может, и хорошо, что мир забывал каждый урок,
каждое хорошее и плохое воспоминание,
каждый триумф и падение — всё умирало с каждым поколением.
возможно, такая культурная амнезия сберегала их всех.
возможно, если бы они всё помнили, надежда бы умерла.
Лучи яркого полуденного солнца вплетались в длинные волнистые кудри Амелии, словно для них всегда нашлось бы место в русой копне растрепавшихся из-за ветра локонов. Она стояла на фоне Темзы, окруженная зеленью Ричмонд-парка - такая прекрасная, такая утонченная. Солнце пронзало ее, казалось, насквозь, задержавшись шаловливыми пальцами в ямочках ключиц, опутав ее тоненькую фигурку кружевом света и тени. Она была так красива в этом моменте. Ветер играл с ее волосами; Эван знал, что она опять забыла расплести на ночь косы, поэтому сейчас оказалась такой кукольно милой, объятая волнами со всех сторон, словно плащом. Ее легкое летнее платье бледно-желтого оттенка, что имел свое название, которое молодой человек упрямо не хотел запоминать, мягко облегало ее тело. Любил ли он ее в тот момент? Они были подростками, едва ли что-то знающими о любви. Нежными и искренними. Честными и открытыми. Амелия, пожалуй, была его лучшим другом и самым безопасным местом в мире. Они не были парой, что бы ни надумывали себе беспокойные соседки, судачащие об их чрезмерной близости, хотя и говорили о подобной возможности пару раз. В итоге, все сводилось к шуткам. В ней было нечто особенное. Какой-то бессмысленный человеческий магнетизм. Впрочем, быть может свою роль сыграло вынужденное соседство и возраст, что свел их вместе. Много ли нужно детям для того, чтобы стать друзьями? Пара разбитых совместно коленок да несколько игр в общей шумной компании - вот все, что потребовалось им. Со временем они вдвоем отделились от других ребят, найдя некое умиротворение и искреннее удовольствие в компании друг друга. Она была правильной девочкой. Из тех, что играли на фортепиано, порой изменяя мелодии так, чтобы не затрагивать черных клавиш, потому что мажорное звучание нравилось ей намного больше напускной классической грусти. Она читала книжки, которые нравились ее маме, и смешливо хвасталась каждой новой перед лучшим другом. Ее зеленые глаза привлекали к ней внимание, но самым ярким пятном всегда была улыбка и звонкий смех. Будь это в его власти, Эван бы любил ее больше, чем Солнце и Луна любят бесконечно синее небо. Только Амелия знала его тайну. Знала про то самое постыдное лето, которое Эван в тайне вспоминал и разрывался на части от эмоций, связывающих его с домом на окраине Дюнкерка и милым парнем на его чердаке. Эван с улыбкой наблюдал за ней даже вот так, в полной тишине Ричмонд-парка, когда все ее внимание отнимали гуляющие неподалеку статные олени. Возможно, он все же любил эту девушку. Сильно. Искренне. Так, как может любить еще не познавшее горя детское сердце. Но только не так, как хотели от него другие люди. И, быть может, совсем не так, как того хотела она. Солнце отчаянно вплеталось в ее золотистые локоны, окрашивая их практически в рыжий. Красавица. Эван так сильно хотел для нее счастья, безудержного и искрящегося, о каком мечтала каждая девочка в ее возрасте. Казалось, при взгляде на нее у него перехватывало дыхание. Солнце ослепляло, пробиваясь через плотно сомкнутые кроны деревьев. Он зажмурился. Улыбка не сходила с его лица ни на мгновение в этот день. Такое яркое и теплое, оно дарило покой, и война в душе утихала, отступая.*****
То, что он видит, когда всплывает на поверхность и распахивает глаза, его пугает. Так сильно, что рот открывается тоже в невольном беззвучном крике. Так сильно, что он снова уходит под воду и только и успевает, что испуганно взмахнуть руками и зажмуриться. Кислорода в легких не просто не хватает. Его там не остается даже на один короткий вздох. Не успел осознать. Не успел вдохнуть. Голова идет кругом, но хуже то, что он снова тонет. Тело охватывает паника. Он перебирает руками и ногами в попытке вырваться из лап приближающейся все скорее смерти. И это было бы так глупо - умереть не на войне, где над головой летали бомбы, под ногами взрывались мины, а в тела врезались пули. Глупее было вот так - без возможности сделать очередной вдох, уйти на дно. Тишина, вдруг образовавшаяся вокруг, окутывает его, словно кокон. Вода теплая, но тело все равно застывает, охваченное паникой. Эвану кажется, что его бросили в ванну со льдом и забыли предупредить. Солнце печет даже сквозь толщу воды, такое горячее, но только усугубляет ситуацию. Его тянет ко дну. Военная форма, полностью промокнув, оказывается до безобразия тяжелой. Держаться на поверхности не осталось бы сил, даже при большом желании. Руки пытаются ухватиться за что-то, хотя бы за что-нибудь, что поможет выбраться, а паника накатывает все сильнее. В голове всплывают воспоминания о плачущей Кэсси, умоляющей брата никогда не покидать их. Слезы младшей сестры до сих пор отдаются болью где-то глубоко в сердце. Как и пронзительный, такой не по годам взрослый, взгляд Мэделин. Тогда он лишь спрашивал и предполагал, а после сбежал под покровом ночи, как последний трус, боясь попрощаться. Знал - может не вернуться. Он так и не находит опоры, которая могла бы помочь выбраться, зато остро ощущает всплеск рядом и руки, подхватывающие его тело. Они оказываются такими горячими в сравнении с водой, окружающей его. Контраст прикосновений под задравшейся до самой груди формой и холода такой удивительно яркий, что Эван снова невольно открывает рот в попытке что-то сказать, а получает только поток соленой