Спокойное будущее, неспокойные дети

Длинный-длинный, темный коридор, глухой и без окон, зато со множеством дверей, некоторые из которых и вовсе расположились на высоком потолке, правда, настолько тут темно, что это сразу и не заметишь — благо, что эти прямоугольные деревяшки, если они из дерева, белые, их хоть немного можно отличить. Хотя, странно, что коридор просто темный, а не беспроглядно-черный — лампочки тут нет, и никогда не было, обитатели по старинке — пользуются вычурными канделябрами, отчего единственный источник света в этом месте — это свечи. Свечи, как и серебрянные канделябры, тут есть, стоят затушенные и потекшие в своих тугих ложах, но особой необходимости в нынешний час, который определить сложно, в них нет. В часах же надобности тут нет никогда — они ходят очень редко, либо не ходят вовсе. А если и ходят, то только в ту сторону, в которую хотят они, и пытаться их настроить, или даже просто научиться ориентироваться по ним — себе дороже. Пусть даже и часы напольные, красивые, они тут исключительно для показа своего статуса. Времени местная семья не ощущает, а приборы для их отслеживания не жалует. Вот в злую шутку и сломали их систему. Стены не голые, но сильно давящие на нервы, а покрыты они темными обоями в широкую черную полосочку, на них даже висят редкие деревянные застекленные рамки с фотографиями, на этих фотографиях изображены определённые личности, которые населяют это место — даже есть те, кто конкретно этот коридор. Правда, если смотреть на фотографии днем, ну или при хорошем свете, то можно заметить, что лишь задний план ещё можно более менее различить — передний же, на который вынесены члены семьи, какой-то черный и размытый, и самое ярко — белые шарообразные глаза, от которых остался один лишь белок — ни зрачка, ни радужки. Как белый шар для пин-понга, только вряд-ли об этом досуге тут знают. В этом месте предпочитают играть жизнью, а не ракеткой и мячиком. Возвращаясь же к стенам, может показаться, что они тонкие и деревянные, ну или, по крайней мере, гипсокартонные. Но не дайте себя обмануть — если достаточно встревожить эти стены, они недовольно заворочатся и распустятся на тысячу тоненьких волокон, которые ещё и будут противно хлюпать. А их влажный звук будет преследовать вас ещё долго, так что помнить об этом вы будете достаточно, если не всегда. В коридоре воняет чем-то мерзотно-сладеньким, гнилым, пусть все двери и плотно закрыты на ключ, а в стенах нет ни дырки, запах все равно впитался во все — даже хлоркой, о которой тут, очевидно, не знают, ибо моют все грязной водой, не отмыть уже. Правда, сначала, коридор заполняется тяжелым черным смогом, который, когда рассеивается, являет этому коридору высокое человекоподобное чудовище — верх от вполне симпатичного молодого человека, а вот все, что ниже середины бедра, слилось воедино длинным ветвистым стволом, ветки которого заменили щупальца. Да и на ствол это лишь немного походит внешне — на самом деле это тоже щупальца, а точнее достаточно тугая вязь, переплетение из них, и это переплетение весьма активно непроизвольно двигалось, даже, скорее, подергивалось, громко и неприятно хлюпая. Казалось, что те щупальца, что по длиннее, особенно беспокойно дергались и извивались, искали, кого бы схватить и сжать. Что это за тварь? И что она, или, скорее, он, забыл здесь? Пожалуй, монстра привлек детский плач и запах молока, который в этом месте только усилился. А там, где есть молоко со своим запашком, означает, что совсем недалеко находится и надрывающийся в плаче младенец, причем ребёнок ещё совсем маленький — запах его тела ещё не пах гнилью, по крайней мере — так рьяно, — но зато от него пахло материнской молочной сывороткой, даже не полноценным молоком. Младенцу мужского пола, в атмосфере это выражалось яркими кислыми нотками, не было и года, может, сколько-то месяцев от силы. Нежное, молодое мясо. Только не первой свежести. О, бедный малыш, за какие грехи он оказался в этом месте, в этой семье? От большой любви ли, или, скорее, от не особо обоюдного желания иметь детей? Будет ли он получать достаточно заботы, любви и ласки? Может, монстр тут для того, чтобы этого малыша от его жестоких родителей спасти. Не судите строго. Вы вообще не имеете право что-либо судить по обложке, не зная начинки. Плач только усиливается, на что чудище недовольно морщится, сильно прогинается и подается грудью вперед, фыркающе вздыхая, упираясь когтистыми руками на ближайшую, вроде как точно деревянную, тумбу, едва не царапая ее, словно даже боясь повредить ее остротой ногтевой (когтевой?) пластины — поэтому касается жесткими подушечками пальцев аккуратно, широко растопырив пальцы — так когти не цепляют поверхность тумбы и не касаются друг друга, а в силу длины ещё и смотрят наверх, тем самым минимизируя возможный контакт, зато делая сильный упор на вполне человеческие ладони — они ощущают, что тумба гладкая, возможно даже лакированная. Реально деревянная — сделали ее красиво, но так себе, из ближайшего гнилого пня. Запах, правда, все равно не от него и не из-за него. Этот запах… Так пахли люди. Только не живые, а мертвые. Так пахнут трупы, и их сгнившее ещё при жизни мясо, ибо было поражено гангреной. Так пахнет здешняя семья. Хотя от монстра пахнет не намного лучше — от него также несет трупом, сгнившим мясом, разве что это сгнившее мясо не закопали в землю, накрыв сверху от червей и прочих тварей гробом, а когда-то положили в специальную морозильную камеру для трупов — это и обеспечило некую структурированность, да сохранность пораженного гангреной объекта. И, пожалуй, этот самостоятельный запах морозилки — единственный из общего набора запахов, что хоть насколько-то да не так мерзотен. Но вряд-ли здешняя семья об этом знает. Чудище недовольно пыхтит, угрожающе-утробно рычит животом, даже не грудью, сильно горбится, после чего начинает медленно и тяжело продвигаться по коридору дальше. Возможно, монстр бы и как ящерица, на четвереньках, да по стенам и потолку пополз, но отсутствие нижних конечностей (или, вернее сказать, отсутствие более традиционнных нижних конечностей) его такой роскоши лишало — вот и пришлось не то ковылять, не то волочиться, по гладкому полу, в полный рост, иногда задевая и стуча щупальцами по стенам, едва не сбивая, но сильно задевая, стоящие в стенах тумбы — коридор достаточно узок, и на беспокойные щупальца, самые длинные из которых залезли и заполонили собой не особо высокий потолок, явно не рассчитан. Чудовище, в прочем, явно другого мнения. По мере продвижения плач младенца усиляется, зато существо медленно, но верно, приближает к своей цели — в самом конце длиннющего коридора, вполне стандартная, похожая на другие имеющиеся тут белые двери, она слегка приоткрыта, оттуда исходит беспокойно колышащийся оранжевый свет, который, кажется, по мере приближения монстра зашевелился ещё беспокойнее, словно пытаясь предупредить находящегося там малыша, что начал плакать ещё сильнее. Неужели малыш понял, что целенаправленно выдвинулись за ним? Когда монстр оказывается достато близко к двери, первым делом он берет и открывает ее на распашку, причем делается это вполне по человечески, когтистой рукой, при попадании света на которую можно было различить темно-серый цвет кисти, а также прозрачно-стеклянный вид ногтей, а не более изворотливыми щупальцами, потом немного ускоряется, спешит приблизиться к большой, детской, резной люльке с полупрозрачным балдахином, в которой лежит младенец. Если люлька была деревянной, покрашеной белой высокопигментированной краской, то застелена она была темно-баклажанновым одеялом и такой же небольшой, стеганной подушкой. Причем сверху это ещё накрывал слой полупрозрачного, холодного, молочного, достаточно жёсткого и тяжелого балдахина, поверх которого ещё распологается небольшой тугой и чёрный бант, под которым, подобно паучьим лапкам, торчат мелкие серебрянные бусинки, такие идеальные и даже тяжелые — каждый шарик похож на следующий и предыдущий, очевидно, делал это профессионал. А посреди этого великолепия — темный, точнее даже черный, достаточно большой, сверток, накрытый белым отрезком кружевной ткани. Это тот самый плачущий младенец. Несчастный мальчик, которого покинули все. Именно за ним пришел монстр. Приблизившись к люльке, чудище, раздвинув щупальцами балдахин, резко запустило внутрь свои когтистые руки, прогинаясь в спине и горбясь, закрывая своим широким прямоугольным телом и без того слабый источник света, после чего… Бережно достало малыша и аккуратно прижало к груди, начиная нежно качать и успокаивающе шептать, одним щупальцем бережно тыкаясь в малыша, слегка играясь, пытаясь успокоить ребёнка, что плакал, очевидно, уже достаточно долго, почти на износе сил. — Тише, тише, малыш, успокойся. Ты не один, я — рядом, — шелестел ТВ-ученый, а это был он, и пришел он на жилой этаж ТВмэнов только потому, что уловил плач племянника от ТиВи и С-512 (последнего за спиной давно уже давно нарекли раздвиножкой) — Ну-ну, тшшш, вот так. Давай, вдох-выдох, ты пока ещё способен дышать. Вот так, да. Успокаивайся. Малыш, наконец, замолчал, но не успокоился — лишь стал надрывно и тяжеловато дышать, даже, пожалуй, всхлипывать, иногда как будто вновь намереваясь заныть, но словно бы зная, кто держит его крайне близко к душе, что спрятана у ТВмэнов аккурат посередине в грудной клетке, постоянно останавливал сам себя от новой истерики, перестав действовать своим плачем ученому на нервы. Пусть он и готов терпеть племянника, и даже скупо проявлять любовь, но вот терпеть истерику ребенка, причем даже не его, он не намерен. Людские дети ему вообще всегда действовали на нервы, пусть даже этот малыш людским и не был. Хотя, если подумать, то это спорное утверждение — каждый ТВмэн раньше был человеком, ну или суповым и костяным набором, как их ещё могли называть, и учитывая, что в этом малыше есть и часть от ТиВи, вполне можно утверждать, что и людская составляющая в малыше тоже есть. Причем в граммовке получалось так, что от ТиВи ребёнку досталось больше, чем от 512, который как и ТиВи — ошивался сейчас где угодно, но только не рядом с ребёнком. — Ну вот, чувствуешь? Не так уж и сложно, в конце концов, — примирительным тоном прошелестел мертвый ученый, склонив голову ниже к ребеночку, закрыв его от окружающего мира своей головой, по бокам накрыв каскадом ярких черных волос — Ох, малыш-малыш, где же твоя непутевая мамаша? И такой же неудачливый папаша?.. — пусть и обращался монстр к ребенку, но говорил это, скорее, себе. К тому же вопрос достаточно риторический, и ответ на него знают только сами родители младенца. На короткий миг малыш опасно, весьма активно, дернулся, словно пытаясь скинуть себя из рук дяди, на что этот самый дядя прижался холодными темными губами к бледному, пожалуй, даже, светло-серому, еще не остывшему, детскому лобику, задерживая поцелуй на дольше, чем стоило, словно ученый таким образом пытался попробовать и прочувствовать малыша. Хотя, да, именно это он и делал. Мальчик ещё совсем мягкий, молодой, пусть и не первой свежести из-за трупной природы отца, коим является ТиВи, но эта условность не помешала бы ученому, при большом желании, этого младенца сожрать — ученый и более дрянные вещи жрет и жрал. И будет жрать. Он в питании не особо привередлив. Ученый бы мог… Но он не станет. Только потому, что это — сын ТиВи. Его нельзя назвать первенцем, в разных жизнях, в разные времена, ТВмэны переодически пытались завести детей, ТиВи — не исключение, хотя, начал это развлечение вроде бы ныне титан, но именно первенцем его считать будут за то, что он — первый малыш, что не умер во время формирования и появления на свет, то есть фактически рождения. Остальные дети ТиВи, что нередко погибали задолго до рождения, такого статуса так удостоены и не были. Хорошо ли это? Плохо? Будет ли этот мальчик в будущем собой гордиться, когда узнает? Телевизионщик сожрать бы мог, вряд-ли, будь у него возможность, он бы не отказал себе в удовольствии насладиться нежным мясом ребёнка, но не станет. И чтобы он не говорил, отказывает он себе в удовольствии отлакомиться малышом потому, что ТиВи он любит. И других братьев-телевизоров, что также завели детей от разных агентов, тоже, поэтому ни за что не позволит себе причинить малышам боль, по крайней мере сейчас, пока они такие маленькие. Ну а в будущем… Будущее — это будущее, в нем может быть всякое. Ученый не отрицает того, что в будущем, возможно, появится необходимость сделать детям больно, причём намеренно. Однако, это только при худшем исходе, но причинять боль просто так — никогда. И это не просто уважение к детям и их отцам-телевизорам, а самая настоящая семейная любовь. Что же касаемо их пассий-агентов, что взяли на себя роль матерей, то до них ТВ-ученому нет дела, даже не просто плевать. И пусть жрать он их не будет (ибо считает, что детям в любом случае нужны матери, даже, пожалуй, больше, чем отцы), то вот поколотить — вполне может. Иногда даже намеренно, в назидание другим, в частности детям. ТВ-ученый не поддерживает идею домашнего насилия, но вполне за культуру домашней строгости, в которой воспитывался не только он сам, но и его братья с сестрой, родители и даже дед, и прочие люди, что были рождены задолго до даже не 20, а 21, века. Или это и будет считаться домашним насилием?.. Ученому, в прочем, плевать, пусть, возможно, и понимание домашнего насилия у него сильно сдвинуто. Также, как и плевать на появившихся на их базе матерей. — Эй! — раздается сзади противно-громкий голосок 512, отчего ТВ-ученый воровато вздрагивает и с весьма громким хрустом сворачивает голову на спину, гневно уставившись на явившегося Спикера — Осьминог, будь добр, оставь этого ребёнка в покое. А ещё лучше — верни его матери. И вообще, где ордер на обыск? — А я здесь не для обыска, я из органов опеки, — мрачно передразнивает ученый, выпуская в атмосферу ещё больше гнилого запашка — Сработала радио-няня, малыш достаточно долго плакал. Ты почему его оставил, придурок? Я же тебе касательно обращения с детьми инструкцию надиктовал. — Мммм, не уверен, что достаточно хорошо тебя тогда слушал. Скорее всего, я от нудности твоего нашёптывая тогда спал, — 512 улыбается своей самой идиотской и одновременно такой хитрой улыбкой, от которой ученому хотелось учинить насилие над ним прямо здесь — Я не до конца понял, почему дети сразу начинают после нашего ухода плакать. — Я же говорил, — с нажимом шепчет труп — Дети, рождённые от нас, на подкорке сознания чувствуют свою смерть, у них складывается впечатление, что они вот-вот умрут, и поэтому они хотят постоянно ощущать себя в кругу отца и матери, особенно — матери, потому что эта женщина их родила. К отцу, почему-то, такой рьяной привязанности нет. Дети хотят впитывать ощущение круга семьи потому, что боятся, что скоро они это потеряют. И то, что ты так вероломно ушел, оставив ребёнка одного, сильно напугало его — не расстроило потому, что печаль и грусть в этом возрасте у них ещё даже не зарождается. Пожалуйста, Спикер, ребенка ради тебя прошу — не забывай об этом, иначе подобные концерты ваш первенец будет закатывать нам часто. А оно нам совершенно не надо. — Ммммм, — недовольно промычал андроид — Я постараюсь. А вообще, этот прибабах у наших карапузов вообще навсегда? — 512 неодобрительно сощурился. — Не говори глупости. Конечно нет, Спикер, — строго отозвался ученый, грузно повернувшись к агенту всем корпусом, начав медленно и неповоротливо приближаться ближе. — О, зачем же так официально, кальмар? Ты бы меня ещё Спикермэном или колонкоголовым звал. 512, попрошу, — проговорил ему наркоман, начав нагло улыбаться, засвечивая ровные белые челюсти, причем растягивая рот так, как будто пытаясь косить под скибидиста — Так, и долго у мелочи такой бзик будет? — Ну хорошо. 512, — едва ли не выплевывает ученый, сочась пусть не ядом, но возмущением так явно — Учитывая, что каждый ребёнок будет развиваться в своем индивидуальном темпе, точно ответить сложно. Но, обычно, это период от года до трех, как раз в это время дети начинают развиваться, учиться ходить и говорить. — И почему так происходит? — брякает Спикер. — Что именно? — вздыхает телевизор, раздраженно вздыхая, пытаясь понять, почему ТиВи предпочёл создать ребёнка от этой пьяни подзаборной — Почему успокаиваются? Или почему до этого периода ноют и так зависимы от присутсвия родителей? — Все. Абсолютно все, — отрезает 512 — Я же не органика, и никогда органичным не был, ты в курсе? Так что в столь тонких вопросах не просвящён. — Успокаиваются потому, что эти «инстинкты», если их можно так назвать, отступают. У ребёнка меняются ощущения, он начинает по другому чувствовать этот мир. Он становится его полноценным участником, и это сильно притупляет старые ощущения, в частности в голове блокируется предчувствие своей смерти. Так что со временем ребёнок об этом не то, что не вспомнит — вообще не будет подозревать, что так себя когда-то вел. — если судить по тону, то кажется, что ученый не объясняет, а больше просто ворчит — Что же касаемо зависимости от родителей, то, каюсь, точный ответ сам не знаю и могу лишь догадываться. Возможно, все дело в нашей трупной природе, но вот как и что наставляет их на это — ответить сложно. Нам ещё придется изучить их природу и мир в принципе. Просто сейчас дай вместе с ТиВи ребёнку необходимое в этот жизненный период внимание, а все необходимое время уберет или добавит ему самостоятельно. — А как же наша война со скибидистами? — проскальзывает в андроиде беспокойство, вроде даже вполне искренне, чем вызывает в ученом ещё больше недовольства — это выражается в ещё активнее задвигавшихся щупальцах, что ещё и начали угрожающе сжиматься и разжиматься. — Тсс! — издает неясный звук ТВ-ученый, подойдя ещё ближе, даже как будто встав на дыбы, едва ли не в буквальном смысле этого слова, начиная гневиться ещё сильнее — Спешу заметить, что это не НАША война, а ВАША! — труп даже указал пальцем на сразу испуганно притихшего 512, что внезапно ощутил себя очень маленьким и слабеньким в сравнении с этим монстром — И ты, как и другие болваны, доставлены сюда исключительно для эксперимента по рождению детей! Так вы нам совершенно не нужны, держат вас только из-за того, что от вас появились дети, которым сейчас жизненно необходимы матери! Только им нужны хорошие матери, которые готовы заложить свою жизнь во имя своих детей, а не такие вилявые, как ты и многие подобные тебе! Так что будь добр задвинуть свои хотелки в самый дальний ящик и забыть о них на ближайшие лет 10 минимум! — под конец ученый перешел уже не на шепот, а на откровеннно шипение, отчего речь местами была сильно смазанна и не очень приятная слуху — но, тем не менее, 512 вполне себе понял мысль, которую ему пытались донести, а потому поспешил весьма миролюбиво закивать, бросив: — Д-да понял я, кальмар, понял! Успокойся! — в голове при этом подумав «Что-то он сегодня злой. Нежели это из-за ребенка так взъелся?» После чего оба существа уставились в коридор, который опять потемнел — и на этот раз из него вышли другие ТВмэны — парочка незнакомых, вроде рядовых, но вполне крепких вышибал, как их для себя окрестил 512, ТВвумэн с большим канделябром, свечи в котором осветили коридор своим фиолетовым пламенем, а также и сам ТиВи. Причём все явившиеся были одеты в довольно старинные по пошиву и внешнему виду ночнушки, у мужчин это были штаны с рубахами, а у ТВвумэн сорочка, причем даже с небольшимими кружевами, и уходила она ей сильно ниже колен, и, что удивительно, ночная одежда у них была белой, а не черной с фиолетовым, как более повседневная. — Что за шум вы тут устроили? — недовольно спрашивает ТВвумэн, раздраженно потерев лицо. — Что этот опять натворил? — вздохнул ТиВи, видимо, озвучив следующую реплику сестры, кинув весьма раздраженный взгляд на 512. — О, занятный видок, — хихикнул один из «вышибал», не без интереса скользнув взглядом по Спикеру. — А, ох… Действительно, — сразу как-то слишком расслабленно прошелестел ТВ-ученый, тихо хихикнув, спрятав рот за ладонью. И ведь дейсвительно — очевидно, 512 был полностью голый, но все же додумался накинуть сверху черный махровый халат, небрежно подвязав его на животе поясом. Причём халат был тоненькой колонке сильно велик, а потому его шея, грудная клетка, а также ноги от колен были видны практически полность — очевидно, стащил у зазевавшегося ТиВи, и теперь снимать не хотел, наслаждаясь ощущением вещи с запашком своего возлюбленного, которого, к тому же, ещё и привязал к себе этим ребёнком. Ребёнком, которого планировали, но не хотели. Ребёнком, который просто эксперимент, и создан не от большого желания иметь детей. Можно ли это считать экспериментом с человечностью? Дадут ли этому ребенку столько тепла, любви и ласки, учитывая, что реально его не любили и не хотели? — Только сейчас заметил, — негромко прошелестел ТВ-ученый, даже не пытаясь скрыть издевательскую улыбочку — Так сильно на него разозлился. — И в чем причина столь внезапного визита? — спокойно спрашивает ТиВи, сложив руки на груди. — Этот ребенка оставил. Малыш бы так и надрывался, если бы я не пришел, — сдал ТВ-ученый нерадивую мамашу — Пришлось ещё и проводить разъяснительную беседу. Будь добр, следи внимательнее за своей пассией, ладно? И вообще, — ТВ-ученый скосился на притихшего агента — Ты за чем таким важным ходил, что даже ребенка оставил? — Мммм… За бутылочкой вина, — пробурчал наркоман — Я не могу пить ваш перченый ром. Кажется, ещё чуть-чуть, и он мне абсолютно все своей остротой прожжет. — Откуда у тебя вино? — прошелестел ученый. — Прихватил с собой с базы, и в трапезной спрятал. Правда, я ни до трапезной не дошел, ни вино не нашел… — обиженно ответил 512, поджав губы — Кто ж знал, что у вас тут черт ногу сломит, как говорили люди? Я сам тут в темноте чуть все ноги не переломал, пришлось свернуть свои планы и возвращаться без вина. — А, так это твоё вино было, — фальшиво-благовейным тоном издала ТВвумэн, обратив на себя внимание — Ну, у меня для тебя плохие новости, вино ты так и не найдешь. Потому что его больше нет. — Ну класс, ты мне этим убила все настроение. Надеюсь, ты довольна. — не то в шутку, не то всерьез, ответил 512, на что женщина тяжело вздохнула и вполне серьёзно сказала: — Настроение убила? Тогда иди к теплицам, пожуй перца. Капсацин выработку эндрорфина вызывает. — Только не на ночь глядя, — резонно замечает ученый — И не без ребенка. ТиВи, возьми ты сына пока, я больше твоим рукам доверяю. А тебе, — труп больно ткнул колонку в бедро ближайшим щупальцем, паралельно передавая сверток брату — Я, вроде бы, доходчиво объяснил тонкости обращения с ребёнком. Надеюсь, ты все запомнил? — ученый возмущенно упер руки в боки, сминая белоснежный халат. — Если забудет, то я напомню, — вставил свое слово ТиВи, бережно прижимая тяжелый сверток к груди, который подозрительно притих — то ли просто кончились силы истерить, то ли присутсвие сразу трех родственников действовало на него успокаивающе — Кстати, хотел спросить… — …Про здоровье вашего малыша? — труп как-то кисло улыбнулся. — Да, — влез 512 — А ты откуда знаешь? — Я могу видеть будущее, Спикер, — вздохнул телевизор не так радостно — Ну и, учитывая, что ребенок уже родился с проблемами, это было очевидно. — Не обращай на него внимания и не томи, — подал голос ТиВи — Что с нашим сыном? — А ты так уверен, что у нас сын? — попытался пошутить наркоман. — В отличие от тебя, я его сразу после его рождения видел, — угрожающе нахмурился ТВмэн — А не как ты — под наркотиками и алкоголем валялся, праздновал рождение ребёнка. У нас сын. Или ты хотел дочь? — Да заткнитесь оба! — шикнул на них обладатель щупалец — Не могу дать ближайшие прогнозы, по крайней мере сейчас, но уже понятно, что ваш ребёнок — слепой. И, 512, возвращаясь к теме опеки ребенка, вашему внимания надо будет ещё больше — когда у других детей начнет формироваться зрение, и они начнут не только ощущать, но ещё и видеть и родителей, и этот мир, ваше дитя будет этой возможности лишено. Он сможет только ощущать. Так что постарайтесь дать ему максимум своего внимания, ясно? До тех пор, пока он не научится со своим состоянием жить. — Да ясно, ясно… — стыдливо бросил Спикер, уводя глаза куда-то внутрь комнаты, смотря вроде на ее убранство, а на деле — куда-то далеко сквозь нее, очевидно, пытаясь это принять и с этим смириться. ТиВи неодобрительно нахмурился, поджал губы — но промолчал, где-то в душе даже разделяя реакцию 512 на это. Ему эта новость тоже была не по душе, однако он был готов с этим смириться, а также жить с особенностью их ребёнка и любить его, несмотря на инвалидность, с которой тот родился. То ли из-за большой любви к первенцу. То ли просто потому, что это было бы человечно. — Если не готовы с этим иметь дело, то от ребенка можете отказаться, — как-бы невзначай впихнул ТВ-ученый, невинно спрятав руки за спиной — Но и вы должны понимать, что любой ваш ребёнок может родиться с такой особенностью. Да и не только такой. У нас уже детей-инвалидов полно. Потому что мы, ТВмэны, безвозвратно мертвы, а значит, что многое в нас отмерло и работать не может. К тому же ваш, да и не только ваш, ребенок на какую-то степень из-за этого уже считается мертворожденным — об этом тоже важно не забывать. И наша мертвая сущность… Она нашим детям будет передаваться, уже передалась. И более того, эта мертвость в них будет распространяться и дальше, пока не поглотит полностью. — Что это значит? — с подозрением спросил 512, посмотрев на ученого. — Это значит, — ученый вздохнул — Что те дети, которые смогут вырасти и стать взрослыми, станут такими же, как мы. Живыми, холодными трупами без пульса и дыхания. Жмуриками, как вы, Спикеры, нас ещё называете, — глаза ученого недовольно блеснули. — А, на счёт этого… Прости, — пробурчал 512. — Касательно звериной сущности пока тоже неясно, — продолжил старший брат — Пока неочевидно, передалось ли это кому-то, или нет. И, возвращаясь к вашему ребенку, у него уже выявлен порок сердца. Скорее всего, в будущем ваш сын от этого погибнет. Но, если найдет в себе силы воскреснуть, то будет жить дальше. Только без пульса и намеренного дыхания. — ТВ-ученый на миг замолчал, после чего выдохнул: — Сочувствую. Правда так, без реальной жалости — ему-то какая разница? Не его же ребёнок, потому и все равно. Да даже будь такое у его ребёнка, которого нет, он бы не особо прореагировал. Пусть даже это и сын его брата, ему все равно. В нем отродясь столько любви ни к кому не было. Вопреки или благодаря жизни с дедом? — Ну так что, — вновь подал голос старший — Отказываетесь от ребенка? — Нет, — сухо отозвался ТиВи, ещё крепче прижав к себе ребенка — Ты прав, инвалидность их была ожидаема, просто мы оказались к этому не готовы. А вообще, много уже погибших детей? — Мммм, ни много, ни мало. Достаточно. — с нажимом отозвался телевизор — Не знаю, найдут ли они в себе силы воскреснуть, может, просто даже в силу возраста не смогут, но, чувствую, в ближайшее время детская смертность будет все ещё высока. Спада не предвидится. — Что ж, я тебя понял, — кивнул ТиВи, как будто даже сильнее прижав к себе ребенка — вот кто уж точно этого ребёнка любит и ни за что его не отдаст — Ну, так… Прошу прощения за беспокойство? — О, тебе не стоит извиняться, — ученый фыркнул — С родни извинения не принимаю. Пусть эта мамаша извиняется, — одно из щупалец ткнуло Спикера в бедро — Ну ладно, не важно. Покойной ночи. После чего старший брат, на какое-то время заполнив этот узкий коридор тяжелым черном смогом, исчез, оставив 512 и ТиВи вдвоем, да с ребёнком, что опять начал ворочаться и ныть — ТиВи, заметив это, поспешил всучить, по другому и не скажешь, подозрительно притихшему 512 дитя, а потом захлопнул за собой дверь. — Надеюсь, — с нажимом сказал монстр — Такое больше не повториться. И прошу я не ради себя, а ради ребенка. Это ему нужно, а не нам. — Да понял я, понял, — попытался отмахнуться Спикер, — Мне два раза повторять не надо. — Все верно, не надо. — согласился ТиВи — Тебе надо повторять по несколько раз минимум, чтобы ты хоть какие-то телодвижения сделал. Заметив работающую зажигалку, ТиВи схватил ее и закрыл, а потом встряхнул на удачу и снова открыл крышечку — теперь оттуда шло загадочное фиолетовое пламя, которым ТиВи зажёг свечи в канделябре, осветив комнату нежным, фиолетовым светом, а зажигалку, закрыв, отправил в свободный полет, ближе к потолку, где она зависла вместе с бутылочкой для кормления ребёнка, тоже неработающими часиками, а также галстуком 512 и перчатками ТиВи. Ещё там была запертая с чем-то шкатулка и книги по детскому воспитанию. — Ты думаешь, — с сомнением подал голос 512, садясь вместе с ТиВи и ребёнком на край кровати — Мы сможем его вырастить? Он же у нас… Незрячий. — Ох, 512, полно тебе. Если струсил, то так и скажи, — закатил на это ТиВи глаза — Он же не глухой, не немой. Не умственно отсталый. Да, пусть глаза и дают живому существу практически всю информацию, но ни в вашем, ни в вашем мире, видеть ребенку