В глазах смотрящего

      Я встретил его в полупустом баре на Станции, название которой я сейчас и не вспомню – настолько она ничем не отличалась от миллионов других. Если бы он сидел за барной стойкой, я бы не обратил на него никакого внимания, потому что он как раз из тех, кто обычно проводит свое время поближе к бармену, к алкоголю и к колонкам.       Я застал его сидящим за самым незаметным столом, не в конце зала, а сбоку, в окружении других таких же полупустых столов. Он никак не отреагировал на то, что я сел рядом, поэтому я остался.       И как такая глубокая печаль может существовать на настолько прекрасном лице?       Мы молчим, но тишина не кажется неприятной. В какой-то момент я ловлю его взгляд, и наш диалог становится более оживленным.       «Ты потерял что-то важное?» – мне не нужны слова, чтобы спросить это. Я сдвигаю брови и смотрю на него из под полуопущенных в сочувствии ресниц.       «Всю мою жизнь», – ему не нужны слова, чтобы я всё понял. Он опустошает свой стакан. Я хочу как-то сгладить его боль, поэтому выбираю единственный подходящий вариант и отхожу к бару, чтобы повторить прошлый заказ своего нового друга.       Мы так и сидим весь вечер. Отсутствие оживленного диалога между нами не вызывает дискомфорта. Я покупаю ему выпивку, он делится со мной сигаретами. «Я не курю», – отвечаю я в ответ на предложение. «Правильно делаешь», – улыбается он и отдает мне свою наполовину скуренную сигарету. Я не могу отказаться, также как и не могу отрицать, что есть в этом что-то невероятно интимное, отчего моих щёк касается едва заметный румянец.       Он каждый раз улыбается, когда проделывает эту небольшую шалость, и я все свои легкие готов наполнить едким дымом ради этой улыбки. Тогда я впервые слышу его голос. Он будто сам не привык к его звучанию; немного оглядывается по сторонам, выглядит неловко и пытается прокашляться.       От его голоса становится тепло на душе, и я вспоминаю о доме. Тихий размеренный шум фонографа, игла которого скользит по пластинке, на которой давным давно закончилась запись, сбившийся сигнал радиоприемника, тиканье механических часов – это воспоминания из детства, когда я был всего лишь беззащитным мальчишкой. Я прятался под одеялом и в попытках уснуть вслушивался в каждый шорох, способный отвлечь меня от раздающихся на улице взрывов и выстрелов.       Моё сердце начинает биться чуть быстрее, когда я, немного напрягшись, слышу, как щёлкает маячок синестезии в его груди.       Рядом с каждым придорожным баром есть придорожный мотель. Космос мало чем отличается от дороги, если посмотреть на это с такой стороны. Я почти не выпивал, но у меня совершенно на получается вспомнить ни то, как мы оказались в номере, ни чьим он был, ни как выглядел. Мной полностью овладела возможность наконец-то продолжить общение в более уединенной обстановке.       Он не против, что я дотрагиваюсь до его лица, даже игриво кусает меня за палец и зубами стягивает перчатку. Я тихо смеюсь и кладу обе ладони на его щёки. Такой печальный, такой потерянный. «Такой прекрасный», – я произношу это вслух и успеваю уловить удивление на его лице за секунду до того, как прикрываю глаза. Я целую его нежно, медленно и страстно, позволяя своему телу немного расслабиться.       Когда мои руки опускаются ниже он, конечно, не возмущается, но вздрагивает. Я чувствую вибрацию под кончиками своих пальцев, когда глажу его плечи, и тихо посмеиваюсь из-за легкой щекотки, когда касаюсь их губами. Он трогает мои волосы, пытается сказать что-то о том, какие они красивые, я не могу разобрать всех слов за его пьяной и смущенной манерой речи, но все равно благодарю его за комплимент.       Я продолжаю целовать его и лишь иногда, прежде чем коснуться губами нового участка, я замираю на несколько секунд, дожидаясь, пока он погладит меня по волосам. Это разрешение.       Я расстегиваю тяжелую пряжку его ремня и плавно опускаюсь на колени. Он, кажется, даже слегка трезвеет и крепче сжимает мои волосы в своих пальцах. Я поднимаю на него взгляд. «Послушай, это тело...», – он хочет сказать, что оно почти ничего не чувствует. «Это тело заслуживает любви», – я перебиваю его, и мне кажется, что это было немного грубо. Похвала высокой морали не потрачена зря! Когда я приспускаю его брюки, он собирает мои волосы и придерживает их.       Моему языку приятен гладкий метал. Я целую и глажу прохладные бёдра, провожу кончиками пальцев по стыкам между плитами, касаюсь кончиком языка иметирующей тазовую кость выпуклости. Поднимаю руку выше, чтобы погладить его живот и грудь, и чувствую, как сильно гудит охлаждающий моторчик. Он начинает шуметь громче, когда мои губы касаются обнаженного паха. Я глажу его между ног обеими руками, одаривая поцелуями все ранее недоступные моим губам участки его тела.       Я чувствую, как он сжимает мои волосы крепче, поднимаю взгляд и замираю. Смущение, возбуждение и легкая растерянность прекрасно подчеркивают его красоту, на его покасневшем лице блестят капельки пота, а свободной рукой он прикрывает свой рот, что никак не мешает мне слышать его тяжёлое, сбившееся дыхание. Он не отводит взгляд и не закрывает глаза, смотрит прямо на меня.       Если его тело и не чувствует возбуждающей нежности и будоражащего тепла от моих прикосновений, то его глаза видят всё, что я делаю, а его разум, вероятнее всего, помнит, как это должно ощущаться.       Если его руки не дрожат, то я все равно чувствую, как он перебирает пальцами мои волосы.       Если бесподобная Идрила, самая прекрасная на свете, снизойдет до нас и успокоит боль в его душе, то я, как её верный Рыцарь, окажу ей в этом посильную помощь.