Человеческая природа

На подходах к Болотам нашли полусъеденный труп кровососа, давнишний, жухлый и червивый. — Они ж не вкусные. — Игорь тыкал пудовую, с пожранным куском лба, башку носком берца и кривил свою красивую рожу. — Хочу ли я знать о твоей уверенности? — Не подразумевающим ответа на вопрос тоном, каким-то скучающе-светским, решил справиться Митяй. Ну, просто, на всякий случай. 
 — Не хочешь, дружище, но куда больше ты не хочешь знать о том, чей это обед, — отозвался Игорь. Он присел на корточки перед тушей и печально заглядывал уродцу в провал черепа. 
— Кому-то и кровосисьи мозги деликатес, — Митяй философски пожал плечами. — Куда больше я не хочу пилить через все болота. Я вообще хочу стать ветром в лесу, путаться в листве. Хочу счастья для всех, даром, и пусть никто обиженный не уйдет.

 — Там же по другому было. 

Митяй полез за сигаретами, и хмыкнул. Было, конечно, по другому, в этом «по другому» и был смысл. Смысл-то, на самом деле, был во всем, хоть даже в этом званом ужине. Или, например, в том, что они все еще живы и пятый день идут на Болота. Даже в прелых берцах и незаживающей мозоли на пятке был смысл. Каждый раз, когда он напоминал это себе, становилось словно…нет, не проще. Просто чуть светлее, как идти в темном лесу, а потом вдруг увидеть, что деревья впереди расступаются перед полем. 

 — Приходит как-то кровосос в мутантский бордель и говорит, — повеселевшим голосом сказал он, ему действительно стало светлее, хоть ничего светлого в вечерних Болотах отродясь не бывало. Игорь плюхнулся на пригорок, покивал подбадривающе и тоже закурил, лицо у него было хорошее, чумазое и чуточку радостное, смотреть на него было приятно, как на подарок под елкой. — Можно, говорит, мне химеру? Ему отвечают, мол, нет, все заняты. О, ну, тогда собаку? Извините, но нет, все заняты. Хорошо, давайте плоть. Эээ, отвечают ему, как бы вам это сказать, все заняты. Кровосос разочарованный, спрашивает, мол, кто из свободных у вас есть? Тушканы-девственники, пять копеек пучок. Игорь поморгал пару секунд и совершенно не интеллигентно захрюкал, подавившись дымом. У него были счастливые глаза, и ради них Митяй готов был травить ублюдские анекдоты до потери пульса. Они оставили кровососьи объедки далеко за спиной, дорога, разбитая, пыльная, круто забирала вправо, за пути и ржавую рабицу. Почему-то запахло жареной картошкой: с лучком такой, со шкварками, посреди топей без конца и края, с одного боку развалившаяся церквушка, и пара безжизненных хуторов, с другого — тоннель на Кордон. Тоннель, где еще могли устроить стоянку вольные, остался за ними вчера рано утром, рыбацкий хутор был совершенно пуст, проверили тремя часами ранее, все, что там было, это пара бутылок горькой да чей-то подранный чистонебовский комбез, брошенный походя. Картошки там не было. Впрочем, они ее и не искали. — Жрать хочется, — меланхолично заметил Игорь. — Картошечки, ага, — забормотал Митяй и стащил пудовый рюкзак с плеча, не останавливаясь, заглянул в его бездонную черноту артефактных контейнеров, грязных штанов, жестяных банок и батона в газете. Картошечки в нем не было. — Не, — мотнул головой Игорь и через плечо, с любопытством, тоже попялил в рюкзачные недра. — Тортик хочу. В воздухе явственно запахло тортиком. Не тортом, а именно тортиком, с кремовыми розами, жирнющего, с масляным кремом, влажным бисквитом. — Есть колбаса, — неуверенно сказал Митяй и принюхался: над дорогой, разделяющей топь надвое, до голодного обморока не прекращало пахнуть тортиком. — Как ты