особо нечего. А со временем он обзаведётся более острыми слухом, обнянием и большей тактильной чувствительностью. Ничего страшного, воспитаем. И, глупый вопрос, но все же — ты что-нибудь про шрифт Брайля знаешь? — Нуууу… — затянул С-512, а потом, поняв, что смысла врать нет, честно ответил: — Нет. Впервые слышу. Что это? — Шрифт Брайля — рельефно-точечный тактильный шрифт, предназначенный для письма и чтения незрячими и плохо видящим людям. — вздохнул ТиВи — Ладно, я тебя понял. Надо будет в людские архивы залезть, там точно что-то да будет. Белую трость, думаю, найдём там же, а потом и свои создадим. — Белую? — удивился наркоман — Я знаю, что такое трость, но зачем создавать ее белой? И как она поможет нашему ребенку? — Белая трость — трость белого цвета, используемая как идентификационное и вспомогательное средство при передвижении людьми, имеющими серьёзные нарушения зрения, в том числе полностью слепыми. Боюсь, будучи органическим на большую часть своей природы, наш сын не будет обладать достаточным диапазоном слуха, чтобы использовать слух заместо глаз. — ответил ТиВи — Не уверен, но мне кажется, что я какие-то периоды своей жизни я, возможно, был знаком со слепыми. Да и другими инвалидами тоже. Мир пусть и огромен, но тогда был достаточно тесен. Сейчас, слава всем несвятым, мир стал значительно шире. — О, кстати, пока вспомнил, — 512 даже щёлкнул пальцами — Почему вы желаете не спокойную ночь, а покойную? — Потому что спокойствие там, где есть покой. А в нашем случае, покоя можно добиться только смертью. Ну, кхм, не важно, у нас, ЖМУРИКОВ, свои приколы, — ТиВи не выдержал и сморщился — Вы хоть в курсе, откуда это слово пошло? — Нет… — признался Спикер — И откуда это понятие пошло? — В Толковом словаре Даля было, — ответил монстр — Там написано: «Жмурить, жмуривать — сжимать, зажимать глаза, закрывать их веками. Жмурки — игра, в которой один, с завязанными глазами, ловит других. Жмурик — умерший, усопший, покойник». Светлые и умильные детские игры порой уходят своими корнями в далеко не светлые и совсем не умильные мифы. И, поверь, у нас есть свои причины надух не переносить это слово, — весьма серьезным тоном объяснил ему ТиВи, после чего, чуть подумав — пришел к выводу, что теперь скрывать этого смысла нет, сказал: — Смерть все ещё является для нас огромной трагедией, Спикер. Мы сами не рады, что все сложилось именно так. Поэтому, можно сказать, это слово оскорбляет нас до глубину души. Пусть даже оно и характеризует нас. И, не выдержав, отвел взгляд куда-то в сторону, поджав губы — признавать это было сложно, даже, пожалуй, неприятно, но все же лучше озвучить эту правду сейчас, чем жить на молчках. Или если она вскроется как всегда внезапно, обычно именно в тот момент, когда он самый неподходящий. — Оу… Я не знал, — с искреннем переживанием сказал 512, навалившись ТиВи на плечо, и сомкнув свою руку с его — Да и другие… Тоже. Вы же не г… Не важно. Сочувствую. — робот уткнулся носом в шею трупа, и в фильтры, находящиеся у него в носах, пошло мощное поветрие гнилого запаха. — Да ладно, можешь не тратиться на это, — отмахнулся ТВ, — Все равно ничего вернуть и исправить нельзя. — Ну вообще… — тоном заговорщика сказал 512 — Есть те, кто мог бы нам помочь… — Что?! Нет! — оскорбленно воскликнул ТиВи, и, повернувшись к Спикеру, взял и с силой отвесил ему достаточно звонкую пощёчину — Я ни за что не обращусь к этим… Часам! — Ой, да ладно тебе, — весело отозвался колонка, после чего встал с ребенком и чуть покружил по комнате, пощёчины даже не почувстовав — Может, можно замять конфликт и попросить у них помощи! — У нас такой конфликт, который просто так не замять, — недовольно пробурчал ТиВи — Да и мы… Скажем так — уже совсем не молоды. Мы, Спикер, умерли не вчера, а приблизительно лет 200, а то и больше, назад. И с момента нашей что первой, что последней, смерти, прошло достаточно времени. — Насколько достаточно? — с весельем поинтересовался 512. — Настолько, что теперь ничего изменить нельзя, — на вздохе ответил монстр, после чего также встал и легко забрал ребенка обратно себе, после чего как-то вымученно посмотрел на это личико — Пойми, 512, мы настолько сдохли, что наши клетки восстановить нельзя. Ни медицина, ни наука, ещё не способны обращать свершившиеся процессы назад. — Ну… А если бы у вас была возможность — вы бы стали живыми обратно? — спросил Спикер, и, в порыве чувств, включил на тихой громкости какую-то вполне умиротворяющую детскую колыбель. Возможно, это самые лучшие мгновения его жизни. И он хочет их запомнить достаточно прекрасно, ещё и со всех ракурсов. Чуть подумав, ТВ бросил: — Возможно. Современные условия жизни значительно улучшились со времен нашей юности. Даже несмотря на войну. Так что, думаю, никто бы из нас не отказался. — Знаешь, ты мне нравишься любым, но… Думаю, я бы не отказался посмотреть на тебя того, когда ты был живым. А то бы даже и потискал. — 512 издал умиленную вибрацию грудью, приблизившись к монстру со спины и любовно приобняв за поясницу — Думаю, будучи живым, ты был бы мягеньким и тепленьким. — наркоман нежно поцеловал ТВ предположительно в ближайшее ребро — Ты же таким раньше был, да? — Ммм, не думаю, — безрадостно отозвался ТиВи, выскользнул из лап Спикера, и положил ребенка в люльку, после чего толкнул колыбель ногой, и она начала раскачиваться, сначала даже неприятно заскрипев — В те дремучие времена… Пусть я и родился в роду аристократов, моя жизнь была не намного проще, чем у бедняков. Мое рождение выпало на все ещё суровый век, но уже не настолько суровые времена. — монстр отвел глаза в сторону, после чего, не выдержав, бросил: — Суровые времена были у меня ещё впереди. — Ох… А как ты умер, дорогой? — с сочувствуем спросил наркоман, встав по другую сторону кроватки — Ты никогда об этом не рассказывал… — Смерть какой именно моей жизни тебя интересует? — мрачно и весьма кисло усмехнулся ТВ — У меня есть свои причины не распространяться об этом, Спикер. Я не думаю, что кто-либо из вас готов это знать. — Это что-то очень трагичное и страшное? — интересуется 512. — Мммм… И это тоже. Только весь трагизм в том, что это была смерть — а не просто мрачные эпизоды из жизни, — ТиВи развел руками — Я не намерен распространяться об этом, 512. И предпочту унести эту тайну с собой. Ни тебе, ни нашему ребенку, ни кому либо другому, не стоит этого знать. Семейные тайны не всегда приятные, а иногда и скучные. — Да? Ну ладно, — вздохнул колонка, после чего склонился к лицу монстра и нежно поцеловал его в нос — Я очень люблю тебя, ТиВи! И нашего сына люблю! Даже не верится, что мы стали семьёй! — Мне тоже не верится, — более прохладно отозвался ТиВи — Не буду ничего говорить и отвечать. Я не уверен, что смогу дать вам достаточно любви и не тепла. Я кровных-то родственников сквозь зубы люблю. Чего уж говорить про вас… О, эта категоричность в тоне понравившегося ТВмэна… Спикер, кажется, слов не расслышал, ему просто так нравился этот твёрдый тон, что не пугал, а наоборот, возбуждал. ТиВи это тоже понял, только он это отметил по блаженно растекшейся морде 512, а заодно и появлению вкуса и запаха клубничного варенья, от которого у монстра неприятно заныли зубы. — О, сделай мне одолжение, Спикер. Сделай одолжение всем, Спикер. Заканчивай этот цирк и лучше начни проецировать свою всепоглощающую любовь нашему ребенку, ему это куда важнее. — Хорошо, любимый. Я постараюсь. — нежно промурлыкал наркоман, а после перевел взгляд на дитя, что, словно бы почувствовав на себе взгляд родителей, улыбнулся и счастливо захихикал — Как думаешь, он будет нас любить? — При должном воспитании… — протянул ТиВи, уведя взгляд на потолок — Мы также можем заставить его нас любить. Так вполне поступали родители времен нашей юности. Но знаешь, лично у меня, после всех прожитых годов, нет особого желания своего первого выжившего первенца на любом уровне ломать и к чему-то принуждать. Я предпочту его любовь заслужить. Пусть ребёнок будет бояться меня, но не до такой степени, что предпочтет умереть, чем попросить помощи. Да и к тому же… Он слепой. Так что в любом случае будет зависим от нас достаточное количество времени. А то и всю свою жизнь. ТиВи на миг замолк, после чего с задумчивостью сказал: — Возможно… Кхм… Надо будет поспрашивать ученого, может, можно будет поставить ребенку протез, хотя бы на один глаз. Это даст ему хоть какое-то зрение. — Эй-эй! Земля вызывает ТиВи, спустись с небес, ТиВи! Ты про меня не забыл?! — зашевелился 512, как будто начав понимать, что его положение далеко от идеального. Даже, скорее, близко к угнетенному. — Можешь не пытаться, — закатил глаза ТВ — Ты тут ничего не решаешь — неужели ещё не понял? К тому же, я уже понял, что ответственность за ребёнка и его сохранность ложится полностью на мои плечи. Так что постарайся делать что-то на благо нашего ребенка, ясно? Тогда, может, ты и получишь в этом доме, в этом мире, в этой семье, больше прав. — Я тебя понял… — смиренно буркнул Спикер, рассеянно опустив взгляд в пол. Вроде бы умом понимал, что тут что-то не так, но вот логически прийти к тому, что его беспокоит, почему-то не мог. Это сравнимо с хождением по краю пропасти, только как-бы 512 не пытался в эту пропасть спрыгнуть, сзади постоянно оказывался страховщик, который ему этого счастья не позволяет. Кто-то его отчего-то останавливает, предварительно даже не отговорив. Настолько 512, да и другие местные мамаши, бесправен? И будет ли это распространяться на их детей? Или отпрыскам повезёт больше, чем матерям? Стоило бы вообще уточнить, как это зародилось — и под этим можно подразумевать и рождение детей, и рождение идеи. Конкретно с самой технологией создания детей проблем не было, ТВмэны позаимствовали ее с техники «создания себе подобных», коими являлись другие ТВмэны — такие же органические, тоже рожденные людьми, они, на самом деле, родственниками ни друг другу, ни основному костяку, не являлись. Хотя, пожалуй, это спорное утверждение, ибо среди лаборантов встречались и довольно похожие друг на друга, практически близнецы. К тому же им были присущи повадки и привычки, которые они неосознанно делали одинаково, словно один копировал другого, а некоторые, пусть не полностью, но помнили отдельные фрагменты своего прижизненного положения дел, и, что примечательно, могли в этих фрагментах помнить кого-либо. Возможно, когда-то они были очень друг с другом близки, а то просто кровные родственники, только кто-то кому-то является прямым. ТВ-ученый не уточнял, да и уточнять было особо не у кого на тот момент. Так как так получилось? Если у скибидиста-ученого, который до конца войны не дожил (ТВмэны так и не поняли, им радоваться или огорчаться), было всего 5 действительно кровных внучков (другие дети, которых могли пытаться создать родители телевизионщиков, возможно просто умирали в младенчестве или все ещё юном возрасте, а по законам и правилам того времени весьма быстро забывались), то откуда вылезли другие? И каким образом их приняли в семью? Вряд-ли, конечно, дед хотел принимать и считать за потомков вылезших прочих монстров, но, возможно, пришлось бы ему контактировать с не кровным ТВмэном — и его бы в семью принял своей кровинушкой. Может, из-за сохранившейся в сердце к потомкам действительно глубокой любви, а может просто потому, что смотря в их лица, видел бы лицо любого кровного внука. Вообще, скорее всего, не прям любого, ибо за основу брались, в основном, ТиВи, реже ТВ-ученый, а раньше ещё и титан, пока не стал вырастать в нефилима. С ТВвумэн не прокатило, а с Полицефалией изначально даже пытаться не стали — побоялись, что его умственная отсталось перейдёт «по наследству», причем убить слабоумие в зародыше невозможно. По крайней мере, на тот момент точно было нельзя. Так кто же эти другие ТВмэны? Это, по сути, клоны, только разумные и самостоятельные, полностью индивидуальные и сформированные личности, причем созданные из уже готового мертвого людского тела и куска плоти с кровью ТВ, на основе которого и будет создаваться клон. Хотя, например, не все ТВ имели изначально готовое взрослое тело, некоторые были созданы из найденных и наиболее сохранившихся костей — когда как, раз на раз не приходилось. Не все другие ТВ хоть как-то помнили свою жизнь, некоторые не подозревали, что изначально родились не в лабораториях ученого, а в людских семьях, отчего зачастую узнать прошлое не представлялось возможным. Иные же запомнили какие-то отдельные фрагменты, как правило — это были самые яркие воспоминания. Не всегда были хорошие, даже, скорее, редко, когда это было чем-то хорошим, и обычно этими яркими воспоминаниями являлись моменты нечеловеческих страдания и горя, особенно хорошо помнились эпизоды, которые и привели к смерти. Те, кому хватало сил удержать при себе хоть часть воспоминаний, обычно с готовностью отпускали все хорошее и с чистой совестью забывали, но не позволяли себе забыть горечь пережитых плохих эпизодов и смерти. Те ТВ, что стали разумными, знали, что кровными родственниками ни основному костяку, ни друг другу, не приходятся, но все равно смогли принять друг друга и начать считать родней. Или это их убедили, а то и заставили? ТВ-ученый тот ещё манипулятор, ему бы снова примкнуть к дедушке и начать работать вместе, как раньше, и мозги он промывал качественно. А неразумные ТВ… Просто неразумные монстры, весьма неудачные и проблемные родственники. Когда-то они обладали вполне людским телом, тьма их сформировала и одарила, но в последствии разум не справлялся и под натиском звериных инстинктов откатывался к почти первобытному, заодно и самих ТВ телом делая теми самыми как будто смолянными тощими монстрами. С такими родственниками каши особо не сваришь, но, тем не менее, в них оставались любовь, забота, а также желание позаботиться о своих родственниках, за что разумные виды их все также любили. Как раньше, когда те звери были все ещё прямоходящими. Как иронично, но неразумные получались из тех, кто был просто набором костей, даже без внутренней и органов. Хотя обычно именно они лицом становились копией (точнее, должны были стать) кого-то из основного, реально кровного, костяка. Зато ТВ-ученый, пусть и не сразу, сделал выводы. Как же такие существа наплодились? Да ничего сложного. Сначала берется мёртвое человеческое тело, ну или как можно больше костей, и в этот материал специальной иглой вводится немного плоти и крови «первоисточника», после чего прячется на долгое время в глухой темный угол, обычно для такого ученый, когда занимался подобным, приспособил гробы, и на достаточное время забывается, а спустя время гроб вскрывают. За это время, тьма, поняв, что никто ее тревожить не собирается, начинала в теле плодиться, размножаться, заполнять и отравлять собой каждую клеточку, а заодно проникать и в сущность, образуя либо новую личность (если на костях), и сильно менять старую, если она была. Под воздействием тьмы личность становилась злой и циничной, а ещё на все это сверху накладывался характер первоисточника, что в итоге и приводило к рождению нового ТВмэна. Поначалу тьма лишь меняла суть будущего телевизора, но не лицо и особенности внешности, но со временем то ли ученый набил руку, то ли поселившаяся в этих существах тьма стала сговорчевее, и изменять будущих ТВ стала более точечно. На первых порах созданные ТВ от осного костяка сильно отличались, что со времнем стало их отличительной карточкой более старых образцов. Однако даже от них делались клоны, когда ТВ надоело отбирать кровь и плоть с себя любимого. А будущие смерти с последующим воскрешением, а также прочие атрибуты существования ТВмэнов, было дальше дело наживным. Пожалуй, ординарность их судеб со временем и породнила. Все потемнели, почернели, сгнили, оголодали, и за столько лет вдоволь наигрались со смертью. Каждый прошел через всю грязь людского мира и собрал почти все виды смерти, причем не по одному разу, чем и заслужил быть ТВмэном, а также частью этого семейства. Так себе достижение, на самом деле. Но, с другой стороны, каждый телевизор обрел большую, крепкую, пусть и несчастливую, но семью, которой ни у кого не было при жизни. Так как же создали детей от агентов, если они, будучи полностью роботами, размножаться людским способом не могли? И это если не учитывать, что они ещё и являются имитацией людей мужского пола без набора женских гениталий и соответствующих органов. Ничего сложного — позаимствовали систему с выращиванием на костях, однако, был один весьма омрачающий фактор. Если людские кости в какой-то степени «запоминали», каким был человек при жизни, и на основе этих данных тьма, по сути, воссоздавала тело (и на какую-то часть личность), то вот экзоскелет агентов на такое в совершенстве способен не был — их искуственные металлические кости могли воссоздать только подобие тела и разума, остальное делала тьма, очень многое «достраивая» и «добавляя от себя», что было чревато неправильным развитием плода, и, тем самым — возникновением деффектов, нарушений и инвалидностей. Просто потому, что «базы» у тьмы было крайне мало, даже, скорее, практически не было. От того, в последствии, практические все дети родились с разными видами инвалидности — что-то тьма все же достроить не смогла, отчего и организмы наследников вышли несовершенными. В прочем, ничего страшного, родители любят своих детей и такими. Чтобы ребенок хотя бы мог вырасти как человек с постепенным развитием, ТВмэны из нужного им агента вытаскивати определенные фрагменты костей (а агенту, чтобы не ныл, ставили новые, хорошие фрагменты), после чего их ученый каким-то образом делал так, что кости уменьшились, а также подвергались деформации до вполне человеческих детских, и дальше постепенно «разглаживались» до прежнего вида — это помогало равномерному развитию до прежних размеров, а заодно давало установки, до какого возраста и примерного вида ребёнку расти. Если брались кости обычных маленькие агентов, то так дети имели шанс сформироваться и вырасти хотя бы до 18-20 возраста. Если за основу брали кости из ларджей, то теоретически ребёнок со временем может приобрести вид 25+, даже до 30. Дальше этого некогда дети вырасти телом не могли, и одна из сопутствующих причин — это то, как сохранился родитель с телевизионной стороны, а среди них все подходили под категорию молодых «людей», ибо все умерли в возрасте младше 27. ТВ, как и агенты, внешне весьма сходны и выглядят на один возраст, если не знать, сколько может быть им на самом деле. Какой-то особый разносол во внешности и возрастных показателях наблюдались, прежде всего, у скибидистов, а заодно и у Клокмэнов. У ТВ с созданием детей было непросто, пусть и не так сложно, как раньше. Создавать ребенка на костях, даже искуственных, было не так муторно, как пытаться зачать и родить детей естественным способом. Да и доставать детей из оставшихся с тех раз гробов было не так противно, как из человеческой матери, коих в прошлом ТВ было достаточно. Агенты тоже завели детей, во многом насмотревшись на ТВмэнов — вряд-ли от большого желания стать родителями, по крайней мере на первых порах так точно (хотя из операторов вышли бы вполне неплохие родители, если бы не возникшая в них гиперопека), скорее, просто увидели что-то новое и захотели повторить. Причем им тут, пожалуй, было легче — они просто выбрали готовое с конвеера тело и его им запрограммировали. Причем если первые партии таких детей были, по сути, внешне полной копией «предков», то со времнем верхушка все же одобрила и поставила на производство андроидов, чей внешний вид и возраст могли быть на уровне младенцев, малышей по-старше и подростков — чтобы было, из чего выбирать. ТВ, в принципе, могли бы также, прийти на все готовенькое, как они любят — но в этот раз что-то в них переместилось, от того и захотелось взрастить кого-то с нуля. Может, сказалась ещё и смертность предыдущих плодов. Возвращаясь к теме костей, как показала практика, было вообще не принципиально, какую именно кость из тел доставать, поэтому отдавали то, что не жалко. Под эти подразумеваются особенно проблемные и пострадавшие во время войны кости, ибо так их можно было заменить, а не ждать, пока эндоскелет внутри абсолютно весь рассыпится. 512, например, отдал уже достаточно много, а именно всю грудную клетку с позвоночником и тазом — ТиВи знал, что у этого наркомана были проблемы с рёбрами, но вот смысла отдавать так много он не видел. «К чему эта комедия?» — подумалось тогда второму по старшинству брату из основного костяка — «Если ты, 512, рассчитываешь, что так спасешь нашего ребенка от деффектов, то ты крупно ошибаешься. Не прокатит.» Действительно. Не прокатило. Зато у 512 был заменен достаточно большой пласт костной основы, а у их ребенка по идеи не должно быть проблем по части железа в организме, как и у всех других подобных детей. «Не забывай, что наши дети на какую-то часть абсолютно все — мертворожденные.» — напомнил как-то ТВ-ученый тяжелую и даже страшную вещь — «Вряд-ли это им как-то пригодится. Тьма это либо проигнорирует, либо просто возьмёт свое, все же защитав как протезированную имитацию костной ткани.» ТиВи ему тогда не нашел, что ответить. Не знал, какой можно впихнуть контраргумент, да и не очень хотелось — лишь в груди ломило от щемящего желания о ком-то позаботиться и даже воспитать, причем 512 в эти планы не входит. Тем не мене, спустя время, все эти факторы не помешали ТВмэнам начать неплохо так плодиться, используя в качестве матерей испорченные души. Да и не только ТВ, даже другие фракции занялись созданием нового поколения. Задумали ТВмэны эту авантюру достаточно давно, но по итогу реализовали уже в самом конце войны, когда однозначно стало ясно, что войну пора прекращать. Хотя бы временно, чтобы у воюющих сторон было время прийти в себя, оклематься, а заодно и переложить ответственность на будущее поколение, ибо скибидисты тоже задумывались о создании потомства. Им было даже проще — скибиди-ученый оставил им, а заодно и другим, более безымянным ученым, технологию выращивания скибидистов в пробирках, отчего и дети были более реалистичной имитацией людских душ. Пожалуй, если не знать, то и не отличить. Агенты возжелали стать родителями и того позже — кажется, это было тогда, когда отпрыскам ТВмэнов уже было по году, а некоторые монстры уже занимались изготовлением других. Правда, именно этот период выпал на те времена, которые позже назовут «эрой переговоров» — не самый длительный, но достаточно напряжный после фактического прекращения войны, период, во время которого решалось, что будет дальше в принципе, и переговоры вели в основном ТВмэны, ибо здравомыслящих агентов почти не осталось, а верхушка двух других фракций подозрительно перестала выходить на связь. То ли перебили их, то ли просто обидель на весь мир — неясно. В прочем, так оказалось даже лучше, ибо по другому, новых конфликтов, скорее всего, было бы не избежать. Как минимум потому, что агенты в переговоры не смогли — заложенная пограмма не позволила пойти на уступки, зато на них вполне оказались способны ТВмэны. К тому же у ТиВи и ТВвумэн опыт в переговорах был, в разные времена жизней они работали парламентерами (да и в принципе много профессий за столько лет сменили), а астро, которые фактически захватили в тот дремучий период власть, оказались еще более-менее сговорчивыми. А может дело и не в этом. Может, дело в том, что астро достаточно знали деда ТВмэнов, и, видимо, в качестве некой дани уважения старику, не испепелили монстрообразных потомков, даже более-менее радушно пошли на переговоры. Или тогда у них было просто хорошее настроение… Не суть. Важно то, что ТВмэны смогли принести в этот город мир. Чтобы ни у кого не было вопросов и конфликтов — более-менее равно поделили территорию, да отгородились друг от друга забором с колючей проволкой, что знающие с иронией назвали подобием берлинской стены. С тех пор считалось, что война официально окончена. И только все те же знающие понимали, что нет, окончена война лишь по документам, а на практике — лишь временно прекратилась, затихла перед дальнейшей бурей, так сказать, и что окончательно заканчивать конфликт будут лишь потомки, коих стали весьма активно создавать. Комнаты на базе альянса пусть и назывались комнатами, но по факту были небольшими казармами — раньше в них ютились агенты, но после окончания войны и начавшихся ремонтных работ по восстановления города, достаточное количество агентов съехало, освободив много мест, которые заняли дети — пока что они еще жили на базе, поближе к ученым и инженерам, которые приняли решение оставаться на базе вплоть до своей смерть, и которые, в случае экстренной ситуации, могли детям помочь. Особенно они были нужны детям ТВмэнов, у которых любой день мог стать той ещё песней. К тому же новому поколению детей-операторов ученые, а заодно и инженеры, нужны были как учителя языку и азбуке жестов, так что пока они в совершенстве этим не овладеют, их никуда не выпустят. А их родители уделять детям достаточно внимания не могли в связи тем, что ушли восстанавливать отданную альянсу территорию, поэтому и ответственность за детей переложили на других. Сейчас на базе проживали в основном дети, учёные и инженеры, а также агенты, которые либо стали родителями, либо предпочли оставаться в статусе боевой единицы. Проживали ещё дети и их телевизонные родители, хотя, например, ТиВи дожидался полного восстановления города, чтобы потом приобрести хорошую квартиру в элитном районе, а то даже и частный дом — специально, чтобы у их ребенка было достаточно пространства. Пусть их незрячему ребенку и придётся запоминать, а также изучать, больше пространства, что без зрения будет сложновато, но оно и к лучшему — сына это будет закалять и развивать. Сейчас было пусть не раннее, но утро, по внутреним ощущениям — примерно часов семь, а дети в этой казарме все ещё спят. Точнее, спят те, кто ещё сам не проснулся — иные же дети, что уже встали, давно пошли приводить себя в порядок, чтобы в более достойном виде спустится к родителям, что уже давно на ногах, а то и вовсе не ложились спать. Дети-агенты, являясь такими же андроидами, обычно имели встроенный будильник, который им заранее настраивали взрослые на удобнее (прежде всего для самих родителей) время. А вот дети ТВмэнов такого не имели — механики в них, в количественном соотношении, достаточно мало, а для образование биологического будильника ещё не прошло достаточно жизни в монотонном темпе, так что и образовываться было не с чего. В этой казарме много новых ТВмэнов, как их ещё называли. И каждый ребенок с какой-либо особенностью, даже глухие и слабослышащие есть — «наследие» с операторской стороны. Именно в этой комнате, среди двоюродных родственников, лежит сын ТиВи и 512 — юный мальчик лет 10, с головой накрытый толстым белым одеялом из весьма рвучей ткани, лежит неподвижно, едва дыша, как будто даже прикидываясь неживым, как отец. Не спит, даже толком и не дремет, просто лежит с закрытыми глазами. Ему их держать раскрытыми глупо, все равно не видит. Да и смотреть особо не на что, база, изначально принадлежавшая операторам, оказалась весьма скучной, ещё и не приспособленной для слепых, так что передвижение без белой трости, а также посторонней помощи, оказалось сложным и даже опасным. По мальчику было видно, чей он сын. Его кожа тоже серая, пусть и не настолько темная, как у ТиВи, лицо не такое аристократическое, скорее — простого дворянина, и волосы черные-черные, длинные, прямые, а вот глазами пошел в мать, то есть в 512. Только если у этого Спикера глаза разного цвета, то у малыша оба глаза зеленые, цвета темной-темной зелени, с широкими зрачками — внешне по нему и не скажешь, что малыш с рождения слеп. В казарме, с утра пораньше, хорошо, тихо и умиротворяюще, в такой обстановке вполне можно захотеть погрузиться в спокойный, как у этих детей, не знавших ужасов войны, сон, однако сыну ТиВи и 512 почему-то не спалось — даже лежать было неприятно, а попытки уснуть и вовсе доставляли какую-то боль. Но и попыток встать малыш не предпринимал — прямо-таки страх был, словно покинь он кровать — и случится что-то плохое. Как будто он может найти своих родителей мертвыми — мама будет лежать подле початых и ещё закрытых бутылок, а отец будет болтаться в петле из собственных волос. Пусть на самом деле такого быть просто не может, а родители в случае смерти могут и вернуться — милая мама просто андроид, а дорогой отец уже мертв, и смерть, как в начале жизненого пути, ему не грозит. И все же в душе сидит какой-то страх, а также переживание. Пусть даже такого и быть не может. Он и маме, и папе, об этом говорил, потому что доверяет им (да и ближе них у него все равно никого нет), и как бы они не уверяли, что такое никогда не произойдет, все равно ничего не помогало. Когда тишину весьма резко прорвал скрип тяжёлой, металлической двери, а потом ещё и раздались громкие шаги, ребёнок испуганно дернулся, сильнее напрягшись — но сразу же расслабился, как только на край кровати села мамочка и резко сдернула с ребенка