На шесть

Квартира семьи Хван — это просторное и светлое место, расположенное в современном жилом комплексе. Входя в квартиру, нечастые гости сразу ощущали атмосферу уюта и комфорта. Прихожая вела в гостиную, где большие окна пропускали много естественного света, заливая комнату теплыми лучами солнца. Мягкие диваны и кресла, обитые светлой тканью, создавали уютное пространство для отдыха гостей и каждого члена семьи. На стенах висели картины с пейзажами, а пол был украшен пушистым ковром, который приятно щекотал босые ноги Хёнджина, когда он еще сонный бежал на кухню сделать себе и папе кофе. Белоснежные шкафы и мраморные столешницы придавали квартире элегантный вид. Большой обеденный стол, сделанный из светлого дерева, стоял в центре кухни, окруженный удобными стульями, здесь семья Хван обычно собиралась на редкие совместные ужины. В спальнях были большие окна, через которые можно любоваться видом на город. У сыновей-омег свои отдельные комнаты, обставленные по их вкусу. В одной из комнат стояла большая кровать с мягким изголовьем, книжные полки, заполненные книгами, и письменный стол, на котором всегда лежат учебные материалы. Это была комната Хёнджина. В другой комнате — спортивный инвентарь, компьютерный стол и постеры с изображениями любимых героев. Это была спальня пятнадцатилетнего Чонина. Господин Хван, глава семьи, донельзя симпатичный мужчина в разводе, часто работал и редко бывал дома. Его кабинет — это отдельная комната, обставленная строгой мебелью. Большой письменный стол, заваленный документами и ноутбуком, кожаное кресло и книжные шкафы, заполненные деловой литературой, многое говорили о строгом владельце. На стенах висели дипломы и сертификаты, свидетельствующие о его профессиональных достижениях, которые в детстве Хёнджин ни раз хотел расписать разноцветными карандашами. Сыновья-омеги, несмотря на юный возраст, привыкли заботиться о себе сами. Они научились готовить простые блюда, поддерживать порядок в квартире и решать бытовые вопросы. В их отношениях чувствовалась крепкая братская связь и взаимопомощь практически с ранних лет. Они часто проводили время вместе, занимаясь учебой, играя в видеоигры, обсуждая самые различные темы, которые особенно остро интересовали и интриговали взрослевшего Чонина. Иногда они приглашали друзей, чаще друзей всеобщего любимчика — Хёнджина, и тогда квартира наполнялась смехом, весельем и доброй атмосферой детства. Чонина Джинни никогда при этом не оставлял в стороне. Младший братик, любознательный и вежливый, до одури милый и ласковый омежка, имеющий крышесносный аромат персиков, медленно, но верно стал неотъемлемой частью в посиделках университетских друзей Хёнджина. В целом, несмотря на занятость господина Хвана, в доме царила атмосфера тепла и заботы. Хёнджин, в принципе, с ранних лет был слишком смышленым и умным, чтобы винить папу за отсутствие. А иногда приезжал и отец. Виен Хван. Эти дни Джинни ненавидел. Бывший депутат, у которого связей хоть отбавляй, обзавёдшийся новой семьей, где совсем недавно было пополнение. Обычно все понимающий и равнодушный к ошибкам взрослых Хёнджин когда-то давно сдался, отказываясь принимать решения некогда самого близкого альфы в жизни, ушел в отрицание, граничащее с ненавистью при одном виде мужчины. Семья Хван, до этого момента известная своей гармонией и взаимопониманием, оказалась в эпицентре эмоционального шторма. Папа прознал о беременности старшего сына-омеги. Его лицо стремительно побледнело, а глаза залились гневом. Атмосфера в доме мгновенно изменилась: от теплой и уютной до напряженной и холодной. — Я тебя на растерзание голодным псам отдам, Хёнджин! Папа, обычно спокойный и рассудительный, вышел из себя. Его голос разносился по всему дому как гром. Он не мог поверить в то, что произошло, и его гнев был направлен не только на сына, но и на всю ситуацию в целом. Чонин, пытаясь успокоить папу, тихо плакал. Его руки дрожали, когда он пытался обнять брата и защитить его от ярости родителя. Хёнджин стоял в центре этой бури, чувствуя себя одновременно виноватым и уязвимым. Его сердце