думаешь, Бармену можно заказать тортик? — Думаю, нет, — грустно сказал Игорь. — Давай сюда колбасу. — Давай вернемся в Бар и закажем тортик, — шмыгнул измученным ароматами иллюзорного тортика носом Митяй и выудил из плена меж контейнером и жестяной банкой палку полукопченой. — И картошечку закажем. Картоплю. Смажену. З цибулею та шкварками. Игорь вгрызся в колбасу с голодным стоном, а потом остановился, да так и замер с завязшими в картонно-ливерной плоти палки «Диетическая» зубами. — Мить…Контролер, что ли? — На баюна похоже, — проскрипел Митяй, но колбасу прожевал. — Где ты видел контролера, который заставляет жрать? — В Баре, — Игорь откусил еще немножко от колбасы и фыркнул. — Барменом зовут. — Заходит как-то Черный сталкер в Бар, — обдавая колбасным духом начал Митяй. — Встал в проходе, и рычит на сталкеров, «Суки, порублю!». — И чо? — Заинтересовался Игорь. — Сталкеры испугались, но скинулись по рублю. — Мало, — с сомнением объявил Игорь и снял Тихарь с плеча. — Сколько вышло, рублей семь? — Десять. Десять в магазине, перезарядиться не успею. Не баюн это. Игорь дожевал колбасу и не меняя тона, с тем же сомнением, но подтвердил: — Не баюн. Ударило так, что сбило с ног. Сначала земля бросилась на Митяя и ударила в грудь, вышибла весь воздух, ничего в нем не осталось, пшик, пустая оболочка, как от спущенной шины, а следом взорвалась голова, и это не было больно, если честно, потому что не было головы, не было и боли. Он все пытался найти пальцы Игоря, почему-то это показалось ему важным, а потом земля покачнулась, и, как крышечки у этих забавных ведер, перевернулась и накрыла собой. Лицо заливали потоки хлесткой воды. Вода была невкусной, ледяной, кисловатой, как выдохшийся боржоми. Дождь, сообразил Митя. Это дождь. В поле зрения, обрамленном темной виньеткой, как альфа-каналом, возник Игорь. Он был синеватый и расплывался, а еще шевелил губами, надо думать, говорил, только слышно его не было совсем. Один въедливый, мерзкий писк, почему-то похожий на давленого скорпиона, высокочастотный и надсадный. Митя потыкал в синеватого Игоря пальцем, с удивлением осознавая, что палец у него тоже синеватый, а потом обнаружил у себя рот и открыл его, пересохший, скукоженный, набрал воздуха в грудь: — Уходи, — каркнул он. Игорь покачал головой, то ли приблизился, то ли подплыл, и снова зашевелил губами. Митя решил, что ему срочно нужно сообщить об этом, но каркнуть больше не получилось, он уперся слабой ладонью Игорю в грудь и попытался оттолкнуть, потому что ему нужно было уходить. Не было ничего завидного в том, чтобы неделями валяться бездвижной колодой под жопой контролера: откуда-то он знал, что на самом деле ничего не почувствует, однажды он просто умрет, когда его…доедят. До тех пор он будет спать и видеть сны, но оставаться живым, потому что, это самое. Нет у контролеров холодильников. Ему вообще-то было очень обидно. Ему было тридцать семь, он был удачливым, не глупым, а значит, мог жить в Зоне, которую любил всем своим существом, еще очень, очень долго. Возможно, даже с Топором. Скорее всего, с Топором, от начала, с момента появления на станции лощеного хмыря в штурмовом бронике, смешного и по человечески доброго, и до конца, до мишленовских блюд на столе контролера. Просто не хотелось…так рано. — Уходи, — сказал он напоследок Игорю. — Иди, блядь, дурак, уходи отсюда! Игорь кивнул и расплылся, сразу же, без промедлений, и только тогда до него дошло, что Игоря тут и не было. Возможно, еще не было дождя, не было палки «Диетическая», не было долгой