одеяло, после чего начала весьма нежно гладить по лицу. — Давай, Анастацио, возвращайся в этот мир, пора вставать, — нежно защебетал пока ещё трезвый 512, после чего склонился к лобику сынишки и нежно чмокнул его — именно чмокнул, причем весьма нежно, а не как ТиВи, папочка именно клюет — Утро — не время сна. Да и рано тебе ещё уходить в АФК. — в своем стиле отозвался колонка, после чего хихикнул. — Я и не сплю, мама, — негромко, слегка хрипло, отозвался Анастацио, после чего зашевелился, и первым делом нащупал тактильно более чувствительными руками руку матери, а потом аккуратно коснулся лица матери, как бы убеждаясь, что перед ним она — руки узнали эти черты. — Да? Почему же? — заботливо интересуется родитель, стискивая руки малыша своими, убирая с лица — Отец твой утверждает, что органические дети склонны хотеть по утрам спать. — Не знаю, — практически шипит малыш — Может, я не настолько органический, как ему кажется? — Эх, если бы я в этом что-то понимал, — навеселе отозвался 512 — В таком случае, приведи себя в порядок и спускайся вниз. Тебе нужна помощь? — Нет, — сынишка отрицательно качает головой — Я сам. — Хорошо. Продожду тебя у лестницы, — кивает 512, заботливо вкладывая в руку Анастацио трость, после чего легко вспархивает и почти невесомо уходит — сын его не столько слышит, сколько ощущает. «Хорошая мама,» — думает мальчишка, после чего непроизвольно начинает улыбаться, одной рукой с тростью прощупывая пол, а другую руку вытянув перед собой, чтобы лучше ощущать пространство и никуда не врезаться — «Заботливая…» И все же полностью слепым сын ТиВи и 512 не был — он мог видеть, но только в звериной форме, которая передалась ему со стороны отца. Однако проблема в том, что полного и действительного хорошего зрения эта форма не давала — по краям зрение было сильно затемненно, а мир виделся как через плохо затонированное стекло, причем яркий свет ощущался болезненными вспышками. С одной стороны, это давало хоть какое-то зрительное восприятие мира, но с другой стороны было весьма неудобным, так что иногда без зрения было только удобнее. Вздохнув, Анастацио на миг зажмурился — а потом с рыком открыл вмиг побелевшие, почти как шары для пин-понга, глаза, в то время как лицо почернело, и без того разметавшиемся волосы стали ещё большим гнездом — но зато это дало весьма удручающую картинку казармы перед глазами. «Мог бы и не начинать…» — с негодованием подумалось сыну, одновременно с этим подходя к шкафу, где у них хранилась форменная одежда, другой тут нет — разве что у детей она разная. Маленькие Камеры носят такие же черные смокинги, маленькие Спикеры — светло-серые, реже — просто тёмные, а дети ТВмэнов глухие блузки с желетками, что внешне были словно прямиком из 19-20 веков. «Хоть бы какое-то разнообразие было…» — подумал Анастацио, стоя перед зеркалом, рассматривая себя, насколько это позволяло звериное зрение — очевидно, он выглядит неплохо. Неплохо, но не идеально. В отличие от отца и родственников с его стороны (а других и нет, и взяться им неоткуда), которые отдавали предпочтение глухим чёрным одеждам, словно у них каждодневный траур, мальчик предпочитал свой образ немного разбавлять другими оттенками, отчего его блузка с широкими рукавами-фонариками была чисто-белой, с небольшим кружевным жабо, из которого на всех угрожающе смотрел темно-зеленый драгоценный камешек (который 512, издеваясь, называл драгоценным булыжником), брюки — темные-темные, практически черные, а блузка — серая, с черными глянцевыми пуговками. На ногах темные мужские туфли, лакированные — ну прямо-таки маленький взрослый, на правом плече даже металлический коллар с крупными бусинками и мелкой цепочкой. Перчатки Анастацио не носит — чтобы сохранить повышенную чувствительностью кожи. Зато вынужден ходить с белой тростью, самой обычной, чего-то красиво в ней нет. Правда, воспитываясь в обществе, где каждый второй может оказаться инвалидом первой группы, если смотреть через классификацию людей, у мальчика касательно своей слепоты особо печали и переживания никогда не было. И родители воспитывали его как вполне обычного человека, словно он был здоров — отсутствие зрение не делало его в чьих-то глазах особенным. К тому же, пусть ничего для слепых в альянсе особо не приспособленно, опыт со слепыми у них есть — операторов-инженеров создали практически сразу после первой партии обычных операторов, а они… Неизвестно, насколько являются, но считаются как минимум слабовидящими. И ничего, вполне себе приспособились, и это при том, что они также, глухи и немы от создания. «Надеюсь, этот день пройдет веселее, чем вчерашний…» — пожалуй даже с печалью подумалось Анастацио, после чего он бросил на себя в зеркало последний взгляд — и рассеил звериную форму, снова погружаясь в полную тьму. Степень слепоты у мальчика такая, что он даже свет не видит. Пожалуй, иногда жить без зрения не так уж и плохо. Удобнее перехватив белую трость, мальчик выдвинулся к выходу из казармы, тихонько прощупывая ей пол, хотя необходимости в этом и нет — комнату он знал достаточно, чтобы передвигаться в ней без трости, а просто на ощупь, но все же предпочитал перестраховаться, и без приключений выйти к ожидающей его за дверью матери. — Вау. Ты сегодня управился даже раньше, — завуалированно похвалила его мать, сразу же беря под руку — Выглядишь замечательно. — Спасибо, ты тоже, — чисто на инерции отвечает мальчик, и, как только до него находит — сам же начинает растерянно улыбаться, понимая, что сказал, в какой-то степени, глупость. Он же мать, по крайней мере — в данный момент — не видит. А факт присутсвия, да тонкое, длинное, прямоугольное тело, только ощущает, во многом благодаря не только слуху, но и крепкому тактильному контакту. 512 своего сынишку, конечно, любит — но не сильнее, чем любит его отца, и ребенку, если смотреть по хорошему, не достается и половины той любви, которую Спикер проецирует на ТиВи. Может, мама просто ещё сама не привыкла, а может давать столько любви могла, но не хотела. — Ха-ха, спасибо, — добро, без издевки, смеется Спикер, да нежно ерошит мальчику волосы, и, удобнее перехватив мальчика, быстрее ведет вниз — Тебе что-то снилось, солнышко? — Не уверен… — признается Анастацио — Мне кажется, я видел какие-то образы, но сейчас их не вспомню. Но… Кажется, это были родственники со стороны папы. — Да? И что они делали? — ухмыляется 512 — Небось ели? — Не знаю, — серьезно отвечает мальчик — Я… Не видел. Но туманно ощущал. Сейчас сынишка опять не видит — но ощущает значительно лучше, а заодно и хочет ощущения сохранить — поэтому крепче вцепляется в тяжелую, по сравнению с его, руку матери, очевидно ища в ней опору и защиту. Чувствует, что конечность далека от органики, и никогда ей не была, но все равно воспринимает разумную машину как мать. В конце-концов, родителей не выбирают, ведь так? — Есть какие-то планы на день? — весьма подро интересуется 512, на слух сына ощущаясь даже искренне, хотя чуточка фальши в его словах все же была. — Да нет, в принципе… — вздыхает мальчик — Мне особо наслаждаться чем-то, кроме книжек на шрифте Браля, нечем. А жить в этой… Так называемой «звериной форме», — Анастацио словами выделяет ковычки — Не хочу. Боюсь, что просто не смогу удержать себя. — Да? А жаль, — 512 как будто даже с горчинкой хмыкает — Твой отец, да и его родственники, когда опускаются на четвереньки, выглядят… Интересно… — мамочка как-то неоднозначно, словно даже тяжело, но счастливо, вздыхает — Ты тоже выглядишь… Подобающе отцу и его семьи. Почему бы и нет? К тому же — зрение… — Мам. Ну что начинается-то? — устало вздыхает сын, вскинув голову предположительно в сторону Спикера — Мне кажется, я уже касательно этого высказывался. И, поверь, зрение того не стоит. Да и не настолько оно там хорошее, чтобы за это цепляться. — Это ты не начинай. Ты ещё мал для того, чтобы рассуждать на подобные темы, — достаточно эгоистично фыркает 512, элегатно «перекрывая сыну воздух», благо, что метафорически — всего лишь ставит запрет на высказывания своего мнения, не самое страшное, что может быть в физическом плане, но одно из самого страшного, чему можно подвергнуться со стороны матери, да и родителей вообще — тем не менее, сын это именно как затягивание удавки на шее и ощущает, где-то внутри начиная гаснуть — естественная реакция на такое неприятие отклонения от курса, грустно, жалко и даже страшно — Вот подрастёшь — и на эту тему полалакаем. — Чего сделаем? — как будто из последних сил вздыхает малыш, отчаянно гася в себе не только поднявшуюся бурю эмоций, но и неприятную догадку, пока ещё не осознание, что мнение его тут ничего не решает. И не только потому, что он ещё мал, а просто потому, что он — потомок, которому жить под родительской мушкой до смерти. Возможно, смерть будет не родительской. Они достаточно всего пережили, чтобы теперь уж точно никуда не уходить. В какой-то степени повторяется отцовская юность, и те ТВмэны, что завели детей, неосознанно проецируют свой травмирующий опыт и на потомстве, заодно и воскрешая домострой. Гордились бы бабушка с дедушкой? А прадедушка, который до появления нового поколения, а заодно и продолжения их рода, не дожил? — Поговорим, — отвечает 512 — Не важно. — его голос наполняется строгостью, даже сталью, это не может не пугать сына, который не особо понимает, чего он такого сказал, что вызвал столь неодобрительную реакцию — Вообще, я вел не к этому. Не хочешь меня кое-куда сопроводить? А отцу скажем, что идем с тобой на прогулку. Анастацио отвечает не сразу — мнется, и кроме того, что переживает, что ответ для матери окажется неудовлетворительным, переживает за то, что за ними явно есть слежка. Ибо стены обрасли не только ушами, но и весьма любопытными глазами. Хотя неясно, за что переживает больше. Глаза с метафорическими ушами пугают не так сильно, как опять по глупости пойти наперекор воли матери. Но ещё страшнее сделать то, что не одобрит отец. — Мам… Звучит страшно… — едва ли не умоляет Анастацио — Куда ты опять собралась? До какого-нибудь далекого паба, который спрятан в нашей части города? — Ну даже если и так, то и что? — голос 512 в откровенную уже сквозит ядом — Ты имеешь что-то против этого? — Нет, я просто… Боюсь за тебя, — малыш для ощущения хоть какой-то поддержки сильнее стискивает трость, стараясь не задевать ей носки туфель матери — Папочка говорил, что алкоголизм, а ещё и наркомания — дело страшное. Особенно когда этим пороком страдает мать… Сын сильно сжимается, не уверенный, чего ожидать. Неверия? Негодования? Злобы и резкого окрика? Ненависти? 512, в прочем, отвечает более демократичнее: — Да? Думаю, отец твой имел ввиду людских матерей, которых он с семьей застали. Но, сыночка, запомни. Я — разумный андроид. И типичные людские последствия мне не грозят, — послабления в тоне матери радуют, но не так, что сносит крышу и ребенок успокаивается — Так что можешь за меня не переживать. — пусть тон и становится все более гладким и дружелюбным, сын прекрасно понимает, что призыв этот достаточно дежурный, а благодарный сынишка все равно обязан переживать за мать, и за ее сохранность, как хороший, благодарный и примерный сын. Пока Анастацио беспокоится о матери, он может не переживать за свою собственную шкуру и сохранность, и уж тем более ему не грозит статус вредителя или паршивца. Но если перестанет беспокоится о матери — придется начать беспокоится за себя, а это на порядок страшнее. — Ну так что? Сопроводишь? — 512, судя по тону, снова становится конфетно-сливочным, таким милым и нежным, прямо как самый сладкий в жизни этого мальчика марципан — а этой сладостью, которая, на удивление, не успела пропахнуть трупным запашком, его как-то заботливо угостил странный, но родной, дядюшка-полицефал — Не переживай, отец ни о чем не узнает. Мы же ему не скажем? — и в голосе опять явное давление. Сынишка сильно в себе не уверен. Мать-то, может, и не расколится, а вот малыш под коллективным давлением родни вполне может. Еще и неясно, что от родственников ждать. Будут ли они за зависимости матери его ругать? Или их гнев обойдёт потомка? — Ну… Нет? — тихо вздыхает малыш, после чего умоляюще тыкается лбом в их ручной с матерью замок — Мам, может, не надо? Я боюсь, что папочка будет нами обоими недоволен… — Ну даже если и так, то тебе чего его гнева опасаться? Не ты же меня туда сманил, а обновления в алкогольном меню, — 512 на это как будто даже презрительно фыркает — Хотя… Жду не дождусь момента, когда ты подрастешь. — Зачем? — слишком испуганно выпаливает малыш. — Ну как «зачем»? Мы бы с тобой могли сидеть долгими темными вечерами, и, коллективно выпивая, сплетничать, — Спикер весьма тепленько хихикнул и потрепал сынишку по волосам — Как дружные мать и сын… Как самые близкие друзья. Я уверен, мы найдем, о чем языками почесать. — А без алкоголя никак нельзя? — пожалуй, лучики доброты вселяют в малыша небольшую надежду — Хорошо хоть, что тебе не пришла идея начать со мной колоться. Дружно, как мать и сын… — и сам же пугается своей смелости. Иногда, в моменты гнева родителей, Анастацио хотелось начать выкать, лишь бы хоть немного снизить количество гнева и недовольства в свою сторону. — Мммм… Великолепная идея, но, боюсь, твой отец такого нашего досуга точно неодобрит, — в тоне матери сквозит какое-то даже издевательство — Но, думаю, научить пить тебя можно. Пусть не щас, а попозже… Высшее общество же тоже пьет. — Я бы предпочёл и не начинать, — горько вздыхает сын, все-таки мирясь с фактом того, что именно ему досталась мать, которая не видит трагедии в спаивании собственного сына — Но… Ладно. Я согласен. Да кто он вообще такой, чтобы пойти против воли родительницы? — Вот и молодец, — Спикер сразу становится мягким и сладким, как вкусная сахарная вата, правда вместо искуственной сладости, Анастацио как будто кошачьей мочи в рот налили. Он ощущает себя… Как-то неловко и виновато, что-ли? Словно поступает подло, не отговаривая мать, и давая слово не сдавать ее, в случае чего, отцу. Хотя, по идеи, наоборот, должен быть спокоен, ведь идет на поводу у любимой мамочки, которую всем сердцем и пороком этого органа любит, а значит, что он — хороший и достойный своей родительницы сын. Осознает ли 512 свое давление и доминацию? Да вряд-ли, слишком глуп для этого. Но если бы осознавал, то властью бы точно упивался, а заодно бы устроил сыну ещё большие эмоциональные качели — конечно же из благих намерений, он же мать, а матери всегда знают напорядок больше своих детей. Родители всегда умнее детей, и если что-то делают — то исключительно для их же блага, это же родители! Опыта, а значит — и жизненных познаний — в них значительно больше, чем в мелких поганцах, ради которых взрослые так изворачиваются. Определено, Анастацио, как и другие, должны быть своему происхождению благодарны. — О, мы уже почти пришли, — элегатно переводит тему колонка, не замечая подавленного состояния сына, который белую трость едва ли перед собой не волочил — Ты голоден? Этот тон… Он такой милый и сахарный, фруктовый, как недавно вновь появившееся монпасье — таким тоном матери своих детей награждают за хорошее поведение, как-бы выказывая благосклонное расположение к этой жизни, которую с помощью отца породили. Только почему сын не ощущает себя от этого счастливым? Почему сердце наполнилось горем и непониманием? Это из-за слабой попытки сопротивления ради сохранности матери? — Да… — негромко отвечает малыш — Да, определённо, я голоден. Спасибо, что спросила, мамочка. — дрожаще-благовейным тоном говорит сын, после чего в их ручном замке на миг сильно сжимая свою маленькую и хрупкую ладошку, даже не представляя, как сильно этим портит мать ещё сильнее. — О, не за что, — как-то по кремово-ореховому ухмыляется 512, Анастацио это пусть не видит, но слышит, а заодно и чувствует, как мать открывает дверь в кафетерий — Ну вот, мы и пришли. О, и твой отец тут! — Семейный завтрак? — с надеждой произносит малыш. — Можно и так сказать, — бросает Спикер, начиная сына едва ли не тащить к нужному столику, за которым расположился с едой ТиВи — ТиВи, ТиВи, привет! — Здравствуй, папа, — более тихо отвечает малыш, как только они с мамой останавливаются, да аккуратно вытягивает маленькую ручку вперед, ощущая присутсвие отца, а заодно и его холодную щеку и даже жёстковатые прямые волосы. Анастацио мог бы позволить себе увидеть лицо отца и матери — но это воспринимается чем-то из рода фантастики, которой малыш недостоен. По крайней мере сейчас — точно. Сын ощущает — папочка пусть не зол, но явно не в духе. Чем-то опять недоволен. Но на сына злобу не проецирует и позволяет достаточно прочувствовать маленькими, слегка тепленькими, подушечками пальцев свое присутствие — тоже можно расценить как благородие. — Здоровее видали, — без особых эмоций отвечает старший ТВмэн, после чего ТиВи рукой направляет сына, и тот послушно садится на противоположную лавку, лицом напротив родителя — Давай, садись. И, 512, сделай одолжение, не тащи так ребенка. В конце-концов, меньше всего ему нужны многочисленные переломы ног. — О, я просто был так рад видеть тебя, — влюбленно мурлычет Спикер, с хлопком усаживаясь рядом с ТиВи, сразу по хозяйски облокачиваясь на плечо возлюбленного, выпуская в атмосферу запашок и привкус сливочной помадки — Да и, в конце-концов, всегда же может создать других детей, не так ли? Теперь у нас на это предостаточно времени. Возможно, 512 и не ставил себе цели запугать сына, и говорит просто первое, что пришло на ум, но Анастацио, определённо, воспринимает это как угрозу своему положению единственного сына в этом союзе из Спикера и ТВ. Родители, в прочем, это не замечают. Да и не обязаны. — Ешь, — дает команду ТиВи, после чего подвигает к сыну тяжелую от еды тарелку, да вкладывает в руки вилки. А с посудины весьма вкусно пахнет картофельным пюре, пусть пока и искуственным, какой-то мясной жареной котлетой — сложно по запаху сказать точно, из чьего мяса она сделана, может, и какого-нибудь скибидиста на вкусную котлетку пустили, — а еще нос слегка подтачивает. Видимо, в еду что-то добавили. — Что это? — интересуется малыш, ковыряясь вилкой в тарелке. — Чесоточный порошок, — отшучивается 512. — Нет, — осмелев, растерянно отвечает мальчик — Перец? — Да, — отвечает колонка — Только этот безопасный. А не тот, что твой папашка жрет. — Ой, заткнись, — морщится ТиВи — А здесь — черный перец молотый. Не переживай, этот тебе так рот жечь не будет. И вообще, — отец оборачивается к матери — Как ты вообще додумался дать нашему сыну чили? К тому же ещё и такой острый! — Да я откуда знал?! — возмущенно отпирается 512 — На нем не написано! К тому же он ещё и такой маленький был… — Я тебя удивлю, но размер — не показатель качества, — уведомляет его ТВ, на что получает неоднозначное хихиканье — Заткнись. К тому же, гастрит в столь раннем возрасте, как и другие болезни ЖКТ — радость тоже так себе. К острому надо приходить потихоньку, и начинать с самых низов. А не пихать ребенку как безопасную конфетку. — Ой, да ладно тебе, — фыркает андроид — Если малыш такой же, как и ты, то, думаю, все это станет для него временными трудностями, не так ли? — Это тебе кажется, что временными, — с умным тоном изрекает ТиВи — Во-первых, мы не знаем, насколько это время растянется. А во-вторых, все болезни с ним навсегда. На мертвом теле уже ничего не вылечишь. И, возвращаясь к системе ЖКТ, пусть я, насколько помню, ничем не болел, боль в ней испытывал. У меня болели и желудок, и эпигастральная область. Да и не только у меня. — А ты-то почему? Если ничем не болел? — удивляется Спикер. — Гангрена, — напоминает ему труп — У меня все органы разложились, я сгнил. Систему ЖКТ это тоже затронуло. И знаешь, удовольствие в этом такое себе. А вообще, я ненамерен это обсуждать. Ты ещё недорос, — судя по тону, отец кисло, без радости, ухмыляется. — Да что ты… — недовольно морщится 512 — О, 143! Привет-привет! — колонка чуть приподнимается со своего места, очевидно приветствуя друга. Эта маменькая подружка, пожалуй, пугала Анастацио меньше всего — в какой-то степени потому, что тоже инвалид. Глухонемой. Коммуникацию поддерживать сложно. Сначала малыш ощущает, как оператор мягко опускается подле него, а потом берет одну ладонь, и выводит пальцем на ладошке Анастацио лаконичное «Привет». — Привет, 143. — покорно шелестит малыш, — Рад ощущать твое присутсвие. — О, я только тебя и ждал, — судя по тону — папочка ухмыляется — Принес флягу? «Да.» — показывает 143, и, достав из внутреннего кармана тяжелую, наполненную до краев перченным ромом, флягу, протягивает ее ТиВи. Правда, до адресата она не доходит — ее сразу же перехватывает С-512, и открывает, после чего подносит к носу, чтобы фильтры определили, что это (как будто и так неочевидно) — в нос ударят не только алкоголь, но и другой, опасный перец. — Все ещё на остром перце настаиваете? — фыркает Спикер — Вот поэтому-то у тебя и были боли в этой… Эпигастральной области. — Нет, 512. Ром тут не причем. Мы открыли его для себя тогда, когда уже все, что можно, разложилось. А теперь отдай флягу мне. — Да погоди ты! — Спикер как-то свешивается к сыну и упирает прямо в нос открытую флягу, обдавая неприятным запашком — Ну что? Как запашок? И, между прочим, все в этой фляге — домашнее. Да, любимый? — Да-да, а теперь отдай мне! — ТиВи, наконец, возвращает себе то, что принадлежит ему — И даже не смей спаивать нашего сына! 143 на это лишь вздыхает — семейные разборки, в которые он точно не намерен лезть — как и спасать ребенка от них, в конце-концов, Анастацио — не его потомок, — но которые и забавными не выглядят. Скорее уж стремно, во что это все перетечь может. Но зато Камерамэн может спасти волосики их сына от лохматости, что ему оставил 512, ибо у оператора как раз оказались с собой расчёска, а заодно и темная тонкая резиночка, что в этой темноте практически сливается. Хотя для потомка ТиВи от 512 разницы все равно нет. Руки у 143 кажутся нежными и хрупкими, а вот прикосновения — ласковые, аккуратные. Чувствуется, что он не ставит себе цели причинить малышу какое-либо неудобство, даже, скорее, наоборот — сделать все как можно более мягче и аккуратнее. Такого, увы, не особо водится за матерью и отцом, но Анастацио, как хороший и достойный сын, жаловаться на такое никогда не посмеет. Он должен быть рад и тем родителям, какие у него уже есть. А ещё он ощущает, как его уже длинные волосы берут и складываются в длинную, жесткую, косу. Не тонкая, но и не широкая — из этой косы получилась бы идеальная удавка. Определённо, Анастацио уже знает, на чем повесится, если однажды очень сильно насолит своим отцу и матери. — О, ты прекрасно плетешь косы! — хвалит его 512 — Кстати, 143, не думал тоже завести детей? Может, сделать ребенка на основе твоего сердца? Заодно и от тахикардии попробуешь избавиться! — 512, — строго говорит ТиВи — Будь добр, осади себя. — Нууу, почему? — чуть ли не скулит Спикер — Я бы посмотрел на ребенка от Полицефалии. — 512, успокойся! — неодобрительно рыкнул на него ТВ, осадив заодно и 143 с малышом — Поверь, Полицефалия и 143 — точно не те, кому стоит размножаться. Один глух и нем от создания, а второй… Имеет врожденную дебильность… — последнее ТиВи не столько проговорил, сколько стыдливо промямлил, — ТВ-ученый изначально не стал пытаться сделать других больших ТВмэнов, ибо для них нужна была основа из Полицефалии. При всей нашей любви к брату, других умственно отсталых нам в семью не надо, а шансы на то, что диагноз брата передасться и другим — слишком велик. Страшнее будет, если может развиться имбецильность или идиотия. — Аааа… Фи, ясно, — без особой заинтересованности отвечает 512, локтями оперевшись в стол, а на ладони положив голову — Слушай, любимый, а чисто теоретически — если бы вы родились уже в современном мире, его диагноз можно было бы вылечить? — Нет, — монстр отрицательно качает головой — Умственная отсталось, можно сказать, не лечится, люди лишь научились ее корректировать и приспосабливать человека к жизнью с этим недугом. Хотя, может, если бы обнаружили ещё в зародыше… Нет, не думаю. — монстр чуть мотает головой, на миг прикрывая глаза, словно пытаясь абстрагироваться от происходящего, а точнее от весьма раздражающих персон. На самом деле, ТиВи очень не любил предаваться размышлениям, каким был бы мир, если бы не диагноз брата. Как бы сложилась их жизнь, родись он нормальным? Вряд-ли, что сильно лучше, ведь отсутствие диагноза на дальнейшие события бы не повлияло, лишь в жизни было бы меньше откровенно глупых и нервозных моментов. Пожалуй, у ТиВи бы было сравнительно меньше бессонных дней и ночей, и ему бы не пришлось так рьяно опекать Полицефалию, чтобы вырастить из него вполне достойного молодого человека. Определённо, став по тем временам вполне взрослым, он бы явно вел и соответствующую жизнь… А может — оно и к лучшему, что брат родился с диагнозом? Да, конечно, ТиВи, в сухом остатке, получается, посвятил жизнь не себе, а брату, который в нем и по сей день нуждается, но не лучше ли, что все сложилось так? Получается ведь, что у ТиВи таким образом был свой смысл жизни. Да и по тем временам, его ещё и признавали, как очень доброго и чувственного молодого господина, который не боится давать свое внимание неполноценному младшему. А учитывая, какой статус висел на Полицефалии и других, кто имеет отклонения… ТиВи был у многих, пусть и не у всех, на хорошем счету, родители того времени его видели выгодной партией своим дочерям, которых надо было выгодно выпроводить замуж. Жаль только, что самому ныне ТВмэну это было неинтересно, он свой выбор сделал, и умер, между прочим, бездетным, ещё и неженатым. Да и два ребенка, в лице полицефала и титана, у него уже были. До появления Анастацио, ТиВи думал, что в детях не нуждается. — И вообще, — весьма мрачно говорит жмурик — Захлопнись. Я уже как-то говорил, что диагноз моего брата — мрачная страничка нашей истории, и у нас обсуждать это не принято. — Кстати про истории, — Спикер пытается заглянуть в лицо телевизора — Прости, конечно, что поднимаю это, но… Вы ничего не рассказывали про своих родителей. Никогда. Да и про родственников в целом. «Кстати да», — показывает 143, — «Никогда.» — В чем причина? — Спикер миленько улыбается — Ты нам настолько не доверяешь? — Именно, — не то в шутку, не то всерьез, кивает ТВ — Я не считаю нужным разбазаривать семейные архивы кому попало. Да и… Я не уверен, что вы готовы это знать. Ну и хотелось бы унести это с собой в могилу. — Ну ТиВи, ну прошу! — взмолился Спикер — Если мы стали полноценной семьёй, то должны же мы знать о вас больше! — Кстати, папа, — негромко говорит Анастацио, привлекая к себе внимание, — Вы ведь… И вправда никогда ни о чем таком не говорили. Кем были мои бабушка с дедушкой? Какими они были? — Они… Были не очень хорошими людьми, а при жизни — злыми и подлыми аристократами, — пробубнил ТиВи — Не особо хорошо помню их, да и они, к тому же, погибли спустя некоторое время после рождения титана. — Тогда кто вас воспитывал? — интересуется 512. Чуть помолчав, ТиВи выпаливает: — Дед. Без бабушки, она умерла после рождения нашего отца. Ну… Даже не столько дедом, сколько слугами и нанятыми учителями. Бабушку мы никогда не знали, а спрашивать у деда было… Опасно. — жмурик поежился, мысленно опять переносясь в то время, которое лично он помнит несчастливым — поэтому-то тех времен и страшится. Даже в воспоминаниях. — Суровый был? — брякает Спикер. — Был? А, ну да, точно. Был, — тихо проговорил себе труп — Никак не привыкну… — Что-что? — Я не уверен, стоит ли мне об этом распространяться, — сказал ТВ, скосившим глазами в сторону Спикера — Раньше это было опасно, и молчали мы из соображений безопасности, а сейчас… Уже не столько из этого, сколько просто не видим смысла раскрывать семейные архивы. Да и они у нас достаточно темные и тайные, чтобы о них не вспоминать и не вскрывать. — Ну скажи, умоляю! Хотя бы на ушко! — молит Спикер, начиная весьма активно ерзать на своём месте — В конце-концов, война же кончилась, и вам теперь ничего не угрожает! Да и, думаю, вам бы все равно пришлось однажды рассказать! Мне кажется, лучше момента больше и не будет. — Эх… Ну, я вас предупреждал, — сдается под их напором ТиВи, после чего все ещё с сомнением смотрит — и как на одном дыхании выдаёт: — Скибиди-ученый. — ЧЕГО?! — едва ли не оглушает его звуковой волной 512, очень неприятно резанув по слуху. — Что слышал, — на удивление — относительно спокойно — морщится ТиВи, — Скибиди-ученый — наш биологический дед. Он взял ответственность за нас, когда наши родители погибли. — Но… — колонка пытается возразить, на что ТВ его перебивает: — Заранее отвечая на твой вопрос — у него было лекарство, что продлевало ему жизнь. И в отличие от нас, он вел себя хитрее и рассчетлевее, а потому ни разу в жизни не умер… До недавнего времени. Первый раз — но уже навсегда. А касательно возраста, то где-то около трехсот ему уже было на момент войны. Подумав, ТиВи в образовавшийся пузырь неловкого шокированного молчания впихнул: — Я