***
Совместные ужины Люк научился ценить, легкомысленно привыкнув к почти праздничным каждодневным яствам и феерическим нарядам, в которые облачалась женская часть семейства, красуясь друг перед другом. Даже им, мужчинам, надлежало соблюдать свежепредписанные правила этикета, чему обе стороны, судя по разминающему шею в новом камзоле Джейсу и с трудом вытягивающем руки Эйгону, были не рады. Может, своего старшего сына королева Алисента так оберегала от излишнего употребления вина? В любом случае, странным правилам подчинялись все, сидящие за столом, кроме Эймонда. Все уже были научены — с первого такого совместного ужина, причем — что послушно складывающий руки в молитвенном жесте младший сын короля далек от кроткости так же, как Висенья Таргариен от раболепия. Люцерис был свято уверен в том, что Хайтауэрам приходилось силком тащить его за стол, уговаривая хранить молчание. Собственно, сжатые в полоску губы не оставляли шансов решить, что Эймонд хоть сколько-то рад находиться среди родственников, но, видимо, это был предел влияния на него матери — заставить отужинать его хоть пару раз в неделю не в своих покоях. Речи о том, чтобы сменить свой аскетичный наряд не было. Привычная молитва Семерым снова поделила их на два лагеря: тех, кто сомкнул руки перед собой, и тех, кто неловко уставился в тарелку. Люк было уже хотел отвести взгляд от своего младшего дяди, как вдруг в чужом лице что-то переменилось, будто на миг судорога свела острые черты. Эймонд показался до того незнакомым, что Веларион, поправ нормы приличия, продолжил пристально разглядывать чужое лицо. Ничего не выдавало недавнюю перемену, но Люцерису вдруг показалось, что весь Эймонд прямо-таки исходит неясным напряжением. Высидев со всеми не больше получаса он убрался восвояси под рассерженным взглядом матери, оставив Люка мучаться от неизвестности.***
— Быстрее! — подгоняет его Деймон снова и снова. Люк в нервном напряжении тянет себя за короткие рукава — снова резко вымахал, а ведь этот костюм сшили перед отбытием в Королевскую Гавань — и в который раз обводит взглядом худощавую фигуру. Всё также: дядя мечется из стороны в сторону, но медленнее; от ударов скорее уклоняется, чем отражает, да и то делает значительно менее проворно, чем обычно. Лицо его застыло в новой неизведанной гримасе — брови изломаны, а губы будто растянуты в оскале: не радость, не печаль или озлобленность. Проходит целая вечность, когда Люцериса осеняет, что ему больно. — Деймон! Откликается на его зов Порочный принц только после того, как заставляет Эймонда неуклюже увернуться от меча. Велариону кажется, что лезвие отсекает пару серебряных волосков у здорового глаза. — Бесполезное ничтожество! — бросает ему старший Таргариен, пока Люк быстрым шагом пересекает расстояние до центра площадки. Воздух будто спирает от напряжения, когда он встает перед Эймондом и хватает того за запястья. От неожиданности принц заходится знакомым шипением, оторвавшись наконец от игры в гляделки со своим дядей и воззряется на Велариона с настоящей ненавистью, в стократ превосходящую себя в их прошлую стычку. Пусть так, думает Люк. Если это всё ещё спасет их от ненужного кровопролития и нового раскола. Гнев его обращается настороженностью, стоит Деймону стать с Люком плечом к плечу. — Что с тобой? — с долей участия интересуется он у племянника. Эймонд упрямо молчит, и Люцерису приходится самостоятельно закатать повыше кожаные манжеты, обнажив запястья. Левое распухло и стало значительно больше правого, кожа в области сустава сильно покраснела, и Веларион уже был готов скользнуть пальцами и ощутить жар, который обычно сопровождал любой вывих, как руки из его захвата были резко выдернуты. Как пить дать, неудачно приземлился во время падения на руку. — Почему ты не сказал? Должно быть это жутко больно, так, что золотой дракон в ладони не сожмешь. Или ладони вместе не сложишь. — Какое тебе дело, бастард? — взорвался вдруг Эймонд, заставляя Люка на шаг отступить. В этот раз чужая ярость ощущалась по-другому. Неприкрытая ухмылками и подначками она била оглушающе сильно, как не смела в этом мире услужливых реверансов и интриг. Весь Эймонд вдруг стал её воплощением, пронзая немигающим взглядом. — Тихо! — пророкотал Деймон, сжимая большим и указательным пальцем переносицу, — Ты сейчас же пойдешь к мейстеру, Эймонд. Чтобы я не видел тебя с