дороги на Болота, и их — с Игорем — тоже не было, возможно, он просто доедался контролером, крепко спал и видел теплые сны. Хорошая была смерть, если подумать. Гуманная. Было даже не страшно. Только писк этот надоедал. Тогда он закрыл глаза и принялся придумывать себе еще один теплый сон, но придумывались только холодные, мокрые, ничуть не успокаивающие, во сне он сидел на кортах возле блокпоста под мостом на Кордоне, и смотрел, как отряд наемников волочет за собой труп в раскуроченном выстрелами бронике, а потом вешает его на самую верхнюю балку, на толстом, в палец толщиной, канате. Он присматривался к бронику, и грустил, потому что броник был знакомый, он сам паял келавр на плече и эта заплаточка виднелась так ярко. В груди было больно. Наверное, его доедал контролер. …— У всего на свете есть легенда, и тут она тоже есть, — сказал прямо в ухо скрипучий, старческий голос. — Про Монолит, конечно же. Мол, попроси у него, и все сбудется. По легенде один просил вечной жизни, и стал вечно жить, умирая каждый день. Второй просил умений врачевать, и врачует всех без разбору, сталкер ли, бюрер ли. Удивительно здоровые личности, кстати, бюреры. Третий молил о спасении от смерти, и Монолит подарил ему посмертие. А четвертый…не знаю я, что он просил, но там наверняка фигурировала фраза «Руки не доходят посмотреть». — И? — Ворвался еще один, молодой, свежий, как радиоактивный дождь, голос, прямиком ему туда, где под толщей воды вяло текли его мысли. — Изломом стал. Теперь доходят. — Это правда? — Конечно, нет, Кость. Монолита не существует, это трехмерная проекция. До станции когда-то действительно дошли впервые трое, только это были Призрак, Клык и Стрелок. Потом, конечно, туда как медом всем намазали, ходят, как на экскурсию толпами. Но это все еще трехмерная проекция и никогда не было тем самым исполнителем желаний, или, упаси Зона, клондайком артефактов. И я никогда не просил у Монолита умений врачевать. — Но сообщения… — Глюк сети. В Зоне не хватает сисадминов. — Да…попали мужики впросак. А знаете ли вы, что такое просак? Это такое мягкое местечко между сисадмином и клондайком артефактов. Там еще валяется его оторванная голова. Она жутко болит и очень хочет пить, до пересохшего, сорваннного горла, до вытекающей из пищевода прямо на землю влаги, на землю, вспаханную аномалиями, ничью, беспризорную, кровоточащую землю. Митяй поднял руку и потрогал себя, с удивлением нашаривая не обрубок шеи, а вполне себе целую башку, ту же самую, что и была, с колкой, спутанной бородкой, обветренной на веках кожей. Она прям была на месте, у нее открывался рот, но почему-то не открывались глаза. Он разлепил их руками, но все равно ничего не увидел. С другой стороны, на что там было смотреть, на контролера? Мерзко скрипела на ветру оконная рама, хлопала, беспризорная, створкой, рядом ходили, шумно дышали, посапывая, клацали когтями, шумно отдуваясь, жрали, много, вкусно, возможно, Митяя и жрали. Потом из непроницаемой темноты соткался крутящийся, как карусель, побеленный потолок, сероватый в тусклом свете. Потолок покрутился еще немножечко, да и встал на место. Вместо потолка вдруг проявилось огромное лицо, пожилое, какое-то доброе, но огромное, по ощущениям, размером с дом, оно заглянуло в Митяя, как заглядывают в банку с огурцами, мягко улыбнулось. Митя махнул на него рукой: будут еще всякие в него заглядывать. Жри молча, как говорится. Лицо открыло рот. Пришлось закрыть глаза, никому не прикольно смотреть, как от тебя откусывают, но тут прямо в ухе вновь