Отныне и навеки: Петербург и Париж

Глава XIX

И всё-таки Коленкур прав

      Арман де Коленкур был просто незаменимым человеком для своего императора. Во многом благодаря Арману и его советам Наполеон постепенно подошёл очень близко к сердцу императора Александра. Возможно, даже слишком близко. Даже из ложи прусской четы ему было отлично видно, как Бонапарт смотрел на Романова.       И когда Александр незаметно скрылся в компании прусской королевы, Арман совершенно не был удивлён, что его императора призвал его почти сразу.       Вид у того был встревоженный и несколько понурый. Должно быть, Наполеон вновь получил отказ от русского царя. Это уже входило у него в привычку.       — Сир, я к вашим услугам, но если вы собрались поговорить, то нам следует отойти куда-то в менее людное место, чем это, — спокойно сказал Арман.       Император и генерал выдвинулись в сторону парка, что был разбит неподалёку от театра. Было уже достаточно поздно, а потому можно было не опасаться, что этот разговор будет услышан.       Бонапарт шагал медленно, глядя прямо перед собой и отведя за спину руки. По правую сторону от него шел Коленкур.       — Вы так и не рассказали мне, что происходило в гостиной сегодня утром, когда мы с Александром вышли, — вспомнил Наполеон.       — Ровным счётом ничего интересного, кроме того, что я и королева Луиза всяческим образом отвлекали Великого князя Константина от намерений помешать Вашим величествам, — будничным тоном ответил Арман. — Осмелюсь предположить, что происходящее между вами и царём было много интереснее.       Наполеон раздражённо поджал губы, когда Коленкур упомянул нахождение Луизы в доме Александра. Он был крайне неприятно удивлен, когда, выходя из кабинета вместе с Романовым, он увидел эту женщину, весело болтающую с цесаревичем, но никоим образом не выразил своих чувств в присутствии своего нового друга.       — О Силезии мы с ним не говорили: нашлись гораздо более увлекательные вещи.       Бонапарт ненадолго замолчал. В его голове снова всплыли воспоминания о сегодняшних переговорах с царем и о только что проведённом вечере в театральной ложе. Вновь ему вспомнились ощущение прикосновения руки его визави и деликатный аромат смеси пудры и одеколона, который он сам и подарил Александру. Удивительно, что в его присутствии Наполеон, привыкший решать все волнующие его вопросы как можно скорее и не стеснявшийся торопить окружающих, если их решительность уступала его собственной, напрочь забывал о политике. Царь скифов с ангельским лицом своим очарованием выбил из него стремление диктовать свою волю и бороться за будущие сферы влияния Франции: вместо этого Бонапарт желал бы, чтобы Александр с каждым днём становился все ближе к нему. Пожалуй, сегодня он достиг в этом значительных успехов, если не считать последний отказ Романова возвращаться домой вместе с ним.       Зато практически никаких сомнений в искренности душевных порывов Александра Наполеон не имел: рядом с ним, казалось, русский император раскрывал своё истинное лицо. Возможно, именно это чистосердечие делало любые попытки Романова сблизиться такими ценными для Бонапарта. Лукавый византиец не льстил, не притворялся и не играл: в те минуты, когда Александр говорил о том, как Наполеон дорог ему, император видел его таким, каким он и был в глубине души. Во всяком случае, Бонапарту хотелось так думать. Да пусть даже царь и использует в своих целях расположение Наполеона — каждый нежный взгляд прекрасных голубых глаз, каждая улыбка, которая отражала всю доброту сердца Александра, каждая тёплая нотка ангельского голоса, обращённая к нему, делала его по-мальчишески счастливым. Он был готов с радостью вестись на его главное дипломатическое оружие — кокетство. И снова Бонапарт признался себе в том, что слишком сильно привязался к Романову.       — Насколько я помню, вы наотрез отказывались возвращать Пруссии хоть какие-то земли и заявили Александру, что не отступитесь от Силезии. Есть ли тогда смысл говорить о ней? Или вы решили всё-таки поддаться настойчивости царя?       Арман, смотревший на всё со стороны и видевший больше, не стал озвучивать все свои мысли, однако не совсем прямо намекнул своему государю о чрезмерном влиянии на него русского.       — Я готов сделать уступку даже в вопросе некоторых владений Вестфалии, но оставлять Силезию прусскому королю я все еще не намерен. Вы сами понимаете, какое значение имеет эта земля для Великой армии.       — Это и самое интересное, Сир, — тихо посмеялся Коленкур. — Вы колеблетесь, сомневаетесь, передумываете. А до встречи с Александром даже родная мать не могла вас переубедить в чем-либо. А сейчас… Сир, я готов поспорить с вами, что вы отдадите Силезию.       Арман остановился и с наглым видом посмотрел на императора. Он знал, что говорил и прекрасно понимал, что ему за это ничего не будет.       — Похоже, вы сговорились с императором Александром, — усмехнулся Наполеон, глядя снизу вверх на Коленкура. — Теперь вы тоже будете убеждать меня сдать Силезию?       Бонапарт изучал самоуверенное лицо своего генерала. В самом деле, тот пользовался тем, что Наполеон не захочет заставить его будет отвечать за свои слова, в какой бы дерзкой форме они ни были. Это было бы неразумно с его стороны, учитывая, что Коленкур говорил вполне справедливые вещи.       — О, как бы я посмел, Сир, — наигранно возмутился Арман. — Я служу только вашему величеству и не стану вас убеждать делать то, чего вы не желаете.       — Ну же, Коленкур, вы же прекрасно знаете, что я говорил это шутя, — рассмеялся император и дружески похлопал генерала по плечу. — Что ж, Александру удалось в некоторой степени смягчить мои требования, — согласился император. — Но не в отношении Силезии. Это, знаете ли, уже дело чести.       — Ни о какой чести не может идти речи, когда ваше сердце трепещет при виде русского скифа, Сир, — высказал ещё более дерзко Коленкур.       Бонапарт встал, как вкопанный. Его это задело. По большей части из-за того, что маркиз был прав.       — Вы серьезно? — возмутился Наполеон. — Надеюсь, что нет, иначе вы сейчас сказали большую глупость. По-вашему, я настолько плохо владею собой, что не способен в присутствии русского царя отстаивать интересы моей империи?       Бонапарт медленно зашагал далее, не глядя на Коленкура. Как у человека, которого задели за живое, сердце его действительно трепетало, но не от наглости маркиза, а от осознания своего истинного положения: при виде белокурого ангела Александра он забывал обо всем на свете.       Коленкур решил не отставать от своего императора. Его, откровенно говоря, забавляло поведение Наполеона. Словно влюблённый мальчишка он убегал от правды и обижался на неё, ибо боялся, как огня.       — Сир, вы же понимаете, что своим поведением только подтверждаете мои слова, — пытался вразумить государя маркиз.       — Я признаю, что очарован русским императором, — словно сам с собой рассуждал Бонапарт. — Я осознаю, что, возможно, в какой-то степени зависим от его расположения и внимания. Будь он женщиной, я, наверное, не смог бы устоять и страстно влюбился в него. Но это отнюдь не значит, что я потерял разум и что только из-за этого я собираюсь уступить ему все, что он захочет.       — Знаете, Сир, человек от любви часто теряет разум, — пожал плечами Арман. — И даже вы не исключение.       Маркиз спрятал руки за спину и наблюдал за гаммой эмоций на лице императора, сменяющих друг друга. Ни одна женщина не делала его таким.       Бонапарт промолчал. Каким-либо образом возразить Коленкуру не представлялось возможным: Наполеон даже не мог подобрать нужных слов — сейчас все бы звучало глупо и неубедительно. Император шёл молча, погружённый в свои мысли.

