Sentiments d'octobre

      Джейд чувствует себя похоронённой заживо и воскрешённой всякий раз, когда видит Топаз.       Простую Топаз. Любую Топаз. Всякую, какой лишь она может быть.       На других кандидатов и потенциальных претендов Джейд принципиально не смотрит, не видя смысла прислушиваться к доводам разума и гарантированному осуждению вышестоящих лиц Корпорации, отдав всю себя под контроль сердца, в котором места для этой девочки достаточно.       Нет, его слишком много и одновременно мало — это разрывает и ударяет отбойным молотком по перекрученным в пружинки нервам, остервенело нажимая на кнопку самоуничтожения.       Но единственное, что Джейд уничтожает, — это саму себя, собственноручно и намеренно топит привязанность в дорогом вине, осознанно возведя все чувства в абсолют и зависимость от одной конкретной сотрудницы — самой лучшей сотрудницы, чего греха таить и прибедняться, — смакует привкус винограда, гоняя по языку бордовую терпкую жидкость, и смотрит на Топаз сквозь полуопущенные ресницы, подмечая каждую перемену в мимике, отточенность движений ловких пальцев и сигарету между губ, что оставят следы помады на фильтре полетевшей с высотного здания никотиновой палочки и причины смерти раньше семидесяти по меркам маложивущих.       Прекрасна в своей неидеальности и вредной привычке, но для неё нет никого идеальнее курящей на крыше Топаз, обвеваемой октябрьским ветром, в ночных неоновых огнях и переливах Пир-Пойнта кажущейся сотканной из сладких грёз и ореола пепельного дыма в белых локонах, а привкус клубники на малиновых губах — приятный бонус с послевкусием влюблённости.       Именно поэтому любимым временем года считает золото промозглой осени с редкими дождями, с усыпанным звёздами небом, любоваться которыми удобнее всего с крыши здания Корпорации: на открытом пространстве лучше видно каждую группу скоплений небесных тел, отражающихся в голубых озёрах восторженных глаз, и непонятно, что вызывает большее любование и рациональную в эти минуты радость — сами звёзды или любующаяся ими Топаз.       Нелепо. Нелепо-нелепо-нелепо.       Топ-менеджер в своих чувствах нелепа как-никогда, но хотя бы может себе и всем вокруг признаться, что всё ещё способна пропускать через себя эмоциональные человеческие процессы, отражающие субъективное оценочное отношение к реальным или абстрактным объектам, такого рода. Пусть смеются, тычут пальцем и вслед кричат, что чувства мешают работе, превращают в тряпку, о которую всякий прохожий станет вытирать ноги, и вообще — уродливая рана с последствием в виде зияющей дыры, слабого места, бреши в броне, и не спасёт от неё опорный камень.       Пусть так. Раз кому-то проще считать чувства сепсисом, то пожалуйста — у неё своё мнение, и делиться им нет никакого смысла. Не послушают, а растрачивать слова на непробиваемую стену — потеря драгоценного времени, и лучше его потратить на что-то действительно важное.       Джейд обычно не сдерживается и тоже закуривает, уже давно перестав морщиться от горечи во рту и беспокоиться по поводу дыр в собственных лёгких. Для долгоживущих уроженцев Лофу курение сродне жеванию бумаги: приятного мало, но вреда коллосального никакого, кроме возможной изжоги и признака пикацизма налицо — извращённого вкуса и расстройства пищевого поведения.       Тяжелее приходится, когда голод иного рода и справляться с ним трудно, несмотря на многолетнюю выдержку и титаническое терпение, трешины по которому ползут бесконтрольно, заставляя балансировать на тончайшей границе между ответственностью и посылом всех и сразу к Эонам, ведь Топаз одним своим видом притягивает к себе сильнейшим магнитом, намертво приклеивает к себе и не собирается отпускать, натягивая невидимый, но ощутимый всеми уровнями восприятия поводок.       И намеренно, как чувствуя волны нетерпения и треск квантовых волн в прохладном воздухе, дразнится, облизывая кончиком острого языка рот, размазывая помаду в уголках, на носочках приподнимается, чтобы сравняться в росте и дотянуться до желанного, сократив расстояние до вакуума, выдыхает терпкий сизый дым прямо в губы, замирая в паре миллиметров от почти что поцелуя, — бросает вызов и не скрывает, что испытывает на прочность выдержку, проходится калёным железом и играется на оголённых проводах нервов точно на струнах гуциня, топя корабли Яшмы об айсберги и ломая всю систему по кирпичику с основания.       По капиллярному руслу струится жидкий огонь — эта девочка пиздец и та ещё хулиганка, заводящая с пол-оборота просто тем фактом, что рядом находится и позволяет быть собой, облегчая груз ответственности за целый отдел на плечах, и Джейд благодарна Топаз за такие пёстрые миги искренности — самые ценные и яркие, наполненные нежностью и лаской, нехватка которой сказывается на обоих и доводит до ручки в прямом смысле этого слова.       