А солнце уходит на запад

Суматоха — истинное творение дьявола, которое порождало непривычно острое раздражение в груди. Рвать хотелось всё на пути своём, пересекая границы моральных принципов и божественных законов. Усталость за себя говорила. Ярко и грозно. Очередной день съёмок позади — Елизавета вынесла на спине своей отвратительную ношу косых взглядов и тихого лепета недовольных коллег. Гордо. Ангелы, живущие который год под пламенем медным, не позволили гнусным словам обиды проскочить сквозь плотно сжатые уста. Терпеть. Страдать. Смириться. Людей нельзя исправить, а дуракам и доказывать нечего — те всё равно не поймут. Не примут во внимание разность человеческих установок. Им проще обвинять, лелея в груди лживой надежду на свою правоту. Лиза послушной была, не возмущалась лишний раз, всю злость в себе держала да на исповедях отпускать пыталась. Однако, судьба по-прежнему стремилась беспричинную участь подопечной своей послать: бессонная ночь, наполненная раскатами майской грозы, испорченная причёска, которая не выдержала повышенной влажности в воздухе, и каблук сломанный. Ноги гудели, молили хозяйку свою неугомонную побыстрее закончить день томительный. Каждая минута этого невыносимого наказания пронизывала нервной дрожью самое сердце. Вопить хотелось. Злиться и курить. Двери отеля стали финишной чертой, флагом красного заката на фоне приближающейся ночи. Петрова молиться без острой необходимости не привыкла, но сегодня пришлось сделать исключение: «Хоть бы добраться до постели без приключений. Прошу Тебя. » Воздух промерзлый до самых костей пробирал своими пальцами греховными. Сжаться в плечах заставлял, ускоряя и без того шаг неловкий — одному Богу известно, как провидица по-прежнему не упала без устойчивой подошвы. Стены отеля встречают запахом мяты пряной и тепла заветного. Покой столь близко стоял — до него дотянуться можно было влажным от мороси платьем, зарываясь с головой в спасительное отопление батарей. Судорожный вздох. Ясновидящая долго пытала себя мыслями безбожным:«Почему презирают? Отчего так холодно отвергают?». Понять старалась истинную причину жестокой ненависти спутников экранной битвы, но с каждой ниточкой плетения лишь больше в омут бичевания уходила. Плутала в догадках и гневе клеветы скупой. Устала пытаться. Не хотела более в глаза скверные смотреть и вычленять из них крупицы невесомого уважения. Нет там его. Лишь пустота и стремление всеми способами очернить православную ясновидящую. «Не нравлюсь — Бог с ними. Не полюбят — не мне судить.» Островком надежды ясной стала новоприобретенная семья. Люди, чьи сердца приоткрылись для светлого начала под руководством праведной руки. Души заблудшие к её ногам все-таки пришли, а доверие народа — лучшая награда за еженедельное сражение под отблеском камер. Плевать было на конверты белые, на руку синюю и вражду багрянца вдали. Вера в святое важнее, превыше материального кощунства. Серые глаза в молитвенной манере вверх устремились и замерли. Сегодняшний день — рок демонический, сатаны проклятого зов. Град холодный душу окатил от вида потухшего окошка лифта. За изнеможением и туманом сумбурных мыслей женщина даже внимания не обратила на кротохную записку, пересекающую железную дверь единственного её способа подняться в номер:«Лифт временно не работает, приносим свои извинения». — Блять, — не выдержала. Терпение скрипичной струной лопнуло, разрезая бурлящие вены холостым ударом. Медные волосы в сторону взметнулись от резкого удара по стене. Больно до слез отчаянных, обида в сжатые губы переходит. Винит себя за слабость и открытость к хаосу светлого рассудка. Елизавета была хорошей. Зла не творила, но испытания отца единого проходила под куполом церковных храмов, рука об руку с грешниками великими. Ангельский голос притих, уступая место простой человеческой натуре, которая желала творить беспредельную низость и проклинать всё вокруг: погоду, неровный асфальт, неработающий лифт и недругов своих окаянных. — Очень православно, — этот голос из тысячи узнать можно было: низкий, чуть охрипший от дурного образа жизни и знакомый такой. Речь его не раз хлыстами по