мечом в руке ближайшее время, иначе ничего тяжелее собственного члена чтобы помочиться ты уже не поднимешь. Разъяренный родственник, казалось, только провоцировал его на всё новые и новые приказы. — Каждый день ты будешь отчитываться передо мной о своем состоянии. Нет, подожди, почему бы не воспользоваться шансом, ты будешь сообщать о своем состоянии моему пасынку, — на этих словах он кивнул на Люка, — тогда, и только тогда, когда он решит, что ты здоров, мы возобновим тренировки. Ты понял меня? Весь Эймонд, от макушки до кончиков пальцев был живым воплощением недовольства, но стоило ему открыть рот, как Деймон пресек возмущение. — Ты меня понял? — Да черта с два я буду отчитываться перед стронговским ублюдком! — чужой голос почти потерял человеческое звучание, поднялся так высоко, что эхом разносился по округе, и стоило Люку задуматься, как скоро тут будет королевская стража, как дядюшкин крик унялся в один миг, сразу, как на испещренную темной молнией шрама щеку пришелся удар. Веларион оторопело замер, с удивлением понимая, что зачем-то вцепился Деймону в плечо. Эймонд тем временем с недоверием спрятал горящую алым кожу в прижавшейся к лицу ладони. Лишь Деймон невозмутимо продолжил разглядывать ногти той руки, секунду назад которая залепила племяннику унизительную оплеуху. — Ты в который раз проявляешь невиданное неуважение ко мне и своей будущей королеве. Это было последнее предупреждение, — говорил он, расслабленно глядя поверх беловолосой головы, будто ничего выходящего вон не произошло, — Если Люцерис будет милостив и сможет простить тебя за то дерьмо, которое ты упорно пытаешься вылить на него из своего рта, а также будет уверен, что ты готов к тренировкам — мы их продолжим. Если же нет, советую молить Семерых о мире в Вестеросе, где свои навыки владения мечом ты сможешь продемонстрировать лишь с сынами мелких домов на турнирах, поражая расплывшихся от жира коров на трибунах тем, что калека вообще в силах удерживать в руках оружие. Люцерису отчасти льстило такое поведение Деймона — чего уж греха таить, слишком часто он слышал пересуды за спиной о своей законнорожденности, а брошенная в лицо всем известная истина била только больней — но подобранные слова приемного отца заставляли его сжаться от неловкости. Они били точно в цель, пусть и не совсем были правдой — Эймонд и сейчас представлял собой угрозу любому, кто решит бросить ему вызов. Вхагар по-прежнему являлась самым крупным и опытным драконом, и случись что, вместе они были практически несокрушимы, но услышать эти доводы рассудка одноглазому принцу было не по плечу, уж слишком точно прошелся Деймон по чужим мозолям. Веларион видел, как проступили желваки на остром лице и дрогнул подбородок. Ужасно растянутая и душная тишина повисла между ними, Люк поспешил оставить чужой рукав куртки и опустить глаза в пол, желая исчезнуть и забыть всё произошедшее сегодня. Напряжение лопнуло, когда Эймонд молча развернулся и стремительной рысью кинулся прочь от них, рассекая воздух, как галея море в ветреную погоду. На площадке они снова остались вдвоем. — Он не придет, — произнес само собой разумеющееся Люк. Даже в детстве дядя был жутко гордым. Пусть сам Веларион этого и не помнил, Джейс уверял, что ребенком тот был невыносимым, после каждой шутки предпочитая смотреть на них свысока и не вылазить из своих покоев неделями. Поделился воспоминаниями брат с ним сразу же, как увидел тренирующегося Эймонда в первый раз, дескать, кто мог подумать, что из вечно дующегося ребенка тот вырастет во что-то, стоящее внимания. Если хоть отголосок того ребенка в Эймонде остался — тренировки, так сводящие с ума поначалу Люка, окончены. — Придет. И не смей делать поблажек, и так спускаешь на ушах все его выпады, — Деймон, вопреки словам, тепло взглянул на него, — Ты в этом похож на свою мать до жути. Вечно вы стараетесь сгладить углы. Настаивать на своем Люк не стал, хоть и был уверен в своей правоте — ни в жизни Эймонд не придет унизительно просить у него разрешения хоть в чем-то, и единственное, что стоит теперь ждать от одноглазого принца, это холодного лезвия у глаза в темных коридорах замка. Ни за что Веларион больше не будет засиживаться допоздна в богороще в одиночестве. И всё же, ему было немного жаль: дядя был исключительно интересен в своем становлении тем самым героем из книг, которые он так любил.