слышал, что как-то Король Клокмэнов обмолвился, что возрастом — даже немногим старше нашего деда. А сейчас… Можно официально сказать, что он его пережил. Думаю, Короля можно считать самым старым людским наследием. Старее — только эта земля. Ну, думаю, вполне понятна причина нашего молчания. Не в наших же интересах было, чтобы вся ваша свора приняла нас за каких-нибудь подставных болванчиков с вражеской стороны. — А он… Ваш дед… Зазывал на их сторону? — удивленно прошелестел 512, не веря в то, что любимый говорит. — Зазывал, конечно. Не единожды, — более спокойно отвечает ТиВи, — Возможно, из благих побуждений, желая наладить наши отношения, которые после смерти только обострились, а может… Может, им руководили уже не семейные чувства, а диктаторские амбиции, которые желали привязать нас к себе — чтобы мы опять принадлежали ему. Как раньше. И, возможно, он бы сделал все, чтобы нам было очень больно — дед был в состоянии это сделать в любом возрасте. Знаете, мы так и не поняли, откуда у скибидистов наши книги. Спикер сразу как-то живо встрепенулся: — Так это не вы их отдали?! — 512, вот ты совсем дурак?! — прикрикнул на него ТиВи, заставив Спикера вздрогнуть — Конечно мы их никому не отдавали! Мы же не идиоты, чтобы свои секреты кому-либо так просто раскрывать, так ещё и вражеской стороне! — И где эти книги теперь? — более спокойнее, но словно с подозрением, спрашивает колонка. — Мы их сожгли, — как ни в чем не бывало отвечает телевизор, пусть на самом деле это до сих пор его удручает — особенно учитывая, что какую-то часть в этих книгах написана была именно его рукой — Да, конечно, скибидисты все равно их часть уже знают, разницы нет, но учитывая, что они не смогли перевести абсолютно все написаное — у нас был шанс хоть что-то свое спасти. И мы спасли, пусть и посредством огня. «Каким образом они смогли перевести?» — показывает 143. — Мы до сих пор не знаем, — признается ТиВи — Каких-то особых переводчиков нет, мы все на память помним… Если только подсуетился дед. — монстр тяжело вздохнул и нахмурился — Уж не знаю, какими силами и чьим трудом, но… Но не это ли является демонстрацией нашего родства? — жмурик мрачно улыбнулся, скрывая чистейшие белые зубы — Возможно, он все же знает нас лучше, чем мы могли подумать, и каким-то интуитивным образом перевел… Не знаю. Ещё более неясно, каким образом книги покинули наш мир и оказались в их руках. — Может… Вы однажды принесли и забыли? — аккуратно предположил Спикер. — Ммммм… Не знаю. — вздыхает ТиВи — Если только ТВ-ученый взял с собой, а при возврате в наш мир — забыл, или Полицефалия урвал без нашего спроса… Не знаю. Но оба возможных варианта звучат максимально нереалистично, ибо мы свои книги храним как раз специально подальше от всезагребущих ручонок брата, а самый старший такой дырявой памятью не обладает. Их как будто кто-то украл. Но кто? Даже когда мы допустили вас на свою базу, держали только в той зоне, где вам появляться можно. Да даже если бы кто-то и попытался что-то вынести, мы бы это почувстовали. Либо это увидели глаза и передали бы нам. — Кстати, а какую ценность для вас вообще представляют эти глаза? И какова история их происхождения? — спрашивает колонка, ощущая их потенциальных конкурентов за внимание и любовь ТиВи. — Они… Просто экспонаты с прошлых жизней. Напоминание обо всем произошедшем, — по сути отмахивается от этой темы монстр — Ничего интересного, но и избавиться от них не можем. Точнее, не хотим. С ними забавно. И они не так раздражают, как вы. — А… Ясно, — кивнул 512, не зная, чего ещё осмысленного добавить — Так… Теперь понятно, почему вы это скрывали. Надеюсь, за знание этой секретной информации, ты нас не убьешь? — Конечно нет. — с раздражением отвечает ТВмэн — Сейчас уже можно. Со стороны моих родственников можете агрессии не бояться, я им скажу, что вы знаете. Можеь, это даст им стимул открыть эту информацию своим… Партнерам. — после этих слов жмурик уводит глаза куда-то в сторону. Пусть и кажется, что смотрит труп на стену, на самом деле его взгляд блуждает где-то далеко-далеко, а не просто тяжёлое, а какое-то особенно смурное, выражение лица выдает с головой, что и мысли его витают где-то там же — должно быть, Спикер своими расспросами встревожил какие-то тяжелые мысли и воспоминания, а также старые душевные раны, чья тупая боль сразу же захлестнула его с головой, потихоньку начиная топить. Он только-только забывать начал. — Ты скучаешь? — прямо спрашивает Анастацио, как-то очень уныло ковыряясь в тарелке — и своим вопросом собирает удивленные взгляды сразу с троих фигур, что его окружают. — По ком? — удивляется ТВ. — Ну… По дедушке? — тихонько уточняет мальчишка — По родителям? А ты хотел бы знать бабушку? — Погоди, любимый, — подключается к игре Спикер — А раз вы столько раз умирали — вы разве родственников не должны были видеть? — Ну… Не знаю. Лично мы их не видели — да и не особо искали, — признается ТиВи — Вообще, наверное, в полной мере мы не успевали оказаться в мире мертвых, и перехватывали шанс вернуться в людской мир ещё на уровне астрала. А может тут дело и в чем-то другом — не уверен. И нет, Анастацио, по деду никто у нас не скучает — не за что. Он и пальцем не пошевелил для того, чтобы дать нам начало, а как только мы умерли — внезапно осознал, что любит нас — как в современном времени и стали бы делать еще при жизни нормальные бабушки с дедушками. Только вот в те времена, когда дети были зависимы от родителей и более старших предков, подобные чувства были практически невозможны. И обнаружил он их в себе уже достаточно поздно, тогда, когда уже стало понятно, что мы умрем, — отец сурово кривится, сын это пусть не видит, но прекрасно ощущает — Ну… Справедливости ради, он интересовался ТВ-ученым, они даже вместе проводили какие-то исследования. Но это не означает, что у деда была какая-то любовь к внуку. Просто приватизировал самого башковитого из нас. Прошло недостаточно времени, ТиВи все ещё помнил старшего брата, когда он был жив. Помнил его внешность, его лицо, смотря в которое, мог увидеть как и себя, так и ТВвумэн, Полицефалию и титана, а ещё помнил более добродушный характер и особый блеск в глазах, не без примеси хитринки, конечно, но тогда без этого никуда. Он все еще помнил удивительного и гениального человека, в чьем сердце хватало места практически на весь мир, помнил, насколько бездонной чащей он в их семье казался, помнил этот аппетит на познание и изучение всего… Смотря на тело, оставшееся от старшего брата, ТиВи не верил, как смерть и тьма обезобразили его — во всех смыслах. И лишь появление детей заставило ТВ-ученого что-то в себе поменять, только от малышей черты лица старшего сново как-то сгладились, а взгляд смягчился, наполнившись даже какой-то теплотой и нежностью — что-то в нем, как и во всех ТВмэнах, начало спустя столько лет снова болезненное морочаться, заставляя эти тела проявлять больше активности. Неужели это сердце? Неужели этот орган в них ещё не затих окончательно, растворившись вместе с другими органами под гнетом гангрены и других заболеваний? Может ли забиться в них сердце вновь? А может ли сердцебиение запустить в них вновь и все процессы, что приведет к новой работе органов в теле? Могут ли дети стать своеобразным реле, что приведет к тому, что в самих телам тоже образуется новая жизнь? Только иная. ТиВи бы очень хотел, чтобы у него снова забилось сердце, а кровь начала перегонку по артериям и венам. Он бы снова хотел ощущать себя теплым, мягким и живым… Так, нет. Пора спуститься с небес и перестать мечтать о том, чего и быть не может. Если смерть — то уже навсегда, пора бы это понять и принять. Также, как и понять и принять, что ТВмэны — это просто оставшиеся тела, такое же старое наследие от людей, как и Король. Только Король — не просто громоздко упакованное тело. А вполне себе живая и разумная личность, для продолжения жизни которой тратятся большие силы. Король даже не представляет, как ТВ-титан ему завидует. И как боится, что иногда не столько из-за голода, сколько из-за зависти, прервет течение жизни в этом часовом титане. Он думает, что Король ему это позволит. Как же глубоко монстр ошибается. Взглянув словно бы поверх Анастацио, до ТВ начало медленно доходить, что одни жмурики породили других. Это просто вопрос времени, когда умрут и новые, но они все равно все умрут. — А твои родители? Вы скучаете по ним? — спрашивает сыночка, и его детский голосок ощущается так, словно тело ТиВи вытащили со дна реки, настолько глубоко он ушел в себя — Ваших маму и папу ты же застал? — Застал… — кивает ТВ — Но не то, чтобы я их очень хорошо помню. Все-равно образ деда почему-то ярче в голове, чем их, всплывает. Возможно, на наших глазах, родители вели себя достаточно безобидно, но даже дед называл их подлыми и дрянными людьми без каких-либо моральных ценностей. Хотя я все ещё помню маму, которая сидит у камина, а в руках у нее — недавно родившийся самый младшенький брат, ныне титан. Несмотря на то, что ТиВи даже помнил, что она была в глухом платье фиолетового цвета, на шее у нее была крупная серебрянная подвеска, на плечах была старая, серая, ещё бабушкина, шерстяная шаль, а сверток, коим и был титан, был из белой жесткой ткани, и на нем был бледно-фиолетовый бантик, он не помнил ее лица — и это, если честно, пугало. Он боялся, что забыл, или, по крайней мере, начал забывать, хотя и понимал, что учитывая, сколько он живёт — это нормально. Рано или поздно, но он явно всю свою старую жизнь забудет, а за ней и все следующие, просто у мозга однажды закончатся силы все это хранить, однако все же хотелось, чтобы хоть какие-то воспоминания о своем прошлом у него остались. Надо будет подкинуть старшенькому, ну или хотя бы ученым этих двух фракций, таку головоломку — может, они реально что-то да и придумают, и больше ТВмэнам не придется прощаться со своими воспоминаниями, они просто смогут их взять из архивов и посмотреть. Одна из вещей, которых ТиВи боиться и по сей день — это беспамятство, что он забудет все свои корни. Но главное, чтобы он свою семью забывать не начал, это будет куда хуже. — А отец? Ты помнишь своего отца? — интересуется Анастацио, с каким-то даже сочувствием накрыв своей маленькой ладошкой большую и рельефную ладонь папы, ощущая дорогую кожу перчатки. Даже перчатка — и то холодна, словно ее прямо из морга доставили. — Ну… — ТиВи хмурится, а потом его лицо приобретает какое-то даже удивленное выражание — Относительно. Прям в деталях лицо не смогу восстановить, но я помню его сидящим в кресле, в темной комнате. Дожно быть, он сидел рядом с матерью — его я тоже помню рядом с камином. А тот камин стоял в имении деда — тогда родственники редко когда покидали друг друга, и обычно мы все жили вместе. Он помнит на лице отца лёгкую, почти незаметую, щетину, помнит смешно сморщенное лицо и какую-то улыбочку, которая только сейчас осознается весьма злобной, помнит овал лица… Глаза только не помнит, но это, видимо, память сбои даёт. Но глаза как будто отливают мандариново-рыжим, ну или просто очень похожим оттенком. В его воспоминаниях — не просто образ, в его воспоминаниях практически реальный кадр, как отец поздним вечером сидит в одной из комнат, он с матерью часто так могли запираться от надоедливых слуг, деда и детей в каких-то комнатах, и о чем-то без умолку болтать, ТиВи это помнит прекрасно. Он никогда не знал, о чем они болтают, а сами они, конечно, никогда не говорили. Даже если их спрашивали. Максимум, что они могли ответить — это лишь «О делах насущных», но вот подразумеваться под этим могло вообще все. Может, и не стоило лезть, раз уж это не касалось тогда ещё мелких не телевизоров. Но им тогда сильно не хватало внимания со стороны родных взрослых. Только если от деда они это все же со временем стали получать, от родителей — нет. Так и не получили. — Не дождались. — зачем-то в слух говорит ТиВи как-то очень печально и потеряно, опуская взгляд на ладонь сына. — Что-что? — сразу активизируется 512. — Да так. Просто, касательно внимания со стороны родителей, воспоминания внезапно нашел. Их любви и внимания мы все-таки не дождались. «Они погибли?» — показывает 143. — Ну да, это же говорилось, — с деланой строгостью, а также и знанием дела, отвечает за любимого Спикер — А как они погибли, любимый? — Не знаю прям в красках, вроде какая-то конная авария, кони сорвались, и одна карета налетела на другую… До точности не знаю, и не помню, лишь со слов какого-то человека, который внезапно постучался в наш дом. Помню лишь, что тогда со дня рождения нашего титана прошло вообще немного времени. Похороны… Помню относительно. Скорее, я больше помню, что дед вообще особо не страдал и не плакал. Как, пожалуй, и было положено настоящему мужчине того времени. А дальше уже само общество повесило нас ему на шею, и… Жить сразу стало как-то «веселее», — жмурик выделил слова ковычками — Никто из нас не плакал, даже ТВвумэн, хотя она женщина, по тем временам — ещё девочка, и она себе позволить могла. Даже, пожалуй, не могла, а была обязана — так бы она выказала, как уважает и скучает по родителям. Даже она не плакала. Полицефалия не понимал произошедшего, по понятным причинам, да и, наверное, до сих пор не осознал, если напомнить, а может и вообще забыл. А титан был ещё в пеленках, он тем более не запомнил и не скучал. Можно сказать, что он родителей даже не знал. — А ТВ-ученый как воспринял? — спрашивает 512. — Не уверен, — честно отвечает труп — Лучше этот вопрос задать ему, хотя я бы не стал тревожить семейные воспоминания. Может, он уже и забывать начал — сколько времени-то прошло… Может, дед успел достаточно изменить ему сознание, и он либо никак не относся, либо был и счаслив. Я уверен, дед пытался выработать у него яд на родителей. Может, дед пытался вырыботать у внука яд ко всему, что не нравилось лично ему, чтобы и внук думал точно также, как и его дед. Может, дед пытался изменить отношение старшего к остальному выводку из младших, и, возможно, в какой-то степени у него это и получилось… Но ученый все равно сохранил к младшим доброту и любовь в своем сердце, а также достаточно отваги для того, чтобы что-то для них и во имя их сделать. Даже умереть, если остальным это обеспечит покой. Порой ТВмэны забывают о том, как важно говорить «Я люблю тебя», и не только друг другу, но и своим детям. Вот бы чаще это говорить и напоминать… — А почему бабушка умерла, вам говорили? — спрашивает колонка. — Да, и это не секрет, — легко переключается монстр, хотя мыслями перенесся в прошлое — Она умерла практически сразу после родов, принеся в этот мир… Нашего отца. Жизнь за жизнь, так сказать. О бабушке, кроме деда, вообще никто ничего не знал. На моей памяти один раз был, когда о бабушке вспомнили. То было какое-то наше домашнее чаепитие, на которое даше вышли дед и старший брат, и вот что-то слово за слово, речь зашла про бабушку. Дед сказал, что она была крикливой, злющей, на ведьму и змею одновременно похожа была. Ну, естественно, что в брак их заставили вступить родители потому, что это было выгодно для родословной и семьи, в то время это было нормально. Дед говорил, что они никогда друг друга не любили — так бывало, не сошлись характерами. Для тех времен это тоже было нормально. Еще он говорил, что только какие-то силы удерживали его от того, чтобы не бить нашу бабушку за то, что она постоянно устраивала громоздкие скандалы по поводу и без. Хотя многие бы другие мужчины того времени поколотить ее, не постеснялись — и их бы ещё никто не осудил. — Ужас, — вздыхает 512. — Да, я соглашусь, — кивает ТВ — Но по тем временам это все была норма. Даже, может, и поведение бабушки. Уж не знаю, провоцировал ли ее чем-то дед, сам того и не подозревая, или это скандалисткой-крикуньей бабка наша от природы была, но если верить, в браке они жили незнакомцами, и даже когда бабушка умерла, так они друг для друга незнакомцами и остались. — А почему ваш дед не женился повторно? — спрашивает колонка — Он вполне мог, разве нет? — Ну… Он действительно мог, никто бы не осудил, это у женщин в те времена с этим были какие-то проблемы. Но вот почему он повторно это не сделал — как-то особо никогда не оговаривалось. Может, просто не хотел в выборе ошибиться, и опасался, что на него снова будет оказываться это давление… — ТиВи равнодушно тряхнул плечами, хотя в груди нарастало какое-то кислое чувство — Не знаю, но по воспоминаниям абсолютно всех, кто жил в то время, дед так и остался наедине с сыном, то есть с нашим отцом. И, кстати, вроде бы наша мама не была кандидатурой от деда. Помню, отец иногда хвастался, что сам ее нашел и привел в дом. Возможно, он все слишком преукрашивал в свою пользу, но, думаю, доля правды в его словах тоже есть. Раньше очень редки были случаи, когда молодые сами себе находили пару. Думаю, такое чаще было в крестьянской среде, а вот в аристократии точно выбор оставался за родителями. И если то, что рассказывал отец, было действительно так, то их с матерью можно считать весьма уникальным случаем. Чуть помолчав, ТиВи продолжил: — Мне не верилось никогда, что дед может кого-то, кроме себя, любить, и что в нем есть благородие, а также просто что-то человеческое, но… Если наша мама действительно была выбором отца, и дед ему ничего не навязывал, не заставлял, а также и, пусть весьма поздно, но созрел до нас и потянулся в нашу сторону — он действительно весьма неплохой человек. Пусть для своего времени его… Негативные черты характера и считались образцовыми, а доброта и сердоболие даже к семье — неправильными, он, возможно, смог в себе что-то побороть, чтобы последние остатки семьи не рассыпались, потому что… Был заинтересован в том, чтобы семья была. Не факт, что он эту самую семью хотел, но все же она ему была нужна. Только вот что с этой самой семьёй делать, а потом и с оставшимися внуками — он явно до последнего не знал. — Ты ни по кому не скучаешь? — спрашивает Спикер, с сочувствуем заглянув в лицо ТиВи. — Знаешь… Наверное, пожалуй, нет. Родителей, по которым мы просто должны были скучать, мы просто толком никогда не знали, так что для нас это весьма размытые странички в воспоминаниях, а дед не совершил такие поступки, за которые мы бы могли полюбить и начать скучать. А прожив и потеряв столько, что по пальцам всех доступных рук не пересчитать, как-то изощренно любить, привязываться и скучать мы разучились. Уж без обид, но я это лучше сейчас вам всем троим в лицо скажу, без привираний — если вы все погибнете, я особо скучать не буду. Вы в моей жизни все еще не первые и не последние, и заменить вас будет весьма просто. Я бы мог давно сделать это уже, да только вас жалко. И раз уж вы все ещё не погибли — значит чем-то этому миру нужны. В словах ТиВи пусть сквозили уверенность и даже холод — да только сам он в душе уже так уверен не был. Ладно Анастацио, малыш живёт всего десяток лет, но вот с 512 и 143 они практически с начала войны, и прожив с ними вместе достаточно времени, ТиВи всерьёз стал опасаться, что это ему понравилось, и что этих двоих он отпускать не хочет. Возможно, ТиВи даже боится их потерять. Также, как и опасается, что эти двое стали вполне уже частью его самого. Вполне возможно, что ТиВи сейчас врет, причем обманывает под шумок ещё и самого себя. И при хороших обстоятельствах, он этого никогда не узнает — не будет возможности проверить. Вполне возможно, что жмурик не хочет это проверять или узнавать. — Только без обид, ладно? — с сильным нажимом интересуется ТиВи, заполняя образовавшуюся неловкую тишину. — Да ладно, ладно, — отвечает 512 за всех, хотя и Анастацио, и 143, в глупом и даже неприятном ауте — определенно, их это шокировало, хотя они, вроде, должны были знать, ну или по крайней мере — подозревать — Кстати, любимый, мы хотели сегодня с малым сходить на прогулку. Ты как, отпускаешь? — ещё и делает настолько невинное выражение лица, что 143 даже диву дался. «Я иногда рад, что с этой змеей в одной лодке.» — синхронно подумалось 143 и ТиВи. — Идите-идите, как раз мешать не будете, — на удивление легко соглашается ТиВи — А ты, 143, можешь далеко не уходить — мне как раз новую партию документов прислали на рассмотрение. — О, ты решил в политику податься, любимый? — ухмыляется 512, прильнув к ТиВи и приобняв его, носом уткнувшись в холодную серую щечку. — Как ты догадался? — отвечает ему на это сарказмом ТиВи — Я всегда считал политику весьма грязным делом, и в людском мире оно так и было, но вы — роботы. И душой значительно проще. Возможно, вы ее немного отбелите, так что я и не прочь попробовать. К тому же опыт ведения подобных дел у меня все же есть — я успел сменить достаточно профессий, когда люди ещё были. И опыта поднабрался. И вообще, хватит ко мне прижиматься, валите уже. — с явным недовольством отвечает монстр, оттолкнув от себя Спикера третьей рукой, что вылезла у него из хребта. — Все-все, идем! — мягко засмеялся 512, выползая со своего места — Малыш, пошли! — последнее уже предназначалось Анастацио, который сразу же зашевелился, в мыслях все ещё находясь в мрачных раздумьях. — А ты весьма неплохо ориентируешься, — похвалила мама сына, мягко придерживая его за локоть, пока они шли по улице. — Спасибо, я стараюсь, — ответил мальчик, аккуратно прощупывая перед ногами все тростью, на удивление даже не задевая случайных прохожих, коих сегодня было весьма много — понял мальчик это по изобилию звуков и шумов у себя в ушах, а также по переодически мелькающим голосам — в основном это были громкие и шумные, все они пренадлежат Спикерам, но в этом потоке Анастацио отличил даже несколько тонов, которые принадлежат ТВмэнам. — А… Ага… — как-то растерянно отозвался Спикер, случайно засмотревшись на небольшую группку операторов-инженеров из четырех «человек». Все как один, пожалуй, между собой они были похожи даже больше, чем просто рядовые Камерамэны, они шли друг за дружкой, при этом держась друг за дружку, положив левую руку на плечо впереди идущего образца — то же ведь слепые, по крайней мере таковыми считаются. Правда, для 512, да и многих других, они все ещё представляли загадку. Вполне понятно, почему они получились со знанием языка жестов, и как способны были оказывать помощь, которая у агентов приравнивается к медицинской — это все просто заложенная в них программа. Но вот как они тогда в принципе понимали, что им показывают другие операторы, ну или недостаточно громкие агенты — вызывает удивление у всех, кроме самих операторов, до сих пор. «Да может, они и не слепые вовсе.» — едва не разинув рот, подумал Спикер — «С чего мы вообще решили, что они слепые?» Решили они с того, что сами инженеры им об этом сказали, а затем другие Камеры подтвердили. Понятно, что операторская братва решила так потому, что вычитали это из официальной на них документации. Ещё одними из факторов, которые сей факт подтверждают — это глаза инженеров, у них они и по форме более узкие и косые, а заодно и полностью черные, прямо-таки какие-то бездонные, а заодно то, как они себя ведут. Если инженер в каком-либо пространстве один, он очень чудно выглядит со стороны, ибо обычно ходит, вытянув обе руки вперед, чтобы ни во что и ни в кого не врезаться (в прочем, от подобных конфузных ситуаций не спасает, уже проходили), а если они ходят группкой, в количестве больше одного, то обычно друг за дружку держатся, чтобы не потерять. Ещё нередко инженеры все ощупывают — когда что-то ищут или уже потеряли, чтобы найти. Хотя при всех своих явных проблем со зрением, живут инженеры как вполне себе обычные операторы, местами даже ещё лучше, потому что они не бояться вести себя дерзко и как-либо отстаивать свое мнение, если с ним кто-то несогласен. К тому же инженеры обожают служить кому-то, они без этого существовать не могут, такими уж их запограммрровали — от того нередко инженеры, которые желают ещё пожить, сотрудничают с ТВмэнами, и обычном у них на весьма хорошем счёте. «Какие они вредные, аж противно.» — с негодованием подумал 512 и помотал головой, переводя взгляд на сынишку. Этот тоже слепой, причем его слепота подтверждена не безликой документацией, сохранившейся со времен людей, а медицинскими проверками, только он весь такой мягкий, милый и послушный, что едкой реакцией, как эти инженеры, не вызывает. Скорее, чувство такой, легкой конфетной любви, которую у людских детей вызывала любимая игрушка. То, что Анастацио — не просто игрушка, выращенная на его собственных костях, 512 пока ещё не понимает. Также, как и полностью не осознает, что стал мамой. И причем достаточно давно, если судить по годам. — О, вот мы и пришли! Откроешь мне дверь, сыночка? — весьма любезно попросил его Спикер. — П-пожалуйста, мам, — с явным сомнением отозвался мальчик, после чего вытянул руку, нащупывая ручку двери — тонкая, явно глянцевая, пластиковая, она должно быть белая, как в большинстве магазинов — Анастацио послушно медленно сворачивает ее, и открывает во внутрь, причем его чуть не сбивает поток очень громкой и неприятной музыки. Будучи слепым, ещё и на какую-то часть ТВмэном, у малыша достаточно чувствительный слух, чтобы подобный диапазон музыки приносил ему боль. — Давай-давай, пошли! И аккуратнее, тут лестница. Дай руку, я тебя проведу, — говорит мама, по ощущениям, над самым ухом, после чего сама хватает сына и помогает спуститься, по ощущениям, глубоко вниз. Пусть мальчик этого не видит, но чувствует — туда, куда они спустились — это достаточно темное и большое помещение, с ярким освещением трех разных фонарей, скорее всего это голубой, розовый и фиолетовый, такие, типично-клубные у агентов цвета. А ещё тут очень много Спикеров, и все они танцуют, или, скорее, активно дрыгают руками-ногами и телом, даже мама, не выдержав, начинает уже пританцовывать в такт музыке, едва не выбивая у сына белую трость, которую в подобном месте до обидного легко сломаать. Еще обиднее от того, что конкретно эту малыш сменил абсолютно недавно, и то, потому, что старую ему как раз сломали. Конечно, не специально, но тем не менее. — 512! Дружище, привет! — подзывает кто-то их стороны барной стойки, отчего малыша, судя по логике, мама тащит за собой как раз туда — Ну что, как твое ничего? Еще сам не стух-то со своим жмуриком? Ха-ха, шутка! Не смотри на меня так, — большой парень фракции Спикеров, а это, судя по голосу, и с какой высоты доносится голос, был он, складывает руки на груди. — Да нет, не стух, нам очень весело, — вполне спокойно отвечает 512 и садится на сам барный столик — место это держат и работают тут одни Спикеры, так что такое здесь делать было вполне законно — Хотя никакого, кхм, разнообразия не хватает, ну… Ты понимаешь, друг. У людской аристократии свои причуды, особенно у мертвой. Особо без экспериментов живем. Анастацио вообще не понимает, что мамочка имеет ввиду. А вот большой парень прекрасно понял, что имелось — внимательно выслушал, после чего расслабленно посмеялся — и сказал: — О, я понял тебя, дружище. Ну, накатим — и я расскажу тебе пару примочек, узнал недавно. Сам ещё не пробовал, но они такие, что ууух! Я уверен, даже твой жмурик не сможет устоять перед соблазном попробовать их с тобой. Хотя эти игрища и не под его статус, так сказать. — Почему вы называете папу жмуриком? Что это вообще значит? — спрашивает Анастацио, сразу как-то нахмурившись и насупившись, беспокойно помотав головой, пытаясь понять, куда примерно ему смотреть, чтобы показалость, что он смотрит прямо в лицо. Правда, расфокусированный взгляд выдавал его с головой. — А это кто? — словно с подозрением, без особого радушия, спрашивает большой парень, с высока рассматривая этого «маленького взрослого», у которого один лишь внешний вид кричал, с чьего потока он выходец — Что у него с глазами? — на наличие белой трости он обратил внимание уже после вопроса. — О, это мой сын, от ТиВи. И он слеп, даже с белой тростью ходит, — спокойно отвечает 512 — Его зовут Анастацио, имя ТиВи выбирал. — А, да. То, что имя, а не свободный номер, сразу выдаёт, что он от ТВмэнов, — кивает большой Спикер — Так если слепой, зачем с тростью ходит? Инженеры тоже слепые, и ничего, малютки без всего гоняют, лишь руки нелепо выставляют вперед. — Не знаю, — весьма ветрено бросает 512, спокойно пожимая плечами — На то настоял ТиВи. Очередные людские пережитки, я в них не силен, пусть людей-кураторов и застал. И имя, кстати, по словам ТиВи какое-то там… Символическое, что-ли? Он говорил. — Твой жмурик как для жмурика больно много говорит, — закатывает глаза большой парень, мысленно надеясь, что когда они достаточно напьются, ему не придётся опять выслушивать весь этот любовный бред к конкретному жмурику со стороны друга. Друга, у которого от этого жмурика еще и ребёнок. Видимо, настолько этой влюбленной дурочке спокойная жизнь не мила, что решила примерить на себя амплуа матери. Сын которой рожден от одного из этих скрытных жмуриков. Ну а то, что он слепой, в этом обществе, на этой стороне города, вообще никого не беспокоит — инвалид в альянсе не означает, что ты «какой-то не такой». Если ты тут инвалид, то ты самый