возник скрипучий, старческий голос: — Как самочувствие? — Как у парного поросенка, — честно сказал Митя. — Зачем ты спрашиваешь? Закрой рот и ешь, в самом деле. Голос промолчал, но тут, эхом на радиоволнах, дребезжаще, но бодро в эфир ворвался еще один голос, третий, и этот третий Митя знал. — Распепячило тебя, браток, — рассыпался моросью этот третий голос, и тогда он открыл глаза снова, и протянул руку, и ухватил Игоря за шиворот и свалил на себя, и зашептал в ухо, и ничего, кроме просьбы спасаться в этом шепоте не было. Игорь слушал, и ощущался под пальцами как живой, но потом Митя вспомнил, что на самом деле Игоря нет, он выдумал его себе от отчаяния, на самом деле Игорь ушел на Агропром, а оттуда в Новошепеличи, а потом. А потом Игорь умер, и его повесили на мосту на Кордоне, на верхней балке, на толстенном канате. Конечно, он слушал, куда ему было идти, мертвому. И тогда Мите пришлось рассказать еще и о том, что Топора больше нет, и что нужно снять его с моста и похоронить по человечески, и что было бы здорово, если бы их обоих похоронили по человечески, но Топор висит на мосту на Кордоне, а Митяя на Болотах доедает контролер. Под конец ему стало так тоскливо. Игорь слушал, приятной тяжестью грел, так, что даже ледяные ступни перестали ощущаться опущенными в сугроб, а потом обхватил митино лицо руками, шершавыми и знакомо пахнущими оружейным маслом, заглянул в глаза, какой-то осунувшийся и тонкий, посмотрел секундочку, въедливо и внимательно, а потом звонко, так, что нежданно обнаруженная на своем месте голова дернулась, шлепнул ему по морде ладонью. — В себя приди, — учтиво, почти вежливо попросил Игорь, едва голова вернулась на место. — Пожалуйста. Еще одного твоего рассказа о том, как меня вешали, я на трезвую голову не вынесу, водки у Дока нет, а спирт он охраняет. — Еще чего, — сердито сказало лицо, сдувающееся на глазах, как воздушный шарик. — Спирт нужен в операционной. — Прекрати, — глухо сказал Митя, беспокойно, он не мог выдерживать препарирующий взгляд Игоря.— Прекрати, я прошу тебя, кто бы ты ни был. — Я был Доктор, — сообщило любезно сердитое лицо и превратилось в высоченного, тощего и изящно изогнутого в спине старика. — Им и остался. Ты на Болотах. Сегодня 18 июня. Есть хочешь? Нельзя, блядь, дежурным тоном интересоваться, хочет ли он есть, когда он еще не понял, едят его самого или нет. Нельзя, блядь. Или можно? А когда было 18 июня? Вчера? Сегодня? — Доктор, — тупым голосом повторил Митя. — На Болотах. Доктор на Болотах. Болотный Доктор. — Ты молодец, — елейно сообщил Доктор. Ничто в нем не напоминало Болотного Доктора, да даже какого-либо доктора вообще, он был в простецком свитере с молнией у горла, седоватый и уставший, а еще — безоружный. Безоружность была редкостью, такой, что днем с огнем не сыщешь, сталкера со стволами ходили даже срать, и к сожалению, это было оправдано. Так хотел ли он есть? Он хотел быть живым, вот что. И, пожалуй, поверить Игорю и Доктору. И кофе. Можно не в таком порядке. — Кофе. — Скрипнул он и приложил все свои силы, чтобы сесть. Игорь понятливо протянул руку, позволил опереться на него. — Подскажите, у вас не найдется кружечки кофе? — Найдется, — помолчав, сообщил старик и засиял от своей святости. — Даже не растворимый, представь. Даже с сахаром. — Благодетель, — приложил ватную руку к сердцу Митя и неловко свалился на плечо Игорю, глядя, как старик исчезает в сумраке коридора. — Я оставлю щедрые чаевые. — В жопу их себе засунь. Кофе ему действительно принесли, когда они вышли из хатки