Воин моря

Когда я приходил устраиваться на должность учителя гэльского в этот сиротский приют для девочек до тринадцати лет, я был, конечно, предупреждён. Я знал, что правила приюта для воспитанниц чёткие, а наказания суровые. Знал, что наказывать их за халатное отношение к моему предмету, несданные вовремя домашние работы или экзамены, неряшливый внешний вид, придётся мне. А форма воспитанниц не каждой придётся по вкусу! Бежевые юбки ниже колена, светлые блузки с кружевными воротниками, белые гольфы и чёрные туфли со сложными застёжками — трудны в обращении для самых маленьких и презрительно «детские» для старших. — Надеюсь, вы имели опыт в телесных наказаниях, господин учитель? — спрашивал меня тогда директор, пока я восседал в гостевом кресле у его стола, раздумывая подписывать ли договор. Я так долго и нервно крутил в руках ручку в гнетущем молчании, что директор успел подумать, что я тоже уйду, как и многие, кто пытался устроиться в приют до меня, искать место для работы получше, где и жалование будет побольше, и задач поменьше. Директор не торопил, но по его скованной позе было ясно, что он ожидает услышать утвердительный ответ и, по возможности, поскорее. — Моим потенциальным воспитанницам от пяти до тринадцати лет, господин директор, — издалека начал я, гадая, а не уйти ли мне прямо сейчас? Мне хотелось оправдать своё гордое имя, данное мне любимой матерью, — Мюрич, что означает воин моря. А бить маленьких девочек, даже в целях их воспитания, звучит отнюдь не по-воински. Может быть, традиционно, но не по-воински. — Как вы себе это представляете? Директор наигранно-тяжело вздыхал, явно раздумывая, как бы меня убедить в необходимости таких мер. Но вдруг вместо долгих убеждений он просто налил себе в бокал виски, и жестом предложил пьянящего напитка и мне. Я легко отмахнулся от этого щедрого предложения, не считая хорошей идеей появляться перед своими ученицами пьяным в первый же день. В душе я уже будто бы согласился и на эту должность, и со школьным уставом. В конце концов, девочки же не могут вести себя настолько плохо, что их приходилось бы часто пороть? — Вот скажите, — вдруг спросил меня директор, не заметив, как быстро его взяло виски. — Вас самого пороли, господин учитель? Я задумался, вспоминая детство. Конечно, я близко знаком с нашим традиционным Шотландским воспитанием — мама часто подкрепляла свои напутствия увесистым шлепком или подзатыльником, а отец не гнушался использовать на мне трости и тоузы. Но я и это место — мы словно вышли из разных вселенных. Родителей я любил, а они любили меня. А кто любит этих девочек? Кого любят они? Господин директор, будто бы, прочитал мои мысли. Хотя вероятнее всего мои сомнения и раздумья отразились на лице, заставляя главу приюта прибегать к крайним мерам: — Понимаете, господин Мюрич, этим девочкам не хватает именно такого педагога, как вы! Пожалуй, вы сможете заставить их себя уважать и полюбить нашу с вами историю! Директор разгорячился, эмоционально убеждая меня, что именно здесь — моё место. Я, конечно же, остался. Отчаянно подписал все бумаги. И даже согласился на аванс, сообщив директору, что для порки я буду использовать тоуз, а не розги или, что ещё хуже, ротанговые трости. В конце концов, рука у меня тяжёлая, и куда объективнее и справедливее будет использовать тот инструмент, с которым я сам близко и хорошо знаком. — Как вам угодно! — причитал старик, промокая вспотевший лоб кружевным носовым платком. — Только не заставляйте меня искать нового учителя! Больше эту пытку я не вынесу. Я в ответ лишь холодно улыбнулся. В душе я не мог считать поиск преподавателя в приют, таких нравов, — пыткой. Возможно, вычеркни директор пункт о телесных наказаниях воспитанниц, желающих заполучить эту должность было бы куда больше. Однако выходя из кабинета главы приюта, я копался в себе, поймав себя на противоречивых мыслях. Меня пугало собственное холоднокровие, когда я раздумывал о порке своих учениц, даже не познакомившись с ними. Я очень не хотел этого делать, но старые Боги уготовили мне иную судьбу… В тот же вечер моя сила и «учительское положение» столкнулись с бесстрашием и безрассудством одной из моих учениц. Приют уже готовился ко сну, грозясь удушить меня тишиной, когда в моём кабинете разгоралась буря. Я, скрывая собственный страх, закатывал рукава на своей белой рубашке, жалея, что заказанный днём тоуз был доставлен ко мне в тот же день, а передо мной, у моего до блеска отполированного стола, из красного дерева, наигранно-равнодушно стояла девятилетняя Кэйтрайона Кру. Изучая её бледное и худое лицо, в обрамлении длинных, чуть завивающихся у концов, каштановых волос, я усиленно вспоминал, что нас к этому привело. Я хотел понять, как избежать повторения в будущем, пока девочка смотрела на меня обречённо и плохо скрывая ненависть в своих глубоких карих глазах.