Места, события, люди и груз ответственности перестают иметь какое-либо значение, стирая запреты там, где начинаются губы, требующие поцелуев и касаний, а кто Джейд такая, чтобы препятствовать этому. Тем более, когда так неистово просят: прижимаются в объятиях сквозь «я так соскучилась» шёпотом, обвившись руками вокруг шеи удавкой, седлают бёдра, сомкнув лодыжки на пояснице, и трутся-трутся-трутся нетерпеливо, распаляя пожар литрами бензина.       Яшма ощущает себя живой и одновременно горит заживо в сине-алом пламени, мешая дыхание одно на двоих, когда вжимает девушку в стеклянную перегородку, сквозь которую видно весь город, люди кажутся крошечными муравьями с высоты в двадцать пять этажей, а потоки транспорта линией цветных импульсов движутся с бешеной скоростью, размываясь сквозь пелену возбуждения; а взаимное и не менее плотное марево в глазах Топаз говорит о многом и позволяет продолжить трогать чувственные изгибы так, как хочется, чтобы было приятно.       Так, как Яшма чувствует, тактильно изголодавшись по сладкой коже самой лучшей девочки: растрёпанной, распалённой и требующей внимания от неё одной, хнычущей от обилия всего и сразу.       Руки начальницы везде, руки начальницы всюду, но одновременно их недостаточно, чтобы утолить жажду, полыхающую кострами жара в самом низу живота, и это невыносимо до дикой пульсации в висках. Особенно, если Джейд кусает её нижнюю губу, зализывая попеременно оставленные клыками ранки, и целует-целует-целует до звёзд перед глазами и лёгкого шипения, избавляет Топаз от мешающегося лёгкого платья, открывая для себя самый прекрасный вид во всей блядской Вселенной и ощущая себя победителем по жизни, урвавшим самый уникальный трофей.       Но Топаз не трофей и не очередная побрякушка в коллекции драгоценных камней, какие можно продать и обеспечить себя на три безбедные жизни вперёд. Топаз — это все краски и звуки мира, смешавшиеся в единое целое и нашедшие своё воплощение в одном конкретном человеке, из-за которого мёртвое «каменное» сердце Джейд отстукивает престиссимо и выдаёт шедевры на меццо-сопрано под аккомпанемент чужого сердца под ладонью, подпевая о взаимном притяжении и абсолютном согласии на продолжение.       Потому что это Топаз, и этим всё сказано.       Волевая, в своей решительности перенять инициативу прекрасно-отчаянная и до одури сексуальная девочка, угодившая в клетку к хищнице, опасной настолько, что откусит руку по локоть и не подавится, если не удовлетворить разыгравшийся голод.       Не менее прекрасно кусающая свои малиновые распухшие губы, горящие от поцелуев, стоит им войти во вкус и забыться в своей любви, пуская в ход не только рот, шепчущий глупые пошлости в покрасневшее ушко, посасывая чувствительную мочку, но и руки, блуждающие по дрожащему от удовольствия и вырвавшемуся из клетки желания обнажённому телу, сжимая округлые ляжки до еле заметных следов, по которым Джейд проходится поцелуями-укусами, следуя выше — на внутреннюю сторону бёдра, уловив шумное дыхание сквозь сомкнутые плотно губы в попытках подавить рвущиеся наружу стоны.       Но тщетно.       Не потушишь пожар стремительно разгорающейся страсти простым огнетушителем, не зальёшь водой — не поможет всё равно. Остаётся только покорить и покориться той, кто за короткое время способен въесться под кожу, залезть в сердце и обосноваться там с корнями конкретно, так, чтобы ломало и выкручивало суставы до болевых приступов от одной мысли разорвать все связи и исчезнуть из чужой жизни навсегда.       Никогда. Ни при каких обстоятельствах — точно нет.       Джейд не собирается жалеть свою ценную сотрудницу и оставлять себя без ласкающих уши сладостных стонов: опускается на колени (единственный человек в мире, перед кем менеджер Корпорации склонит голову — это дорогого стоит), скользя пальцами по кромке влажного нижнего белья, улыбается на такую податливость и желание получить всё и сразу, и мягко тянет лишнюю ткань вниз.       Потому что знает, какой может быть громкой чувствительная Топаз, если мучить слишком долго и не дать то внимание, которое она так сильно хочет получить, аж нетерпеливо ёрзает, призывно разводя ноги шире и демонстрируя блестящие от естественной смазки половые губы.       Глаза Яшмы от увиденной картины, достойной быть увековеченной на полотнах известных художников ушедшей эпохи, удовлетворённо сверкают, улыбка сама просится наружу, а Топаз кажется, что кончиться как личности и с позором кончить можно от одного вида всегда властной и элегантной, держащей сотрудников в ежовых рукавицах, женщины, в руках которой неизменные атрибуты — плётка и личная ядовитая кобра, что сейчас стоит на коленях перед ней — старшим сотрудником отдела стратегических инвестиций, по иерархии находившимся ниже на несколько ветвей.       