билось настолько учащенно, что пульс отдавался в районе горла. Хёнджин впервые в жизни не знал, что сказать или как оправдаться. Каждое слово папы было словно удар. И казалось, что дом вот-вот рухнет под тяжестью его гнева. В этот момент семья Хван, как виделось наивному и еще совсем юному Чонину, оказалась на грани распада. В еще совсем молодом сознании возник вопрос: смогут ли они в принципе преодолеть этот кризис и восстановить утраченное за одно мгновение доверие и любовь. — От кого ребенок?! Крик Сонхвы Хвана звучит молнией среди ясного неба по просторному дому. Мужчина гневно швыряет в зеркало шкатулку, а осколки стекла летят по разные стороны, из-за чего Хёнджину приходится прикрыть лицо и голову обеими руками. — Говори! Кто?! Чонин пищит, чуть двигается вперед, переходя немного за порог, словно маленький грозный лисенок, готовый защищать свое потомство. Хёнджин сжимает губы в тонкую полоску, поджимает пальцы, складывая руки в кулаки от нервов. — Какая разница? Можно же просто избавиться… — приятный, по-своему ангельский голос Хёнджина звучит тихо и поникше. Чонин находит в себе смелость окончательно, выбегает в гостиную, с выражением боли и намокшими от слез щеками становится между омегами. — Да ты совсем из ума выжил, Хёнджин?! Кто отец? Говори и не доводи дело до греха… Сонхва злится еще больше, пуще прежнего. Хёнджин выражает непозволительную в этой ситуации беспечность. — Не скажу. — Я тебя придушу собственными руками! От кого ты понес, гаденыш?! Чонин, отойди от брата! — Сонхва срывается с места, но как только видит любимое лицо сына вблизи, желание ударить, потрясти, вцепиться в хрупкие плечи, отпадает. Он слишком сильно любит сыновей. — Нет! — Чонин вскрикивает, веря угрозе папы, испуганными глазами, которые вот-вот вывалятся из орбит, бегает глазами по обоим омегам. Младший, совсем безобидный и до безумия нежный малыш совсем не привык к подобному шторму внутри родной, маленькой, может, не совсем идеальной семьи. — Быстро иди в свою комнату! — переключается на Нинни мужчина, стараясь звучать немного мягче, но не менее строго. — Отстань от Хёнджина! — рык младшего звучит комично, тонко и высоко, что только пуще прежнего гневит и так доведенного до белого каления Сонхву. — Ты! Я тебя лишу телефона на целый месяц! — Лишай! Все равно он под твоим контролем! — Твою мать! — отчаянно выдает Хван, обессилено присаживаясь на диван. — Скажи, что ты лег под Кристофера Бан Чана, Джинни! Скажи, что ты смог принять единственное верное решение и понести щенка именно от него. Вообще, Сонхва не был плохим отцом. После развода с мужем, омега всего лишь хотел хорошо пристроить своих мальчиков и этим упростить разом жизнь всей семье. Хёнджин — старший омега, действительно настолько удачно вышел лицом, что за ним выстраивалась очередь с тех пор, как мальчику стукнуло четырнадцать, и стал проявляться его безупречно красивый аромат, сражающий наповал каждого, кто хоть раз услышит его. Но папа никогда не дал бы детей в обиду, не стал бы пренебрегать их детством и уже взрослыми желаниями. Он терпеливо дождался, пока старший вырастет, убедился в том, что у самого Хёнджина банально не хватит мозгов выбрать кого-то приличного (его первый парень наркоман — этому прямое доказательство), и только тогда стал запрашивать в известном агентстве подходящего альфу для Джинни. Однако даже здесь папа давал выбор омеге, не нагнетая и не давя. Хёнджин абсолютно был волен выбирать того, кто ему больше приглянется. Но кандидатура Кристофера почему-то Сонхвой всегда была особенна желанна. — Нет! Не от него, — Хёнджин часто дышит, бегая глазами по гостиной, мысленно умоляя всех богов о том, чтобы папа не понял. Потому что Кристофер Бан Чан до усрачки пугал Хёнджина. Этот альфа был в красной зоне по уровню опасности, потому как впервые пробудил в омеге именно те эмоции, от которых он бегал в ужасе всю жизнь. Хёнджин слишком долго и ловко избегал любого вида привязанности с того момента, как папа и отец развелись. У омеги это мастерски хорошо выходило до тех пор, пока его с непонятной заботой не уложили