at his wrath the earth quakes

      Изаму Сато, один из рядовых членов якудза, с самого начала знал, на что идёт. Знал, что выбирает скользкую дорожку, с которой свернуть ему никто не даст, и, даже если просто оступится, уберут, и глазом не моргнув, утилизируют как дефектного, тянущего всю семью на дно — тех людей, которые ошибки не прощают. Но только сейчас, в тот самый момент, когда страх за собственную жизнь наполняет собой разум, словно вата, сквозь которую здравым мыслям не пробраться, Сато впервые это по-настоящему пугает.       Гром сотрясает тяжёлое тёмно-серое небо аккурат над головой, отросшие волосы вымокли, спутались, повисли вдоль лица отвратительной раздражающей дрянью, а по коже бегут мурашки, но всё это терпимо: не сравнить с тем промозглым холодом, что поселился в груди и пробирает до костей от животного ужаса, вызванного осознанием, что если задумается, сбавит неосознанно скорость — тут же дыхание остановится, как и все остальные процессы в организме. И будто поэтому сердце сейчас бьётся, как бешеное, так, что его удары отдаются в ушах оглушающим набатом, а в глазах темнеет, размывая дорогу впереди, отчего Изаму спотыкается о собственные ноги и болезненно шипит, прижимая ближе левую руку, безвольно повисшую вдоль тела бесполезной тряпкой. Сегодня он уже дал слабину, позволил застать себя врасплох, и поганой эту ситуацию делает не пойманная в плечо пуля, а довольно чёткое понимание, что с ним тупо играют: безнаказанным его не отпустили бы, и пули, выпущенные из двух девятимиллиметровых, что скрывает не по размеру большой пиджак, всегда попадают точно в цель. В паранормальщину Изаму не верит, как и в те слухи, что активно ходят вокруг любимой собачки их кумитё, но знает, что этот пацан со странной стрижкой действительно умеет убивать. Если бы это требовалось, свой выстрел в голову Изаму получил бы ещё там, в баре, где его и обнаружили, но это слишком просто, скучно, недостаточно для такого, как он.       Молния эффектной трещиной разбивает тяжёлое ночное небо на две половины: гром бьёт так громко, что уши закладывает, а ливень стеной хлестать начинает — одежда промокает до последней нитки и прилипает к телу дурацким балластом. Сато резко сворачивает, надеясь найти своё спасение в конце переулка, столь узкого, что вытянув руки в стороны, он коснётся обеих стен одновременно. Но, добежав до конца, он упирается в соседнее здание.       Тупик.       — Нет! — не веря, что его так легко обставили, он бьёт стену здоровой рукой и пытается цепляться за сырые от моросящего дождя камни, но лишь сдирает в кровь ладонь.       Выхода нет.       — «Не мстите за себя, дорогие мои, оставьте место Божьему гневу, — голос за спиной звучит так ясно и громко, что Сато, несмотря на шум дождя и собственное к чертям сбившееся с отмеченного ритма дыхание, отчётливо слышит каждое слово, будто те звучат прямо у него в голове. Оборачиваться он не спешит: тело пронзает страхом, внезапностью — он всего лишь хотел разок получить на пару сотен тысяч больше, чтоб, наконец, купить себе машину новую, но получилось, как получилось — дерьмово. Не бывает иначе в мире, где «разок» — это всегда привычка. — Ведь написано: "Отмщение — Мое, и Я воздам", — говорит Господь».       Обоняние улавливает запах дорогих сигар, и мафиози — теперь уже, очевидно, бывший — резко разворачивается лицом к своей судьбе. Только вот за годы службы он выстрадал для себя одно несложное правило, следуя которому шестерёнки уже далеко не первый год к ряду смиренно крутятся в едином механизме, где предательству нет места: бывших мафиози не бывает — и взгляд тёмных плотоядных глаз, от которого кровь стынет в жилах, любезно ему об этом напоминает.       Кумитё «Белой смерти», Рейген Аратака, слегка тянет уголки губ вверх прежде чем буднично бросить:       — Ты веришь в бога, Мобу?       Повсюду следующий за ним темноволосый пацан переводит равнодушный взгляд на шагающего рядом мужчину, а затем — на вжавшегося в стену Изаму, отчего того передёргивает.       — Нет.       — И я давно перестал, — Рейген делает последнюю затяжку и тушит окурок о стену, оставляя за ним длинную тёмную черту. — Я скорее из тех, кто считает, что, если хочешь сделать что-то хорошо, сделай всё сам, — он останавливается в метре от своего бывшего вакагасиры, который скулит, как псина побитая, так, что самому от себя противно становится:       — Прошу, пожалуйста, не надо, я всё верну!       