обычный солдат! Просто со своим обвораживающим шармом, который может запасть в душу многим, свой ценитель найдется. Но вот у скибидистов… «Видимо, этот большой парень ТВмэнов не очень любит…» — с неодобрением подумал малыш, чуть ежась — от тона этого мистера так и сквозило презрение к фракции папы. Возможно, какой-то личный конфликт? — Я лучше пойду в сторону парка, мам, — говорит сын, подергав 512 за рукав. — Да-да, иди, — отмахивается Спикер — Тебя по лестнице проводить? — Не надо, сам поднимусь, — отмахивается сынишка. — Не боишься его одного по городу отправлять? — интересуется все тот же большой парень, смотря в спину мальчика весьма скептичным взглядом. — Да нет, а что с ним тут может случиться? Инженеры же сами ходят, хотя тоже вроде как слепые, и ничего. Наш малыш самостоятельный. Он может только сильно пострадать, если попытаться пересечь нашу границу, но ему явно хватит ума туда не соваться. — произнес 512. — Мммм, клево. А вы ему уже рассказывали, что вообще привело к границе? — интересуется большой парень, после чего прикладывается к недопитой большой кружке пива. — Нет ещё, — отрицательно качает головой Спикер, хватая глянцевое меню с коктейлями, все из которых были алкогольными, только разной тяжести — ТиВи в основном рассказывает ему о том, как жили люди, в частности до нас. Говорит, что лучше ребенка к этому подвести плавно. — Да ладно. Там такая дурацкая вообще история начала этой войны, плавно вообще не подведешь, — скептически фыркнул лардж. — А ТиВи считает, что так, как делает он — правильно, — поучительным тоном отвечает 512, начиная после своих слов как будто даже влюбленно расцветает — А слова и действия ТиВи — истина. — Не пойму я тебя, бро, — с сочувствуем вздыхает Спикер — Как ты вообще вляпался в любовные игрища с этим жмуриком? — Оооо, это долгая история, — благовенно мурлычет 512 — Рассказать? После этих слов, дверь захлопывается — и Анастацио не слышит, о чем они говорят дальше. Да и не особо хочет, он понял, что этот товарищ матери его отца явно недолюбливает. Анастацио искренне считал, что матери такие друзья не просто не нужны — она таких при себе просто не держит. Но, видимо, нет, мама дружит с тем, с кем захочет, невзирая на его слова и взгляды, даже если они затрагивают так нравившегося ей ТиВи. Просто потому, что искренне с ним дружит? Или у них такая, более липовая дружба, только потому, что они вместе воевали? Анастацио иногда сильно не понимает свою мать. И, видимо, просто так не поймет, это надо быть самим 512, чтобы хоть сколько-то понимать его логику вещей, поступки и причино следственные связи. Интересно, мог бы он при желании подружиться с врагом-скибидистом? Среди них ведь тоже было много весьма музыкально одаренных личностей, по крайней мере в самом начале, когда такой жесткой чистки личности, как у них сейчас, ещё не происходило. Сейчас-то такие, конечно, вряд-ли остались, это даже печально. Не только Анастацио, но и многим другим казалось, что да, 512, в общем-то, мог. И да, пусть малыш не знает всех подробностей, но о том, что была война, и что она кончилась, добрые агенты все же донесли, пусть многие события от малыша и скрыв, решив, что ему их знать не стоит. Определено агенты захотят что-то переврать и вывернуть все в свою пользу, чтобы в глазах нового поколения они были героями. Не то, чтобы скибидисты поступят как-то иначе, просто скибидисты в это все ещё пустят корни излишней ненависти и пропаганды, чего в агентах, на удивление, нет. Неуспели люди взрастить? Путь до парка, конечно, не близкий, особенно пешком, но Анастацио вполне спокойно добирается своим ходом — ему спешить некуда. Да и было, ради чего идти. Кроме того, что сам парк достаточно огромный, он ещё и обладал пышной темно-зеленой растительностью — агенты весьма активно проводили исследования и эксперименты с ботаникой, отчего спустя время более-менее смогли восстановить флору в этом городе, начав весьма активно его озеленять, возвращая к тому, как этот город выглядел до войны — таким же пышным и зелёным, правда, если люди старались делать ландшафт более равным и сочетающимся между собой, агенты все сбагрили в кучу, а потом, вооружившись другими агентами, стали строить поверх этого парк для простых человеческих прогулок, или наоборот, весьма романтичных моментов. Причем строили под чутким руководством ТВвумэн, которая ещё со времен людских парков сохранила в своей голове самые лучше образцы, и, соединив все воедино, придумала весьма интересный парк, который в себе ещё имеет и элементы лабиринта. Более того, парк ещё и белокаменный, все дорожки тут выложены белыми кирпичками, а кроме этого, тут на некоторых точках стоят памятники героям войны. Например, в самом сердце этого места, есть монумент, посвящённый погибшим Вантузу и красному Спикеру — новое поколение много о них слышало, кто-то даже видел записи, но какой-то конкретики про них не знал — взрослые особо о них не распространялись, что говорило о том, что пусть эти двоя для войны и сделали многое, но сейчас уже практически забыты, и вспоминать о них не любили. И не потому, что не были благодарны — нет, они вполне благодарны за то, что эти двоя для войны сделали, — скорее, просто потому, что те были пережитками старой эры, и вспоминать о них было достаточно неприятно. Кому-то именно больно или грустно — а для кого-то они просто были неудобными личностями. Хотя, наверное, ТВмэнам, или кому-то ещё, их смерть оказалась весьма выгодна… Но кому? Кто-то явно все это время дергал за ниточки, но вот кто именно — никто не знал. Никакие следы найти не удалось, либо же их ищат до сих пор. Если бы к расследованию подключились ТВмэны — они бы явно имели больше успеха. Но, возможно, для этого, им бы пришлось разворошить все свое прошлое. Они были бы к разгадке ближе других. В прочем, Анастацио пришел сюда не ради этого. Он знал об одной тропке, которая может привести в нужный ему угол, и пусть эту тропку не видит, но может чувствовать — в отличие от просто ровных дорожек, которые ведут в любой уголок парка, эта дорожка покрыта выпуклыми черными камнями, которые прекрасно прощупываются тростью, и Анастацио идёт туда, где их прощупывает, уходя далеко в глубь парка. Было в этом парке место, которое мальчишка очень любит, хотя у отца оно вызывает скрежет зубов. Но лично сам Анастацио считал его очень романтичной точкой, любовь матери к отцу в этом месте ощущается так ярко, что осела в воздухе чем-то таким сладким, что слаще сахара, и отдает на вкус монпасье. Когда малыш, наконец, доходит — сначала кажется, что он пришёл к каким-то большим зелёным зарослям, но стоит проникнуть во внутрь — изнутри оказывается намного ухоженнее, стоит большая, деревянная, темная, лакированная скамейка, а напротив — еще одна белокаменная статуя, которую своими руками сделал 512, посвятив ее ТиВи. Статуя, размером, не особо большая, может чуть меньше большого оператора, и на постаменте расположено белое худое тела, которое, видимо, символизирует Спикера — только вместо людской головы, 512 изобразил перевернутую музукальную колонку. Причем тело стоит на одном колене, держа руки вытянутыми, и в ладонях расположился большой телевизор старого образца, также выбитый из камня — очевидно, это символизирует ТиВи. Это статуя, это памятник — не важно, как это называть, важно, что это сделал 512 своими руками, как-бы увековечивая свои чувства к ТиВи, пусть сам ТиВи такому подарку, ещё и так изощренно скрытому от других, рад не был. Он считал, что 512 только зря потратил время и силы, не понимая, в чем смысл увековечивать чувства в принципе всех испорченных душ, еще и таким образом, причем основной аргумент телевизора заключается в том, что, мол, они все — смертны. И в любой момент они оба могут погибнуть, причём на безвозвратной основе — мало ли, как к ним будет благосклонна смерть. Даже сами ТВ не могут быть уверены, что погибнув однажды, снова воскреснуть смогут. Хотя при этом памятник выполнен действительно аккуратно и красиво, видно, что мама старалась, вкладывая в это дело не только душу, ну и всю свою безграничную любовь к отцу мальчика, и лично Анастацио считает, что работа точно не бесполезна. Жаль, конечно, что мама предпочла скрыть это от других пар, в которых один из партнеров — тоже телевизор, но, видимо, какое-никакое, но у нее чувство частной собственности есть. Страшно представить, сколько времени и сил на это было затрачено, но… Результат, очевидно, того стоил. Настолько, что Анастацио начинает непроизвольно улыбаться, и, найдя тростью скамейку — садится, а потом все же обращает себе голову в звериную форму, чтобы наслаждаться статуей не чувствами, а своими глазами — пусть даже зрение все равно далеко от идеального, ощущение любви, которое тут распылили как перцовый балончик, греет ему душу. Малыш за родителей был очень рад. А ещё в душе очень хотел найти себе кого-нибудь, кто будет любить его также, как мама любит папу. Вот только… К чему мама с другом сегодня вспоминали про границу? В смысле, чего там такого опасного, что ребенку туда не стоит идти?.. «Это явно рисковано…» — с сомнением думает малыш, нахмурившись, — «Но, с другом стороны, она как раз недалеко от парка, да и… Маме явно не до меня, а у отца нет причин там появляться… Может, все же сходить? Буквально на пару минут, а потом обратно. Там уже и день кончится…» — Анастацио перевел взгляд на статую, телевизор и колонка с которой словно посмотрели на него в ответ. «У тебя достаточно длинные волосы, можешь на них повеситься, если этим разочаруешь отца и мать,» — прочитал на колонке малыш, хотя на самом деле колонка неотрывно смотрела на телевизор, и видел малыш их в профиль. Каковы шансы на успех? Жизнь по другую сторону огораживающего забора была не такая… Добрая и беззаботная. Ибо там жили скибидисты, которые были весьма суровые, местами даже было уместно слово «жестокие» — и в отличие от альянса, они все так просто забывать не спешили — у них были свои поводы не забывать. А также готовится и к реваншу, чего вряд-ли делал альянс, который в принципе от войны смог весьма быстро перестроиться на гражданский лад. Было ли связано это с тем, что они там все машины с искуственным интеллектом — не ясно. Но если это действительно так, то и обратно в военный режим они смогут быстро вернуться. Местые жители тоже задумались о создании детей, и действительно их начали создавать — им в этом плане с одной стороны труднее, ведь в отличие от агентов, они своих детей в пробирках выращивают, но с другой стороны, и себя они тоже давно уже в пробирках выращивают, так что тут им проще — рука уже набита. И в отличие от общества альянса, где инвалидов, можно сказать, любят, у скибидистов с этим всем на порядок строже. Состояние организма ребёнка отслеживают ещё с зародыша, и если находят какой-то деффект — сразу пытаются убрать. А если не получается, то губят в зародыше и создают нового. Либо губят в самом младенчестве, просто безболезненно душат. Но вот что делают с телами — никто не знает. Одно время даже ходила байка, что, мол, ночью с заднего двора лаборатории выносят и выбрасывают на границе, оставляя малышей на растерзание ТВмэнам. Байка пошла с того, что какое-то время ТВмэнов часто видели у самой границы, но как только пытались выйти на контакт — ТВмэны, поджав хвосты, которых у них нет — поджав копчик? — убегали, растворяясь во тьме. Правда, возможно, некоторые байки все же не байки. Один мальчик-скибидист, что сейчас торчал на границе, отчасти именно этим и занимался — ходил вдоль гигантского, с позиции его роста, забора, который сверху обвит колючей проволкой, и искал хоть какие-то следы того, что тут могли отдавать деффектных младенцев на растерзание ТВмэнам, но ничего не находил. А ведь рассчитывал, что тут будут какие-нибудь кровавые пятна, ну или хотя бы волосы ТВмэном — мало ли, может, они сбросили, когда перелезали через забор, и ели? Или они ели на своей территории? В прочем, разницы особой нет. ТВмэны таким не занимались, ибо скибидисты им такого счастья никогда не устраивали. Конечно, может, был бы скибиди-ученый жив — он бы сжалился и накормил внуков… Но его нет. Никто до сих пор свыкнуться с этой данностью не смог. Даже сами ТВмэны, но об этом в курсе только те в альянсе, что с ними имеют близкое общение. «Как скучно…» — с печалью думает ребёнок, смотря на забор — «Отгородились от всего мира, но остались при своем. Кому оно надо?» Малыш знал о существовании так называемых «агентов», а также знал, что отгорожены они от альянса. Как и знал о существовании других фракций, даже видел их во время весьма липовой пропаганды — никогда бы не поверил, что это все роботы. Ну, почти все. Среди них и мертвые люди есть. В его представлении, мертвецы должны были быть гнойно-зелеными — то есть весьма стереотипное изображение зомби. А они оказались удручающе-серыми. Хотя то, как некоторые из них хотят на четвереньках… Оно реально пугает. Сам же мальчик, являясь типичным скибидистом, пусть и весьма юным, выглядит так, как многие представители их рассы — кареглазый, кареволосый, с какой-то загорелой кожей — потому что проводят много времени под ультрафиолетом, причем иногда даже искуственным. А зовут его Децим. Переводится как «десятый». Назвали его так потому, что он был действиятельно десятым младенцем, когда родился. Конечно он родился полностью здоровым — иначе бы просто не выжил. И всегда мысленно благодарил черт знает кого за то, что ему повезло уродиться здоровым — только потому, что насмотрелся махровой пропаганды, в которой агентов засняли как и на бытовом уровне инвалидами, обычно показывая Полицефалию, как пример умственной отсталости, или операторов-инженеров, и как они тыкались, ничего не видят, либо когда общались на языке жестов, так и в плане войны, показывая искрящиеся тела агентов, без рук, без ног, без голов, которых рвали на мелкие кусочки свои и чужие. Несмотря на то, что Децим был дико благодарен, что он весь такой нормальный — где-то в душе ему всегда было жалко агентов в подобных роликах. А ещё он не понимал, за что так с ними поступают, причем обычно жестили с Камерамэнами. Просто за то, что они глухонемые? А некоторые ещё и слепоглухонемые? Разве если государство их специально сделало такими, их можно за это так ненавидеть? Он у более старших напарников спрашивал, на что те с ухмылкой заявляли, что в этом вся сущность альянса. И что там выживает не сильнейший, а хитрейший. У них же, более разумных скибидисов, конечно все не так. У них ещё хуже. «Поэтому, малыш, радуйся, что ты скибидист. А не какой-нибудь агент — там бы у тебя будущего, по крайней мере светлого, не было. Ты был бы либо инвалидом первой глуппы, либо наркоманом и алкашем. А может просто вонючим трупом.» И Децим правда радуется. Хотя иногда становится грустно и скучно, и хочется увидеть каких-нибудь агентов воочию. Вряд-ли, конечно, сами агенты хотят этого, но… Иногда Децим надеется, что обе стороны одумаются, снимут эту блокаду и начнут жить в мире. Возможно, однажды это реально случится — просто малыш до этого не доживет. Думать о смерти и жизни вообще у скибидистов запрещено — просто для того, чтобы так случайно не стать чем-то похожим на ТВмэнов, хотя их как раз нельзя назвать особыми философами в этом направлении. У скибидистов много чего запрещено. Думать об альянсе в положительном ключе — особенно. Зато можно заранее морально готовить себя к тому, что будет опять война. Детей, собственно, для того на этой стороне города и создают, чтобы была армия для новой войны. «И не надоело ли им?» — с сомнением подумал мальчишка, после чего отошел от забора на достаточное расстояние, и, прицелившись, кинул в него старый мяч, что потом опять вернулся мальчишке в руки. Своеобразное развлечение для практически одинокой и беспризорной души, но такими долгими одинокими вечерами именно оно и спасало. Ещё один бросок. Ещё. Большой темнокожий скибидист с наклонностями террориста, что следит за группкой ребят, в которую входит Децим, говорит, что из него может выйти неплохой спортсмен. Однако никто из скибидистов в спорте не заинтересован, поэтому готовить малыша будут к чему-то военному. Не сейчас, а когда придёт время. И случится это ой как скоро. Может, если получиться стать в будущем каким-нибудь уважаемым скибидистом, получиться вернуть на их сторону спорт? А вступить в контакт с агентами? А захотят ли они сами идти на контакт? А знаком ли им спорт? Могли бы агенты играть в спортивные игры? Из Спикеров бы явно вышли забавные комментаторы. Вздохнув, Децим прицелился, снова кинул мяч — правда, мяч перелетел забор, и, судя по звуку, прицельно попал кому-то в голову по другую сторону забора. — Ух! — раздался мальчишеский голос с той стороны, когда тело упало. — Ой! Извините! — испуганно воскликнул Децим, и подбежал к забору, после чего заглянул между досок — Извините, вы в порядке? — Ну… По крайней мере я жив — остальное все точно в порядке, — вполне добродушео захихикал, судя по всему, мальчик с косичкой и весьма мертвенного вида, а потом, нащупав белую трость, встал, и закрутил головой, пытаясь понять, с какой стороны голос. — А вы можете вернуть мяч, пожалуйста? — вежливо и более испуганно попросил Децим, осознав, что перед ним ребёнок кого-то из агентов — осознание этого заставило его уставиться на этого мальчика с трепотом и испугом одновременно. Вроде он злым или агрессивным не выглядит. Да и пока не ведет себя как-то так. — Да, без проблем, — соглашается мальчик — Только… Можешь сказать, в каком направлении он? — А ты?.. — не успел Децим закончить, как он сказал: — Я незрячий от рождения. Ну, инвалид, короче. Думаю, ты должен видеть, что я с белой тростью. — мальчик добродушно усмехнулся. — А, да, конечно, — кивнул скибидист — Он справа от тебя. Повернувшись предположительно в право, мальчик аккуратно начал искать мяч белой тростью, прощупывая почву перед собой — правда, толкнув слишком резко, мячь от него чуть не укатился, но маленький мертвец успел его поймать. А маленький скибидист ведь никогда не видел слепого — у них-то их нет. И наблюдая за этим ребёнком, что внешне выглядил ещё вполне себе ничего так, но, если верить ему, слеп… Что-то в Дециме от страха сжалось. Ему самому было сложно объяснить свою реакцию на инвалида, но на самом деле все дело было в пропаганде, а еще и тому, что он такого видит впервые — вот внутри него закипал даже некий страх. — А… Ты вообще ничего не видишь? — аккуратно спросил скибидист, после чего даже для удобства удлинил шею, наблюдая. — Ну… Лично я — да, — честно ответил ребёнок — И лично я даже свет не вижу. Но среди нас есть те, кто различают свет, а есть те, кто даже силуэты видят. Нас таких у родителей много. — А кто ваши родители? — поинтересовался мальчик. — Да много кто — различных вариаций масса. Лично я создан Спикером от ТВмэна, — прямо с некой гордостью ответил этот маленький взрослый, после чего улыбнулся — А ещё у нас есть глухонемые, слепоглухие, слепоглухонемые, немые, глухие, слепые. Есть те, у кого по 3-4 ноги, у кого-то по 4 и более рук. Причём эти руки могут расти из самых неожиданных мест, — мальчик хихикнул — Лично не видел, но мне рассказывали. Кстати, лови. — ребенок агентов перекинул мяч обратно скибидисту — Поймал? — А, да, — растерянно ответил Децим — Спасибо. Правда, мяч поймал не он, а земля. Но не важно. — А ты… — аккуратно начал скибидист — Не сильно занят? — Ну… Клокмэны говорили, что теперь у нас есть все время этого мира. Особенно у таких, как мы. — слепой нахмурился, даже попытался сфокусировать глаза, что в его случае выглядит даже смешно. — Что они имеют ввиду под «таких, как вы»? — спросил кареглазый. — Не знаю, — пожал плечами сын агентов — Возможно, они имеют ввиду нашу инвалидность. Не думаю, что здесь имеется ввиду, что мы — дети, рожденные от ТВмэнов. Я слышал, что у Клокмэнов инвалидов нет. Ну, точнее, один был, но его убили. — За инвалидность? — встрепенулся скибидист, на что слепой искренне засмеялся — а потом сказал: — Нет. Убили его потому, что так надо было — точно не за инвалидность. Да и у него всего лишь было что-то с коленкой, ему ее повредил мой отец. Да и если бы в альянсе убивали за инвалидность, то альянса бы не было. — А, ну… Точно, — кивнул скибидист, припоминая, что отдалённо он нечто такое уже слышал — А ты… Как тебя зовут? — Анастацио, — ответили с той стороны — А тебя? — Децим, — ответил скибидист — Знаешь, наши имена даже похожи. — Так кажется из-за того, что оба имя — латинского происхождения, — со знанием дела ответил слепой — Я уже как-то слышал это имя. Оно… Переводится как «десятый», да? — Да, — согласился он — А твое имя?.. — Воскрешение, ну или как-то так, — ответил незрячий — Отец сказал, что у меня какое-то очень… Символическое имя. Но дальше этого он ничего про мое имя не говорил. А сколько тебе лет? — Мне 10. — О, мне тоже, — Анастацио счастливо улыбнулся, что с его глазами выглядит даже пугающе — Возможно, будь ты ребёнком агентов — мы могли бы стать друзьями. Или если бы я был ребенком скибидистов. — У нас нет родителей, — ответил скибидист, чуть насупившись. — Да? — лицо Анастацио вытянулось в сильном удивлении — А как вы появляетесь? Кем вы воспитываетесь? — Нас выращивают в пробирках. А следят за нами надсмотрщики, — чуть подумав, Децим сказал: — Я, если честно, в целом не особо хорошо понимаю концепцию семьи и родителей — нам о таких вещах просто должно не рассказывают. — Ну как так можно? — с сочувствуем вздохнул слепой — Вы сами не знаете, чего упускаете. Родители о детях заботятся, воспитывают, любят… Знакомят с этим миром и его законами, учат уважению и жизни. Также делает и вся семья — все друг друга чему-то учат, любят, заботятся. Круг семьи — самый прочный круг в мире. Это самый надёжный спасательный круг! — малыш качнулся, перехватывая трость — У меня очень большая семья, потому что у папы много братьев. А еще есть одна сестра. И все они живы только потому, что безвылазно живут в кругу семьи, никогда друг друга надолго не покидают. Мой отец-ТВмэн и мать-Спикермэн дали мне жизнь, дали веру. Они дали мне возможность, несмотря на слепоту, спокойно учиться и жить со своей инвалидностью. Они дают мне пищу и кров, одежду и украшения, заботу и любовь. Я их в ответ почитаю и люблю, а также делаю все, чтобы быть достойным своих родителей — и моя инвалидность меня от этого не освобождает. Да, я слеп, но я вполне в состоянии делать очень многое. — Ну… По тебе видно, что ты — ребенок ТВмэнов. Ты очень похоже на них одет, — заметил Децим — А чем ты собираешься заниматься по жизни? — Пока ещё не знаю, — слепой спокойно пожал плечами — Я потихоньку пробую себя во всем и сразу. Думаю, чуть позже окончательно определюсь. Но меня весьма интересует тема ядов и токсинов, а мой дядушка, ТВ-ученый, это одобряет. — Не боишься, что также обрастешь щупальцами? — усмехнулся скибидистов. — Нет. У меня же ими обрастатут ноги, а не руки или лицо, и они мне мешать не будут. Конечно, сначала будет неудобно, но я со временем привыкну. Но при этом ТВ-ученый у нас самый уважаемый ТВмэн! И его вся семья любит! Да и мало ли, может, можно будет обменять ноги на зрение. Я бы не отказался. — мальчишка широко улыбнулся — Знаешь… Я тебя не вижу, но ты ощущаешься приятным. — Да? Приятно слышать, — скибидист не выдержал и более тепло улыбнулся — Я думал, о нас говорят по другому. — О вас нам ничего не говорят, — с удивлением заметил Анастацио. — Да? — Децим сильно удивился — Я думал, вам что-то говорят… Разве не пытаются пропагандой запудрить мозги? — Ну лично нам, детям от ТВмэнов, о вас ничего не говорят. Родители обучают нас… Другим вещам. И они далеки от того, чему учат детей, которые у других агентов. В смысле, в семьях, которые создают, например, из обоих Камер, обоих Спикеров, или Камеры и Спикера. У детей из таких семей, и у нас, детей от ТВ, весьма разный курс знаний и развития. Учат нас отдельно друг от друга. — признался ем слепой — К тому же, учитывая, что среди нас много инвалидов, у нас обучение с особенностями. Чуть помолчав, Анастацио спросил: — Зато вам, как я понимаю, про нас рассказывали? — Да, достаточно, — кивнул скибидист — Думаю, характер этих… Рассказов ты и сам понимаешь. — Нет, не очень. Обьяснись, — Анастацио нахмурился. — Нууу… Они показывают и говорят про вас неприятные вещи. Особенно про твоего отца и его семейство. — А, ясно, — сразу же осел слепой — Это… Не знаю, что они конкретно говорят, но я уверен, что все это — не правда. — А как часто ты тут гуляешь? — с некой надежой спрашивает мальчик, наконец подняв мячь. — Ну я только первый раз сюда пришел, на пробу, так сказать. Я слышал много от родителей о том, что здесь какое-то очень плохое место. Обычно, агенты на окраинах редко встречаются, я вообще сегодня никого не встретил. — ответил Анастацио — Но это место вроде обычное, тут ничего страшного нет. А даже если оно и есть, я все равно ничего не увижу, хе-хе. — Ты… Тоже оказался не такой, какими вас выставляют. Может, еще встретимся? — с надеждой спросил Децим — А то… Мне тут иногда одиноко. А с тобой хотя бы есть, о чем поговорить. — Хм… Да, давай. Я согласен, — слепой спокойно пожал плечами, после чего на умные часы, что были у него на правой ручке, пришло какое-то уведомление, и они активно у него завибрировали — Кхм, извиняюсь. Децим с удивлением уставился на то, как незрячий обращается с весьма технологически развитым прибором — пусть мальчик и не видит, глаза ему заменяет озвучивающая программа, которую он со временем стал спокойно воспринимать и на весьма большой скорости, в то время как для других нередко звучала просто тарабарщина женским голосом. И программа озвучила ему СМС от матери, содержание которой было такое, чтобы Анастацио обратно шевелился в сторону бара, мама, наконец, «дегустировать» устала. — Оу, мне пора, — с сочувствием вздохнул Анастацио — Ну… До скорого? — Да, — печально соглашается скибидист — Пока. И взглядом провожает этого сына агентов, со стороны подмечая, что на слепого этот мальчик так-то и не походит. Ну, если не знать, что он ничего не видит, то его явно можно принять и за вполне дееспособного, который видит. «И все же они явно приятнее, чем нам вторит пропаганда.» Этой ночью Децим в их комплексе долго не мог уснуть, ему снился кошмар про слепую морскую звезду. Буквально про большую, даже, пожалуй, гигантскую, морскую звезду, у которой нет глаз, но она весьма активная. А еще у этой звезды есть маленькие звездочки-дети, и дети, в отличие от старшей звезды, видеть могут. Этот сон сильно напугал мальчика. Хотя отчасти и понятно, почему ему приснился такой бред. — А из-за кого началась война? — спрашивает Анастацио, сидя рядом с маленьким скибидистов на каком-то старом перевернутом ящике. — А вам не рассказывали? — спокойно поинтересовался Децим, в сравнении звуча даже взрослее, чем сын агентов. Хотя, ничего удивительного, беспризорники и сироты всегда вырастают быстрее, чем дети, что воспитываются в кругу семьи, особенно если эта семья весьма крепкая (хотя и не сказать, что семейство Анастацио было дружным). Особенно если их выращивают в тоталитарном режиме. — Ну… Нет? — признается слепой — А должны? — Я думал, что ваши взрослые темнить не будут… — предпологает мальчик — С другой стороны — как раз в их интересах темнеть и врать, разве нет? — Я думаю, ты прав, — соглашается ребенок агентов — Но тем не менее. Кто же начал войну? — Ваши, — отвечает Децим — Ну, не прям кто-то из твоих, а… Камерамэны. В любом случае, нам говорят, что именно они эту войну и начали. Что, мол, это государство специально создало их против нас. А в догонку ещё и Спикеров создали. — А ТВмэны? Как они в эту войну вляпались? — искренне интересуется слепец, даже чисто механически скидывает голову, смотря в ту точку, где он лучше всего слышит и ощущает ребенка врагов. Хотя, в силу отсутствия зрения, он ощущал этого скибидиста прямо везде и сразу. — Они просто однажды появились. Никто не знает, откуда они взялись — просто однажды пришли. Сначала вышли к агентам, а потом стали охотиться и на наших, и на ваших, с целью сожрать, — ответил Децим — Поговаривают… Агенты долгое время не замечали этого. — Не замечали, да. Даже я об этом слышал, — говорит слепой, правда, таким тоном, который даёт понять, что он вслед за взрослыми что-то темнит. Возможно, он и вправда темнит. Потому что относительно представляет, откуда отец и его родственники взялись, но умом понимает, что распространяться об этом не стоит. Пусть даже сейчас между двумя сторонами и идёт некое примирение, говорить в слух, ещё и чужим, все еще не стоит. Там и своим, на самом-то деле, опасно. Свои тоже могут этим не во благо распорядиться, а чужие — и подавно. — А ты знаешь, откуда они взялись? — с некой даже надеждой спрашивает Децим — Они же, ТВмэны, вроде совсем не роботы, а мертвые люди. Человеческий органический материал, правда, умерший и гниющий. Они же, вроде, потому-то и воняют, да? Пусть и кажется, что спрашивает он смело — но на самом деле это не так, и в душе он сильно переживает. Переживает, что