лопаткам ударяла, желчью светлое сердце обливая. Он тишину убивать умел. Пошло, грязно — не спрашивал разрешения, врываясь в пустынную даль умиротворения. «Не смотри. Молчи. Ты выше этого.» Но глаза, промокшие в океане плохого дня, всё равно стреляют резким гнётом в бок, находят там фигуру мужскую и расширяются от горючего кома в горле. Хуже точно быть не может. Капли дождя стекали звёздами по пиджаку синему, и только ухмылка лиса дикого выдавала привычного Максима. Самонадеянного и такого наглого. Его бесы с самой первой, роковой встречи преследовали рыжую макушку в кошмарах. Заставляли пылать внутривенно, избегая всякого контакта. Что-то необъяснимое, помимо чëртового рода деятельности мага, отталкивает женщину от возможности остаться с Левиным наедине. Словно страшный зверь притаился за плотью обычного человека, выжидая момента, чтобы раздробить ангельские крылья за спиной Петровой. Ситуация выбора не оставляла. Пришлось, шустро обойдя высокорослую преграду, на негнущихся ногах устремиться к лестнице. Пять этажей. Сто пролётов и болящие ступни. Где-то Лиза нагрешить успела, иного объяснения этому дню нет. Максим вслед уходящей смотрел. Любопытно было. Его взгляд меткий ещё с улицы заметил косую походку чопорной мадам. Елизавета всегда землю под ногами проминала гордо и чертовски красиво — от бёдра ходила, сохраняя осанку да вздёрнутый к небесам подбородок. А сейчас дрожала лисёнком замерзшим в плечах и ступала робко-робко, словно ожидая, что Господь её любимую прямо на месте в ад отправит за нелестные словечки. Но причина проще была. Каблук, держащийся на «Помоги Боже», остро выбивался из картины ухоженного образа. — Ангел, ты летать не умеешь, — Максим ходил быстро, пользуясь высоким ростом и широкими шагами. Труда не составило в одно мгновение догнать убегающую персону и красноречивым взглядом обжигать неуверенные попытки женщины собраться с силами. — Левин, не доводи до греха, — Лиза даже смотреть назад желания не имеет, упрямо взбирается по лестнице, обеими руками держась за поручень. Последний выпуск в корне изменил отношение провидицы к невыносимому мужчине, отвернуло в протяжном свисте от былых стараний изменить заплутавшего. Чем она его обидела, раз заслужила в свой адрес острую язвительность? Представить сложно, что Максим, славящийся чёрным юмор, ненавистью прогнил от безобидной шутки. Елизавета за редким случаем позволяла себе встревать в яростные конфликты практиков — дюже дорого обходится. Проще в стороне стоять, излагая каждую фразу невысказанную в изящном взгляде. Но Левин первый палку гнуть начал, перетягивать на себя все почести, убийственно оскорбляя Бога в глазах зрителей. Допустить этакую шалость Петровой совесть и крест на шее не разрешат. Пришлось обороняться, мягко и ненавязчиво, сквозь гранит иронии и скрытых подтекстов. «Гордая.» Глухо усмехаясь, Максим медленно ввысь идёт, через ступень на зло бестии рыжей переступая. Только его бесам известно, насколько сильно эта чертовка с нимбом в волосах понравилась мужчине. С первой встречи связь невидимая прорезала толщу многолетнего льда, вынуждая сердце влюблённостью ребяческой пылать. Но он не подросток — великим чародеем назвать себя решил и не собирался от образа отходить. Грубый, прямой. Пропитанный запахом хвойного парфюма и преисподней. В чувствах красиво признаваться он не умел, весь свой долгий жизненный путь преследуя единожды встречи мимолётные. Секс, алкоголь и прощание под куполом рассветным. Не ждал он вихрь рыжий на голову свою седую. — Зачем же сразу злиться, — голос, отрекаясь от традиций язвительных, мягче становится, покладистее. Точно хищный тигр, переодевшийся на время в овечью шкуру. Забавны попытки эти жалкие. — Я помочь хочу, — ещё одна ступень и взгляд демонический прямиком в дивный свод поднебесья отправляется. Пылают облака замёрзшие раздражением и смирением сухим, но Левин смотреть продолжает зачарованный открывшейся картиной. Когда-то ему казалось, что вывести из себя столь порядочную барышню невозможно — сдержанная, строгая и излишне понимающая. Господь сам в очертании рыжих кудрей. Петрова натерпелась глупостей со стороны «перевёртыша» сполна. Не намерена и дальше ходить по острому лезвию ножа раскалённого, беспрекословно дожидаясь очередного всплеска чужой фантазии. «К чёрту иди, Левин» — На руках понесешь меня? — женщина кривит губы в раздражённом издевательстве, разрушая заповеди под своим сердцем. Заглядывает в горящие адским пламенем глаза и спешит продолжить путь. Подальше от мужчины. Близость с ним пугала похлеще сущностей, которые приходили к провидице под покровом мрачной темноты — сгустки энергии чёрной не стремились тленным грехом своим в душу залезть. Им дела не было до руки синей, до бесов чужеземных и крови свежей на полотне. — Если потребуется, то понесу, — Левин пожимает плечами, следом поднимаясь. Он легко обогнать мог соперницу, оказавшись на своём этаже, да только что-то необъяснимое держало сердце и тело на месте. Не позволяло грубым жестом обойти спутницу, добираясь до своего номера. «А вдруг упадёт?» «Может поговорить нормально захочет? » «Избегать перестанет наконец-то? » Елизавета отворачивается и глаза закатывает от багрянца невиданного на щеках своих. Глупая, какая же глупая. Не клюнет она так просто на беспочвенные фразы, на симфонию заезженную и такую лживую. Слышали, проходили. Обманутой благородством фальшивым быть не хотелось. Доблестность в чертах грубых — мимолетное влечение, которое стремительно улетучится во время следующего выпуска. Левин играться привык, меняя маски своего лика в зависимости от ситуации. Виртуозно делал это. Красиво. В глазах зрителей — харизматичный победитель, способный руки взмахом беса на чай пригласить. При экстрасенсах — дурак капризный, чьи повадки даже самых сдержанных из себя выводили. Зачем же здесь, под светом пламени блаженного, он исполняет создание заботливое? Чего добивается? Женщина останавливается, надежду Максиму на разговор конструктивный даря. Напрасно это всё. Непринуждённо приподнимая подол чёрного платья, Елизавета с тихим вздохом с ног сбрасывает сломанную обувь. Подхватывает лихо и крылья за спиной приобретает — вверх порхает со скоростью тлеющего огонька. Гранит холодный по позвоночнику болезненными мурашками ступает, но всякий дискомфорт физический получше был образа «дама в беде». Левин популярностью пользовался среди женщин, улыбкой клыкастой покоряя падкие творения. Николь околдовать смог, став ей собеседником верным вплоть до победы Лизы на дуэли роковой. Пусть с «белой ведьмой» беседы интеллектуальные ведёт, подальше от верной послушницы Божьего храма. — Простудиться можешь ведь, — мужчина уняться никак не мог, продолжая сокращать разделяющее их расстояние. Демон паршивый, издевается. — А тебя это волнует? — губы алые сбивчиво выдыхают, а тело, не привыкшее к забегам по ступеням, уже сдаётся. Марафон внеплановый все силы забирает. «Боже, что творится?» Они не школьники давно, а поведением своим на заигрывания пустые переходят. Хорошо, что не видит никто, иначе даме с обручальным кольцом на пальце пришлось бы со стыда сгореть на месте. — Конечно, не хочу упустить возможность зрителей развлечь, — колдун в очередной раз быстро ровняется с целью своих издёвок, рядышком идёт и настырно в серые глаза заглянуть пытается. — Без тебя скучно будет. «Скучно?» Пальцы тонкие сжимаются, дрожат не от холода отнюдь — бросить обувь стоило прямо в лицо этому напыщенному индюку, чтобы неповадно было от глупости своей. Да нельзя волю эмоциям давать. — Кажется, ты пропустил свой этаж, — равнодушным тоном обращается, знает, что агрессия в ответ лишь силой напитает негодного товарища. Тошнотворное чувство ненависти горло обжигает, знобит самую душу толчками болезненной агонии. За переглядками долгими и разговорами горящими ясновидящая истинную причину неприязни разглядеть не смогла. Или побоялась глубже в мрачное нутро залезть. Подвох некий ощущала, крестами и молитвами оградить себя пыталась. Максим не был избалованным шутом, чей облик принимал поодаль от неё. С другими спокойно общаться мог, даже язык общий с человеком найти. Каждое их столкновение скрывало нечто большее, но лезть под мрамор несказанности опасно. Наткнуться можно ненароком на кинжал торчащий. — Номер мой