спать в чужой гостиной. Привыкший к жесткой ебле и эгоистичным альфам, с которыми он после секса никогда более не сталкивался, Джинни оказался в болезненном удручающем ступоре. Весь месяц Чан пытался с ним выйти на связь. Одарил мириадами шикарных букетов, начиная от белых ромашек и заканчивая алыми розами, пытаясь попасть во вкус Хёнджина и получить хотя бы малюсенькую возможность встречи. Однако ответом долгий месяц было холодное молчание. Джинни — человек, который боялся привязываться к людям и предпочитал развлечения на одну ночь, имеющий сложные отношения с эмоциональной близостью — это до невозможности настораживало. Омега, может, и казался уверенным и независимым, но внутри него, в чем сам Хёнджин никогда никому не признается, скрывалась глубокая неуверенность и страх уязвимости. Внешне, бесспорно, он всегда, независимо от ситуации, выглядел привлекательным и обаятельным, умеющим легко заводить знакомства, активно посещающим вечеринки, клубы и другие места, где можно встретить новых людей и беспечно забыться с ними. Но новый человек был лишь новой таблеткой. Его поведение всегда было слишком раскрепощенным и свободным. Он легко вступал в разговоры и потрясающе флиртовал, не скрываясь за маской недоступности. В случае Хван Хёнджина недоступностью всегда являлась его доступность, как бы это глупо и иронично не звучало. Но… Несмотря на кажущуюся легкость в общении, Хёнджин, сколько себя помнил, избегал глубоких эмоциональных связей. Он бессменно предпочитал краткосрочные отношения, которые не требовали от него лишних чувств и не несли риска эмоциональной боли. Секс без обязательств стал для него способом временно заглушить чувства и избежать необходимости сталкиваться с собственными страхами и неуверенностью. Ровно с того момента, когда в шестнадцатилетнем возрасте его выебал незнакомый альфа порядком старше в одном из грязных клоповников под Сеулом, куда он поехал со школьными друзьями, эта модель взаимодействий с противоположным полом стала для омеги стандартной. С этого момента только грязный секс. С этого момента только на одну ночь. С этого момента туалеты в клубах заменяют сеансы психотерапии. Хёнджин, возможно, и испытывал где-то глубоко внутренний конфликт, осознавая, что его поведение и так не приносило ему истинного удовлетворения и счастья. Но страх перед эмоциональной близостью и возможностью быть отвергнутым оказывался каждый раз сильнее. И хоть Джинни, может, и нуждался в поддержке и понимании, чтобы постепенно научиться доверять и открываться другим людям, но это требовало времени и усилий. А время и усилия омега точно не желал тратить. Как и каждый альфа под соблазном без обязательств трахнуть его не имел никакого желания позаботиться о травмированном еще маленьким омеге, копнуть немного глубже. Но Крис отличался. Это Хёнджин понял ровно в тот момент, когда Чан замешкался в принятии решения о продолжении ночи. Хван успел выучить наизусть альф. Считывал каждую эмоцию и каждое желание на уровне языка тела. Ему даже не нужно было что-либо спрашивать, чтобы безошибочно понимать ответы на вопросы. И Крис был другим. Именно поэтому Крису не могла и в теории светить хотя бы еще одна встреча. Если бы не блядская беременность. Внутренний мир, полный страхов и сомнений, которые мешали ему принять собственные чувства и возможные отношения с альфой, содрогался и угрожал с треском разрушиться. Хёнджин как никогда выглядел усталым и немного измотанным, так как постоянное избегание и внутренние переживания отнимали много сил. Его глаза прямо сейчас, глядя на папу, выдавали с потрохами тревогу и неуверенность, несмотря на все еще не прекращающиеся попытки скрыть это за маской безразличия. — Ты лжешь мне! Эти бесконечные букеты ведь от него? — занятый работой Сонхва успевал заставать цветы в урне у входа в дом, никогда не встречая курьера. А на все вопросы и попытки узнать от кого они, Хёнджин без зазрения совести лишь пожимал плечами, заранее сжигая записки с упоминанием имени Криса и смывая остатки в унитаз. Но теперь, когда папа все понял, от этого уже никуда не