сейчас сын агентов поймет его неправильно и начнет злится, а ещё, не дай Боже, взрослых позовет, и они сделают Дециму очень больно. Децим ведь не идиот — понимает, что задает вопросы на уровне шпионажа, которые просто так спрашивать нельзя. И понимает, что это он знает, что задает такие вопросы не со злого умысла — но ведь его оппонент об этом не в курсе. — Если мой отец и его родственники правда люди, то все они появились из их матери — женщины, что их родила. — не то в шутку, не то всерьез, объясняет Анастацио. — Ух ты. А там они как оказались? — интересуется Децим, что явно был не в курсе тонкостях зачатия детей людьми. — Ну… Они появились в своей матери благодаря их отцу. Он… Наполнил эту женщину своим семенем, и потом они начали расти у нее в животике, — дает весьма расплывчатый ответ Анастацио — Примерно так люди и заводили детей. — То есть, — Децим, судя по ощущениям, начинает смотреть прямо на Анастацио — Люди других людей делали? — Получается, что так, — соглашаетчя незрячий — Почти как конвееры, только принцип появления сильно отличает. Не уверен, как правильнее это сформировать, но мне про это рассказывали так. — Вау, — усмехается скмбидист — Это звучит смешно и мерзко одновременно. Все эти биологические примочки… Лично мне они кажутся весьма неприятными. Даже те функции тела, что есть у меня сейчас. — Это ты погоди, ты ещё явно расти не начал. У детей же потом наступает и переходный возраст, и организм полностью начинает меняться, — со знанием дела отвечает Анастацио — Не знаю, как это будет проходить, но… А вдруг, это будет что-то страшное? — в голосе мальчика появляется беспокойство — Родители говорят, что у меня слабое сердце, мне нервничать много нельзя. — В таком случае, если это окажется чем-то страшным, то тебе даже повезло. Ты не увидишь всех этих изменений, — произносит Децим — А… Если ты не видишь — какое же у тебя восприятие мира? Что ты ощущаешь? Что видишь перед собой? — Ну… Вообще, я ничего не вижу перед собой. Ничего, кроме темноты, — мальчик вполне спокойно пожал плечами — И она такая… Вспепоглощающая, всеобъемлющая, что-ли? Равномерная, в какой-то степени… По сути, моими глазами являются все остальные ощущения. Организм заменяет одно другим, обостряя уже имеющиеся чувства. Мне нормально, я привык. — А есть желание взглянуть на мир? Хотя бы иногда? — любопытствует скибидист. — Ну… Конечно иногда такое желание возникает, — признается мальчишка, предпочтя пока не рассказывать, что так-то у него возможность видеть есть — просто он сам ей сознательно не пользуется, опасаясь. Если причина доброты этого скибидиста потому, что его оппонент, несмотря на свое происхождение, инвалид, то этот самый оппонент будет прикрываться инвалидностью, как щитом, до конца. Он такое не поддерживает и не одобряет, и пользоваться этим и сам не рад, но делать так будет. Мамочка иногда цитирует людей. И она часто скандирует людское выражение, в котором сообщается, что наглость — второе счастье. Папочка такое не одобряет. Но молчит, потому что сам с родней такое нередко практикует. — …Но отец говорит, что не стоит. Мол, война так уничтожила мир, что смотреть тут особо не на что. А времени прошло недостаточно, чтобы мир начал сам себя озеленять, поэтому наши учёные сами его засаживают. — поспешно завершает мысль мальчик — Я предполагаю, что тебе должно быть видно, — слепой тихо хихикает — Потому что редкие пучки травы я и тростью ощущаю, и кожей. Даже практически у самой границы. — Кстати да, — соглашается Децим — В отличие от нас, вы практически все растительностью прикрыли. Наши на это не тратятся — от того земля у нас… Такая голая. М-да, у вас земля уютнее. — Приятно слышать, если честно. Можно ли это считать эа комплимент? — слепой криво, во весь рот, улыбнулся, на миг засветив ровные маленькие жемчужинки-зубки — спасибо отцу, челюстями сын в папу пошёл — Я слышал, что за это благодарят моего отца с семьёй. Мол, если бы не их знания о том, как выглядел мир раньше, при людях, причем намного раньше, чем застали первые агенты и первые скибидисты, то нынешние агенты тратиться на озеленение территории не стали. Да и им-то подобное зачем? Они роботы и в биосфере не нуждаются. К тому же среди них есть слепые. — Да? — удивляется Децим — В смысле, я видел и слышал… В пропаганде, конечно. Но все равно воспринимает туго. Это… Вроде бы не Спикеры, да? — Все верно, — соглашается Анастацио — Это все те же Камерамэны, только немного другие. Это инженеры — эквивалентно врачам и другому медицинскому персоналу у вас. Они, говорят, собрали всю первую группу инвалидности. Слепые, глухие, немые. — А как они?.. — затягивает скибидист. — …Ощущают этот мир и понимают, когда к ним и по какому вопросу обращаются? Не знаю, — честно признается Анастацио — Они сами тоже об этом не распространяются. Ну, думаю, у них на то есть веские причины. Хотя при этом они весьма такие… Руковистые, башковитые. Так их называет мама. — Знаешь… Думаю, я должен сказать тебе спасибо, — внезапно выдает скибидист, неловко потерев затылок. — За что? — удивляется слепой и даже поворачивает на мальчика голову. Правда, в абсолютно противоположную сторону, на что кареглазый тяжко вздыхает — но не позволяет себе коснуться этого идеального серого личика, боясь своими грязными руками как-либо опорочить слепого. И его честь, и тело, которые жизнью явно обласканы. Почти как маленький взрослый. Рядом с другим маленьким взрослым, хотя у другого такой острой нужды рано взрослеть в принципе нет. — Я думаю, что есть. Спасибо за то, что пришел тогда к границе. Спасибо за то, что отдал мячик. Спасибо за то, что заговорил, и поддерживаешь общение до сих пор. Спасибо даже за то, что принес ножницы по металлу. Если бы не они, то я бы колючую проволоку вряд-ли обошел, и не оказался на вашей земле, — после этих неожиданных признаний, Анастацио почувстовал, как его в бедро кольнуло острие, едва не поранив — Спасибо за то, что… Пригласил к вам. Да и в целом — спасибо за все. — Да не за что, в общем, — Анастацио чуть нахмурился, звуча серьёзно — Возможно, я нарушаю какие-нибудь наши уставы, но… Папа на подобное благородие говорит, что, мол, это все так по человечески… — А он знает? — пугается скибидист. — Нет, — слепой отрицательно качает головой — И если бы узнал, то явно был бы мной недоволен. Но на такие акты благородия, которые протеворечат официальному своду правил, я слышал, как отец так высказывается. Однако, я еще слышал, как он говорит, что подобное не должно поощряться — но и наказываться в полной мере, по всей строгости, не должно. Чуть помолчав, он добавил: — Правда… Я уверен, если он узнает — отец будет мной страшно недоволен. Не исключаю, что будет сильно гневиться, злиться… И не только он. Думаю, если не все, то многие родственники точно. — А мама? Что тебе скажет мама? — удивляется Децим. — Не уверен… — печально признается слепой — Но у меня мама — совершенно другого характера. Не думаю, что она будет злиться, по крайней мере — сильно злиться. Но и вряд-ли она будет мной как-то довольна. Я, если честно, с трудом представляю ее реакцию. — А какая она, твоя мама? — спрашивает скибидист — У меня-то самого мамы нет… Как и у всех. Отца нет тоже, но я над этим думал, и пришел к выводу, что наши надзиратели вполне за отцов сойдут. — О, я думаю, моя мама — самая лучшая! — мальчик снова начинает широко улыбаться, а его расфокусированный взгляд как будто собирается у носа — Она добрая, заботливая… Интересуется мной, оказывает знаки внимания… А когда я был поменьше — мы много играли, и нам было очень весело. Звучало бы мило, если бы не один нюанс, до которого малыш ещё пока мозгом не дорос — как-бы все это мило не было, но делалось это не от чистого сердца. Спикер просто был в те моменты пьяный. А то и наколотый. Иначе поначалу ему было сложно собственного сына всерьёз воспринимать. Конечно, он играл со своим сыном, и даже полностью поддерживал все его детские придумки — иначе программа, подверженая воздействию алкоголя и наркотиков, просто не могла. Но вполне возможно, если бы не природное дружелюбие, а также желание быть с этим ребенком хотя бы друзьями — ради ТиВи, и никак иначе, — 512, будучи даже совсем обдолбанным и напоенным, не поддерживал бы все игры и начинания ещё совсем маленького сына. Хотя не то, чтобы в таком состоянии, он в целом мог чему-либо сопротивляться. Однажды, когда сынишка пересмотрит все свои воспоминания, он сильно удивится, осознав, что помнит маму пьяной, с бутылкой, или шприцом, в руках. — А ещё у меня мама — добрая-добрая! И папу очень любит, — Анастацио начинает улыбаться сильнее, практически демонстрируя зубы — видно, что мысли о родителях, даже об одной только матери, доставляли мальчику много удовольствия. Любящий сын. Значит — родители правильно воспитали. Хотя на самом деле они ничего такого не делали, лишь проявляли весьма базовую заботу, старательно поддерживают легенду, что любят — а большего верному сыну и не надо. Он сам себя запугал, ТиВи и его семье даже стараться не пришлось. — А твоя мама?.. — начинает скибидист, в душе даже ощущая укол зависти — Спикер вроде, да? Пусть завидует на здоровье. Только не живя в тех условиях на самом деле, он и представить не может, что на самом деле все далеко не так хорошо, как кажется. К тому же — вполне естественно, что все ТВ своих детей в чем-то да и обманывают, а провернуть подобное с кем-то вроде Анастацио — значительно проще. Хотя и считается, что слепые в альянсе видят значительно лучше зрячих. Возможно, такая функция открывается с возрастом? Или она доступна всем — но не детям, рожденным от ТВмэнов? — Да, — подтвержает слепец — А ты думаешь, это как-то на любовь к моему отцу влияет? — Ну… Спикеры же более активные, чем операторы, разве нет? — спрашивает скибидист — Они эти… Как их?.. А, точно! Эмпаты, вот! Мне кажется, что поэтому твоя мама в плане любви такая… Яркая. Зажигалочка, во. У нас так называют особо активных и непоседливых, — Децим улыбается, подобное явно греет ему сердце. — Зажигалочка? — задумывается ребёнок агентов — Хе-хе, забавно. Может, ты в чем-то и прав, моя мама — действительно, в какой-то степени, та ещё зажигалочка. Папа, да и многие другие, иногда на маму за это кричат… — мальчишка перестает улыбаться, теперь его лицо выражает сомнение — Иногда даже бьют… — голос от этой тяжелой информации предательски слабнет, а под конец и вовсе срывается. Хороший сын, за сохранность матери переживает. Видно, что ему не все равно, и что он любит. — Я слышал, — говорит Децим — Подобное назывется домашним или бытовым насилием. Я читал, — в его голосе на миг сквозит гордость этим фактом — И… Твоя мама ничего с этим не делает? Не пытается с этим бороться? — Нет, — слепой отрицательно качает головой — Получается, у нас это домашнее-или-бытовое-насилие — не просто частое, а повсеместное явление. Многие отцы бьют своих жён и кричат на них, если они делают что-то, что им не нравится. И при этом мамы к этому не воспримчивы, они насилия просто не замечают. Может, война так на них отразилась, а может — суровое воспитание, которое правильное по регламенту… Не знаю. Но матери этого никак не боятся, не стесняются, и вполне хорошо живут. Чуть подумав, Анастацио проговорил: — Для них домашнее насилие не является чем-то страшным, они его не замечают. И это, если честно, страшно. Мне казалось, что подобное никогда не было нормой… Но отец сказал, что многие раньше также жили, и ничего. По крайней мере, раньше подобное было нормой, и особо никем не осуждалось. — Да? Оу… Это звучит максимально безрадостно, Анастацио. Сочувствую, — с сочувствием говорит скибидист — А знаешь… У нас тоже насилия много. Наверное, в количественном соотношении даже больше, чем у вас. И я, по правде говоря, думал, что насилие, а также его виды и способы проявлений, есть только у нас. Мне казалось… Что в альянсе этого нет. Что ваши фракции в целом на насилие друг к другу не способны. — О, ты ошибаешься, — вздыхает слепой — Я слышал, что агенты тоже враждуют и ненавидят друг друга, благо, что это не так часто. В основном среди каких-то крупных и именитых шишек. И у нас особо поводов для ненависти нет, если кто-то хочет, они ненавидят друг друга просто так. Или по совершенно смехотворно-дурацким причинам. — Например? — просит Децим. — Инженеры и ученые с фракции операторов частенько недолюбливают рядовых Спикеров, а особенно начинают злиться и пытаться ударить их тогда, когда они титана-оператора имеют ввиду общим, а не конкретно фракции Камер. Ещё эти операторы зляться, когда Спикеры им говорят, что, мол, «Ничего вашего тут не осталось, так что заверните себе пальцы под другим углом». Не уверен, что под этим имеется ввиду. — А они пытались их убить? — интересуется Децим. — Этим больше грешат инженеры, но да, — кивает Анастацио — Я слышал, что однажды, когда оператор-титан был на ремонте, и в месте его починки вместе с учеными и инженерами были Спикеры, между одним рядовым Спикером и инженером был конфликт, который перешел в драку. А Спикер, говорят, был не очень адекватный, и сначала он первый одного инженера ударил, а потом столкнул его с высоты, и тот упал спиной на острый обрубок балки, насадился на нее телом, острый конец у него из живота торчал. — Ужас-ужас! Но… Оператор хотя бы выжил? — с надеждой интересуется Децим. — Нет, — Анастацио отрицательно качает головой — Балка не просто задела жизненно важные провода, а в целом разорвала там все на две части, и инженера было не спасти. Причем ученые все видели, но вмешиваться не стали. — А титан? Почему он не вмешался? — удивляется мальчишка. — Говорят, он в тот момент был в отключке, так что вмешаться при всем желании не мог. Да и, думаю, даже будь в сознании, вряд-ли бы что-то сделал. — рассказывает слепой то, что однажды рассказали ему — А вот Спикеру… Ничего не было, хотя случай и стал резонансным. Причем операторы-ученые, для острастки, ещё долгое время не снимали тело инженера. И даже сам титан, когда снова пришел в себя, тело видел, но снимать не стал. Уж не знаю, почему… Может, вид понравился, а может был глубоко шокирован увиденным… Может, без приказа не рискнул, а может просто программа не осознала, что за время его отсутствия произошло… — ребенок замолк, с каким-то даже беспокойством осознавая то, что он рассказал. В голове словно медленно и лениво, явно нехотя, заворочался червь, небольшой червячок сомнения, а также медленное и неприятное осознание, какой же ужас переодически творится внутри альянса. Да, пусть больше таких случаев зафиксировано не было, все же, и Спикеры, и Камеры, постарались начать вести себя намного спокойнее и дружелюбнее, но даже этот единичный случай уже стал, по сути, показательным. Он показал то, что не все агенты, особенно из разных фракций, могут видеть в себе равных оппонентов. А ещё показал, что Спикеры в физическом плане сильнее, чем Камеры, пусть телосложение у тех двоих было вполне равным, разве что только у инженера шея худее, и сколько-то длиннее. Хотя, возможно, дело в том, что у операторов-инженеров немного иное строение, что особенно видно в шее. В прочем — вряд-ли это было для оператора сильным преимуществом. А даже если и могло быть, то только при хорошем и полном зрении — но не явной слепоте. — Это… Весьма грустно и печально. — наконец говорит скибидист — Я почему-то думал, что в альянсе друг к другу намного добрее. — Я, если честно, тоже… Только сейчас в полной мере осознал… — тихонько, даже немного печально, отвечает сын агентов, сильно расстраиваясь. Сам-то он себя со стороны не видит, а вот Децим видит его прекрасно, даже ощущает печаль слепого ребенка физически — а потому весьма ловко спешит перевести тему: — Знаешь… Отсюда видны так называемые «загоны», вроде, вы тоже их так называете. А кто там содержится? — Там… Агенты, которых мы называем пауками. У ТВмэнов их нет, только у Спикеров и Камер, — Анастацио переключается весьма быстро, это даже радует — У нас они воспринимаются животными, некоторые к ним даже относятся, как к домашним животным — папа говорил, что такие зверушки были у людей. Любят их, ухаживают за ними, насколько это возможно… — Возможно? — удивляется Децим. — У них не совсем обычное строение, мне рассказывали взрослые. Сам я их, понятно, не видел, — после последней реплики мальчик добро усмехается — Кстати. Можно о кое-чем попросить? — Ну… Смотря, насколько это шокирующая просьба… — немного смущенно отвечает скмбидист, в душе явно заинтересовавшись. — Можно я коснусь твоего лица? Я же тебя не вижу, но так — смогу примерно представить, — простит ребенок агентов — Ну прошу. Не пойми неправильно, но я бы хотел знать, с кем уже столько дней виду диалог. — Если тебе не противно… То я не против, — соглашается мальчишка. — Спасибо, — Анастацио весьма чисто и искренне улыбается, после чего поднимает руки — и аккуратно касается щек и лица скибидиста в принципе, заставляя самого скибидиста глаза прикрыть. Руки у мальчика, несмотря на постоянный близкий контакт с чем-либо, мягкие и нежные, чистые, хотя по температуре далеки от горячих, и ощущаются скорее остывающими — подобно тому, как быстро температуру теряет молодое тело, находясь в процессе смерти. А ещё они весьма аккуратные и деликатные — мягко трогают, касаются, что-то продавливают, позволяя инвалиду сформировать образ в своем сознании. Вот бы посмотреть… Скибидист начинает ощущать, что на них кто-то смотрит, открывает глаза, чуть отдергиваясь — и понимает, что над душой у него и Анастацио стоят двое, и эти двое — операторы-инженеры, которые в близи выглядят не только чудными, но и одновременно с этим какими-то пугающе-суровыми — по меньшей части как раз из-за шей, а вот по большей — как раз из-за черных и сильно косых глаз, четырех пугающе-одинаковвыэ глаз. И все эти глаза смотрят аккурат на двоих мальчиков, причем если одни глаза демонстрируют удивление, другие проецируют прямо-таки презрение. А то и даже брезгливость. Может, брезгливость испытывают к одному лишь грязному внешнему виду маленького скибидиста. Но… Они же вроде слепы. Как так-то? — Анастацио, — тихонько говорит скибидист, и вздрагивает, чувствуя, как инженеры синхронно поворачивают с интеросом головы, да склоняются немного ниже, выражая своим видом интерес — У нас… Проблемы… — Я чувствую, — как-то слишком спокойно шелестит сын агентов, застыв, подобно статуи — Как выглядят наши незванные гости? — Видимо, это те самые слепоглухонемые. Операторы-инженеры, — говорит Децим — Агенты с черными косыми глазами. — Аааа… Понятно, — кивает сын агентов, и вздрагивает, когда один из инженеров вцепляется ему в плечо и медленно опускается на корточки, чтобы быть ближе — Ты даже не представляешь, насколько у нас крупные проблемы. Догадываешься? — Не поверишь, но да, — соглашается Децим — Они точно нас не услышат? — Ну если только за время моего отсутствия у них не прорезался слух, но это вряд-ли, операторы своей инвалидностью сильно дорожат… — едва ли не шепчет слепой — А по губам они, вроде, читать в силу своей слепоты не способны… — после чего ощущает, как один инженер свою правую руку сцепляет с левой рукой мальчика, и, сильнее сжав, таким образом заставляет пожать ему руку, что было эквивалентно приветствию. «Рад вас ощущать.» — показывает Анастацио, как только ему отпускают руку, вспоминая язык жестов на ходу. «Взаимно.» — лаконично пишет ему на ладони инженер, правда, слепой ему не особо верит. «Вы поведете нас к моему отцу?» — прямо спрашивает инвалид, решив не начинать комедию с долгими распросами — лучше уж сразу, чтобы понять, как будет этим двоим мальчикам плохо потом. «Да.» — пишет инженер ему на ладони, а потом охватывает его кисть — и медленно встает с корточек, после чего также медленно тянет за собой — так подозрительно медленно и спокойно, правда, Анастацио их достаточно знает, чтобы понимать, что это все обманный образ, чтобы своих жертв не спугнуть. Анастацио слеп, но не глуп, диагноз дядюшки-полицефала не наследует, и прекрасно понимает, что происходит. Понимает, что их положение дел очень плохо, а ещё хуже от того, что он репутацию инженеров знает. Другой инженер не такой терпеливый и добрый, и просто стискивает скибидиста по плечам, ещё и так жестко, что тот может дрыгать только ногами — но вот верх у него сейчас в довольно нерабочем состоянии. — Отпусти меня! — зло кричит Децим на слепоглухонемого, ещё и смело смотрит в его раскосые глаза — вот только ничего хоть сколько-то осмымленного не видит, а учитывая, что ни Камерамэны, ни Спикермэны, не моргают (лишь ТВ очень редко подобное делают) — подобное ощущает ещё хуже. Глаза у инженеров — как будто две бездонные черные капли, такая ассоциация ещё появляется из-за острой раскосой формы, и в них даже вполне можно утонуть, они способны загипнотизировать. Правда, сейчас, в данной ситуации, у юного скибидиста они ничего, кроме желания плеваться ядом, не вызывают. Определенно, действия этих операторов у него только возмущение и вызывают, не больше. Потому что разумная замена людей ведет себя далеко не по человечески. Возможно, инженеры не ведут себя так грубо по отношению к Анастацио только потому, что он — дите 512 и ТиВи, и черт с ним, со Спикером, но вот ТВмэн может явно иметь что-то против такого грубого обращения со своим ребенком — а потому в интересах этих двоих доставить слепого мальчика в как можно более не пострадавшем виде. Интересно, осознают ли они, что Анастацио в любом случае пострадает — если не от них, от от отца точно? ТиВи, конечно, терпелив, но у всего есть предел, а оправдать такой поступок — контакт с врагом — будет непросто. А оправдывать никто никого не будет, и сам Анастацио это прекрасно понимает — лишь принимает печальный вид, но не сопротивляется, начинает мысленно готовится к тому, что его ждет. Их двоих ждёт. Не его же одного на ковер к отцу тащат. Пока у границ происходила облава, в кабинете ТиВи было… Чаепитие. Именно чаепитие, правда, сладостей нет, ТВмэны их просто не едят. Чай был, правда, от традиционного несколько отличается, ведь вместо более привычной заварки из листьев, используются небольшие шарики чайной смолы, сильно похожие на круглые бусы. Правда, эта чайная смола какая-то слишком беспроглядно-черная и очень ровная, у людей такая не получилась, и была эта чайная смола из мира ТВ, телевизор-ученый из их мира принес брату на пробу, недавно изобрели. — Ты уверен, что это вообще пить можно? — интересуется с явным скептицизмом ТиВи, доставая из недр стола весьма необычный чайник — размером, в целом, с обычный человеческий, правда по форме визуально напоминает грушу, очень пузатую грушу, и на одном боке у этого чайничка есть большой глаз с вертикальным зрачком, крышечка украшена острыми кошачьими ушками, а на днище чайника есть 6 тонких металлических паучих лапок. Причем сам чайник темно-серый, полностью механический, с черными хаотичными полосами — нечто среднее между суровым Чеширским котом и готическим пауком. — Более чем уверен, — с ухмылочкой шелестит ТВ-ученый, вальяжно откинувшись на заботливо подставленном стуле, а щупальца, что заменяют ему нижние конечности, блаженно зашевелились и обмякли — Я его уже ТВвумэн и Полицефалии на пробу давал. Конечно, стоило бы еще и титану подсунуть, но он, как только почуял, что начало чем-то попахивать, поспешил сбежать к этой громадной консервной банке. Кхм, к Королю. Ну, флаг ему в руки, от судьбы все равно не убежишь. — Аааа, ну да. Если уж эти остались живы, то не так страшно. Они же живы? — ТиВи скептически выгинает бровь. — Да живы, живы. Полно тебе, братик, я же не только яд умею готовить, — фыркает родственнику кальмарообразный жмурик — В целом, если хочешь — можешь на этом опробовать. — ближайшее щупальце больно ткнуло 512, что сидит на краю стола, в бедро, заставив того вскрикнуть и соскользнуть. — Ааа! Нападение! — воскликнул Спикер, схватившись за точку, что неприятно заныла. — 512, — строго обратился к нему монстр, и поймав взгляд наркомана, приказал: — Не шуми. И хватит стол своей пятой точкой протирать, этот стол, между прочим, старше тебя. И когда-то покупал я его за свои кровные деньги, — залив чайник до краев водой, жмурик весьма ласково потер крышечку между ушек, на что чайник издал мурчащий звук, а потом моргнул, и, встав, пополз к краю стола, звонко перещелкивая сегментами лапок, иногда издавая тяжелые булькающие звуки. Вздохнув, ТиВи добавил: — Если хочешь сесть, то возьми и себе стул. Будешь чай? — О, из твоих рук хоть яд приму, любимый, — миленько замурлыкал ему Спикер, чем вызвал приступ издевательского хихиканья у мертвого ученого. Хорошо хоть, что не у скибидиста-ученого, хотя ТиВи уверен, что дедуля давно уже в гробу перевернулся. — Эй, Спикер, — обращается к нему ТВмэн-ученый — Знаешь, как тебя за спиной некоторые наши братья величают? — и еще по кошачьи склонил голову на бок, только кошачьих ушек, как у чайничка, не хватает. — Подлиза? — с долькой оскорбления спросил наркоман, после чего подпрыгнул, ухватив ножку ближайшего стула, сразу спуская его вниз. — Почти, — отвечает жмурик — Я процитирую, не обижайся. Кхм. Раздвиножка. Даже обычно холодный и собранный ТиВи, что к тому времени сел на свое место, не выдержал и засмеялся, уткнувшись лбом в стол, чем, если честно, на удивление порадовал старшего брата — искренняя радость родственников всегда приятно щекочет ему слух не хуже своих же щупалец, что давно заменили ему нижние конечности. Да, возможно, старший брат, если судить по его поступкам, из него плохой, ТВ-титан вообще больше всех уже натерпелся, но душой он, определённо, со всеми ними. Но не с титатом. Последнее время, если ТиВи смеется, то смех у него даже близок к человеку, который не уже мертв, а находится в процессе смерти. Вполне себе прогресс. — Прости, 512, но это правда идеально тебя описывает, — говорит жмурик в стол, и судя по тону — во все лицо улыбается. — А… От тебя, ТиВи, я это терпеть буду. Но от твоей семьи — нет, — недовольно морщится 512, пытаясь сохранить хоть сколько-то гордости, пусть так-то вполне осознает, что остатки гордости ещё давным-давно обменял на новыю дозу наркоты. — Не переживай, 512, я тебя так называть не буду. У меня пока других развлечений много. — глумится телевизор, наконец оторвав лоб от стола. — Кстати, братец, — обращается к нему ученый — Откуда столь милый чайничек? — Кстати да, любимый. Я такого у тебя не видел, — активизируется Спикер. — Вы не поверите, если скажу, — произносит ТиВи, молчит, с ожиданием смотря на старшего брата. — Говори, — велит ТВ-ученый, даже делает соответствующий жест рукой. — Часовщики подарили. — Чего-чего?! — удивленно восклицает Спикер, на что ТВ-ученый реагирует намного спокойнее: — У нас же конфликт, как же так? — Нууу, в руки мне его впихнула Клоквумэн, причем не смотря мне в глаза, — припоминает ТиВи — А вот контролировал ее Король. Причем стоило мне это припомнить, на что Король меня оборвал, что у нас не конфликт, а так, анекдотичная ситуация. Более завуалированный приказ заткнуться и забрать сервиз подобру-поздорову, еще придумать надо. Ещё и похвастался, что сервиз делал в ручную, полностью сам. — Ты ему веришь? — ухмыляется ученый. — Да вполне. А отчего не верить? — ТиВи спокойно пожал плечами — Если он всех часовщиков сам в ручную сделал, а они, спешу заметить, от этих государственных дурачков по начинке не сильно отличаются, то сервиз для него вообще раз плюнуть. К тому же, заметь, сервиз сделан очень хорошо, у людей бы такое могло стоить и под миллион, если эта консервная банка действительно использовала драгоценные металлы. — Серьёзно? — ухмыляется ТВ-ученый. — Мммм, не уверен. Но пахнет чайник так, как должен пахнуть чайник, сделанный из дорогих и ценных металлов. — отвечает ТиВи. — Аааа, так это от него так пахнет. — кальмар спокойно махнул рукой, причем так по барски, что 512 под себя отметил, что этому ученому только какого-нибудь перстня с громоздким драгоценным булыжником и не хватает. — Кстати, — вспомнил ТиВи, — Король спрашивал про тебя. — Про меня? — переспрашивает брат, удивленно вскинув брови. — Да, — монстр ещё и добавляет кивок головы — Так, по мелочи, мол, что делаешь, как живёшь, какие планы на будущее… Ничего особенного, но звучит достаточно подозрительно. Особенно учитывая, что он в курсе, что мы с часовщиками, как бы это не называлось, в сильной ссоре. — Да, только конкретно с ним, насколько я помню, у нас прямого контакта не было. Мы его просто не видели и о его существовании не знали, и уж тем более были не в курсе, что он наблюдает за этим, как за бесконечной комедией, — с задумчивостью припоминает ТВ-ученый, даже по комичному сложив одну руку на груди, а вторую положив сверху, указательным пальцев коснувшись уголка губ — С чего это он вдруг активизировался сейчас? — Да вот и я не понимаю, — ТиВи снова начинает болеее привычно хмурится, а в лицо возвращается подозрительность — Особенно чего он это заинтересовался тобой. — Да кажись просто захотел кальмаров под пиво засушить, а раз уж остальные все вымерли, решил сделать закуску из меня, — не то в