________________
Саки получил сообщение на свой дряхлый телефон посреди ночи, как назло только заснувши. Его будит мерзкий рингтон, который стоит у него только на одном человеке — Нигеле. Брюнет сразу всё соображает. Неужели Нигель одумался, но смелости не хватило лично об этом сказать? Думать не приходится — вспотевшими руками открывает сообщение и застывает. Это не то, что он ожидал увидеть, совсем не то. "...В армию...Насколько? Не знаю..." Такое рано или поздно должно было случиться, и Саки был бы к этому готов. Но не сейчас. К горлу поступает слезный ком, глаза и нос предательски больно жжёт, а губы сжимаются с неимоверной силой. Шипит. Он пытается побороть это состояние. Не заставит этот идиот его рыдать, словно он какая-то маленькая девчонка. Саки принял решение, что научится жить с этим. Жить с чувствами, жить одному. Любви ведь, сука, никто не учит. Никто не учит как переживать отказ, никто не учит, как заботиться о человеке так, чтобы он всё понял. Хочется флиртовать и оставлять смазанные поцелуи. Не хочется быть Хатико, хочется жить дальше. Не думает же Нигель, что Саки будет его послушно ждать весь этот непонятный срок? Неужели он думает, что Саки будет просто сидеть и рыдать? Думает, что Саки не найдёт себе никого, ведь Нигель его единственный друг? Ещё как найдёт. Он еще утрет нос самовлюблённомуидиоту
чёрту
баклану
выхухолю
придурку
Больше ничего нет. Нет больше тех хрупких обещаний, посвященных бумаге, нет ожидания где-то глубоко в груди, свернувшегося колючим клубком между ребер, бьющегося, так остро и живо, сердца при виде ответа. Но по правде, всё ведь остаётся таким же для всех остальных? Кто-то идёт, балансируя кофейными чашками в руках. Уличный артист играет на скрипке без настройки. Собака лает через ветхий забор. Мир продолжает существовать.___________
Всё получается само собой. Синяки и нос быстро зажили, а вот раны на сердце никуда не делись. Саки закончил школу, пускай с тремя тройками, но главное закончил. Последний месяц без Нигеля было тяжело. Конечно, порой он задирал привычных ему людей, но это было обычной привычкой. Брюнет жуть как обижался на друга. Сначала, видите-ли, он его избил, а позже вовсе просит быть друзьями и ждать и его из армии? Как говорится, а не многого ли ты хочешь, дорогуша? Всё же, у Саки есть капелька чувства самоуважения. Пошёл ты нахер, Нигель. Он сильно похудел, сгорбился и отрастил волосы — больше не считал нужным их стричь. Он перестал часто смеяться со всего, что находил хоть чуточку забавным. Он идёт после провода выпускников, коим, кстати, он тоже является, слушая новый альбом Rammstein. Всё казалось каким-то не таким с самого утра. Подходя к дому, он видит женщину средних лет, низкую, с завязанными в пучок светлыми волосами. Он был бы только рад если бы, сука, эта женщина не была ему знакома. Очень сильно. Она относилась к нему с особенным теплом, словно он был её сыном. Если она стоит у дома Саки — значит с настоящим сыном что-то стряслось. — Мисс, всё в норме? — Он вынимает наушник из уха и подходит ближе. Ему предстаёт опухшее от слез женское лицо. — О мальчик мой, — женщина обхватывает его своими короткими ручками, сжимая с каждой секундой сильнее, — Его объявили безвести пропавшим... Гады отправили на какую-то войну, то-ли в Эквадоре, то-ли в Грузии... А мой малыш, — она чуть ли не захлебывается в собственном горе, — не вернулся оттуда! Никто не знает где он. У Саки в ушах звенит. Он еле мямлит: — Всмысле пропал безвести? Мама Нигеля всхлипывает ещё сильнее: — Так ведь и знала, что нельзя его отпускать! Так ведь и знала! Брюнет стоит как вкопанный, не обращая внимания ни на то, с какой силой его сжимают, ни на то, что она говорит. Паршивец чёртов. Испортил ему жизнь и сам ушёл. Ушёл, блять, и не вернулся. Как же ненавистно ему было это лицо, безумный фанатизм и эти глаженные рубашки. —Мы с его отцом всё никак похороны не хотим устраивать... Слепо верим, что наш мальчик совсем скоро вернётся домой живым. Саки вырывается из объятий, забегая в дом. Ему плевать, что о нем подумают. Ему плевать абсолютно на всё. Он думал, что хуже быть не может — ошибался. Ошибётся ещё много раз. Он оставляет подавленную женщину одну. Несколько дней, недель, прошли как в тумане. Это больше не приятный дым сигарет или цветущая вишня, теперь это ливни и лужи, бензин и не асфальтированная дорожка. Забиться в угол и плакать — явно не лучшая идея для всех, кто не хочет прожить свою краткую жизнь зря, жалуясь на каждую проблему и соревнуясь "у кого хуже". Каждый раз, когда Саки чувствовал, что вот-вот сорвётся — он шёл умываться, таким образом успокаивать себя было легче. Холодная вода хлестала по щекам, скрывая горькие слезы, что бесконечно катились из его уже красных от рыданий и злости, карих глаз. Можно было услышать , как внутри сосредоточенного на кровообращении сердца, вдребезги билась хрустальная посуда, неся за собой лишь тысячи мелких осколков, которые даже при возможности, собрать крайне сложно. Они ранили, терзали всё, что только было в этом организме. Отравленные табаком лёгкие отказывались функционировать, чувствуя эту желчь, которая поедала всего парня изнутри. Слышится звонок в дверь. На секунду надежда — вдруг Нигель вернулся. Если ты вернулся, Саки бы без раздумий простио его. Лишь бы он, сука, был живым. Открывает. Нет, это идиот Теркель — его уже бывший одноклассник. Саки снова становится чернее тучи. —Э-э-э-э... Привет? Извини, что тревожу и все дела, но... — Вы-ме-тай-ся. —...Это правда про Нигеля? Саки ничего не хочет слышать про этого урода. Ему очень больно, как будто в груди и правда есть сердце. Хочется плакать и хочется, чтобы его пожалели, но не кто-то там, а Нигель. Он строит из себя такого сильного, не пробиваемого, но иногда хочется побыть слабым хоть как-нибудь. Всем хочется. Голос парня дрожит в глубоком отчаянии. Он кричит: — Я сказал выметайся! Нигель пропал! Его наверняка больше нет, он умер и больше не вернётся! ВЫ-МЕ-ТАЙ-СЯ. Он закрывает дверь прямо перед носом Теркеля.