убежать. Хёнджин оказался в долбанной ловушке. Чан окружил его, не давая и шанса на спасение. Несмотря на страхи, омега пылал от постоянных мыслей, раз за разом предательски возвращающихся к нему. Этот апокалипсис в голове, в собственном сердце пугал его интенсивностью и новизной не первую неделю. Он слишком часто стал думать об альфе, вспоминать немногочисленные совместные моменты, но тут же безрезультатно старался отогнать эти мысли прочь. Хёнджин весь месяц находился в постоянной борьбе с самим собой. Увидев одним вечером Чана у входа в свой подъезд, он поспешно сел обратно в такси, направляясь в блядушник, из которого и прибыл. Трахаться с кем-то не удавалось. Как только дело доходило до интима, Хёнджина начинало воротить от запаха других альф, несколько раз его даже позорно стошнило. Омега не мог сказать с уверенностью и сейчас, было ли это из-за положения, либо причиной являлось то, что эти альфы были не Бан Чаном. И омега, подытоживая происходящее, наконец понял — Бан Кристофер Чан, будь он неладен, его истинный. С одной стороны, Хёнджин хоть и пылал от желания ответить на столько шагов альфы, быть рядом с ним, почувствовать впервые в жизни чужое тепло, узнать, что такое истинность, то с другой стороны, страхи и неуверенность успешно толкали его на путь избегания и самоизоляции. Друзья Хёнджина и даже Чонин успели заметить изменения в поведении омеги, его непривычную замкнутость и тревожность, изо всех пытались выяснить причину. Но в ответ омега лишь натягивал фальшивую, не лишенную природной обаятельности улыбку, менял тему и плавно уклонялся от разговоров, боясь, что правда выйдет наружу. — По глазам вижу, что от него. — Да бля! — Хван вымученно выпускает воздух из легких, готовый вот-вот позорно расплакаться. Сонхва всегда распознавал обман. Сканером считывал любой намек на ложь, нещадно раскрывая абсолютно любую попытку соврать. А врать Хёнджин не привык настолько, что так и не наработал навык, не нашел подходящего способа достойно скрыть тайное. — Не от него! Идиот. Сам виноват. Нехуй было класть тест в комод. — Поехали. — Пап! — скулит, в глазах слезная мольба не делать этого. — Я. Сказал. Поехали! — беспощадно отрезает мужчина, выказывая полную решимость не вестись на манипуляции старшего сына.

***

В офисе Бана царила напряженная тишина, нарушаемая редкими звуками клавиш и приглушенными разговорами сотрудников. Просторное помещение, залитое холодным светом люминесцентных ламп, было оформлено в строгом минималистичном стиле: стеклянные перегородки, серые стены и мебель в оттенках черного и белого. На стенах висели несколько абстрактных картин, которые должны были придавать офису хоть немного уюта, но сейчас они казались лишь блеклыми пятнами на фоне общей серости. В центре этого делового царства, этой новомодной многоэтажки находился кабинет Криса. Большие окна, выходящие на городской пейзаж, пропускали дневной свет, который, казалось, не мог пробиться сквозь плотные жалюзи. На массивном столе из темного дерева лежали аккуратно сложенные бумаги, ноутбук и несколько дорогих ручек. Однако все это казалось забытым и ненужным. Тоскливым настолько, что хотелось вскрыться. Чан с усталым взглядом сидел в кожаном кресле и задумчиво крутил в руках клюшку для гольфа. Его лицо было напряжено, а мысли явно витали далеко от текущих дел. Уже месяц он не мог сосредоточиться на работе. Взгляд его то и дело устремлялся в пустоту, а пальцы нервно перебирали гладкую поверхность клюшки. Единственный омега, который за долгое время смог пробудить в нем интерес и чувства, внезапно исчез. Этот забавный парень оказался не просто приключением на одну ночь, а кем-то, кто сумел проникнуть в него, заставив его снова почувствовать себя живым. Теперь же, когда омега сбежал, директор ощущал странную пустоту и беспомощность. Каждое утро он приходил в офис с надеждой, что сегодняшний день подарит возможность долгожданной встречи, возможность услышать хотя бы голос. Но день за днем разочарование лишь становилось все сильнее. Минхо и Джисон, чувствуя напряжение, первое время старались не попадаться