Рейген позволяет ухмылке коснуться своих губ.       Только сейчас Сато обращает внимание на то, что шеф и его спутник абсолютно сухие, несмотря на ливень: капли обтекают их, не впитываясь, словно сама мать-природа боится испортить любимые пальто и шляпу якудзы. Дождь отталкивается, будто натыкаясь на барьер в сантиметре от ткани, и у Сато от этого зрелища мороз по коже.       — Если бы мне действительно возвращали всё украденное, — нарочито спокойная, даже ласковая интонация выточена почти до идеала годами ежедневного использования на подчинённых, однако Изаму всё равно каждой клеточкой тела считывает скрытую в этих словах угрозу, — я бы подал в отставку и переехал в просторный особняк под Токио.       — До последней йены! — не оставляет попытки спасти свою дешёвую шкуру Сато. — Я знаю, где лежат деньги!       Сунув руки в карманы и внимательно всматриваясь в чужое лицо, босс улыбается:       — Я тоже.       Изаму чувствует, как земля уходит из-под ног, а мозг начинает в панике генерировать ответы — те самые разменные монеты, которыми он сможет выторговать свою жизнь назад. Он сглатывает липкую слюну и достаёт козырь, который обязан сработать.       — Я выдам имена сообщников.       Но Рейген в одно мгновение полностью меняется в лице, и Сато осознаёт, как сильно промахнулся.       — А вот это уже по-скотски, Изаму, — разочарованно качает головой, делая шаг вперёд. — Ты готов подставить товарищей ради собственного спасения? — спрашивает он с нотками такого презрения, что не спрятать под маской напускной вежливости. Шеф больше всего в людях терпеть не может неверность, а предателей ненавидит сильнее прочих. Для него нет ничего важнее кодекса и внутренних законов, где преданность семье — в приоритете.       — Заканчивай с этим, Мобу, — не разрывая зрительный контакт, командует он мальчишке позади, а затем наклоняется ближе, чтобы Сато получше разглядел в карих глазах напротив отражение своего отчаяния и прошептать насмешливо: — Самое время начинать молиться.       Пацан с пустыми глазами выверено направляет на Изаму пистолет, и тот немного сходит с ума, не в силах противостоять страху, парализующему сознание. Он знает, что даже если кто-то с улицы и услышит его крики о помощи, то сам поспешит убраться как можно скорее — стоит лишь краем глаза заметить дорогое пальто и модную шляпу молодого главы якудза. Сато как наяву видит свою одинокую могилу с деревянным крестом, и злость застилает глаза, побуждая сжать кулаки: чёрта с два он под этот больной дуэт прогнётся.       — Скидываешь всю грязную работу на мальчугана? — Рейген удивлённо моргает, явно не ожидавший подобного приступа смелости, а Изаму продолжает. — А сам-то что? М?! — рявкает, делая шаг вперёд, на который кажется, никто внимания не обращает. — Чтоб ты сдох, падаль, — гадюкой шипит, зная, что уже не жилец. — Чтоб вы оба сдохли! Ты и шавка твоя! — и, окончательно обезумев, плюёт в сторону молчащего мальчишки, а спустя мгновение чувствует внушительной силы удар в правую половину лица. Он не успевает даже моргнуть — и вот уже лежит на земле, в висках пульсирует боль, разбитая скула немеет. Мир теряет краски, перед глазами плывут круги, но ему не дают опомниться: пальцы в кожаной перчатке сжимают копну мокрых волос и резко тянут вверх, заставляя встать на колени. Ухо обдаёт жарким дыханием, а сочащийся ядом голос доверительно шепчет:       — Хотя бы перед смертью осознай своей тупорылой башкой, что думать обо мне ты можешь всё, что считаешь справедливым, — тянет выше, почти поднимая мужчину над землёй, — вслух произносить — лишь отфильтрованную половину, но на него, — дёргает влево, заставляя встретиться со взглядом двух чёрных бездн, — ты не имеешь права даже смотреть под неправильным углом. Понял меня, Изаму? — почти нежно уточняет шеф, сильнее сжимая чужие патлы у корней.       — И какой же правильный? — язвит мужчина из последних сил, на что Рейген усмехается, и, напоследок оттянув чужую голову назад до боли в шейных позвонках, почти рычит гортанно:       — С колен, — а затем, брезгливо отдёрнув руку, отступает на пару шагов назад, чтобы тот единственный, о ком якудза когда-либо заботился, выпустил пулю, что всегда попадает в цель.