***

      Александр и Луиза прогуливались по саду, разбитому рядом с театром. Фридрих ничего не возразил против этого, хотя слуги и вельможи регулярно ему напоминали о том, что у этих двоих может быть что-то большее, чем дружба.       — Я начинаю не понимать Фридриха. Он посмотрел на меня так, словно без слов говорил, что знает. Знает даже больше, — пробормотал Александр ведя Луизу под руку.       — Вы же знаете, ему нравится видеть, что его женой восхищаются, — отвечала Луиза. — А сейчас он понимает, что именно от нас с вами зависит спасение Пруссии. Между прочим, вы мне обещали рассказать, как прошли ваши сегодняшние переговоры.       — Вы стали моей спасительницей, без вас бы эти переговоры вряд ли состоялись, — расхваливал ее император. — Что же до самих переговоров, то… Так вышло, что мы вовсе не коснулись Пруссии.       Луиза, недоумевающая, как это Александр не воспользовался таким шансом, удивлённо взглянула на него.       — Вот как? Но тогда что же вы делали эти три часа? — спрашивала она, глядя на счастливо улыбающееся и умиротворённое лицо императора.       — Что же мы делали эти три часа…? — мечтательно повторил Александр.       Он взглянул на королеву. Усмехнулся, прикрывая глаза.       Они говорили обо всём. Кроме политики. Эти три часа они потратили на… Душевные беседы, принесшие Александру лишь одно умиротворение и покой.       — Мы говорили. Просто говорили, — вздыхая, ответил Саша, взглянув на тёмное небо, усыпанное звездами. — И мне никогда не было так хорошо. Мы говорили обо всем, но не о политике. И я… Не жалею.       Луиза хихикнула, наблюдая за Александром-романтиком. Да, именно романтиком, ибо по его глазам было видно, что его мысли были далеки и от спасения Пруссии, о котором так просила его королева, и от этого разговора вообще. По-видимому, предсказание Луизы сбылось, и Наполеон все-таки сумел найти подход к хрупкой и ранимой душе императора.       — Ах, так вот в чем дело, — весело улыбнулась королева. — Стало быть, вы были настолько увлечены друг другом, что совсем забыли, для чего вы встретились? Правду говорят, что влюблённые не следят за часами.       Погружённый в свои мысли и воспоминания, Романов не сразу понял, о чём ему сказала Луиза. Они поистине были очень увлечены друг другом. По правде говоря, эти три часа показались ему мигом. Царь вспомнил, как корсиканец случайным образом упал на его. Он вспомнил этот взгляд стальных глаз, как колотилось его сердце…       — Простите? — вдруг опомнился Александр и в удивлении уставился на хихикающую даму. — Неужели вы и правда имеете в виду, что я могу быть влюблён в Наполеона?       Луиза не выдержала и тихо рассмеялась, не переставая смотреть на не понимающего причины ее весёлости Романова. Но после она тепло улыбнулась и ободряюще коснулась его плеча.       — Ну знаете, со стороны это выглядит именно так. Из моей ложи мне были очень хорошо видны ваши объятия во время спектакля. И после этого вы так долго стояли и смотрели друг на друга… Только прошу вас, не подумайте, что я говорю это всерьез! Это было бы оскорбительно.       — Это и впрямь звучит до крайности безумно, — согласился Александр. — Но вы совершенно правы в одном: я увлечён Наполеоном не меньше, чем он мной.       — Значит, моё чутье меня не подвело, — кивнула королева. — Иногда со стороны можно заметить больше человека, которому не понять того, что с ним происходит. Вы сегодня целый день как будто в своем мире, не находите?       — Что? В своём мире? — фыркнул Романов, повернувшись к королеве, так удачно вставшей спиной к дереву. — Сейчас я с вами и мог думать только о нашем вечере. Как я могу думать о чем-то ещё, ma reine?       Саша поцеловал её руку. Шаг, — и Луиза прижата к дереву, а северный скиф нависает над ней.       — До этого момента это было неочевидно, — ухмыльнулась королева. — Я же не умею читать ваши мысли.       И Луиза первая прильнула к губам Александра, утягивая его в поцелуй. Романов с большей страстью стал целовать в ответ, лаская нежные губы королевы, пробираясь языком в рот. Руки опустились на тонкую женскую талию, притягивая ближе. Они совершенно забылись, не видя и не слыша ничего вокруг, будучи увлечёнными друг другом.       — Вы… Совсем не боитесь того, что нас могут увидеть? — в перерывах между поцелуями шептала Луиза. — Все-таки, если здесь окажется мой муж или, скажем, Бонапарт, будет неловко. И ваша, и моя репутации будут запятнаны.       — Бонапарт и другие считают нас любовниками. А ваш муж любит, когда вами восхищаются другие мужчины, — на рваном дыхании прошептал Александр, вновь смазанно целуя. — Будет ли это иметь значение, ma chère Louise?       — Скорее, не будет, mein lieber Freund, — согласилась королева, отвечая на ласки Романова и покручивая в руке его аксельбанты. — Но согласитесь, это бы несколько помешало нам.       — Прошу вас, хватит болтать о глупостях, — по-русски возмутился Романов и накрыл её губы вновь своими. Королева лишь протестующе замычала, но податливо стала отвечать, позволяя наглому русскому всё.              Но все-таки их заметили. По соседней дорожке, скрытой деревьями, шел император Наполеон, сопровождаемый Арманом де Коленкуром.       Бонапарт по чистой случайности повернул голову вбок и, к своему несчастью, разглядел в тенях деревьев силуэты Александра и королевы Луизы, отчего замер на месте. Догадки Наполеона подтвердились достаточно отчётливой русской речью Романова. После сегодняшнего дня корсиканец не мог не узнать голос ангела, которого он отчего-то считал уже своим. Видеть его рядом с этой женщиной, которую он и так не слишком уважал, почему-то было невыносимо больно. Но почему? Неужели он ревнует? Да, это было похоже на ревность. Он злился, злился на Луизу, и злился потому, что именно ее уст касались губы Александра. Быть может, поэтому Наполеон был так неприятно удивлён ее присутствию в гостиной русского императора сегодня днём. Он и раньше чувствовал, что Романов к ней неравнодушен, но искренне не мог понять, почему этот факт такой болезненный для него.       Коленкур заметил смятение своего государя и остановился вместе с ним. Ему тоже было нетрудно распознать в той паре царя и королеву. Арман перевёл взгляд на Бонапарта, чей лик излучал злость и печаль.       Нахмуренные брови, приоткрытые губы и этот пустой взгляд стальных глаз в никуда.       — И всё-таки, я был прав. Вы влюблены в русского царя по уши, — с долей иронии в голосе произнёс Коленкур, а затем добавил это шипящее: — Сир...       Наполеон ничего на это не ответил. Признаться честно, Коленкур за эти полчаса уже успел взбесить его дерзостью, а самое главное — правильностью своих суждений. Нельзя было согласиться с Арманом, когда тот так легко нашел болевые точки Бонапарта.       И ведь он был прав, черт возьми! Теперь Бонапарт более не сомневался: он влюблён в Александра, влюблён окончательно и страстно. А ведь прежде он так упорно отрицал это!