и присели на крыльце, закурив. Кофе принесли — в небольшой, железной кружечке: на кружечке темнела знакомая мишень. Митя оторвал взгляд от кружечки, поднял голову и долго, не снимая сведенных судорогой пальцев со спускового крючка, смотрел в перекошенное, почему-то смутно знакомое, остекленевшее лицо зомби. Зомби переминался с ноги на ногу и протягивал кружечку. Как можно было поверить, что он не спит и не доедается контролером? — Это Бенито, — сказал Доктор, появляясь из дома. Он был не один, к его ноге жалась пудовая, лишайная башка псевдопса; совсем как домашние комнатные собачки, он заглядывал Доктору в глаза и держался хозяйского шага. Митя уже знал — его зовут Дружок. — Он ручной. — И мертвый, — тихо подсказал Игорь. Он курил, белый фильтр в его смуглых пальцах казался нарисованным. — И ручной, — повторил Доктор и опустился на ступеньки рядом. На плече у него, наконец-то, висела «сучка», старая, с вытертым прикладом. Это было лучше, чем ничего. — Как граната, — выдавил Митя и взял кружку, избегая прикосновения к пальцам Бенито. Бенито заулыбался, поязвленная на щеках плоть разъехалась и в провале зашевелились рыхло наслоенные лицевые мышцы. — Спасибо. Бенито совсем по человечески кивнул и шустро прихрамывая на одну ногу, поковылял обратно в дом. Митя перевел взгляд на Игоря: его лицо было бледноватым, он провожал Бенито глазами. — Безликого чем-то напомнил, — мягко, без испуга пояснил он. — Взгрустнулось. Хатка Доктора стояла почти в сердце Болот, возле четырехглавой церкви Николая Угодника (один из куполов просел внутрь, скрипел покосившийся крест), но сначала почти непроходимая полоса каруселей, три метра кислотной газировки, снорочья нора. Митя знал, что ему не приходилось тут бывать, но откуда-то был уверен — вот в той башне часовенки, прямо напротив церкви, на самом верху, лежит выбеленный дождями и ветрами скелет. То был безымянный чистонебовец. Митя был уверен: рядом есть замшелый средний рюкзак, в котором ничего, кроме устаревшего Отклика и размытых строчек на украинском со страниц военника: в Чистое небо парень свалил с кордоновского блокпоста. Едва ли бы он мог обозначить это словами, да ему и не хотелось это обозначать, но это место, ощущающееся нигде, во времени никогда, в тонкой грани неверия, почему-то чувствовалось как око бури. Хотелось спросить так много, но вопросам тут будто бы было не место. Получилось только определить: он больше не боится. Будто вообще ничего. Потому что он знает. Он долго смотрел на часовенку, курил сигарету за сигаретой и по глоточку, растягивая удовольствие, пил кофе, едва сладкий, еще горячий, и изредка посматривал на Игоря. Бенито сновал в глубине хатки, потом откуда-то из-за дома к ним приковылял совсем зеленый сталкерок, полчаса назад отрекомендовавшийся громким прозвищем Специалист, неловко прижимающий к себе под курткой левую руку, тоже сел, замолчал. Первым не выдержал Игорь, выбив из пачки еще сигарету, он прикусил ее и покосился: — Рассказывай давай. — Тебе знаком Юрец с Кордона? — покосился в ответ Митя. Все оттуда же, откуда на башне часовенки лежал скелет чистонебовца, он знал, что знаком. Конечно, знаком. — Ага, — настороженно кивнул Игорь. — И чё? — А наемник Термит? — Вот кого не знаю, того не знаю. Митяй помолчал. Затушил хабарик в остатках кофе, с сожалением посмотрел на кружечку. Помолчал еще немного. — Я тебе сейчас ебну, — предупредил Игорь. — А смысл, — тоскливо заметил Митяй. — Я не знаю, что тебе сказать, понимаешь. Ты же не хочешь слушать очередную мою байку на