воды, хлынувший внутрь. - Твою мать! Парни, помогите! Он тяжелый, просто пиздец! - сверху слышатся ругательства и Бакли это почему-то кажется смешным. Перед глазами все плывет. Цветные пятна сменяются то темнотой, то ярким светом, бьющим прямо в чувствительные зрачки, поврежденные солью. Свои очки он разбил еще в свой первый официальный день на фронте. Впрочем, смешно ему до тех пор, пока его невольные спасатели ни прикладывают его головой о что-то явно металлическое. Изо рта вырывается болезненное шипение вперемежку с кашлем, тихими стонами боли и попытками сделать вдох хотя бы теперь, когда соленая вода не забивает глотку. Под спиной оказывается твердая поверхность, стоит Эвану замолкнуть. Он вдыхает так глубоко, как получается, а потом снова заходится в приступе неконтролируемого кашля, извергая из легких воду. Сворачивается, цепляясь руками за живот и грудную клетку, зажмуривает глаза, а потом, наконец, дышит. Боль пронзает все тело, особенно ярко проявляясь в раненом плече. Наскоро заштопанная в полевых условиях рана, кажется, снова начинает кровить. Виски и затылок будто сковывает огненным кольцом, заставляя поморщиться еще и от головной боли. Мало ему было. Когда Эван снова может открыть глаза и кое-как осмотреться, оказывается, что он находится на борту какой-то лодки или катера-переростка. Он такие видел только пару раз, и те лишь на открытках да рисунках в учебниках морской истории. Все вокруг такое белое и чистое, что Бакли чувствует себя чуждым этой атмосфере. Рядом с ним, облокотившись спиной на металлический бортик и откинув назад голову, сидит парень. Молодой мужчина вообще-то, но сейчас он выглядит молодо с мокрыми черными прядями волос, зачесанными назад, определенно, собственными руками. Он, предположительно, и есть тот, кто вытащил Эвана из воды. По крайней мере, больше не находится никого, кто оказался бы столь же промокшим прямо в одежде. - Ты как, парень? До усрачки всех нас напугал! Ты как тут оказался? - рядом оказываются еще несколько парней и пара девушек. Все они говорят одновременно, что заставляет голову Эвана раскалываться только сильнее. В ушах звенит и становится очень жарко. Пальцы не слушаются, но он продолжает упрямо расстегивать тугие пуговицы и сбрасывает китель, после чего зажимает рану на плече. Из-под его ладони вниз по руке сползает тонкая струйка крови, смешанная с оставшейся на коже соленой водой. - Где я? - сил на разговоры не так много, поэтому Бакли ограничивается простыми и короткими вопросами. Его голос такой хриплый, будто он не произносил ни слова вот уже несколько десятков лет. Внутри кипит непонимание происходящего. Солнце, странная яхта, все эти люди вокруг, заглядывающие ему в лицо. Кто-то из них продолжает смеяться без какой-либо на то причины, и в голову Эвана закрадываются некоторые отвратительные предположения. Война научила быть внимательным. Он видит расширившиеся зрачки тех, кто находится ближе других. Видит особенно дерганные движения. Наблюдает за пошатывающимися фигурами на заднем плане. В руках парочки, стоящей неподалеку, сияют под лучами яркого солнца натертые до блеска бокалы на тонких ножках. Эван присматривается к незнакомой девушке, присевшей прямо перед ним. Миловидное личико ее искажено странной неестественной улыбкой. Зрачки также расширены, как и у ее друзей, а на носу отчетливо виднеются следы белого порошка. У Эвана кружится голова. Волосы медленно начинают сохнуть, превращаясь в настоящую мочалку. Амелия бы смеялась с его внешнего вида ближайшую вечность, а потом сама же и взялась бы приводить запутанные каштановые пряди в порядок. Солнце припекает макушку так сильно, только усиливая головокружение и боль. Мужчина, до этого сидевший совершенно неподвижно, усмехается и бросает на него насмешливый взгляд. Бакли он совершенно не нравится. Будто ледяной водой окатили с головы до ног. А это чувство, так уж вышло, он не забудет никогда. Глаза у этого парня оказываются красивые, такие чистые. Темные, карие, а солнце отливающие медово-желтым, как самые красивые цветы, что росли в бабушкином саду во Франции. А под взглядом их все равно неуютно. Хочется спрятаться, как когда-то в детстве. Сбежать на край света, оказавшийся старым чердаком. Хочется, чтобы ему снова шестнадцать, рядом такой смешной и до боли знакомый Пьер. Чтобы его серые, не такие, как те, что прошивают его взглядом сейчас, глаза смотрели на Эвана с нежностью и пониманием. Теперь Бакли даже не уверен в том, что Пьер все еще жив. Он вообще ни в чем не уверен. - Мы на яхте. А ты с какой планеты? - голос парня хриплый и глубокий. Приятный. Раздражает. Будто он и сам не понял, что находится посреди моря, океана, или что это вообще такое. - Вот, возьми. Выпей. Это обычная вода и болеутоляющее. Заметила, как ты морщишься от громких звуков. Мы рядом с Брайтоном, - одна из девушек в жутко откровенном, кажется, купальнике, или это такое нижнее белье, Эван не уверен, подает ему стакан и белую капсулу. Он сначала с недоверием косится сначала на девушку, а потом на лекарство в ее руках, но после все же принимает и молчаливо благодарит ее кивком головы, мягко улыбаясь. В его голове пустота, скованная в обруч боли и непонимания того, что происходит. Руки трясутся сильнее, чем он думал. Боль от раненого плеча растекается по всему телу, захватывая власть над разумом. Он доверяет этой девушке только потому, что не замечает в ней признаков воздействия психотропных веществ - никаких расширенных зрачков, дерганных движений и неуместного смеха. Она внушает доверие, несмотря