Прощание

«Если ты от кого-то уходишь… не оборачивайся назад, иначе увидишь то, что заставит тебя остаться…»

      Ночное небо, иссиня-чёрное, будто вымазанное в саже, сплошь усыпано светлыми точками. Протяни руку и вот, одна в руках, греет замёрзшие пальцы. Ан нет, снова показалось, только сажа.       Портят картину заводские трубы вдалеке, пачкают сизым дымом эту бескрайность, но звёзд не касаются, рассеиваются в ночном февральском воздухе. Холод пробирается под кожу, неприятно облизывая внутренности девушки, стоящей на балконе и смотрящей в небо. Шерстяная шаль на плечах совсем не греет, как и мысли в голове, впрочем.       Обнимает себя за плечи и подносит руки ко рту, выпуская пару клубов пара в попытке согреть замёрзшие пальцы. Тщетно. Смотрит на руку, часы, вставать через пару часов. Времени не хватает (или желания; или сил), чтобы разобраться в своих чувствах и наконец остановить эту сансару рвущих душу терзаний, когда Адиль снова приходит, едва стоя на ногах, и снова одним лишь своим присутствием переворачивает всё то, что так упорно прятала глубоко в себе, улыбаясь знакомым и друзьям. Ворошит её мысли, эмоции, словно осиный улей, не боясь укусов.       Она слышит поворот ключей в замке. Раз-два-три, считает обороты, после чего оборачивается и заходит в комнату, плотно закрывая балконную дверь и запахиваясь шалью сильнее. Наивная, всё ещё думает согреться, спастись от холода напротив. Тихо ступает, не нарушая тишину.       Мужчина напротив грузно опускается на потрёпанный пуфик и прикрывает глаза, тяжело выдыхая. Молчит. На девушку напротив не смотрит, наоборот, не открывает глаза, прячась от беспокойства в её взгляде. В затылке пульсирует глухая боль.       В голове вспыхивает злая мысль. И она тлеет в нём. Подпитывается измученным взглядом напротив, ведь не видеть застывшую на женском лице усталость совершенно не означает, что Адиль её не ощущает. Неприятно. Гораздо неприятнее, чем трясущимися руками поднимать стакан, расплёскивая янтарную жидкость. Неприятнее, чем, вколачиваясь в очередную однодневку, видеть всплывающее сообщение с пожеланием доброй ночи от неё. Но терпимее, чем пережитое сегодня расторжение контракта с «Gazgolder» и ещё не принятая реальность, где он не часть лейбла, который стал переломным моментом.       Он признанию на сцене продирался, как через тернии: прогрызал зубами, проталкивал свой стиль, свою читку, неизменно сталкиваясь с критикой. И смог, однажды Вася поверил, помог в круг войти, в люди вывел, стал настоящим другом на долгие годы, а сейчас так их пути расходятся.       Бессильная злоба от правильного (а точно ли правильного?) решения бросает в дрожь.       Забыться бы.       Хриплый голос вырывает девушку из своих мыслей:       — Виски или коньяк есть?       — С прошлого раза оставалось, кажется.       Повернув голову, впивается в неё тяжёлым взглядом, безмолвно намекая. Раздражает дрожь в тихом голосе, он никогда не давал ей повода бояться его. Отворачиваяется, цедя сквозь зубы:       — Так неси, чего встала?       Под рёбрами шевелится неприятное чувство от беспричинной грубости. Неприятно. Царапает сознание девушки горькой, но всё больше кажущейся правильной, мыслью, от которой глаза щиплет непрошенными слезами. Адиль снова играет с ней в «горячо-холодно», то примеряя на себя образ заботливого парня, мужа, кидая нежность-подачку, то неделями пропадает на студии, в клубах, не удосуживаясь ответить даже на сообщение, норовит побольнее задеть словами.       Она давно знает.       