Кадры решают всё. Сказка про невезучего капрала

…сейчас он скажет и они оба снисходительно засмеются, понимал Боб. Но лорд-капитан только вопросительно смотрел на него: дескать, назовись. — Роберт Хоуп, — сказал он, даже не очень хрипло, хотя в горле першило. — Ценный кадр, — рекомендовал его Кузьма своей спутнице, — отделение себе пусть наберёт сам. И чтоб все тут чистые были, — это он уже Бобу. Никаких «есть, сэр» и «слушаюсь» Боб ему не сказал. У неё глаза были карие, но как будто зелёнью отливали, а при другом свете — будто искры золотые. У неё был шрам на лбу, одна бровь ломалась, и плечо той руки, что живая, было чуть ниже, а кривой и перекошенной она не казалась. Будто что-то неправильно, но это правильно, это так и должно быть. Она неподвижно стояла, спокойно, но казалось, будто танцует. У неё были два ксеносских пистолета в хитрой кобуре и понятно было, что они не для красоты. Она смотрела устало, но будто насмешливо, и будто сочувственно, и будто всё понимала, и будто не хотела ничего понимать. А Боб и не пытался понять, он просто старался смотреть в глаза, а не в вырез рубахи. И взгляд не отводить. И на ноги не пялиться, а там очень было на что посмотреть вообще-то. Она его смерила взглядом и спросила, знает ли он, как устроена походная сауна… и что это вообще такое. — Понимаете… — сказал ей Боб. — Я родился на мире смерти. Там это все знают. Она улыбнулась, кивнула и сказала: «Действуй». Нет. Вы не понимаете. Она улыбнулась. И всё. И больше не было ничего. Невезучий человек Роберт Хоуп прекрасно всё понимал. Что никогда эта женщина не заговорит с ним так протяжно, напевно и мягко, как говорит с этим лорд-капитаном. Никогда не назовёт его этим странным словом «шерин». Это слово не значило любовь, она так называла и Сестру, и мутантку, и однажды даже техножреца. Голос у неё всё время менялся, то становился такой низкий, тягучий, как двигательная смазка, то переливался и журчал, как водичка из шланга. Иногда она осекалась и будто хрустело что-то в железном её горле, и она быстро подносила руку к шее. Бобу тогда хотелось что-то сделать, то ли для неё, то ли с тем, из-за кого ей больно. С ним она говорила как нормальный сержант. Он с ней как с сержантом и разговаривал. Это было просто спасение, потому что как говорить с такими женщинами он не знал, а с сержантами — знал. Ну и всё. И нечего про это. Он прекрасно понимал, что никогда эта женщина не посмотрит на него с интересом. Не засмеётся его шутке, не нахмурится, не попытается спорить, даже зло и холодно не глянет. Никогда он не будет иметь права так вот приобнять её за талию или погладить по плечу. Понял Боб, нет у неё с Кузьмой ничего. Не по-хозяйски он её прихватывает. Он её даже по заднице мог шлёпнуть. А она ему могла подмигнуть и сделать бровями, но всё это между ними была просто придурь понарошку. Ещё он мог её принцессой назвать и ручку чмокнуть. И это тоже была придурь. Хотя принцесса она была настоящая. И шлюха настоящая. И настоящий сержант. И Боб с ума бы сошёл, если бы пытался понять — какая она настоящая. Она и ещё кому-то подмигивала, делала бровями и говорила двусмысленности. Но попробовал бы кто решить, что это она всерьёз. У неё пистолеты, и правда, не для красоты были. Бобу она не подмигивала и ничего такого. На него она смотрела деловито и ну, так… «нейтрально» это по-умному называется, вспомнил Боб. То есть: на эти свои ксенопистолеты она ласковее смотрела, когда их чистила. И разговаривала с ними с большим чувством. Они ей были, ясное дело, куда ближе и нужнее, чем какой-то Роберт Хоуп. Прекрасно он всё понимал. Просто она поводила плечами, поднималась на ноги одним движением, вскидывала руку, кого-то подзывая, а у него ёкало внутри и немного болело. Совсем немного. Ничего страшного. Просто он хотел, чтобы она улыбалась и не хотел, чтобы ей было плохо. А сделать он ничего для неё не мог. Вот и всё. И нечего про это. Ещё она не смеялась совсем. Только один раз. Когда они все сначала ушли куда-то, потом оказалось, что в Яму просочился ксенос, очень покалеченный друкхари, а потом этот шибанутый Кузьма не дал Сестре и Ангелу того друкхари добить. «Моё, — сказал Кузьма, — я запасливый. Пусть будет». Потом приволок ксеносуку, про которую все уже и забыли давно, поставил с друкхарем рядышком, сказал: «Своей капитанской властью назначаю вас мужем и женой. Делайте друг с другом что хотите, но если хоть один человек здесь от вас пострадает, или я тут кого из людей недосчитаюсь, то я вам обоим устрою первую брачную ночь с летальным исходом». Друкхарь зашипел, эльдарка передёрнулась, а Хейдари вот тогда засмеялась. До того Боб её смеха не слышал, и этот бы тоже лучше не слышал никогда. Ну, и всё. А ещё Боб вентили проверял, а Кузьма под струёй воды морду ополаскивал. Она подошла и встала рядом, на Боба даже не глянула. Кузьма морду вытер и сказал ей: — Леди Джай, приглашаю вас в оперу. Не возражаете? В анатомическую, понял Боб. Ему коновал про это место рассказывал. Она только кивнула. А Боб ни с того ни с сего сказал: «А с вами можно? Я этот… меломан». Она не улыбнулась, но и не поморщилась. — Нет, — сказал Кузьма. — Тебе с нами нельзя. Кто тут без нас за порядком присмотрит, если не ты, самый разумный человек в Коморре. Боб, видимо, охренел, потому что продолжил: — Как разумный человек, я бы вас никуда не выпускал. — Кто знает, кого вы на этот раз притащите? — Инквизицию притащим, — ответили ему. И ответили чистую правду.