на ситуацию. Она выглядит действительно дружелюбной и мило улыбается, когда Бакли все же принимает таблетку и воду, сразу же забрасывая ее в рот и запивая. Вода прохладная, немного сладковатая, но такая приятная, что изо рта невольно вырывается тихий стон удовольствия. Он надеется, что вместе с головной болью притупится и боль в раненом плече. И только спустя несколько пустых мгновений до Эвана доходит смысл сказанных ему слов. Брайтон. Англия. Он дома, черт возьми! И хоть внутри сидит страшная догадка, что все не так хорошо, как кажется. Что что-то здесь не так. Что военные корабли и обстреливающие их вражеские самолеты не пропадают просто так. Что люди, окружающие его здесь и сейчас, могут быть опасны. В душе все равно поселяется глупая уверенность в завтрашнем дне. Он рад слышать их английский, пусть и подернутый легкой дымкой американского акцента. Пусть ему странно видеть то, насколько они отличаются от всех тех людей, которых он знал ранее, все вокруг сейчас не кажется угрожающим. Он не расслабляется, но и не напрягается больше так сильно, оглядываясь по сторонам. - Меня зовут Линдси, - представляется все та же девушка, вырывая Эвана из мыслей, роем кружащихся в создании, протягивая ему руку, которую он с благодарностью пожимает и надеется, что та таблетка все же поможет ему, а не убьет. Все происходящее, несмотря на яркость и относительное внешнее спокойствие, давит на него сильнее, чем месяцы нахождения на фронте. Легкий морской бриз обдувает его тело, кажется, сразу со всех сторон, заставляя паниковать только сильнее. Беспокойство просачивается сквозь пальцы, оседая блестящей космической пылью на ставших тяжелыми легких. - Я Эван, но в последнее время все звали меня “Бак”, - уточнение прозвучало, вероятно, очень глупо, но он нисколько об этом не жалеет, когда видит, как на лице девушки загорается улыбка, а с губ слетает тихий смешок. Ему нравится, когда люди вокруг него чувствуют себя счастливыми. - Что ж, Эван-Бак, это Эдди. Он вытащил тебя из воды. Там Финн и Том, рядом с ними Кара и Джек. Сзади Джеймс и Мишель, - парень честно пытается всех запомнить, но имена вылетают из головы сразу же. Позади что-то падает на пол, создавая жуткий грохот. Эван подскакивает на месте и утыкается носом в пол раньше, чем понимает, что произошло. Здоровая рука непроизвольно хватается за плечо, пока вторая тянется к ушам, пытаясь хотя бы как-то закрыть оба. Соленая вода Ла-Манша не пошла на пользу огнестрельной ране, как и жесткая хватка из-за которой из нее начинает снова сочиться кровь. Бакли морщится от боли и наконец поднимается с пола, когда понимает, что бомбежка существует только в его воображении. Все смотрят на него. Кто-то испуганно, а кто-то просто не понимает, что произошло. На задней части палубы парень, кажется Мишель, собирает осколки чего-то, что раньше было похоже на бокал на тонкой ножке. Эван вдруг понимает, что одна тонкая майка нисколько не защищает его от посторонних взглядов, которые то и дело бросают на него обитатели лодки. А он знает, что они видят и почему это их так пугает. Шрамов на его теле, на самом деле, не так уж и много, но людей, на которых он не заметил ничего даже отдаленно похожего, уже те, что имеются, сильно пугают. «Могло быть и хуже», - мысленно утешает себя парень, пытаясь одной рукой снова натянуть на плечи куртку, чтобы скрыть под плотной тканью тело. Он все еще помнит, как укрывал одеялом из мокрого песка парня, погибшего на его глазах. Как его первое время мутило и рвало от вида крови и оторванных конечностей. Как рыдали, не скрывая слез, взрослые мужчины, оплакивая потери. - Эй, все в порядке, слушай, - говорящий парень напоминает Эвану солнце. Такой же рыжий и светящийся, что скорее настораживает, чем успокаивает и радует. Солнце в охваченном войной Дюнкерке всегда было редкостью, а если уж и случалось, то ничего хорошего за этим не следовало. Да и как могло. - Ты не должен этого делать. Черт, ты же ранен, да? Я видел кровь. Там внизу есть душ и аптечка. Ничего серьезного, но на то, чтобы добраться до ближайшей больницы, хватит. Эван невольно ежится под колючими взглядами молодых людей одновременно так похожих и непохожих на него. За последние несколько месяцев он отвык так часто слышать английскую речь, хоть и воевал бок о бок с британцами. Все они предпочитали молчаливые вечера наедине со своими мыслями. Погружались как можно глубже туда, где не было войны. Хотя бы на одно мгновение старались окунуться в мир и покой, даже если это была всего лишь иллюзия. Здесь же царит гармония, что пугает Бакли до дрожи в коленях. Он не понимает, где находится и как оказался здесь. Черт, это просто невозможно! Не может же быть такого, чтобы во Франции люди умирали под обстрелами и летящими в них бомбами, а на побережье Англии никто даже не подозревал о происходящем. Все это, вкупе с улыбающимися лицами, обнаженными загорелыми телами и горой алкоголя, что расставлен по всему периметру этой огромной лодки, заставляет Эвана сходить с ума. Как он вообще оказался так близко к Британии? Кровь, несмотря на отчаянные желания Эвана, так и продолжает течь из раны. Если так продолжится дальше, скоро он превратится в вампира, о которых читал в фантастических книжках, принесенных Амелией: бледным и жаждущим впиться в чью-нибудь сонную артерию. Вряд ли ему это поможет, но воображение рисует именно такие картинки, когда он все же поднимается на ноги и, шатаясь, движется за новым знакомым. Его имя Эван уже забыл. Внутри лодки все оказывается таким же чистым и светлым, как