шутку, не то всерьез, отозвался телевизор, на что щупальца весьма испуганно зашевелились, как будто даже затрещали — Я, конечно, с ним лично не знаком, но и личного знакомства точно иметь не хочу, и в этом я уверен. Очень странно, что он вообще вспомнил про мое тело. Спикер, что явно успел заскучать, — определенно, ТиВи был прав, семейные архивы, а заодно и поседелки, бывают очень скучными — на это с удивлением вскинул голову, состроив удивленную мордашку, в очередной раз кое-что заметив. Причем если поначалу подобное его ещё прикалывало, то со времнем стало напрягать. Почему ТВмэны, говоря о себе со стороны, имеют ввиду не личность — а оставшееся после смерти тело? Это они до такой степени всем произошедшим недовольны? А ТВмэны в это время продолжили: — Кстати, — ТиВи выдержал заговорщискую паузу, словно вообще сомневаясь, стоит ли поднимать эту тему при весьма незванном госте в лице Спикера — А у тебя последнее вреия никаких видений не было?.. — Чувствую, ты что-то недоговариваешь, брат мой, — с явным скептицизмом фыркает родственник. — Да, ты абсолютно прав, — сдаётся без боя жмурик — Король интересовался, не было ли его в твоих видениях. Ну и видел ли ты других часовщиков в принципе. — Нет, не было, — отвечает кальмарообоазный жмурик — Строго говоря, я в принципе последнее время никакие видения не видел. Немного скучно, но я этому рад, ибо начать внезапно ловить возможное будущее посреди вообще чего удобно — достаточно неприятно, а если это во время эксперимента начинается, то там весь эксперимент не по плану идет. Чуть подумав, ученый добавил: — Видимо, пока что, у судьбы нет в планах пересекать мою жизни с жизнью Короля, чему я очень рад. Хоть какое-то спокойствие после смерти. — Ну, у судьбы-то, может, и нет. Но, видимо, желание пересечься с тобой есть у Короля, — ТиВи слегка пожимает плечами — Не знаю, что-то Король какой-то мутный. — Не знаю, насколько он мутный, но вот с консервной банкой сходство явное, — стоит на своем ученый, начав мелко перебирать щупальцами — И его повышенный интерес мне не нравится. Не только к моей персоне, но и к… — судя по тому, как поджались губы, ученый явно проглотил злое слово — Титану. Ты не знаешь, чего он от титана хочет? — Не знаю, — мрачно буркает монстр — Он молчит, как партизан. — Не вовремя же решил свою деятельность в годы людских войн припомнить, — мрачно захихикал ТВ-ученый, а вот щупальца передали его более злобный настрой, начав как будто даже бить воздух (благо, что особенно крупные щупальца все ещё в состоянии покоя). — Ничего страшного. Расколим. Нам не впервое, — ученый весьма страшно улыбнулся, на что даже 512 на своем месте вздрогул. — Если увижу Короля, то спрошу, — менее радикальный план предложил ТВ — Он последнее время стал больше около титанов ошиваться, главное его вовремя поймать. Не думаю, что он будет против моего присутвия. Заодно и за чайничек поблагодарю. Чайник, словно услышав, что вспомнили про него, начал громко свистеть, одновременно выпуская потоки пара, паралельно с этим заползая обратно на стол, на что небольшие чашечки, внешне похожие на чайник, которые также имели более тонкие паучьи лапки, а также по глазу на бочках, сразу активно зашевелились — подошли к чайничку и полностью выпрямились на лапках, отчего заливать чайную смолу кипятком было намного удобнее. Потом сервиз успокоился — чайник с чашками подогнули лапки и удобно сели на них, в то время как шарики под действием воды растворились, окрашивая собой воду в слишком темный оттенок, пуская в глухой кабинет вполне приятный, хотя и необычный, древесно-угольный запах. Все ещё лучше запашков с тел ТВ, право слова. — Откуда… Как вы вообще придумали чайную смолу? — напоминает о себе 512 весьма недовольным тоном, на что ловит удивленый со стороны телевизионных братьев взгляд, словно они успели за это время всерьёз забыть, что Спикер тут. — А это и не мы, — фыркает ТВ-ученый — Это ещё людское изобретение. Но сейчас при всем желании вспомнить историю его создания не смогу, слишком много времени прошло. Однако, это стало достаточно хорошей альтернативной традиционному завариванию чая, что в условиях постоянного движения по миру, а также постоянной смены лабораторий, оказалось весьма удобным. Жаль, конечно, что больше нам людскую чайную смолу не попить, но значит будем наслаждаться своей. — А это вообще вкусно? — интересуется 512, заглянув в кружку с явным скептицизмом. — Попробуешь — узнаешь, — завуалированно отвечает ему старший ТВмэн — Я, кстати, ощущаю от тебя запашок жидкой овсянки с яблоком. — И… Что это значит? — с подозрением интересуется Спикер. — А то. Это означает, что у тебя есть незаданные вслух вопросы, — подключается к ним ТиВи — Что именно тебя гложит, 512? — монстр выразительно вскидывает брови — Давай, спрашивай, пока я добрый. Может и отвечу. — Да пока вы тут лялякали, до меня один вопрос дотек… — вздохнул Спикер и потер затылок — Вы… Вы же точно раньше были людьми, да? — Именно так, Спикер, — кивает кальмарообоазный жмурик — Чего именно тебя тут смутило? — А у вас были людские имена? — прямо спрашивает наркоман. Сначала ТВ молчал, достаточно так молчат — но потом все же ТиВи медленнно кивает и говорит: — Да, были. Но мы ими специально давно уже не пользуемся. Да и не только мы, а все ТВ в принципе. Правда, Полицефалия, в теории, мог и из-за умственной отсталости забыть, но… Мне кажется, что он все еще помнит, должен помнить. Может, помнит само имя, но не помнит, что оно принадлежало именно ему. — А как вас звали? Ну скажите, прошу! — взмолился 512, даже попытался состроить мордочку того самого кота из Шрека, на что ТВ-братья весьма скептично переглянулись — а затем снова уставились на Спикера. — И зачем тебе эта информация, Спикер? Как ты ей распорядишься? — спрашивает жмурик-кальмар. — Просто интересно, — уходит в оборону агент — К тому же — мы практически семья! Я имею право знать! — А вот и темная страничка нашей жизни после смерти, — мрачновато отозвался ТВмэн-ученый, после чего закатил глаза — но бросил младшему: — Ладно, давай. Расскажи ему, братец. — Мы не помним, как звали наших родителей, но вот имя и фамилию деда помним прекрасно — такую сложно не запомнить. Дед у нас был Ричард Баурун. — припомнил ТиВи, сложив на столе пальцы домиком — Вот этого, с щупальцами, — он кивнул в сторону самого старшего ТВмэна — Зовут Лазарь Тейлор. Нашу сестру, ТВвумэн, зовут Луиза Тейлор. Полицефалия не всегда звался Полицефалией, и так-то от рождения — Барнум Тейлор, но в силу умственной отсталости, его все ласково называли «Барри». Титан на самом деле — Эдмунд Тейлор. А я, — ТиВи указал на себя — Гарсия Тейлор. — Тебе не кажется, что ты слегка выделяешься? — хихикнул ТВ-ученый со своего места — Я думал, родители надо мной прикололись, решив назвать Лазарем. Но поменял мнение, когда у маменьки с папенькой родились Луиза с Гарсией. Хотя имена сестры и младших братьев не такие шокирующие. — Ой, да замолчи, — закатил на такое глаза младший ТВ. — Ух ты! Звучит необычно, но очень интересно! — 512, подобно цветку, сразу весь расцвел, — хотя на самом деле, в этом глухом кабинете сидят сразу два цветка, подземных цветка, и это ТВмэны — А почему у деда одна фамилия, а у вас — другая? — Потому что раньше была такая практика. Ну, точнее, обычно женщины брали фамилию мужа, такое даже в современности практиковалось, но были случаи, когда мужчины по какой-либо причине брали фамилию жены. Правда, и от своей не открещивались, но на моей памяти, отец фамилию нашего деда никогда к фамилии, которую взял от матери, не добавлял, — припомнил ТиВи, подперев голову кулаком — Поэтому для всех мы были просто Тейлорами. Ну, учитывая разброс наших имен — не простно, но тем не менее. — А почему вы своими имена больше не пользуетесь? — спросил 512, и, подавив желание облизать губы, добавил: — Лазарь? Гарсия? — Потому что когда слышали свои имена и фамилию — сразу на подсознательном уровне начинали вспоминать всю свою жизнь, особенно более далёкое прошлое, что изнутри… Ломало. Наши имена и фамилия приносили нам достаточный дискомфорт, что мешало прогрессу в жизни, — честно отвечает ТиВи, — который, оказывается, не совсем ТиВи, хотя ему это прозвище в свое время дал как раз 512 — Мы, наверное, годов с шестидесятых, двадцатого века, перестали употреблять обращение по имени, и как только перестали слышать фамилию с именами — сразу жить полегче стало. — То есть, называть вас по имени нельзя? — невинно интересуется наркоман. — Нет. Для твоего же физического блага. Да и морального тоже, — соглашается ТВ-ученый со своего места — И другим тоже нельзя говорить, мы сами все скажем, им тоже должно стать со временем интересно. — Даже 143? — Спикер строит печальную мордашку. — Ну… Этому обаяшке можешь, — сдается ТиВи — Но только ему. Вообже, я удивлён, что Полицефалия ему уже не сказал. Надо бы уточнить у него, помнит ли он сам. — Очень жаль, на самом деле, что называть вас по именам нельзя, — вздыхает Спикер с явным намеком — Вы на слух так звучите более забавно. Лазарь и Гарсия Тейлоры… Вы не спрашивали, почему именно такие имена? — Мммм, наверное, нет. Лично я с родителями при общем подсчёте и прожил сравнительно дольше других, но по факту помню их ещё хуже, ибо все время проводил с дедом. Пожалуй, можно сказать, что именно он и воспитал меня, родители к нам вообще не касались. — сказал ТВ-ученый, после чего для удобства чуть поменял позу, подперев голову рукой, несколько нахмурившись. Очевидно, все происходящее встревожило в нем воспоминания, причём касательно не только своего произошлого, но и жизни с дедом. А воспоминания эти… Особым счастьем не отличаются, и лучше бы их не вспоминать никогда. Мрачных воспоминаний у телевизионного ученого на порядок больше, чем у других ТВмэнов, пожалуй, он бы предпочёл все безвозвратно забыть, лишь бы не тревожить душевные раны, некоторые из которых вполне могли задеть и раны физические. Особенно достаточно у него воспоминаний, которые полностью заняты дедом, и эти воспоминания сейчас доставляют больше всего душевнего дискомфорта, а чтобы этот дискомфорт улегся — времени надо достаточно. Благо, что у ТВ этого времени навалом. Только потому, что все они давно сдохли, и их время давно уже вышло. — А ты у них был… Первым? — неловко интересуется 512. — Первенцем, Спикер. Называй вещи своими именами, — поправляет его ученый — А всего у наших родителей было 5 детей. Звучит много, но по меркам семей того времени, наши родители практически чайлдфри. Хотя, даже несмотря на те суровые времена, наши родители оказались весьма плодовитыми, а мы — довольно живучими, нашим родителям смерть детей в младенчестве вообще не знакома. Но, тем не менее, после рождения титана, они больше детей заводить даже не пытались. — И с чем это может быть связано? — интересуется Спикер, по сути развесив уши. Хотя он даже если захочет проверить слова кальмара на правдивость, у него не получится. — Мммм, не знаю. Наши родители вообще были людьми странными, если это к ним применять уместно, — вспоминае ТВ-ученый, смотря куда-то в пол, пальцами потирая правый висок, как будто там что-то нащупал — Если бы они боялись повтора рождения умственно отсталого ребёнка, то закончили бы ещё и на Полицефалии, но, тем не менее, они еще и родили на нашу шею титана. Возможно, поняли, что не сдюжат, и поэтому отказались от идеи рожать новых детей — особенно с тем, что их попытки практически не давали осечек. — Знаете… Возможно, я и не имею право говорить такое, но мне ещё очень давно начало казаться, что наши родители в принципе не особо хотели детей. Причем не просто не хотели, а ещё и были к ним не готовы, им самим ещё хотелось нагуляться, наиграться, да пожить для себя, — выдал весьма неожиданное заявление ТиВи, за что на него удивленно уставился ТВ-ученый — но возражать особо не стал. — Тогда зачем они вас родили, если не хотели? — спрашивает 512. — Законы того времени, Спикер, — вздыхает мертвый ученый — Тогда всем было все равно, хочет чего-то человек, или не хочет, люди в целом были обязаны жить так, как вторит им общество. Богатые встремились всячески выказывать уровень своего благосостояния, и также, как и бедные, старались создать как можно больше детей, как-бы родителям эти дети только не мешали. Хотя отгородиться от ребенка в то время было значительно проще. — Возможно, мы все были крайне нежелательным приобретением, — мрачновато добавляет ТиВи — Судя по всему, именно поэтому они от нас могли просто в первой попавшейся комнате запереться на долгое время… Уж не знаю, любили ли, или нет, а если да, то насколько искренне, но отгрывали они роли хоть сколько-то любящих родителей знатно, ничего не скажешь, театральщину их понимаешь только сейчас. Ты все пропустил, Лазарь, — ТиВи кисло усмехнулся и даже улыбнулся — Не думаю, что дед был с тобой настолько же мил. — Да что ты, Гарсия, — отвечает ему той же монетой ТВ-ученый — Зато дедуля был искренним и не фальшивил. Ну а даже если это и делал, то хотя бы не так внаглую и открыто. — А вот тут поспорить сложно, — сказал младший больше для 512, чем для себя — Дедуля и вправду был более искренним… Определено, ТиВи — ну или же Гарсия — хотел добавить что-то ещё — правда, дверь резко открылась, прямо словно с ноги, и в кабинет ввалились, по другому и не скажешь, два весьма любопытных оператора-инженера, а в качестве довесочков — один стискивал Анастацио, а другой — какого-то оборванного и грязного юнца, однозначно скибидиста, который весьма активно сопротивлялся, пытаясь даже инженера покусать. А судя по тому, что через раскрытую дверь было видно, как засуетились все, кто были на базе, ТВмэны со Спикером явно пропустили все самое весело. — Что-то случилось, господа? — обрадился со своего места ТВ-ученый, правда, по тому, что инженеры на него просто уставились — походу, не услышали его. Лишь поняли, что обратились к ним. — Ну и что у вас уже произошло? — на вполне человеческом интересуется ТиВи, недовольно скрещивая руки на груди, смотря то на инженеров, то на детей — Анастацио? Ты ничего не хочешь нам рассказать? «Должно быть,» — подумалось скибидисту, который решил воспользоваться ситуаций, и подозрительно затих, рассмаривая убранство не только всей базы, но и кабинета ТВмэна — «Это и есть его отец. А этот блондин… Это его мама?» — Хотелось бы, папа… — весьма стыдливо говорит слепой, стыдливо пряча глаза на уровне ног — Да там только… Рассказывать много… — О, поверь, для этого у нас есть все время этого мира, — цитирует часовщиков ТВмэн-ученый, чьи щупальца весьма беспокойно забились, по сути отражая и свой настрой, и настрой брата — мозг слегка затуманился, а вот аппетит от запаха живой и горячей, практически людской, плоти только повысился. И чайной смолой такое просто так не сбавить. — О, рад ощущать ваше присутвие, дядюшка, — весьма почтенно пробормотал Анастацио, сжимаясь ещё сильнее, словно его сейчас бить будут. В прочем — мало ли. — Я тоже рад тебя видеть, племянничек, — отвечаем ему ТВ-ученый и даже кивает. — Что произошло? Где вы вообще этого подцепили? — подозрительно-спокойно интересуется ТиВи, правда, яд в его тоне уже начинает потихоньку сквозить, практически обжигая Анастацио, о котором пока что не вспоминают. «На нашей территории, с твоим сыном.» — сдает один из инженеров детей с потрошками — «А судя по тому, что мы нашли у твоего ребёнка ножницы по металлу, да перерезанную колючую проволоку — твой сын помог этому скибидисту проникнуть к нам.» — и после с явным интересом склоняет голову на бок, начиная сильнее косить глаза. — О как, — судя по тону — папочка очень, очень зол — Анастацио? Это правда? — обращается он к сыну. — Ответь нам! — требует от него ещё и 512 со своего места. — Так, да, — печально вздыхает малыш, опустив голову ещё ниже — пусть он и не видел жестов, но об их содержимом примерно догадывался. — Даже так? — весьма громко спрашивает Спикер, после чего весьма неприятно хихикает — Ты крупно проебался, сынок! Ха-ха! У тебя опыта в подобных делах еще маловато, не думаешь? Да и допрашиватть тебя неинтересно, ты же честный. Пожалуй, еще точнее сказать нельзя, Анастацио действительно крупно проебался, тем самым сильно опозорив своих родителей. Причем не только опозорив, но и явно подставив их. Странно, что они в полной мере ещё не начали злиться… Ну, мама-то, возможно, злиться не будет, но то, что папа даже закипать не начал — действительно весьма неожиданно. Либо начал, просто пока что ещё медленно и тихо, и поэтому-то Анастацио это не ощущает. Увидеть бы… …Свой триумфальный позор. — Вау. Нет, серьёзно, вау, — а, нет, вот тон отца и начал сквозить недовольством напополам с кислотой — Так вот, куда и зачем ты каждый день повадился бегать. Благородно, конечно, сынок, да только не туда ты свое благородие решил направить. — Ваш поступок максимально не рациональный, — добавляет свои мысли ТВ-ученый, подперев голову рукой, — Хотя это даже забавно. Но наказание получите оба. Только каждый со своей стороны. — Справедливо, — соглашается ребенок. — Киньте этого пока на растерзание ученым, — едва ли не кричит ТиВи на инженеров, на что те показывают монстру жест большого пальца вверх — А я пока свяжусь со стороной скибидистов. — Вы меня вернете? — наконец подает голос Децим, смотря с невереньем. Что, серьёзно? Они серьёзно так поступят? Не слишком ли благородно для этих мертвецов? — А ты хочешь, чтобы мы тебя сожрали? — интересуется кальмарообоазный труп, с хрустом вскинув на скибидиста голову — Нет, ну в целом — мы можем. Мы давно скибидистов не ели. Децим не отвечает, не спешит отвечать — лишь злобно косится, хотя внутри него что-то начинает ощущать себя очень и очень неуютно. Причем не только от этого странного, мерзотненького запашка, что после относительно свежей улицы ощущается особенно удушающе, но в целом от серой кожи этих существ, одного у которого нет ног. Точнее, есть лишь верхняя часть бёдер, а вот остальные ноги, если они есть, оплетены щупальцами, что внешне даже имеют схожесть со старыми сухимии ветками. Но при этом щупальца весьма активно шевелятся, издавая неприятные хлюпающие звуки, отчего казалось, что хлюпает у мальчика прямо в ушах. Анастацио, должно быть, ещё хуже, у него же слух в плане чувствительности был более завышенным, чем у остальных зрячих в этом кабинете, но он почему-то так остро на эти щупальца не отреагировал. А может, он просто привык, и его они так не трогают. Да и в целом, мальчика сейчас больше беспокоит реакция отца, пусть внешне она и кажется весьма благосклонной, но мальчик, который достаточно знает своего отца, понимает, что особо радоваться не надо. Пусть вслух папа пока ничего но говорит, но, судя по всему, весь яд он на данном этапе вынашивает внутри себя, чтобы неожиданно вылить на провинившегося сына. Или сорваться на матери, которая в произошедшем уж точно не виновата. А этот кабинет… В нем ощущается не просто смерть, в нем ощущаться самая настоящая тяжесть смерти. И эти два ТВмэна… Они, а точнее оставшиеся от них тела, вполне являются чем-то вроде памятника смерти. Децим энал, что рано или поздно ему придется столкнуться с концепцией смерти в принципе. Но никогда не думал, что познакомиться с этим так. За этот день произошло слишком много шокирующих событий, даже очень. А самое неприятное, что день-то все ещё продолжается, как и всякие шокирующие события — тоже. И заканчиваться явно не планируют. Анастацио пытались допросить в кабинете отца, правда, как только ему поплохело — его поспешили увести в неизвестное место, в то время как самого Децима отправили поближе к ученым, чтобы он там был под чутким надзором инженеров с учеными, что должны были недопустить его побег, а надо это для того, чтобы ТиВи передал его скибидистам целым и невредимым. Вряд-ли из-за ребенка они развяжут войну, но и проверять как-то не хотелось (да и сами ТВ опасаются, что очередную для них войну не переживут), поэтомы в интересах альянса было вернуть его на родину, если так можно выразиться. И смотрел Децим на всех присутвубщих не просто с опаской, а, можно сказать, волком. Так много вражеских незнакомцев, ещё и в довольно узкой комнатке… Это пугает. Причём кроме весьма знакомых инженеров и ТВ-ученого, в комнате было много абсолютно одинаковых ученых-операторов, которых абсолютно все, кому не лень, называли Белоснежками, а также буквально трое ученых-колонок. В отличие от ординарных глухонемых Белоснежек, которые различаютчя только степенью скептицизма в глазах, колонки между собой все-таки различались. Один Спикер имел желтые-желтые волосики, ну прям цыплёнок, и глаза у него были такие же, какие-то кислотно-голубые, а вид у него был какой-то усталый, прямо-таки загнанный. Возможно, этот Спикер-ученый тоже принимает и крепко сидит на игле, а судя по его затравленному выражению лица, у него ещё сейчас была в самой активной фазе ломка. Может, ему просто не дают употреблять? Это вполне может объяснить его жалкое состояние. Другие два ученых уже имели светло-русую, более приятную по оттенку, прошивку, и глаза у них обоих были зеленые, цвета бутылочного стекла — почти близнецы, но, видимо, по программному коду они друг другу родственниками не являются, и это просто ординарная внешность. Причем если один Спикер был весьма спокоен, то вот другой наоборот, находился в состоянии сдвига по фазе, и его морду украшает ненормальная, прямо клоунская улыбочка, в то время как руки были исколоты шприцами. Причем исколоты буквально — на левой из руки торчит шесть шприцов, а из правой — восемь. И в некоторых шприцах все ещё присутствует какая-то кислотная жидкость. «Не больно ли ему?..» — с сочувствуем подумал Децим, правда, стоило этому Спикеру проявлять хоть какую-то активность — и все сочувствие превращается в откровенное презрение. — А он милый, — проскрипел этот Спикер со шприцами, широко улыбаясь, приложив дрожащие, шумно стучащие изнутри, руки к лицу — Почему мы не можем его себе оставить? — робот беспокойно закрутил головой на коллег, правда, операторы-инженеры, что удобно заняли собой кушетку, предпочли его проигнорировать. Хотя им лучше — они же слепые, не увидят. — Тебе же уже с-сказали, — ответил ему «цыплёнок», после чего беспокойно зарылся такими же дрожащими и стучащими пальцами в желтые волосы и стиснул их, словно намеревался начать их себе рвать — Он — не наш. И его н-надо вернуть. «Все Спикеры такие уродливые?» — пронеслись мысли в голове Децима — «Пропаганда не права. Пропаганда не показывает, насколько эту фракцию населяют уродливые существа. Наркоманы-алкоголики такими же и погоняют. Мерзко. И противно.» Очевидно, его мысли отражаются у него на лице — операторы награждают его усталыми горловыми звуками, да недовольными взглядами, а вот цыплёнок начинает сильнее стучать суставами, как будто ещё чуть-чуть — и плакать начнёт. Хотя если попытаться вглядеться в сущность операторов… Кажется, что они с ним согласны. — Забавно, — говорит другой, уже вполне адекватный и приличный, русый Спикер — Я так и думал, что не может ребёнок просто так просить ножницы по металлу. Вообще, я удивлён, что кто-то из этих двоих в принципе смогли ими что-то перекусить. «Почему?» — лаконично спрашивает один оператор-ученый, посмотрев на него крайне скептично. — Я ему дал самые тупые. Чтобы снизить риск пораниться, — колонка спокойно пожимает плечами, а потом достает из кармана флягу, в которую налил себе вино напополам с пивом, делает глоток, — и сразу в глазах скибидиста начинает казаться таким же мерзким, как и все другие Спикеры в принципе. Странно, а он ведь думал, что самой мерзко фракцией будут ТВмэны — при всей своей мертвой и звериной сущности. Но, видимо, на контрасте с наркоманией и алкоголизмом, даже гангрена, которую никто в лицо не видел, не воспринимается такой страшной. Гниение плоти, ха-ха, всего лишь… Гниение личности и души намного страшнее. И в отличие от гангрены — практически не лечится, лекарства от морального разложение ещё нет. Даже у весьма высокотехнологичного альянса, что, пожалуй, лидировал с отрывом. — Страшно представить, что было бы, дай ты им хорошо заточенные ножницы, — слишком спокойно шелестит ТВмэн-ученый, хоть немного отвлекая на себя внимание. Даже труп с щупальцами вместо нижних конечностей не кажется чем-то страшным. — Нууу, возможно, у кого-то их них стало бы на несколько пальцев меньше, — с широкой улыбочкой сообщает колонка, отчего тот придурок с шприцами из рук начинает весьма истерично смеяться, а ближайшие нему операторы спешат отойти поближе к стене, аккурат к кушетке с инженерами, которые практически неподвижно сидят, уставившись в противоположную стену. Вряд-ли, конечно, они там что-то видят, но элементами декора прикидываются идеально. — Юный скибидист, — почтенно обращается «цыплёнок» к Дециму, внезапно оказавшись рядом, да склонившись да ним, прижав руки к груди — А как тебя зовут? — Зачем вам это? — угрюмо интересуется юноша, вздрогнув. — Н-ну… Просто интересно, — тихо отвечает робот, на что труп усмехается — и шелестит: — Чтобы знали, что на надгробии писать. Шучу-шучу, можете на меня так не смотреть. — Э-это абсолютно н-не смешно! — испуганно воскликнул «цыплёнок», напугавшись, кажется, больше Децима. Жмурик, в прочем, на это лишь спокойно пожимает плечами — и говорит: — О, я не думаю, что я шучу. Мало ли, что скибидисты с ним сделают, если соизволят забрать. «Не говори так.» — показывает один из ученых-операторов — «Они точно его заберут.» — Я и не сомневаюсь, — глумливо хмыкает ТВмэн, прикрывает рот, едва не задевая себя острыми прозрачными стекляшками-ногтями — Я сомневаюсь в сохранности этого мальца. Щупальца весьма быстро зашевелились, создавая активную какофонию из неприятного склизкого хлюпанья, которое всем слышащим потом ещё долго в кошмарах снится, настолько это все отвратительно. Причем, что удивительно, ТВмэн при этом не выделяет никакую слизь, хотя выделяй бы он влагу — это было бы ещё отвратительные. Хотя, смотря кому. Есть подозрения, что Король бы не отказался посмотреть на ТВмэнов и их физиологию явно под другим углом, также, как и есть подозрение, что ему резко от ТВмэнов стало что-то надо. Но так ли это? — Так что, — кальмарообоазный труп с неприятным хрустом грузно поворачивается ближе в сторону мальчика, на что реагируют щупальца, стискивая ближайшие предметы — Имя не назовешь? — Не назову, — упрямо отвечает мальчик и хмурится ещё сильнее, явно опасаясь злобы — еще большей злобы — со стороны этих тварей — Силой будете вытягивать? ТВ-ученый на это, на удивление, реагирует просто лёгким добрым смехом — точнее, таковым он звучит в ушах самого жмурика, а вот Спикеры со скибидистом слышат неприятный булькающий звук утопленника, который при этом как-то слишком жутко улыбается, сверкая белыми зубками, — еще потои и кокетливо прикрывая пасть ладонью, едва не укалывая себя своими когтями. Причём Спикеры, кажется, даже не до конца понимают, что именно так расмешило жмурика, они просто начинают синхронно смеяться в ответ, что кроме того, что звучит жутко, ещё и как будто демонстрирует, что алкоголь с наркотиками интеллект у них просто растворили, и думают они теперь суставами. Не судите строго, просто в неадекватном состоянии. Во фракции колонок — разрешено. — Да больно ты нам нужен, чтобы раскалывать тебя, — хмыкает ТВ-ученый, по кошачьи жмурясь, а заодно и сильно щелкая костями в теле — В тебе для нас ценности, кроме твоего юного тела, нет. Хотя ты настолько истощенный… Скажи честно, тебя там сильно недокармливают, да? — А вот мы со своим выводком так не поступаем, — говорит Спикер с гордостью, тот, в руки которого вставлены шприцы, — Мы своих любим. — Любите?.. — слабо повторяет Децим, после чего в откровенную кривится — он не оспаривает, что даже эти наркоманы и алкоголики способны любить, но вот та любовь, которую они своим детям предлагают… Больная, больная любовь, и бедное их потомство, которому с этим придётся иметь дело. Предлагают ли старшие колонки младшим все то, что употребляют они? — Да. Не поверишь, но да. Эти оказались способны любить что-то еще, кроме наркотиков и алкоголя, — вполне серьезно отвечает ТВмэн, сложив руки на груди — Мы сами не ожидали, — монстр прямо по кошачьи улыбается, хотя глаза остаются какими-то ледяными, недовольными и мертвыми. На живое существо смотрит покойник. Даже не сам покойник, сколько его тело. — О, не будьте такими категоричными, мистер, — просит Спикер со шприцами, подойдя ближе, практически втиснувшись ближе к ТВ — Мы же, в какой-то степени, тоже — разумные и живые. И учились по людским книгам, а не программам. — Не дыши на меня своим перегаром. Уйди. — требует жмурик, сморщившись от неприятного кислого запашка, что буквально ударил ему в нос. — Хе-хе-ха, хорошо, — соглашается с первого раза колонка, правда, отойдя достаточно далеко, ближе к операторам-инженерам, которые с этого ракурса как будто сидя уснули, сказал: — Я хотя бы дышать могу, жмурик. И мне — есть чем. Выражение лица у мертвого ученого сначало дрогнуло — а потом он весь весьма злобно скривился, едва не скорчился, щупальца