ему на глаза без особой необходимости. Они понимали, что что-то случилось, но никто не осмеливался спросить. В воздухе витало ощущение неопределенности и тревоги, которое, казалось, проникало в каждую щель, в каждый уголок офиса. Время шло. Прошел целый блядский месяц, а Чан продолжал сидеть в кресле, погруженный в мысли и раздражение от всей ситуации в общем. Клюшка для гольфа в его руках была единственным, что напоминало ему о том идиотском разговоре, который, казалось бы, должен его бесить и злить, однако вызывал лишь глупую улыбку на лице. Чан не был в депрессии, не испытывал жалости к себе. Он давным-давно не маленький мальчик, который будет питать иллюзии о любви с первого взгляда. Но дикое желание вновь увидеть Хёнджина вперемешку с серыми буднями, которые он оставил вместо себя, навевали злость вперемешку с некоторой грустью. Он забрал за собой все краски, и как их вернуть альфа не понимал. Минхо был ошарашен такими изменениями больше всех. Как это нечто могло настолько глубоко проникнуть внутрь ледяного Кристофера Бан Чана? Почему эта малолетняя вертихвостка продолжала игнорировать одного из лучших альф в городе? Ли, в принципе, раздражало одно понимание того, что пока Чан не может найти способ вернуть омегу или хотя бы смириться с его недоступностью, работа и все остальное останутся для Чана на втором плане. — Чувства это так болезненно, — словно невзначай прощебетал Минхо, подтягиваясь и громко зевая. Джисон мгновенно напрягся. Нахуя Минхо начинает говорить об этом? — Клюшкой по роже тоже, — недвусмысленно бубнит в ответ Крис, все еще поглаживая в своих руках малышку. — Да бля! Ты выглядишь жалко! Он, что, твой истинный? Почему все вокруг окутано блядской драмой? — не выдерживает Минхо, иронизируя и без того уебанскую ситуацию. Джисон прикрывает веки, тяжело выпуская воздух из легких и в который раз убеждаясь — Минхо противопоказано разговаривать. Никогда ничего хорошего из его пиздежа не выходит. — Отвлекись! Не знаю, поиграй в гольф, покатайся на сноуборде… — Нужен ли мне сноуборд? Не знаю! Но если был бы нужен, я был бы не против. Так что… я в порядке, — Чан бубнит себе под нос, откладывая клюшку в сторону, расправляет плечи. — Просто поговори с его папой, раз он сам не выходит на связь, — Джисон предлагает, жестикулируя руками, чем вызывает взгляд Криса, способный разрезать бетон. — Мне уже тридцать четыре! Я не обязан бегать за ним, словно школьник! Никогда с подобным в жизни не сталкивался. Что мне вообще нужно делать в такой ситуации? — С тем, что тебе тридцать четыре? Ну, можно начать вязать… — Ли со скучающим подпирает ладонью подбородок, выговаривая предложения самым серьезным тоном. — Минхо! — Джисон жалеет, что Вселенная еще не предоставила человечеству возможность запихнуть слова, вылетающие изо рта, обратно в рот. — А что?! — Я тебе сейчас врежу, — истерично смеется Чан, наглядно доказывая реальность сказанной угрозы, закатывает рукава белоснежной рубашки. — Боюсь ли я твоего удара в лицо? Нет! Некоторые платят людям в кожаных костюмах, чтобы они… это сделали. Боюсь, что подсяду. — Я не знал, что ныть об омеге у нас имеешь право только ты! — повышает голос в ответ Чан, стукая по столу массивной ладонью. — Нет, блять, я не понимаю! Почему он не желает просто хотя бы увидеться? Я что, настолько отвратительный? — впервые за весь месяц откровенничает альфа, откидываясь на мягкую спинку кожаного кресла. — В чем проблема просто забить на него болт и сходить на еще одно свидание? Да, бесспорно, мордашка симпатичная, но он же ебанутый на голову! — не прекращает возмущаться Минхо, рискуя разбудить своими рассуждениями в Кристофере зверя. — Ты идиот? Он понравился ему, какие нахуй другие свидания? Сам какого хуя тогда не отлипнешь от Феликса, если это так легко? — вмешивается единственный всегда разумный человек в кабинете — Хан. Крис уже было открыл рот, чтобы продолжить не лишенный смысла спор, когда услышал тихий стук в дверь, из-за чего раздраженно закатил глаза и прокашлялся. Минхо одарил гневным взглядом Джисона, который скептически и с вызовом приподнял