снаружи. Все сияет так ярко от проникающего сквозь крошечные круглые окошки солнца, что Бакли становится страшно прикасаться к этой идеальной картинке. Страшно испачкать. И дело даже не в том, что его руки в крови. Просто все это кажется нереальным. В его реальности не может существовать настолько идеальное место. В его реальности есть только кровь, боль и нескончаемый гул военной техники. Парень провожает его до крошечной комнатки, оказавшейся ванной. Там едва ли сможет поместиться один человек, пытающийся нормально помыться, но на войне Эван не видел даже такого скудного счастья. Маленький душ, рядом раковина и здесь же туалет. Ничего лишнего. Все это выглядит, словно рай для солдата. - Аптечка в шкафчике под раковиной. Тебе нужна помощь с… - парень кивком указывает на его плечо, опасливо косясь в сторону того места, где и должна была оказаться аптечка по его словам. Страх буквально написан на его лице. Ни один из них не знает точно, чего боится этот парень: Эвана или его раны. Будь он обычным мирным человеком, ничего не знающим о войне, он бы тоже опасался. Несмотря на его дружелюбие, явно одно - он не хочет иметь дела с ранами на чужом теле. Не хочет иметь дела с ним вовсе. Эти ребятами отдыхали здесь до появления Эвана. Алкоголь и наркотики - это их мир. И непонятно откуда взявшийся солдат точно не вписывается в эту атмосферу испорченного грязного веселья. «Никогда не имел дела с серьезными ранениями», - мысленно заключает Эван, отрицательно качая головой. Не хватало еще, чтобы пацан в обморок свалился от вида его окровавленного плеча. А ему что… Он и сам себя заштопать сможет. Не в первый раз. Дверь закрывается, отрезая Эвана от постороннего шума. Пол под ногами тихонько покачивается, что не добавляет ослабевшим ногам устойчивости. Он устало опускается на закрытую крышку унитаза и тяжело вздыхает, пытаясь переосмыслить все происходящее. Первое, что он понимает: ему страшно. Да, он все еще жив и, относительно, здоров, что является несомненным плюсом, учитывая ситуацию. Но, несмотря на общее состояние, он понятия не имеет, где находится и кто все эти люди. Одно ясно точно - за бортом этой лодки воды Ла-Манша. За дверью слышится какое-то копошение и разговор на повышенных тонах. Стук заставляет его вздрогнуть и поморщиться от очередной порции боли из-за резких движений. - Ты в порядке, Эван? - девушку, которая дала ему таблетку, Линдси, он узнает по голосу. В нем слышится плохо скрываемая тревога и опасение. Оно и не удивительно. Как он боится их, все же он один, а их восемь, и он понятия не имеет, чего ожидать от группы незнакомых людей, так и они боятся, как бы он не сотворил чего-нибудь, что доставит им неприятности. - Этот придурок не должен был оставлять тебя одного. Я могу помочь тебе? - Все в порядке, - он все же находит в себе силы подняться и начать стягивать одежду, чтобы наконец забраться под душ и смыть с себя всю грязь и ужас последних дней. - Не стоит беспокоиться. Я сам попросил его уйти. Бакли шипит и тихо болезненно стонет, когда приходится поднять больную руку, чтобы стянуть с тела, покрытого шрамами, синяка и ссадинами, потрепанную временем майку. Эван помнит, насколько белой она была когда-то. Сейчас же серый оттенок с нее не вывести ни одним отбеливателем. Наконец оказавшись под немного прохладными струями чистой воды, ему пришлось несколько минут нажимать разные кнопки и тянуть за рычаги, чтобы понять, как работает эта штука, парень выдыхает. Сдувается, словно проколотый шарик. В голове образовывается пустота, разгоняемая единственной мыслью, вопросом, не дающим покоя: «Что делать?». Глаза закрываются сами собой то ли от удовольствия, то ли от мысли о том, что хотя бы на несколько минут он в полной безопасности. Отросшие волосы, намокнув, липнут ко лбу и шее. По коже бегут мурашки от того, как приятно вода обволакивает тело. Эван смывает с себя пыль и песок, кажется, навечно въевшийся в кожу. Смывает с лица усталость. Осторожно промывает рану, стараясь не причинять себе лишнюю боль. Когда он выходит из душа, мир обретает краски. В основном, красный, потому что даже чистая вода не способна на то, чтобы остановить кровь. Но, помимо этого, Бакли чувствует себя более живым, чем за все месяцы нахождения на фронте. Полотенцем, найденным здесь же, рядом с душем, он сушит кожу и немного волосы, избегая рану, и, не обременяя себя одеждой, достает из шкафчика под раковиной маленькую белую коробку с красным крестом посередине. Незнакомые шелестящие пластинки с белыми таблетками внутри он откладывает сразу, задаваясь вопросом о том, с каких пор медикаменты стали выглядеть так и что это за место, в котором он оказался, но отбрасывает мысли об этом на потом. Ему не приходит на ум взглянуть на дату на упаковках. Белый флакончик с перекисью оказывается настоящим спасением. Давно он не встречал нечто подобное. Список всего, что спасало их от заражения крови в последнее время, ограничивался редкими бутылками алкоголя, найденными в городе, или привезенными английскими офицерами напрямую из Британии. Бакли щедро поливает рану перекисью. Крепко сжимает зубы и мычит от боли, прострелившей плечо. Благодарит всех Богов, известных миру за то, что его мать когда-то работала медсестрой и объясняла своему первенцу самые простейшие вещи, которые после помогли ему выжить. Отрезать небольшую часть бинта тупыми ножницами, найденными в коробке, оказывается очень сложно. В какой-то момент Эван почти срывается на ни в чем не повинный бинт, но упрямо продолжает резать. А когда выходит, с победной