тему «Игорь, не ходи на Агропром, не бери задания у ученых, ну их нахуй». — Ну мы и не пошли на Агропром. — И то хлеб. Повеяло гнильцой, замогильный, точно из детских страшилок голос, провыл за спиной, протяжно, словно давая фору в пару секунд, чтобы успеть схватиться за ИЛ: — Хлеб… Игорь подавился затяжкой и очень мужественно заорал, перепугав Дружка; тот, нимало не смущаясь, вскочил, заехал когтистой, размером с лопату лапой по бедолаге Специалисту, жмущему к себе травмированную руку, и поскакал прочь, клацая то ли зубами, то ли когтями. — Спасибо, Бенито, — мягко сказал Доктор. — Хотите хлеба с сыром, друзья? Оглушенный, Митя едва сумел разжать пальцы и честно признаться: — Я съебать хочу. Без сыра. Можно? — И я. — Игорь выглядел сконфуженным, и виновато смотрел на Специалиста, который с унылым видом обозревал дыру в штанах: дыра являла миру бледную коленку с кровавой царапиной. Бенито протягивал тарелку с бутербродами и никак не прекращал улыбаться. Они уходили с увязавшимся за ними Специалистом, молчаливым, смурным. Оставили Доктору плотно скатанный рулончик деревянных и парочку Батареек, Игорь все порывался оставить еще и Мамины бусы, отвязывая их с пояса, но Доктор отказался. Он остался стоять на пороге, и чем дальше они уходили в туман, тем больше хотелось вернуться к зачадившему к вечеру фонарю над крыльцом, к открытой двери, даже к до усрачки пугавшему Бенито. Только отойдя почти к самому рыбацкому хутору и обернувшись в последний раз, Митя наконец опознал это чувство и поделился им тут же: — Это как зимой с мамой в гости ходить вечером, когда ты уже пригрелся и уснул, а мама ведет тебя одевать и выносит в холод и ночь, и вам еще добираться до дома. Понял, да? Специалист, оказавшийся тем самым Костей, которому Доктор травил байки про Монолит, тоже обернулся, посмотрел на едва видневшийся огонек, кивнул: — Да. Зря, конечно, пошли в ночь. До тоннеля ходу почти сутки. — Двенадцать часов до тоннеля, — бодро отозвался Игорь. — Переночуем на хуторе, дежурим по очереди. Не впервой. А, Мить? На том, где мы кровососа ебнули. — Заблудился как-то на Болотах долговец, — улыбнулся Митяй. — Ходит, бродит, кричит, мол, ау, помогите. Тут раз, его за плечо кто-то трогает. Он оборачивается — кровосос. Говорит, мол, чего орешь? Долговец, знамо дело, обосрался, дрожащим голосом говорит «Да вот, заблудился я. Кричу, может, услышит кто.» Кровосос недовольно: ну я услышал. Легче стало? Игорь зафыркал, заблестел глазами, от чего на душе совсем захорошело, и даже чуточку стало плевать на смурную рожу Специалиста. Тот смотрел мрачновато, чеканил шаг, и Мите даже вспомнилось, как он сам пришел в Зону, таким же наполненным собственной важностью, зеленым, попал на Агропром, в бытность Агропрома долговской базой, или…или когда? Он даже остановился на дороге, высчитывая года, но что-то не сходилось в его подсчетах. То ли он пришел на Агропром, то ли почти сразу добрался до ЧАЭС. Или не был он на ЧАЭС? Да нет же, он служил на Агропроме, в Долге. Нет, в Долге он служил на Янове, штабным. Они же там с Игорем и познакомились. А на Агропроме тогда что? Снабженцем же был. Его еще не переваривала большая часть личного состава, потому что переполненный собственной важностью, он был гондоном и хамлом. Или нет? Нити подсчетов выскользнули из пальцев, растворились в болоте, и внутри, глубоко, то ли под ребрами, то ли под печенкой, что-то сжалось. Не было никакого Доктора, да? — Игорь, — глухо сказал он, и Игорь расплылся в глазах. — Игорь, а зачем мы приходили на Болота?