком четко, словно прошло не двадцать лет, а всего пару дней. В Японии, он заметил для себя, время превратилось из постоянно движущейся вперед линии в звезду с бесконечным количеством лучей, стремящихся одновременно в разных направлениях. Только записная книжка и ручка позволяли сохранять ясность ума. И Хенджин, которого с каждым днем становилось все меньше. Вторая половина августа и сентябрь выдались холодными и ветреными. Через открытые окна по всему дому был слышен шум деревьев из соседнего леса, и Минхо чуть не упустил первые звуки из уст бабушки с того момента, как он вернулся домой. Она тихо бормотало бессвязные слова, называя окружающие предметы, а через минут десять титанических стараний, заявила, что хочет апельсин. Тогда он почистил несколько яблок, превратил их в пюре, расплакался, когда протягивал ложку к ее губам. Он хотел извиниться, но боялся, что она больше ничего не ответит. В тот день в его блокноте впервые появилась веселая и согревающая душу японская заметка. После смерти обоих родителей о нем заботилась бабушка. Прожив всю жизнь в столице, заботясь лишь о новых модных веяниях, виниловых пластинках и рецептах домашних коктейлей на последней странице журнала, она переехала в крохотную деревню, чтобы стать лучшей бабушкой в мире. Так все и произошло. Бабушка стала первым другом, первым читателем, первая открыла для Минхо мир блюза и исторических драм. Она была первой, кто сказал, что слезы это абсолютно нормально. Первой, кто сдержался и не повысил голос. Бабушка никогда ничего не скрывала от любимого и единственного внука. Но Минхо до сих пор подозревал, что она уже в его детстве знала о нетрадиционной ориентации. Минхо мог бы исписать весь блокнот любимыми воспоминаниями о бабуле. Мир лишил его отца и матери, но подарил защитника, который любил тихого и застенчивого малыша больше всего на свете. Когда у него получилось созвониться с Хенджином впервые за неделю, Минхо случайно рассказал о записной книжке и историях, которые она хранит. Тогда младший сразу же попросил при возможности показать ему хотя бы одну, совсем не стесняясь. Возможность такая у Минхо была. Он мог просто сделать фото на телефон и переслать их. На первый взгляд, именно для этого он их и писал, совсем не смущаясь содержания или ужасного почерка. Но в потемках души закралась мысль, что это слишком. Что он пока не имеет право на подобные откровения. Что он врет каждый раз, когда они созваниваются, вырезая из совместных отношений длинные соединяющие их души нити. Тогда он соврал еще раз, сказал, что текст совсем сырой, и ему нужно еще немного времени на доработку. Хенджин успокоил старшего, поясняя, что ему понравится любая история, даже если будет состоять из трех предложений. Минхо на следующий день купил еще один блокнот, когда они с бабулей совершали свой регулярный поход на рынок, покупая очень много апельсинов. Таская везде за собой сразу две тетради, Минхо в одной писал о ненависти и разочарования, чаще уделяя внимание матери, чем радостным воспоминаниям с бабушкой. В другой же создавал идеальный мир маленького школьника, живущего в Японии и обожающего искусство и музыку. Где-то не рассказать всю правду, где-то соврать больше необходимого - готово. Теперь ему было не стыдно показывать Хенджину свои истории. Минхо аккуратно упаковал блокнот, купил несколько марок и отправил по почте в Сеул, надеясь, что посылка прибудет туда намного позже него самого. Когда Хенджин смог забрать небольшой конверт из отделения почты и распаковать дома, наступил октябрь. Бабушка Минхо умерла в начале октября, через несколько дней после годовщины смерти матери. Минхо не устраивал поминки, не обзванивал всех ее друзей и знакомых, забирая у них шанс на прощание с подругой и сестрой. Он впитал в себя все сам. Оглушительное эхо голоса монаха в пустом храме, немой звон колоколов высоко в горах. Он сам вдыхал кислый запах в крематории, сам подставлял лицо острым бритвам холодного ветра. Минхо развеял ее прах на Сикоку, как она того и хотела. Там же, где погиб ее сын. Там же, где его тетки развеяли прах матери. Минхо ответил Хенджину только в декабре. Не стал извиняться, потому что жалких молитв о прощении было бы все равно недостаточно для такого грешника. Просто в перерыве между криками осипшего голоса младшего, сказал, что останется в Японии еще на несколько недель. Минхо вернулся в Сеул в январе, пробыв на Хоккайдо почти шесть месяцев.