улыбкой и тихим «Да!», брошенным в пустоту ванной комнаты, сворачивает его, смачивает перекисью и приматывает к ране оставшейся частью тонкого рулона. Свою форму Эван выстирывает под водой из душа, если это полоскание вообще можно назвать стиркой, отжимает, насколько хватает сил и натягивает на себя снова. Палящее солнце наверху должно с легкостью справиться с влагой на одежде. Куртку он оставляет висеть на руке, согнутой в локте. Ее натягивать на себя он точно не станет сейчас. Голоса Бакли начинает слышать задолго до того, как успевает добраться до лестницы, ведущей на палубу. Наверху оказывается действительно шумно. Все кричат, но для себя он отчетливо выделяет два голоса. Тот самый, хриплый, который слышал всего пару раз. Это парень, который вытащил Эвана из воды. И он, явно, зол. - …предлагаешь?! Бросить все и свалить обратно ради этого психа?! Да может он сбежал оттуда, куда ты хочешь его вернуть! Кто он такой? Как здесь оказался? Ты вообще понимаешь, что он может оказаться преступником, убийцей, да кем угодно?! - Эван усмехается. Преступник и убийца. А он не так уж и далек от истины. В конце концов, Бакли действительно убивал людей по приказу. Такой, как он, вполне мог оказаться убийцей. - А что предлагаешь ты, Эдди?! Выбросить его за борт?! Так нахрена тогда ты его спасал?! Ты просто смешон, - голос этой девушки до этого момента Эван не слышал, но выбор представительниц женского пола на этом судне не так велик. Кара, кажется так ее зовут. Это даже смешно, как легко девушки проникаются симпатией к Эвану. Примерно также они с Амелией подружились когда-то. Ему всегда было намного проще общаться с женщинами, нежели с мужчинами. Была только одна проблема: чаще всего эти женщины хотели с ним отношений, вот только Бакли всегда воспринимал их никак иначе, чем подруг. - Не веди себя так, будто знаешь, о чем говоришь! - Эван поднимается по лестнице практически бесшумно, вздрагивая от каждого слишком громкого крика. Голова все еще болит, хоть уже не так сильно, как раньше, когда его только вытащили из воды. -Не стоит так кричать, - от глупости своих собственных слов Бакли морщится так, словно проглотил пару долек лимона без сахара. Все взгляды собравшихся обращаются к нему. - Я уйду, как только смогу. «Этот парень, что с ним не так? Эдди…», — Эван смакует на языке незнакомое имя. Интересно, он по жизни такой мудак или только в непредвиденных ситуациях? Впрочем, если подумать, Эван понимает его. Поступил бы он иначе в такой ситуации? Он сверлит Эвана взглядом так, будто тот собственноручно придушил его любимого хомячка, что совершенно возмущает Бакли, потому что, черт возьми, животных он любит также сильно, как маленьких детей. Он бы никогда так не поступил. Самого Эдди, возможно, но только совсем чуть-чуть, самую малость, хочется отправить поплавать с рыбками прямо за борт этой белоснежной яхты. Может, хоть они научат этого болвана вести себя по-человечески. Повисает тишина. Эван упрямо не отводит взгляд. Наблюдает, как сверкают молнии в чужих глазах с расширенными зрачками, как и у других. Красивые. И вдруг становится так обидно, что подобные глаза достаются таким придуркам. Которые хмурят брови и упрямо поджимают губы. Которые почему-то сжимают кулаки и хрустят костяшками. Придуркам, один из которых стоит сейчас прямо перед Эваном и дышит так яростно, словно пытается отобрать у Бакли ведь кислород в мире. Не получается, судя по всему, от того он злится только сильнее. Эдди сдается первым. Отворачивается, снисходительно фыркая, и складывает на груди руки. Эван отмечает, как перекатываются под загорелой кожей мышцы, и отводит взгляд. Улыбка сама собой растягивается на его губах. Он смотрит на Кару. Она смотрит на друга так обиженно, видно, что злится. Смотрит на вторую девушку. Та закатывает глаза, наблюдая за сценой, разворачивающейся перед ней, и направляется в сторону Бакли. - Не обращай на них внимания. Эдди не плохой парень. Просто упертый, как баран. И иногда ведет себя не лучшим образом, - она выглядит действительно виноватой, хотя даже не участвовала в споре, предметом которого стал сам Эван. Она напоминает ему лучшую подругу. Не внешностью. Здесь нет совершенно никаких совпадений. Линдси высокая и имеет женственную фигуру в отличии от миниатюрной и худощавой Амелии. У нее темные волосы, не достающие даже до плеч, когда же его подруга натуральная блондинка и жутко гордится своей шевелюрой, длиной по поясницу. Они действительно очень разные, но есть что-то отдаленно родное и привлекательное в этой девушке. Ее улыбка или привычка держаться. Эван понятия не имеет почему, но подсознательно уже доверяет ей. - Я не буду спрашивать тебя о том, как ты оказался здесь, хотя нам всем интересно, что парень в военной форме и с таким количеством ранений делал посреди Ла-Манша. Не уверена, что хотела бы услышать эту историю, как не уверена и в том, что ты хочешь ее рассказать, - Эван вздрагивает. Он и сам не понимает. Точнее, он знает, как оказался в водах пролива, но действительно не уверен, что эта история будет выглядеть хоть чуточку правдоподобной для этих людей. Я был на войне. Пытался выбраться из Франции, чтобы не сдохнуть, так и оказался на тонущем корабле. А потом вы выловили меня на этой лодке-переростке. И я даже не уверен в здоровье собственного рассудка, потому что все это выглядит, как сюжет фантастической книги. О, они были бы в восторге от этой истории. Особенно Эдди, как Эвану кажется, который так и пышет позитивным настроем по отношению к невольному попутчику. - Мне нужно попасть