Но никого на данный момент времени эта формальность не волнует.       Слишком сексуально, слишком горячо для правды, но перед ней сейчас истина без вина и ни разу не галлюцинация: Яшма, раздвинувшая половые губы и вылизывающая своим ловким языком клитор, покалывающий с каждым движением рта в подобии самого извращённого поцелуя, и Топаз не сдерживается — стонет так громко, что закладывает уши и мир кружится в ритме танго, мягко вплетает трясущиеся пальцы в розовые длинные волосы и настойчиво направляет вошедшую во вкус женщину, стремящуюся доставить крышесносное удовольствие в первую очередь ей.       О, Эоны, она невыносима!       Несётся в голове с бешеной скоростью, но мысли сменяются одна за другой, теряются в мотке неразрывных пеньковых верёвок, что опутывают сердца и души, начиная с запястий.       Удовольствие везде. Удовольствия много, оно всюду, каждую клеточку пронзает до дрожи в ногах и магматического потока по венам, стоит Джейд к языку подключить не менее ловкие пальцы — сразу два, сорвавшись на быстрый темп, чередуя вылизывания с растягиванием на манер ножниц и дурея от горячей узости сжимающих фаланги мышц.       Кажется, именно подобным образом рождаются новые Вселенные со сверхновыми звёздами: в абсолютной пустоте — Топаз ходит по лезвию между удовольствием и сладкой болью, толкающими её всё время вниз. В голове ничего не остаётся. Ни имён, ни событий, ни математических расчётов и формул с курса магистратуры, в каждую клеточку тела впиваются иголочки, а единственный источник не умереть от переизбытка волн из всего и сразу — Яшма-Яшма-Яшма — издевательски, с хитрющей улыбкой, ускоряется, уже заранее зная, чем эта октябрьская ночь закончится.       Терпким вкусом победы на языке, номером в отеле класса «люкс» и покорно устроившейся Топаз между ног Джейд как минимум, ласкающей плоть тягуче медленно, как специально, но именно так, как умеет и как нравится лучшей женщине, ради которой не грех преклонить колени и стать единственным источником кислорода в бесконечной Вселенной.       И Яшма готова ей в этом помочь, приближая удовольствие с каждой секундой, подводя к стройным ножкам обжигающий тягучий жар, стекающий вниз по трясущимся в крепкой хватке рук бёдрам Топаз, оглушённой оргазмом и собственным стоном, потонувшим в звёздном небе и прохладном ветерке, обволакивающим нежным коконом разгорячённое тело, рухнувшее подстреленной птицей прямиком в родные объятия.       Мысли путаются, их практически нет, мировосприятие вернётся нескоро, однако где-то на периферии между землёй и небом всё ещё чувствуются губы Яшмы, покрывающие лёгкими успокаивающими поцелуями пылающую кожу лица, язык проскальзывает в приоткрытый рот, добив коротким замыканием и собственным привкусом, растёкшимся пряной кислинкой и играющим на рецепторах ароматом красных лилий.       Любимыми цветами Джейд, как и вся она, целиком и полностью.       Залюбившая так, что сил нет подняться и привести себя в порядок.       Топаз знает, что одним заходом не закончится дело: неудовлетворённая, оставшаяся без оргазма, Яшма будет долго припоминать это, изводить, оттягивать специально момент удовольствия, что будет настоящей пыткой для привыкшего ко всему и сразу организма. Знает — проходила, и порой жалеет, но изводить обычно доминирующую партнёршу обожает не меньше, чем та — BDSM-практики и техники шибари, а потому и льнёт котёнком ближе, ведёт носом по ложбинке между пышных грудей, прикрытых тонким чёрным кружевом платья, и прикусывает кожу под ключицей, где утром со стопроцентной вероятностью нальётся фиолетово-голубой след её шалости.       Но это не так уж важно.       Не когда Яшма обнимает так, что готовы сломаться все косточки разом, оставляет на растрёпанной макушке нежный-нежный поцелуй, от которого Топаз не прячет счастливую улыбку, смотря на красивое лицо, кажущееся бледнее обычного под тусклым искусственным освещением одного из фонарей, внутри себя перекатывая частички склеенного заново сердца и чувствуя ещё большую привязанность в качестве закуски к любимому вину, поймав себя в очередной раз на мысли, что готова курить на крыше после работы хоть каждый день, любоваться звёздами на небе и ими же перед глазами под белый шум танцующими канкан от касаний этой прекрасной женщины.       Потому что Джейд до безумия любит и может подарить удовольствие, ведь сердце уже преподнесено Топаз на блюдечке с золотой каёмочкой.