сначала опасно затихли, а потом вновь зашевелились — по началу медленно, но ускоряться начали весьма быстро, таким образом показывая весьма злобный настрой своего обладателя. И повернув в сторону Спикера голову, неприятно хрустя костями, словно они в нем ломаются, сказал: — Наслаждайся этим, пока есть возможность, пьянь подзаборная. Желательно молча. Один из Камер-инженеров на это шумно грустно вздыхает — и достав почти пустой шприц, вслепую втыкает иглу в мягкое место чуть выше колена той колонке со шприцами, после чего шевелит иглой шприца, загоняя ее ещё глубже. Спикер на это действие дергается, ойкакет — но больше не сопротивляется, а наоборот, спокойно стоит дальше, не предпринимая никаких попыток вырваться. Его все устраивает. Уроды. Не физические, они все же внешне красивее скибидистов, а моральные. Личностные. Нравственные. Даже труп без гроба не настолько пугающий. — Предлагаю… Не поднимать эту тему, — больше попросил, чем именно предожил, маленький скибидист, неловко потерев локоть, ощущая сильную прохладу из-за активно работающих охлаждающих систем — у них подобное редко включают, потому в комплексах всегда жарко и душно, а тут, если бы не трупная вонь, дышать можно было бы вполне нормально — Вы мне все достаточно не нравитесь, чтобы я на подобное не отвечал. — и зачем-то ловит на себе особенно цепкий взгляд ТВиэна-ученого, на что храбрится и перехватывает его, начиная словно бы рассмаривать в ответ, внутри все же содрагаясь. ТВмэн как будто видит его на сквозь, да читает, как нараспашку открытую книгу. Вот именно — только и храбрится. Все скибидисты такие, если их зажать в угол, особенно по одиночке. Спикеры на заднем фоне все ещё смеются, пусть не так громко, но создавая лишний шум, и, очевидно, затыкать их никто не спешит. Операторам разницы нет, они все еще не слышат, а этот ТВмэн, очевидно, к раздражителям наименее восприимчив. Зато к ним достаточно восприичивым этот скибидист. Определённо, Децим уже знает, какую фракцию больше всего ненавидит. И кого, в случае войны, будет уничтожать в первую очередь. — Да? Так это же прекрасно, не находишь? — интересуется с вызовом ТВмэн, — Мы не нравимся тебе, а ты не нравишься нам. Кроме того, что взаимно, это означает, что скибидисты все ещё не в состоянии подпустить агентов к себе в качестве друзей. Практически как с часиками. Стабильность — основа блага. Пожалуй, это основа, которую мы заучили от людей. Вряд ли под местоимением «мы» подразумеваются агенты. Скорее, как раз, этот жмурик имеет ввиду свою семью, то есть других ТВмэнов. — Вы видели людей? — с опаской интересуется малыш, видя в этом неплохую возможность узнать что-то о ТВ вне рамок «общеизвестного и общедоступного». Взгляд у жмурика немного меняется. Словно он о чем-то подозревает. А то — и знает наверняка вовсе. — Не просто видели. А долгое время среди них жили. И не только мы… — последнее предложение произносится каким-то даже трепещущим тоном, словно он кого-то имеет ввиду. Кого-то, кого нельзя в слух вспоминать. Да и про себя — тоже весьма нежелательно. — Да? И какими они были? — с вызовом интересуется мальчик. — Смотря, кого именно вы, юноша, подразумеваете. В плане — большинство, меньшинство? Или другие скибидисты вас не научили конкретике? — с ответным вызовом интересуется труп, да дерзко, одними губами, не всем лицом, ухмыляется, словно бы бросая ответный вызов. — Учили. Но я думал, ты и так поймёшь, — дерзит в ответ мальчишка, практически так защищаясь. ТВмэн с задумчивостью начинает склонять голову медленно к правому плечу, до соответствующего щелчка шейных позвонков, которые начинают с другой стороны некрасиво выпирать сквозь кожу, со стороны выглядя так, словно он всерьез расмаривает эту провокацию, одновременно думая, считается ли, что его честь задета. Или мертвым даже это не страшно? Что для этих мертвецов реально страшно? — О, большинство людей были достаточно ужасны. А ещё стремились причинить моей семье боль. Поэтому — мы их ели, — монстр щурится, в то время как его щупальца начинают как-то угрожающе медленно сжиматься и разжиматься, словно бы предупреждая об эмоциальном настрое. — Так значит, — интресуется юноша, заставив все же разлепить себя губы — Все-таки ели. — Да, именно так, — подтвержает жмурик — Строго говоря, мне казалось, это для вас не секрет. И ни для кого не секрет. — У нас это не особо обсуждают, — словно оправдывается мальчик — Но в рамках теории рассмаривалось. — и ещё к чему-то кивает головой. — Ах, только в рамках теории? — ТВиэн словно даже встает на дыбы — Ты не представляешь, как вы этим оскорбили нашу тьму и монстров, мальчик. А возвращаясь к теме меньшиства людей, то среди них были вполне себе хорошие и приятные. Жаль, конечно, что не удалось созранить их… Целостность. И жизнь. Но, в конце-концов, всегда надо чем-то жертвовать, и мы с этим смирились. Прожитые года, оказывается, пошли нам только на пользу. Разрушили целостность физического тела, но укрепили морально. Чуть помолчав, жмурик добавляет: — Никогда ещё смерть не была настолько полезной. «Что ты несешь?..» — с неким даже раздражением думает мальчишка, но не спешит что-либо отвечать — просто потому, что ответить было нечего. Чтобы на такое со знанием дела отвечать, нужен богатый жизненный опыт, которого у мальчишки нет. Тем временем один из операторов-инженеров как будто ожил — сначала сидел на кушетке неподвижно, низко склонившись головой над коленями, словно спит сидя, а сейчас отмер, немного пошевелился, и весьма скромно подергал Спикера-ученого за край халата. А как только этот со шприцами это почувствал — колонка опустился перед кушеткой на корточки, вдавливая в себя шприцы, но пока, на удивление, не ломая. — Чего тебе, крот? — без злобы интереуется ученый. «О чем они говорят?» — показывает инженер, поворачивая голову туда, откуда более-менее звучит наркоман. — Да о всяких глупостях, не обращай внимание, — отмахивается Спикер. Чуть подумав, явно обрабатывая, что ему сказали, инженер показал жест, обозначающий спасибо, а потом выдал более длинное: «Переведешь меня в спящий режим? Просто нажми на кнопку внизу затылка.» — А… Да без проблем, — соглашается, хотя и сильно удивляется, такой просьбе ученый, после чего наименее обколотой рукой пробирается к задней части головы инженера, немного копошится там, — а найдя нужную небольшую кнопочку, нажимает на нее, после чего даже заботливо пододвигает инженера ближе к стене, упирая его затылком в стену. Оператор на это на последок показывает лайк — а потом снова обмякает, даже зрительно словно сильно по оттенкам притухнув. И теперь, получается, на кушетке был целый кружок по сну, потому что, как выяснилось, все сидящие там инженеры спали — очевидно, им надоело смотреть на происходящую тут комедию, которую они все равно даже толком не видят. А вот ученые-операторы такого удовольствия лишены — поэтому с явным неодобрением косятся на скибидиста и ТВмэна, даже старательно вслушиваются, силясь понять хоть что-нибудь. — Я не понял, — подает весьма возмущенно голос ТВмэн-ученый, наконец перестав пилить взглядом мальца — Они что, уснули?! — в его голосе сквозит недовольство. — Я тебе больше скажу, жмурик, — с задумчивостью говорит Спикер, переведя взгляд на инженеров — Они, походу, и до этого все дружно храпака дали. Собственно, они к нам только для того и приходят, чтобы спать. И больше на досуге ничего не делают. Ну, кхм, только иногда ещё с нами в карты играют. Уж не знаю, как они их видят… Весьма неожиданно, в этой комнате появляется и новые, явно нежданные, гости. Точнее, это ТиВи, появился на потолке, принеся своим появлением ещё больше гнилого запашка. Полностью он в звериное тело не обратился, но определённые модификации все равно произошли — все его тело как будто стало более вытянутым и плоским, а также угловатым, причём он сам встал в позу, достаточно близкую к тем, в каких позах аллигаторы представлены были в детских книжках для юных скибидистов, когда они изучали животных. Выглядит… Просто шокирующе. Но не сильно уродливо (либо это просто юный скибидист стал привыкать к странностям местных). А вот этот отвратительный запах… Его стерпеть было намного сложнее. — Ну что, братец, отдашь мне ребенка? — спрашивает с потолка монстр, выдавливая на лице ухмылочку. — Да нет, что ты? Я решил его себе оставить, — ухмыляется в ответ другой телевизионный монстр (тот, что с щупальцами). — Зря-зря, — крякает отец того слепого мальчика — За этим, — он указывает вылезшей из спины третьей рукой на скибидиста — Уже выдвинулись. — Да? Какая жалость. Мне ведь так не хочется с ним расставаться, — продолжает глумиться монстр, и, грузно выдвинувшись, успевает заключить юного скибидиста в объятия — Он такой… Живой… Сам юный скибидист, в прочем, против такого поворота событий, а потому практически сразу начинает суетиться и даже вырываться из лап жмурика, чьи голые ладони тактильно оказались очень неприятными — и, ТВмэн, не став его долго мучить, из своих цепких лап выпускает, любовно когтем поцарапав на последок, причем достаточно сильно, что у мальчика начинает идти кровь. Определенно, ТВмэны уже и забыли, какого это — истекать горячей, насколько-то чистой, кровью. Ибо единственное, чем способны истекать они — это гангреной, либо остывшей, грязной из-за сепсиса, кровью, которая, кажется, за столько лет практически вся сепсисом и стала. Телевизионщики и сами не знают, насколько вирулентны. — Как жаль тебя расстраивать, но находку придется вернуть. — хихикает ТВмэн, после чего легко спрыгивает с потолка на пол, также приземлившись на все четыре конечности, и на этих же конечностях ближе к брату, а заодно и мальчику, подобрался — Раз уж ты не занят, то, будь добр, последи тогда за Анастацио, а то ему что-то совсем поплохело. — А сейчас с ним кто? — с задумчивостью интересуется монстр, сильнее склонив голову на бок. — 512 проследить оставил. Ну, вариант, конечно, не самый надёжный, но это уже лучше, чем вообще никто. — отмахивается ТиВи. — Да? Что ж, ладно. Я тебя понял, — кивает ученый, после чего практически сразу рассеивается в тяжелом черном смоге, на последок неоднозначно блеснув глазами. Словно он что-то знает. — А ты, — обращается ТВмэн к юному скибидисту — Идешь за мной. Не думаю, что твои старшие будут сильно задерживаться. Не то место. Им тут и так будут не рады. Определённо, скибидисты были весьма сильно удивлены, когда им внезапно вечером стал поступать сигнал, причем с вражеской стороны. И не от более привычных Клокмэнов, а с одного из главных штабов альянса. А само поступившее послание… Они, конечно, были злы, но не то, чтобы в бешенстве. По крайней мере сейчас, пока не видели провинившегося. Но вот что будет, когда увидят… Не то, чтобы такое скибидисты даже в теории не рассматривали. Да нет, как раз, вполне рассматривали, просто надеялись, что дальше теории это не распространится. Также они не ожидали, что в ТВмэнах будет достаточно благородия, чтобы сообщить о пропаже, пока ее не успели заметить сами скмбидисты, и даже передать им пропавшего субъекта самолично в руки. За Децимом отправились двое из скибидистов-мутантов. Причем один из них был тот, кто нес не только за Децима, но и в целом за отряд, в котором он находится, ответственность головой. А другой был просто хорошим знакомым пилотом, и пилотировал он небольшой вертолет, на котром они до вражеского штаба предпочли добраться. Так будет быстрее и удобнее, а ещё агенты, даже если их и заметят, с позиции своих маленьких хрупких тел, ничего не смогут сделать. Пожалуй, это даже удобно, что агенты такие хрупкие и беспомощные. Неудобно только, что придётся столкнуться с одним из ТВмэнов практически лоб в лоб. Мутанты их ещё со времен войны не взлюбили, ибо так получилось, что бывало такое, что для оголодавших монстров они были весьма приоритетной целью, ибо были большие, с большим количеством мяса (пусть и выращенного в пробирках, но все же) — а монстрам было больше и не надо. И даже те агенты, что оказались по сообразительнее, в какой-то момент, чтобы сохранить себе жизнь, специально стали отлавливать мутанов и относить на растерзание ТВмэнам. Некоторые, для удобства, распиливали их на части, да распихивали по пакетам, а некоторые просто связывали по рукам и ногам, да живьём тащили к голодным ТВмэнам (причем первым же делом, как только отдали мутанта, спешили удалиться, чтобы не стать механизированной закуской). Агенты… Просто тоже хотели жить. И верно рассудили, что лучше принесут в жертву своих врагов, тем самым сохранив жизнь себе, а заодно и выполнив не одну цель за раз, чем сами будут отправлены прямиком в пасть ТВ. — Как думаешь, — обращается один мутант к другому, когда их вертолет уже начал снижаться — Не врут? — А ты думаешь — способны? — весьма равнодушно откликается пилот. — Это же ТВмэны, — морщится первый — Вполне могут, почему бы и нет? Мало ли, может, нашей плоти захотелось. А этот мелкий — просто ловушка. Может, его уже давно нет. — Знаешь… Наш ученый, конечно, бывало много не по делу балаболил, но есть у него одно высказывание, и оно мне до сих пор очень нравится. Помнится, у кого-то все была паранойя, что его съедят ТВмэны, так он ответил что-то вроде, мол, вы переоцениваете значимость своей шкуры, особенно для таких существ, которые тянут все в рот, без особого разбора. — пилот спокойно пожимает плечами — Думаю, сейчас это актуально. Они и так забрали себе большую часть земли, а ведь на некоторой этой земле даже есть ресурсы, которые можно и приумножать. А эти, часовщики с бурильщиками — тоже не лучше. Как поняли, что и им при особо хорошем подлизывании может что-то перепасть, сначала сразу метнулись к ним, а при дележке территории грамотно подсосались — и в плюсе остались. Уж не знаю, какую часть себе отгрохали часовщики, но бурильщики сразу себе шахты забрали. Чем теперь и пользуются, черти, — пилот с презрением поморщился — Знают же, что ресурсы практически в их руках. А ресурсы нужны всем. — А часовщики? Чего этим-то надо? — удивляется мутант — У них же вообще с этими телевизорами конфликт. Они-то что преследуют? — А черт их знает, хотя, думаю, даже он не знает. Не спрашивал, — пилот хихикнул — Они, поговаривают, себе большой пласт земли от города отжали. Не прям внутри, а где-то на самых окраинах, чтобы от телевизионных подальше. Вряд-ли, конечно, это сами они. В смысле, вряд-ли это было лично их желанием, у них же там всем Король заправляет. Так что это, походу, ему что-то от альянса в целом нужно. — Король… Погоди. Если есть Король, то, получается, есть и свое маленькое королевство, не? И где тогда их королева? — брови мутанта удивленно выгнули — Ну, возможно, за королевство сойдет и земля, а за подданых — эти мелкие часы… Хотя все равно что-то не складывается. — О, я не думаю, что этот позолоченный здоровяк потерпит конкуренцию с женщиной, даже если она и будет Королевой. Ну либо же… Он себе эту женщину еще ищет, — пилот усмехнулся — А может и не женщину… Не важно. Вон, кстати, уже сейчас выходить будем, готовь оружие, ибо мало ли, что именно нас ожидает. И, кстати, обрати внимание — телевизонщика видно. О, и вправду — видно. Пусть телевизор и стоит с этим сбежавшим ребенком рядом, только сам мальчишка стоит практически под фонарем с бело-голубым, холодным, светом, то вот ТВмэн не столько стоит, сколько полулежит, облокотившись спиной на бетонную стену, причем ещё и так неподвижно, словно он не просто в данный момент мертв, а вот только-только умер, а у стены осталось бездыханное тело. Руки он спрятал за спиной, и подпер ими поясницу, словно подушкой, а глазами внимательно следил за подозрительно-спокойным мальчиком. И, что странно, но сначала издалека ТВмэн виден не в более привычном, отдаленно человеческом, облике, а в облике, который близок к звериному — полностью черное, словно даже литое, тело, да два белых глаза-шарика угрожающе из темноты блестят. Причём, очевидно, ТВмэн их заметил, но и ухом не повел, все также корча из себя труп без признаков жизни. Настолько прибывших не уважает? Или ему достаточно все равно? Как только скибидисты покидают кабину пилота, они от самого вертолета особо отходить не спешат — лишь весьма сурово и недовольно смотрят, на готове держа большие пушки. Не энергетические, какие используются в рядах агентов, а вполне человеческие (только по своей пробивной силе ничуть не уступающие людским). ТВмэн, который, как начало казаться, заснул, наконец весьма лениво вскидывает на них голову, осматривает, а потом невесомо вдыхает воздух, ощущая появившийся вкус и запашок. Эти двоя пахнут… Гарью. А ещё кожей, и каким-то кислым парфюмом (раньше, во времы войны, многие скибидисты пахли потом, и на вкус иногда были кисло-соленые), так могли пахнуть только крепкие мужчины, которые полезны в поддержании режима. Опреденноо, такие бы были полезны альянсу… Но раз уж нет этих, то их заменят наиболее способные ТВмэны. Скибидисты тоже ощущают запах, запах ТВмэна, который вполне себе с презрением можно окрестить запашком. Не потому, что у них есть какие-то особые способности, а потому, что такую концентрированную вонь гангрены не учуять сложно. — Давай, — прохладно шелестит ТиВи, и, наконец, нормально выпрямившись, в плечо толкает юного скибидиста, при этом в лице оставясь каким-то нечитаемым — Иди. На этот раз отпускаем. — Ты неприятно пахнешь, монстр, — морщится пилот и даже демонстративно прикрывает нос — Все ещё не сдох? — Как видишь, — с явной подковыркой ему в ответ начинает улыбаться ТВмэн, прада, улыбка получается очень усталой — Не переживай, я ещё всех вас переживу. Во мне плоти много. В какой-то степени и сам тон можно назвать усталым. На душе и сердце достаточно неспокойно. Сначала 512, весь такой молодец, своими распросами встревожил старые душевные раны, потом — весьма опасная сложилась ситуация, появление этого маленького скибидиста, а сейчас ещё и Анастацио совсем уж прижало в плане здоровья сердца. Нет, ТВмэн, конечно, помнил, что у него неизлечимый порок, также как и помнил, что, возможно, Анастацио рано погибнет, причем как раз из-за него, но… Как показала ситуация — никто к этому не готов. Особенно, пожалуй, сам ТиВи, ведь состояние Анастацио затрагивало и его собственное душевное. Себе врать монстр изначально не стал, он прекрасно понимал, что не просто боится потерять ребёнка, а боится, что ему придется своего единственного первенца похоронить. Причем навсегда. Если малыш не справится, и не найдет в себе силы воскреснуть… ТиВи даже думать об этом не хотелось. Зато хотелось поскорее сбагрить одного скибидиста другим и вернуться к сыну, которому сейчас как никогда нужен родитель. — Вот это и пугает, — морщится в ответ скибидист — Как это вообще произошло, монстр? — Думаю, этот вопрос лучше зададите ему, — жмурик хрустит всем телом, а потом весьма показательно указывает пальцем на Децима, который уже успел спрятаться промеж скибидистов, настолько общество ТВмэна ему было противно. Причем именно не запах, с ним смириться можно, а… Оставшееся тело. — Я так ничего внятного добиться не смог. Но, не буду врать, я не сильно удивлен. И вы, господа, я полагаю, тут должны быть со мной солидарны. — Да с чего бы нам это делать, монстр? — скептически интересуется пилот, но, вроде бы настолько напряженно себя не ведет — должно быть понял, что нападать на них ТВмэн не намерен, по крайней мере сейчас. Пожалуй, они оба спешат воспользоваться возможностью убраться. ТВмэну их за это осуждать не стоит, определенно, он этот настрой разделяет. — Ну как же… Запретный плод бывает сладок. Правда, на этой стороне, плодов не осталось, но это уже условность. — с явным намеком отвечает ТиВи, и даже выдавливает из себя хитренькую ухмылочку. — Хочешь сказать… Граница только мешает? — с подозрением замечает пилот. — Да ладно. Не слушай его. Просто хочет запудрить нам мозги, чтобы сожрать, — влезает к ним в разговор первый мутант, весьма неодобрительно на жмурика косясь, явно находя его спокойствие больно подозрительным. — Ха-ха, нет, — уже с нотками металла отвечает ТВмэн, чья улыбка весьма быстро превращается в более злобную — Если бы я хотел сожрать, то уже давно бы напал. И ваши игрушки мне не сильно помешали. Я бы хотел развить наш диалог и направить его в другое русло, но, очевидно, вы пока к осмысленному диалогу не готовы, господа. Так что тогда соизвольте забрать своего паршивца и убраться прочь. Иначе, чувствую, прольётся кровь. — Уверен хоть, что не твоя? — фыркает пилот — тоже, очевидно, храбрится, хотя слова ТВмэна все же принимает к сведению, также, как и ему передаётся это настроение пойти прочь. Какой разумный индвидид. Таких бы им в ряды раньше — больше, и война, бы, может, раньше кончилась. Но это не означает, что она бы кончилась раньше, совершенно нет. Ведь начали ее не скибидисты, а Камерамэны. В их оправдение стоит сказать, что государство их практически с этой целью и сделало (точнее, поставило на массовое производство). — Уверен, — ТВмэн начинает весьма пугающе улыбаться, а его оскал разрастается практически до ушей — Не думаю, что я богат кровью. Скорее уж, сепсисом и гангреной. А вы, господа, насколько я знаю, по своему составу близки к людскому, не так ли? — Ну даже если и так, то что с того, жмурик? — весьма мрачно интересуется первый мутант, котрый тоже подхватывает настроение уйти прочь. — А то. Для вас, мой вид может представлять опасность даже после смерти. Мы же вирулентны. Заразны. — ТВмэн переходит на более заговорщиский тон. — Да ну тебя, — отрезает пилот, понимая, что их начинают запугивать — Всего плохо. И все трое, гордо развернувшись, спешат залезть обратно в кабину пилота, чтобы улететь. Этот ТВмэн… Его общество… Им, честно говоря, с этим жмуриком достаточно некомфорно, чтобы желать тому всего плохого (хотя они и не подозревают, что в жизни этого существа, все самое плохое уже случилось, и сделать хуже надо будет постараться). А еще менее комфортнее от того, что этот жмурик для них действительно может представлять опасность не только при «жизни», но и после смерти, ибо возможность болеть различными заболеваниями никто не отменял. Один из минусов быть хоть сколько-то органикой. Живой органикой. Как только вертолет окончательно скрывается из поля видимости (хотя ощущает и слышит ТВмэн его значительно дольше), монстр, не теряя ни минуты, телопортируется ближе к сыну. Сначала — к двери его казармы, а потом уже и в казарму входит своим входом, едва не вышибая дверь с ноги. И, видимо, сыну стало уже совсем плохо, ибо он лежит и тяжело дышит, особо не реагирует на происходящее, переодически начиная тихонько от боли кряхтеть. Пусть кожа его и была далека от человеческого оттенка, подобие синюшности в данный момент заметить не сложно — ТиВи правильно понимает, что это один из признаков того, что у малыша начался приступ. Да и в целом — так, как сейчас ведет и ощущает себя малыш… ТиВи, может, и не врач, и в целом от основы медицин далек, но умом все же понимает, что сыну сейчас достаточно плохо. И что на фоне прошедших стрессовых ситуаций, его слабое сердечко не выдержало. Забавно, но он ощущает себя даже немного виноватым. — Ну? Что вообще происходило? — спрашивает зверь, с недовольством посмотрев сначала на 512, что сидел у ног Анастацио, а потом на стоящего, оперевшегося на другую кровать, ТВ-ученого — Чего молчите? Ответьте! Спикер все также молчит, а вместо внятных слов качает головой — очевидно, он сам, мягко говоря, напуган и в шоке, и тут ТиВи сложно его в чем-то винить. Определенно, колонка привык к тому, что внутри 143 иногда все пляшет от его тахикардии, но если у 143 это дальше редких приступов не двигается, то сейчас он впервые столкнулся с действительно серьезным приступом, который мало того, что в активной фазе, так ещё и способен убить их дитя. ТиВи понимает. ТиВи и сам в шоке, и даже недоволен происходящим. Вроде все было нормально, а тут — такой удар… — Пока тебя не было… — весьма мрачновато, и с явным сомнением, звучит голос старшего брата — У меня было видение. Тебе озвучить, какого характера? «Конечно озвучить! Я же не знаю, что у тебя на этот раз родило сознание!» — хотелось грубо ответить, оно так и вертелось на языке. Правда, ТиВи ограничился лишь более недовольным: — Давай, рассказывай. — Я видел смерть Анастацио. От приступа, — вздыхает монстр — И, боюсь, это тот самый случай, когда предсказание сбудется. Уже не просто поздно что-то в ветке событий меня, мы вообще ничего не сможем поменять. А этот порок у него с рождения. — Вообще ничего сделать нельзя? — печально спрашивает ТиВи, после чего весьма грубо отодвигает 512 к краю, а сам садиться ближе к мальчику, что услышав родной голос, несколько притих. — Нет. Только… Смерть от порока. Сочувствую, — ученый с прищуром посмотрел брату в глаза — Но посмотри на это с другой стороны, ТиВи. Может, оно и к лучшему. Он погибнет от порока сейчас, и в дальнейшем он не будет его тревожить. — Да, — влезает в разговор 512, чем заслуживает озлобленные взгляды телевизионных братьев — Но ведь тогда у него не будет биться сердце! И не будет ни дыхания, ни пульса! — 512, — строго говорит ТиВи — Посмотри на нас. У нас нет дыхания, пульса, не бьется сердце. Мы мертвы и холодны, правда, покоя у нас тоже особо нет. Нам это как-нибудь существовать после своих физических смертей мешает? — Ну… Нет… — тихонько отвечает Спикер, всерьёз опасаясь, что они сейчас на него набросятся — Но все же… — Спикер, — строго обращается к нему ТВмэн-ученый — Мы уже ничего не можем сделать, понимаешь? Если вашему сыну суждено умереть сейчас, то он в любом случае умрет. Мы ничего не сможем сделать. А если попытаемся остановить этот процесс, то будет ещё хуже. Это не тот случай, когда мы можем без последствий вмешаться в ход событий. Я именно это и пытаюсь вам двоим объяснить. — А… Ясно… — 512 неловко потер затылок — У 143 его тахикардия проходит намного легче… — 512! — весьма злобно воскликают два ТВмэна хором. Правда, практически сразу забывают о нем, ибо активизируется сын — чуть ерзает, после чего находит в себе силы приподняться на локтях, при этом сильно дрожа, обеспокоенно вертит головой, ища родителей. ТиВи ему помогает, сразу весьма заботливо и аккуратно взяв на руки, после чего посадил на свои колени, спиной прижав к себе. — Я тут, Анастацио, не бойся, — нежно разговаривает жмурик с сыном, аккуратно приобняв за живот — Возможно… Тебе сейчас даже станет лучше. Это… Просто надо перетерпеть, вот и все. Труп вобще не уверен, делает ли он все правильно — он лишь делает все по памяти, так, как мог когда-то утешать Полицефалию (что в развитии Анастацио практически не превосходит, у дядюшки-полицефала развитие, пожалуй, даже ниже), и на умственно отсталом брате это ведь работало. Хотелось бы, чтобы и на сыне — тоже. — Нам… Нам стоит прощаться, папочка? — кое-как произносит малыш и доверчиво прижимается ближе, используя тело папы, обернутое в пальто из шерсти, как кровать. — Мммм… Не хотелось бы, сынок. Я все ещё питаю надежды, что ты проживешь больше. — говорит ему ТиВи, а потом ещё добавляет: — Даже без живого сердца в груди. — И я тоже, — напоминает о себе Спикер, после чего 512 тянет к сыну руки, и садится ближе к ТиВи, ласково касается головы малыша, чтобы тот его почувствовал. — Если… Если Анастацио сможет вернуться, — говорит ТВ-ученый, не уверенный, что его слова в данный момент звучат уместно — То можно будет вырезать ему сердце. Так можно будет предотвратить отвраление трупным ядом, а также образование какого-нибудь некроза из-за мертвой ткани в еще относительно живой — или, вернее сказать, чистой — среде. — А разве он сможет жить без наличия этого органа? Даже после смерти, — интересуется ТиВи, на что брат говорит: — Ну вообще-то должен… Ведь у кого-то из ТВмэнов, насколько я помню, тоже нет сердца, и ничего — живут. И вполне себе счастливо. Для удобства схватившись за другую кровать, ТВ-ученый осел под правую руку ТиВи и нежно потрепал мальчика за щеку, чья температура словно уже начала меняться, даже, пожалуй, опускаться. — Ну что, малыш? Ты как на подобное смотришь? — весьма ласково спрашивает жмурик у племянника, взяв одну его ладошку в свою руку, и… Ладонь племянника какая-то смехотворно-маленькая в огромной ладони мертвого ученого. — Ну… Если надо… — практически шепчет малыш, отчего всем троим приходится достаточно напрячь уши, — То я согл… Анастацио не заканчивает последнее слово — просто у тела не осталось сил ещё хоть как-то поддерживать жизнь в этом юном теле, и течение жизни в нем прекращается, сопровождаясь весьма болезненной остановкой сердца. Малыш, кажется, сначала даже и не понимает, что погиб, пока не становится достаточно поздно. Анастацио Тейлор, как вы умерли? Юное тело начинает медленно остывать на руках своего отца. Практически — догорает, как спичка, и повторно, как и в случае со спичкой, зажечь нельзя. И 512, и ТВмэны, не понимают, почему им так больно. Опять так больно от довольно очередной, в их жизнях, смерти. Они думали, что уже привыкли. И что очередная смерть не должна им принести так много боли снова.