домой, - он так устал. В последнее время и вовсе казалось, что проще сдаться. Это было не так уж и сложно. Сделать всего один шаг в сторону, когда остальные прячутся от летящих в них пуль. Один шаг - и все закончится. - Лондон. Мне нужно в Лондон, - хочется сказать громко, а выходит только шепот. С ранами он справится, если снова увидит всех, кого так любит. - Лондон? Серьезно? Ты вообще в курсе, что он находится на другом конце Англии? - он говорит так редко, но его голос заставляет Эвана покрываться мурашками бешенства. Этот парень серьезно считает его настолько тупым?! Он знает, как далеко от Борнмута находится Лондон, черт возьми! В конце концов, это именно он, а не этот идиотский Эдди, ехал в переполненном солдатами поезде весь этот путь. Это он пересек Ла-Манш в попытке просто помочь французам выжить. Это он каждый день рисковал своей жизнью. Это он умирал вместе с каждым, кто падал и больше никогда не поднимался с побережья Дюнкерка. Это он был тем, кто вытащил пару французов из-под обстрела, а потом грязными обрывками ткани, кое-как выстиранными в заливе и смоченными спиртом, перевязывал их раны. Он был единственным, кто хотя бы что-то знал о медицине в том аду, где они должны были жить месяцами. - Я знаю, где находится мой дом, Тэд. Тебе не обязательно быть таким мудаком, - Эван усмехается. Ему не нравится эта игра. Ему не нравится все, что происходит. Ему не нравится Эдди и его горящие упрямством и каким-то странным азартом глаза. Не нравится и то, что он не обратил совершенно никакого внимания на колкость относительно его имени. Бакли хочется добраться до суши как можно скорее. Сесть на поезд и спокойно выдохнуть. Больше не ощущать противного бурления крови в венах. - Этот мудак вообще-то вытащил твою задницу из воды, -Эдди зеркалит его усмешку. Только у него она выходит правильной. Будто отточенной годами практики. От того Эвану видится искусственной. И хоть в глазах парня горит подлинный огонь, он не вызывает никаких эмоций, кроме жалости. Эван даже не знает, почему чувствует себя так по отношению к этому мужчине, которого даже не знает. Тем не менее и уступать ему в чем-либо он не хочет тоже, поэтому упрямо сжимает зубы и потрескавшиеся от частого нахождения в соленой воде обветренные губы. - А после, как настоящий придурок, готов был выкинуть меня обратно за борт. Я только не могу понять, что же тебя остановило? Неужели настолько понравился, что боишься не удержаться? - будь Бакли в другом месте, он бы никогда не сказал подобного. Черт, если кто-то из этой компании окажется хотя бы немного похожим на всех тех людей, которые жили рядом с его семьей все те годы, когда Эван только осознавал себя, как личность, его могут запереть в психушке или, что еще хуже, просто расстрелять. Даже за глупый намек на гомосексуальность со стороны другого парня. И, что еще хуже, он может подставить Эдди. Он может до последнего вздоха не нравиться Эвану, но подставлять его под удар Бакли уж точно не хочет. А потом замечает все те мелочи, что незаметно для других, но очень заметно для него самого, меняются в парне. Он замечает, потому что знает, что ведет себя также. Видит, как меняется взгляд из упрямого и горящего в откровенно затравленный и испуганный. Как тухнет огонь в глазах. Как меняется поза. В нем больше не сквозит вызов. Он закрывается, потому что выглядит искренне напуганным словами Эвана. Его кулаки нервно сжимаются и разжимаются, пока он пытается взять себя в руки. Все это происходит за каких-то пару мгновений. Любой другой даже не обратил бы внимания, но Эван знает. Знает, а потому закрывает рот. Он больше не собирается продолжать этот спор. Они сверлят друг друга взглядами до тех пор, пока яхта не трогается с места, заставляя всех опасно покачнуться. Эван отвлекается, глядя на то, как медленно начинается приближаться береговая линия. Кара подходит к Эдди, осторожно касаясь его руки, но получает в ответ лишь раздражение и пожелание свалить и не лезть не в свое дело. Эван морщится от такого отношения к тому, кого называешь своим другом. И хоть он понимает, что своими словами, кажется, наступил этому парню на больную мозоль, но кому из них легко, когда приходится скрывать огромную часть своей жизни. С приближением яхты к берегу, Эвану все больше кажется, что он оказался главным героем какой-то глупой книги. Он даже двигается ближе к носу огромной белоснежной яхты, словно старается быть ближе к тому месту, куда его везут. Руки снова начинают трястись. Это не его дом. Не его Британия. Высокие дома и множество таких же белых яхт показываются из-за горизонта. Бакли видит все это, пытается осознать происходящее и понять, как это, чертов город из фантастических историй его лучшей подруги, может на самом деле быть Борнмутом. Как это может оказаться правдой, когда все, что чувствует Эван с каждым новым метром, приближающим его к конечной точке невольного путешествия через пролив, это животный ужас, сковывающий его тело. Его зубы сжимаются так сильно, что кажется, будто челюсть вот-вот сведет. Скулы становятся только четче. Хотя куда уж им быть еще более заметными, когда голодание все сделало за него. Дрожащие руки цепляются за металлический бортик, отделяющий Эвана от простирающейся перед яхтой водной глади, до побеления костяшек. Он словно пытается с их помощью обрести равновесие. И не столько в теле, сколько в целой огромной жизни. Он напуган. Действительно, напуган. Не так, как там, на фронте, когда ты только и делаешь, что пытаешься не умереть и, иногда, спасти чью-то еще жизнь кроме