запомнила? — чёртики в глазах макабр отыгрывают, питаясь мечтанием хаос свой посеять повсюду. — Мы всей группой заселялись в один день. Могу указать на комнату каждого. Логично. Но чëрт логику отрицал, предпочитая выдавать желанное за действительность. Глупо. Ребячески. И жить иначе не хотелось. Всего добиться мог он улыбкой хитрой и зовом демоническим. Всего, кроме той, что крестом от ада защититься успела. Барьеры на разум свой поставила, позабыв о важности сердца. Оно кричит громче смысла здравого. Вопит истощнее — требует своё, сколько ты не пререкайся. До пятого этажа в тишине доходят. Лиза снова терзать себя принимается, отрекаясь от собственной веры в чудеса на сегодняшнюю ночь. Ужасный день. Отвратительная трагедия — чернила, разлитые небрежной рукой по простыням белым. Вздох тяжести и обречённости с губ слетает быстрее, чем вспомнить удаётся о компании нежданной. Гордость — тоже порок, которому и болезнь нагнать по силам. Холодно. Тело зябко вздрагивает от вечных сквозняков на площадке, отзываясь уже ощутимой болью в пояснице и удушающим хрипом в связках голосовых. Проще с ОРВИ слечь в постели, забыть о здоровье и обязанностях перед фанатами любимыми, нежели бесам пир красочный устраивать. Ликовать в другой день будут. — Прости, — искренность мужского говора звонко повисает в ушах. Лиза взгляд с босых ног быстро поднимает и не замечает усмешки на тонких губах — маски нет. Чистый перед ней стоит, настоящий и человечный Левин, заливший лицо нахмуренное раскаянием. — Может быть, я просто смириться не могу, что мы похожи. «Что?» Глаза прозрачные часто моргают, точно пустынный мираж лицезреть умудрились. Верить ли словам приятным? Нутро с подорванным доверием не готово, всё напряглось, ожидая смешка в сторону свою — слишком часто обманывал, раскалённой похотью обливал. Но ангелы внутри головы смиренно опустили, согласные выслушать слова долгожданные. Жаль, что не на камеру, но так чести больше будет. Не испугался слабым показаться, пришёл с повинностью слепой. — Только не молчи, лучше сразу к чёрту отправь, — Максим нервно ркки в карманы пиджака спрятал, продолжая прямо в ясные глаза смотреть. Нравилось ему, безумному чудаку, в бездонном омуте тонуть — натура такая. Мазохистская. — Я не злюсь. Почти не злюсь. «Просто убить тебя порой готова» Улыбка мягкая на губы не лезет, сил нет никаких и желания в «матушку» всем известную преображаться. Елизавета знала, что Левин любой её принимает. Лишь за это благодарной ему быть можно — плевать мужчине хотелось на шрамы от белых крыльев за спиной, на редкую ругань и ненависть кровавую. Лиза с ним человеком была. Грешная. Живая. Будоражащая фантазии ночные обликом своим. — Обманываешь ведь, — тёмное озорство блещет неприкрыто, но по-доброму. Без бывалого умысла задеть животрепещущие чувства ясновидящей. Почти мило. Петрова одернуть себя спешит, слабо кудрями влажными качая. Не время изменять своей верности духовной. Не время грех творить под покровом ночным. Сдаться она боится слишком. Чувствует слабую пульсацию демона внутри себя, избавиться уже не сможет — крепким корнем пророс с начала марта. — Ложь - это по твоей части, — уйти пытается снова, руками, от волнения дрожащими, тянется к ключам в сумке. Хлóпок ощутить пытается, но на плоть горячую ненароком натыкается. Жарко. Чертовски. Максим останавливает неловко, обжигая огнём запретным фарфоровую гладь. Давно мечтал прикоснуться, да животный протест в женских манерах мешал хоть на шаг приблизиться. «Убью — не подходи.» — Мне правда жаль, — пальцы мозолистые шустро на запястье одевают звенящую вещицу. Прямо и бесповоротно, не требуя возражений. Захочет вернуть — пусть делает это потом. Не портит момент интимности. — Если горло болеть будет, у меня чай ромашковый есть. Елизавета опомнилась поздно, вслушиваясь в эхо удаляющихся вниз шагов. На руке грузом тяжёлым повис браслет элегантный. Из камней — аметист и обсидиан. Символ знаний, мудрости и чистоты духовной. Тепло стрелой праведной по венам разлилось, смягчая дрожащие ладони. Бесы подарки делать не умеют, всегда взамен требуют что-то. Но бывают ли исключения из заповедных правил?