бровь. — Что? — наигранно вежливо, с долей сарказма спрашивает Хан. — Ничего, — фыркает Минхо, расслабляясь на диване. Чан медленно вдыхает, и его ноздри совершенно неожиданно наполняются утонченным ароматом роз, смешанным с легкими цитрусовыми нотками бергамота. Что… что происходит? Этот запах настолько пленительный и уникальный, что у него физически нет возможности спутать его с чьим-то другим. Крепкое тело мгновенно напрягается, словно каждая клетка его существа, его пораженного организма откликается на этот аромат. Бан четко чувствует, как его разум затуманивается, и он на мгновение теряет связь с реальностью. Весь мир вокруг него словно исчезает, рассыпается на кусочки, оставляя только этот сладкий обволакивающий запах. Дыхание становится сбивчивым, тяжелым и глубоким. Он не может пошевелиться, как будто аромат омеги сладким ядом парализовал его волю и заставляет сосредоточиться только на одном — на этом волшебном, изумительном запахе. Каждая нота аромата кажется ему знакомой и родной, пробуждая в нем глубокие чувства привязанности и желания. Он чувствует, как все живое в нем откликается на этот запах, как будто звучит зов, которому он не мог сопротивляться. Альфа сидит неподвижно, полностью поглощенный волшебным моментом, ощущая, как аромат роз проникает в его сознание, в каждую частичку его тела и наполняет его душу теплом и тревогой… Нет. Нетнетнетнет. Чан уже начинает бредить. — Господин Бан, — секретарь, молоденький омега выглядел нездорово бледным и тревожным, что сразу вызвало тысячу вопросов и подозрений в голове Чана. — К вам просится один господин с… сыном-омегой, — сердце мгновенно подскакивает до мозгов и падает к ногам, прежде чем встать обратно на свое законное место. Карие глаза Чана с теплым медовым отливом щурятся, словно стараясь просканировать секретаря насквозь и понять, кто же там за его спиной прячется. — Впусти. И омега отходит в бок, давая доступ для взора. Нет. Он не бредил. Ему не показалось. Это… реальность? Показывается сначала мужчина, до невозможности напоминающий по всем чертам лица Хёнджина, а за ним стоит и сам виновник торжества, на лице которого нет и намека на ту ебучую уверенность, которой он буквально искрил при первой встрече. Время, кажется, действительно останавливается. Альфа не может поверить своим глазам. Они ему точно лгут. Его дыхание удушающе перехватывает, а в груди лавой разливается тепло и одновременно сомнения в правдивости происходящего. Взгляд Хёнджина полон шока и тревоги. Карие, почти черные глаза расширяются, а губы слегка приоткрываются, как будто он хочет что-то сказать, но слова застревают в горле. Крис, словно пацаненок, не в силах отвести взгляд от омеги, боится, что тот исчезнет как долбанный мираж. Эмоции накатывают волнами: сначала недоверие, затем радость, смешанная с удивлением и тревогой, а затем, словно вишенка на торте, оправданная злость. Альфа поэтапно чувствует, как его тело возгорается изнутри, готовое броситься к омеге, чтобы крепко схватиться за него. Он наблюдает, как Хёнджин напрягается все больше, словно гитарная струна в руках умелого гитариста. В этот момент все вокруг перестает существовать. Чан заканчивается. Остаются только они двое — альфа и омега, наконец-то встретившиеся, несмотря на все преграды и стены, выстроенные собственными руками Джинни, которые их беспощадно разделяли. Минхо замирает. Джисон боится даже вздохнуть. Чан озадаченно хмурится, проводя влажным языком по нижней пухлой губе не может поверить своим глазам. Во рту пересыхает. Но никакое количество жидкости в этой ситуации Крису не поможет. Поможет только этот заносчивый омега, которого с первой секунды знакомства всеми силами искренне хочется задушить. Хёнджин смотрит прямо на него с нечитаемой эмоцией на прелестном лице, дергая рукав своего белоснежного пиджака, а господин Хван поджимает губы в тонкую полоску, прежде чем решительно переступить порог шикарно обставленного кабинета. — Добрый день, господин Бан. Мы к вам с новостями, — многозначно и строго заявляет мужчина, вызывая еще больше вопросов сразу в трех головах.