своей. А так, когда твой отравленный голоданием и вечной погоней за выживанием мозг неожиданно начинает осознавать происходящее. Когда ты понимаешь, что если все сценарии, что вертятся в твоей голове окажутся хотя бы отдаленно правдой, - ты окажешься один. Тебе больше не к кому будет возвращаться. Больше никто не будет ждать тебя там, за стеной, отделяющей фронт от целого огромного мира. Больше не будет тех, кто обнимет тебя, когда ты, быть может, сможешь вернуться. Не будет даже отчаянных попыток избежать казни за то, над чем ты не властен. Бакли не знает, куда смотреть. Все это заставляет его задумываться о травмах, контузиях и посттравматическом синдроме. Глаза бегают, цепляются за отдельные детали, но мозг попросту не в состоянии собрать целостную картину бытия. Он видит яркие газоны с зеленой растительной изгородью, что огораживают целый парк с дорожками и высокими деревьями. Видит светлые высотки зданий с широкими балконами и лоджиями, стоящие прямо в воде. Начинает замечать даже множество людей, снующих тут и там по побережью. Кто-то из них явно занимается работой - обслуживает огромное количество лодок, выглядящих сестрами той, на которой сейчас находится и сам Бакли, а кто-то других людей, подавая им напитки. Они проплывают большую площадь с деревянным полом, на котором всюду расставлены маленькие круглые столики, скрытые от солнца под огромными зонтами. Мужчины и женщины сидят там, выглядя, как короли. Впрочем, как кажется Эвану, ими они и являются в этом вымышленном мире, созданном его умирающим сознанием. Бакли приходит к выводу, что его так и не вытащили из воды. Что он так и остался там, на тонущем в ледяной соленой воде военном корабле. И чтобы не пугать себя самого неотвратимостью приближающейся смерти, он выдумал все то, что видит прямо сейчас. Не зря ведь он так полюбил книги много лет назад. Не зря так любил погружаться в придуманные писателями миры. Однажды даже подумывал о том, чтобы и самому заняться написанием историй о фантастических мирах и событиях. За одним из столиков Эван замечает двух мужчин, что держат в руках бокалы и, улыбаясь, о чем-то разговаривают. Они выглядят счастливыми и довольными жизнью. И картинка эта выглядит до того правильно и как-то невообразимо вписывается в окружающее пространство, что парень невольно засматривается. Пока не замечает, из-за очень близкого нахождения их столика к краю деревянной площадки, сцепленные на столешнице руки, вазу с одной единственной алой розой в ней, стоящую рядом, и широкий золотой ободок кольца на безымянном пальце одного из мужчин. Ноги Бакли буквально прирастают к полу от подобной картины. Ему хочется кричать. Хочется помочь. Скорее подбежать и уверить всех, что между этими двумя просто дружба. Что все в порядке, и второе кольцо из пары принадлежит его жене, которую он очень любит. Эван столько всего хочет сделать, чтобы помочь этим людям, а горло сдавливает спазмом так сильно, что ладошка сама собой перемещается на шею, чтобы убедиться в том, что он все еще жив и дышит полной, насколько это возможно, грудью. В голове каша и жуткая неразбериха мешается со страхом за совершенно чужую ему жизнь. Их ведь убьют, если заметят! Что, впрочем, не так уж и сложно. Они не особо-то и скрывают свои действия. Держатся за руки открыто, выглядят такими счастливыми. В сердце колет обида и зависть. Бакли когда-то тоже мечтал о подобном. Пока не понял, что даже мысли о нескончаемом счастье быть открытым и честным с миром могут его убить. Видя, как один из мужчин нежно прижимает ладонь партнера к своим губам, Эван крепко зажмуривает глаза и отворачивается. Это выглядит так безрассудно. Он не хочет смотреть на то, как эти двое обрекают себя на казнь, показывая всем окружающим свои чувства. Эту щемящую нежность, которая сквозит в каждом их взгляде и касании Бакли запомнит на всю оставшуюся жизнь. Такую любовь невозможно скрыть за напускным равнодушием. Ради такой любви не хочется умирать. Ради нее хочется жить вечно. И стоит Эвану открыть глаза, оказавшись спиной к бортику яхты, он видит с какой тоской смотрит вслед паре, оставшейся за маленьким круглым столиком, Эдди. Он видит в его взгляде столько желания и страха, столько невысказанных чувств, что начинает ругать сам себя за глупые мысли. Самое ужасное, что можно делать с человеком - жалеть его. Жалость убивает. Она заставляет других становиться безрассудными и глупыми. Топить себя в этой смеси из тяги к желаемому и невозможности это получить. Жалость убивает. А Эван не хочет, чтобы из-за него кто-то умирал. Он солдат, а не убийца. Эдди морщится и закусывает губу, когда отводит взгляд. Будто прощается с одному ему известной картинкой, всплывшей в сознании при виде мужчины, целующего руку своему любимому человеку. Бакли может его понять. Он и сам выглядит отчаянным при виде такого откровенного счастья, недоступного ему. Этот парень ведет себя на самом деле, как последний придурок, но Эвану кажется, что за этой грубостью скрывается что-то еще. Что-то, что не дает ему быть собой. Что делает медовую сладость в его глазах немного тусклее, а интонации при разговоре резкими, граничащими с враждебностью. Возможно, Эван смог бы понять этого человека, будь у них на то взаимное желание и время. Но берег уже здесь. Практически ощущается под ногами, все еще стоящими на покачивающейся палубе. Шум города слышится даже отсюда. Какой-то неясный гул, скрытый за рядами яхт и высоких зданий. Когда Бакли сходит на берег, он все отчетливее осознает, что оказался не в той Англии, которую знал. И