Тульпа

Воскресенье сидел на тонком матрасе, скрестив ноги, с идеально ровной спиной, опустив ресницы. Со стороны можно было подумать, что — уже бывший — глава клана Дубов просто медитировал, пытаясь сохранить ясность ума в такой мрачной для него ситуации. Но в моменты, когда Воскресенье то и дело открывал глаза, на лазурном дне его зрачков можно было увидеть крохотную долю того безумия, что тронуло разум некогда первого лица Семьи. События, недавно развернувшиеся на Пенаконии, не могли не оставить след на тонкой духовной организации Воскресенья. Такой педантичный человек, следивший, чтобы от него не ускользало ни одно несовершенство, ни одна помеха, не мог оставаться в здравом уме, потерпев крах свой идеальной империи. Свое поражение Воскресенье принял с достоинством. И даже последствия в виде заточения в камеру с белоснежными стенами его не пугало. Напротив. Привыкший к дорогим убранствам залов Воскресенье находил подобный интерьер умиротворяющим. Ничего лишнего, никакого мусора и пыли. Ничего, что отвлекало бы его от его собственных мыслей. Иногда, когда Воскресенье смотрел в одну точку на стене, разум затихал, а в ушах звучали отголоски симфонии Эны. Его рука непроизвольно дергалась, словно он все еще находился в металлическом каркасе, готовый взмахнуть дирижерской палочкой. Но это были лишь воспоминания, преследующие его и без разбушевавшейся мемории. Пустые воспоминания, к тому же: в них не было никакой ценной информации, а от их анализа на душе не становилось легче. Воскресенье не пытался отыскать причину, почему он проиграл Безымянным и своей собственной сестре. Его беспокоило нечто другое. Картина его проигрыша казалась ему неполной. Подобно тому, как он взирал на миниатюру Золотого мига и изучал каждый ее уголок, так и сейчас он перебирал свою память в поисках одной маленькой загвоздки. Всего одна деталь ускользала от него, словно в огромном оркестре нашелся один фальшивящий музыкант, одна нота, находящаяся не на своем месте. Галлагер. Как бы уверенно Воскресенье не держался перед ним в тот вечер в резиденции Утренней Росы, знаний о природе Галлагера у него было не так уж и много. Он знал, что он принадлежал к фракции фикциологов истории и так же знал, что Галлагер сам был чем-то на подобие фикции. Собирательный образ последователей Часовщика, будто множество лиц наложились одно на другое. Если Безымянные добились своего, то, наверное, и Галлагер тоже. Может, он рассеялся вместе с иллюзией сна, наложенного порядком. Наверняка поднял последний бокал и растворился в воздухе. Старый пьяница. Туда ему и дорога. Но загадка его судьбы все равно сводила Воскресенье с ума. А как же Риф потока воспоминаний? Кто позаботится о людях, которых Галлагер сам туда привел? Гончие-то и без него справятся, все равно он никогда не был их частью по-настоящему. Так, в виде символа… И непонятно, на кой черт он вообще сдался Воскресенью. Может, бывший глава клана Дубов чувствовал, что у них какие-то свои личные счеты. Такие, которые могут быть только у хозяина и питомца, который испачкал грязными лапами белоснежную мебель. Неважно. У Воскресенья остались вопросы к этой тульпе неизвестного происхождения. Ему нужно было увидеть Галлагера и встретиться с ним лицом к лицу, поставить точку. Нужно. Послышался усталый, тяжелый вздох. — Не дают старому псу отдохнуть. Воскресенье напрягся. Кажется, его состояние стремительно ухудшалось, раз к его слуховым галлюцинациям прибавились чужие голоса. — И не поприветствуешь? Воскресенье резко обернулся, не скрывая выражения истинного шока на своем лице. Позади него, во всей своей неряшливой красе, стоял Галлагер, лениво играясь с зажигалкой в его руке. Словно ему тут и положено быть. Зашел, как к себе домой, вальяжно, и ни единой напряженной мышцы в его теле не наблюдалось. Не обращая внимания на ступор Воскресенья, Галлагер подошел ближе спокойной походкой и присел возле него на корточки, поднимая взгляд алых глаз. — Выглядишь неважно, — подчеркнул тот. Воскресенье медленно, словно боясь спугнуть дикое животное, повернулся к нему, нехарактерно