Видела однажды у кого-то из парней из «Gazgolder» в сторис, где он упоённо целуется с фигуристой блондинкой. Это не было намеренно, просто кусочек случайно попал на видео, но многого ведь и не надо, верно? И даже после такого прогнать не смогла, побила посуду, покричала, но снова простила всё. Помнит, как впервые потеряла покой, взглянув в карие глаза, которые парень сощурил, помогая подняться с пола, после неудачного столкновения на её прошлом месте работы, в отеле. Усмехнулся однобоко, бросив напоследок: «Аккуратнее», и торопливо пошёл к выходу из номера, не видя провожающего его взгляда и не слыша торопливо колотящегося девичьего сердца.       С ней рядом был молодой мужчина с тяжёлым характером, большими амбициями и трудоголизмом. А она — всего лишь очередной зритель его пьесы, неспособный поменять сюжет.       — Эй, виски принесёшь?       Выдержав хмурый взгляд, направляется на кухню. Но не потому, что послушная такая, а чтобы взять себя в руки, оторваться от его влияния на её мысли. Ей нужны эти пару минут передышки, пока не сломалась прямо у него на глазах.       Возвращаясь, девушка оставляет на столе бутылку Jack Daniels и стеклянный стакан.       — Это последняя. — предупреждает, даже не оборачиваясь.       Хочет уйти хотя бы в соседнюю комнату, не в состоянии выдержать этот прожигающий взгляд, но на плечи ложатся тёплые руки, согретые в тепле квартиры, и девушка замирает. По телу бегут предательские мурашки, когда мужчина неосторожно касается неприкрытой шеи и плеча, стягивая тугую резинку и позволяя шоколадным локонам накрыть плечи. Адиль думает, какие же они с ней глупые, беззвучно усмехается, хочет запустить пятерню в волосы и грубо сжать, разворачивая к себе для поцелуя, но вместо этого просто массирует кожу под затылком, чувствуя, как быстро расслабляется женское тело напротив.       — Я уезжаю, в другую страну, — произносит единственное верное решение, немного помолчав, добавляет: — Поедешь со мной?       Мир девушки рушится. Она замирает, чувствуя, как две короткие фразы оставляют где-то в области груди уродливые рвано-красные пятна. Больно.       В этом весь Адиль. Стихийный, непредсказуемый в своих действиях, мыслях и поступках. Каждый день с ним — словно на пороховой бочке, никогда не знаешь, когда взорвётся. Нестабильность с ним в родном городе ещё можно пережить, но в другом городе, другой стране, уехать туда, где всё чужое… Это страшнее.       Адиль не плохой, но душа у него тёмная, словно кто-то испачкал её в саже, тронул грязными пальцами, оставляя мазки. А чтобы исправить это, он ничего не делает. Спасти того, кто не хочет быть спасённым не выйдет. Можно умереть за любимого, можно умереть вместе с ним. Но нельзя жить с тем, кто медленно губит себя. Возможно, цинично, но она устала проверять постоянно телефон, думая, когда он снова захочет ответить или написать ей. Или когда она снова станет свидетелем очередной его измены. Несколько седых волосков она ежемесячно закрашивает каштановой краской.       Кажется, вопрос Адиля — это тот самый шанс спасти их обоих от обречённых отношений.       Одно слово, чтобы закопать себя в эту яму сильнее, пожиная плоды своей слабости или, наживую сорвать прилипшие к мясу бинты, получая долгожданный шанс исцелиться, прийти в себя.       Адиль молча стоит позади. Ждёт, терпеливо, как никогда прежде. Неровно дышит, не признаваясь даже себе, что боль в области груди из-за волнения в ожидании её ответа.       — Нет, я не могу. И не хочу, извини…       Горькое «извини» надломленным голосом пульсирует в голове, словно набатом, круша что-то внутри мелкими осколками. В этом слове всё её сожаление от отказа, который (он никогда не признается) причиняет им обоим боль. Ждёт ещё несколько непозволительно долгих секунд, ожидая, что она хотя бы обернётся. Ждёт, впервые ощущая себя так паршиво, брошенно.       Она так и не оборачивается, глотая горькие слёзы и стараясь не дрожать, держа себя в руках, ощущая, как медленно рушится что-то очень важное.       Адиль молча уходит из её квартиры, так и не сумев напоследок встретиться с ней взглядом.       Она выбрала быть свободной.       И Адиль освобождает её.