хоть их встречает человек, говорящий на английском, а его акцент отдает северными нотками, он кажется ненастоящим. Все окружающее словно подернуто полупрозрачной пеленой фантастики. Вода слишком чистая для места, где плавает столько водного транспорта. Деревянные пристани слишком идеальные, блестящие на солнце. И люди… Люди здесь слишком счастливые для тех, кого вот-вот настигнет война. Компания парней и девушек во главе с Эдди спускается на пристань уже в одежде. Джеймс и Финн прижимают к щекам какие-то блестящие на солнце прямоугольники, а Кара держит такой же в руках и водит по нему пальцами. Томлинсон понятия не имеет, что это такое, но со стороны выглядит странно. Впрочем, не страннее, чем все остальное, что его окружает. - Эван! Мы думали, ты сбежал. Спустились за вещами, а тебя и след простыл. Ну, как ты? Может, надо кому-то позвонить? - Линдси улыбается. Ее одежда не скрывает практически ничего. Глаза не видно за темными очками, а на плече пляжная сумка, набитая вещами доверху. Остальные выглядят похоже, что заставляет Бакли чувствовать себя еще более неуютно и жарко в своей военной форме, но она, по крайней мере, скрывает его тело, в чем и состоит задача одежды. - Спасибо, но я бы хотел просто попасть на станцию. Чем раньше доберусь туда, тем быстрее попаду домой. Девочки, наверное, уже и не надеются увидеть меня снова, - у Эвана захватывает дух от одной только мысли о том, как он снова обнимет своих малышек. Как они будут рады, что брат вернулся живым. Как без умолку будет тараторить Кэсси, рассказывая обо всем, что произошло дома в его отсутствие. Как Мэделин будет хмурить лоб, потому что уже слишком взрослая и понимает, что происходит даже лучше, возможно, чем сам Эван. Дедушка будет очень горд внуком, а бабушка, Бакли уверен, сразу же расплачется, как только Эван переступит порог их дома на окраине Лондона. Он думает о том, что бы подумала мама, будь она все еще жива. Что бы она чувствовала, когда снова увидела бы сына, прошедшего через ад на фронте. Она была бы разочарована тем, что он вообще сбежал из дома? Или была бы рада, что вернулся? Возможно, и то, и другое. Он даже может представить, как огромные чистые глаза его матери, его лучшего в целом мире друга, наполняются слезами понимания и облегчения. Как ее ладошка прикрывает рот, чтобы скрыть всхлипы. И как бережно и нежно она притягивает сына к себе, обнимая. Это был бы лучший из миров, если бы его мать оказалась в нем жива. - Здесь не очень далеко, но пешком ты точно не дойдешь. Я вызову тебе такси, - тон девушки звучит так, будто она не потерпит возражений, поэтому Эван молча соглашается, хоть и не понимает, как она может вызвать кэб на пристань. Впрочем, он вообще мало что понимает в происходящем, просто доверяясь случаю. Его ноги немного подкашиваются, когда он начинает идти за Линдси и ее друзьями по длинной пристани. Возможно, все дело в голодании или огромной потере крови из раненого плеча. Он знает, что ему необходима помощь врача, но хочет только поскорее оказаться дома. Гул за многоэтажными зданиями, которые им предстоит обойти, все нарастает, усиливая головную боль. Эван уже хочет заткнуть уши руками или повалиться на ровную каменную дорожку прямо здесь. Это звучит так, будто несколько десятков самолетов приближаются прямо к ним, чтобы сбросить на их головы бомбы. Его начинает трясти. И хоть все вокруг выглядят спокойными, что-то во всем этом выглядит неправильным, пугающим. Он тянется рукой к внутреннему карману военной куртки, накинутой на плечи, где все это время лежал знакомый до буковки томик Шекспира, да так и замирает с ладонью, зависшей в воздухе и открытым ртом. Перед ним дома, бассейны, много зелени и огромные широкие дороги, по которым едут машины, отдаленно похожие на старые лондонские кэбы. Все это движется стремительно, быстро, мелькает перед глазами, заставляя голову кружиться. Они разные, выкрашенные цветными красками, блестящие и... Сердце Эвана грохочет в груди. Воздуха катастрофически не хватает. Где-то сбоку раздается смех. Девушка с короткими коричневыми волосами ведет на поводке крошечную собаку и прижимает к щеке такую же прямоугольную пластинку, как те, чтобы были в руках парней и Кары. Она смеется, а Эван задыхается, давясь чужим смехом. Все вокруг больше не кажется историей из фантастических книг Амелии. Дыхание учащается. Перед глазами темнеет. Бакли в ужасе смотрит на то, как по небу с грохотом пролетает все такой же белый, как, кажется, все в этом месте, вертолет. К ним подъезжает машина. По крайней мере, ни на что больше даже отдаленно это не похоже. Она блестит тоже. Здесь все блестит и своим блеском заставляет глаза Бакли слезиться. Или все дело в том, что отравленный войной мозг неожиданно осознает, что вокруг все совершенно не то и не так. Что этот мир чужой. Что за несколько месяцев его отсутствия Англия просто не могла измениться настолько. Осознает, что теряет связь с реальностью. Перед глазами мелькают лица Линдси, Кары и даже Эдди. Они что-то говорят, но Эван их не слышит. В ушах гремит стук собственного сердца, готового вот-вот остановиться от ужаса, обрушившегося на него неожиданно оглушительной лавиной. Легкие горят. Перед глазами темнеет. Последнее, что замечает Бакли, прежде чем отключиться - взволнованное лицо Линдси и медовые карие глаза, горящие раздражением. Он просто хочет домой...забыть ли блеск твоих глаз, рук твоих жарких кольцо, если сквозь слезы не раз я видел твое лицо. что б ни было впереди, приди любая беда, ты болью в моей груди останешься навсегда.