ссутулившись. — Ты? — сорвалось с его губ сипло. Галлагер усмехнулся в ответ. — А кто еще? Сам же звал. Воскресенье моргнул медленно, глядя как Галлагер расслабленно устраивается на полу, спиной у стенки. — Откуда ты взялся? — наконец сумел спросить Воскресенье, собравшись с осколками собственных мыслей. — Что, уже и не рад? Вырвал меня из сладких объятий мемории, а теперь допрашиваешь? — насмешливо уточнил Галлагер. — Знаешь, и с призраками и то церемонятся побольше. Воскресенье выдохнул шатко. — Значит, я до сих пор в Мире Грез. — А как же. Тебя тут сдержать гораздо проще, чем в реальности. Не забывай, сам же построил тут идеальную новую тюрьму. Воскресенье издал слабый смешок. Между ними повисла тишина. И что теперь? Поменяться ролями и исповедаться впервые в жизни? Вместо этого Воскресенье констатировал факт: — Ты пропал. Галлагер не отрицает, лишь пожав плечами. — Ты умер. — Ну-у, это сильное заявление относительно того, кто никогда не был живым в первую очередь, согласись, — возразил Галлагер лениво. Вдруг Воскресенье подался вперед, протянув голые ладони. Ощупал лицо Галлагера — нет, сквозь него не проходит. И правда сидит здесь. Как живой. — Неужели ты растерял все свои манеры? — усмехнулся Галлагер. Воскресенье убрал руки, выдохнув наконец-то. — Долго здесь уже сидишь? — Не считал, — ответил Воскресенье. Поначалу считал, но в первые же пару системных часов все окончательно для него размылось. И толку в этом было никакого. — Печально, — подметил Галлагер без обиняков. — Ну ничего. Сестра твоя разгребет весь бардак и вернется. Это именно то, что пообещала ему Зарянка. Хоть и другими словами. — Ты специально вернулся мне надоедать? — уточнил Воскресенье. Галлагер усмехнулся. — Вот, так уже лучше, — проговорил мужчина. — А то сидишь ни жив, ни мертв. Я бы подумал, что ты и сам не прочь раствориться в мемории. Воскресенье покачал головой. Этой судьбы он для себя не видел. — Я не намерен бежать от наказания, — ответил он. — Благородный, как и всегда. Воскресенье расслабился немного, устраиваясь рядом с Галлагером. — Так и не скажешь, зачем ты пришел? — переспросил он вновь. Галлагер помолчал немного, и Воскресенье уже подумал, что его просто проигнорировали, и был готов принять на свой счет очередное поражение, когда его собеседник вновь подал голос: — Как думаешь, зачем меня создали? — внезапно уточнил Галлагер. Воскресенье промолчал. Наверное, каждый из них задавался этим вопросом. Зачем их создали, привели в этот мир? Какая у них была цель в жизни. Воскресенье до недавнего времени полагал, что его цель связана с счастьем людей Пенаконии и установлением правления Порядка. Теперь? Он и сам не знал. Интересно, какого это, когда ты существуешь, зная цель своего пребывания в этом мире наверняка? — Реализовать план Часовщика? Уничтожить следы Порядка на Пенаконии? — предположил Воскресенье. Галлагер покачал головой. — Мимо. Воскресенье замолк, не желая продолжать эту угадайку. Откуда ему знать, что могло прийти фикциологу истории в голову? — Позаботиться о жителях Пенаконии, — наконец ответил Галлагер. Воскресенье поджал губы, отворачиваясь. Забавно. Ему казалось, что это была его работа, а не функция какого-то приведения, снующего по улицам его города. — Ну и как? Позаботился? — спросил Воскресенье с долей издевки. Не тульпа, а настоящий герой дня! Направил Безымянных на нужную тропинку, прямиком к Воскресенью, чтобы его сбили с пьедестала и всем сразу стало легче жить. Галлагер наконец посмотрел на отвернувшегося Воскресенье без утайки. Тот, в свою очередь, сейчас был больше похож на капризного ребенка, чем на заключенного. Старый пес издал тихий смешок, на губах заиграла снисходительная, теплая улыбка. — Как оказалось… — протянул Галлагер, голос его отдавал теплом свечи. — Еще не обо всех. — Что? — Воскресенье повернул голову и столкнулся с внимательным, алым взглядом гончей. На мгновение ему показалось, что он заглянул в кровавый омут, в самое сердце, в котором таились все ответы. Отвечая, Галлагер согрел его своим теплым дыханием и словами, что сорвались с его губ: — Остался один человек.