Насилье родит насилье,
И ложь умножает ложь.
Когда нас хватают за горло-
Естественно взяться за нож.
«Надежда» Николай Асеев.
Всё началось с красных кроссовок. Не знаю, как это пришло в голову Курильщику, но он решил их нацепить себе на ноги и навлечь на себя беду в виде Джина. Чем он думал? Остаётся только гадать. Уже прошла неделя с того момента, как его перевели в другую группу, а именно в Четвертую. Я особо не интересовался тем, что хотят с ним сделать и вообще хотел, чтобы происходящее меня не касалось, но Джин очень тонко намекнул, что мне стоит появиться на том собрании, как он сказал: «Послушать». Я сказал, что уже достаточно слышал на этих собраниях и уехал, но всё-таки подумал об этом и решил, что одно обсуждение каких-то там кроссовок мне не повредит. После этого ко мне подъехали Братья Поросята с каким-то листочком и сказали поставить свою подпись. Они что-то долго объясняли, перебивая друг друга и тыкая пальцами в бедный листок. Мне пришлось громко, возможно, не очень прилично сказать, чтобы они были короче, и только тогда я узнал, что это прошение о переводе Курильщика. Я хотел было уже взять эту бумажку, и дело с концом, но вспомнил тот разговор перед собранием. Послушать, значит? Если этот Фазан хотел надавить на меня подобным образом, то я уж точно не собираюсь показывать, что «всё понял и буду исправляться». Конечно, сразу же отгонять Братьев было бы слишком резко, поэтому я сказал, что подумаю и чтобы они подъехали ко мне чуть позже. Пришлось постараться и делать вид, что слишком занят для каких-то там подписей. «Я не могу, я не очень понял тему на уроке и пытаюсь её усвоить, не мешайте», «Я плохо сплю, я поехал к врачу, мне надо прямо сейчас», «Я очень устал и боюсь переутомиться, не могли бы вы подъехать позже?», «Кажется, там Логи идут?», и многое другое. Так я скрывался от них все два дня, и в итоге прошение отправили без моей подписи. Лицо Джина в тот момент, как он об этом узнал, надо было сфотографировать и повесить в золотую рамку, тогда я бы всегда просыпался с хорошим настроением. Но, наверное, остальным Фазанам это бы не сильно понравилось, и я отложил эту идею до тех времен, когда снова смогу его так вывести. Как я и говорил, уже прошла неделя с момента перевода Курильщика. Моя жизнь в основном не поменялась, разве что вернулись собрания, от которых я однажды смог отвязаться. Точнее, я развлекал себя тем, что бросал рандомные комментарии к происходящему. Возможно, им не понравилась моя шутка, что крысы вполне понятливые, и мы сможем научить их нашим правилам. Я даже вызвался добровольцем сшить маленькие рубашки и брюки, но после этого собрания меня попросили больше не приходить, аргументировав это тем, что я отвлекаю их от насущной проблемы, и, когда она решится, меня обязательно пригласят. Стоит ли говорить, что меня не пригласили ни через неделю, ни через месяц? Я не знаю, как они ещё меня терпят, но знаю, почему. Акула очень расположен ко мне по ряду причин: во-первых, успеваемость, награды, дипломы, грамоты. Этот пункт есть у всех Фазанов, поэтому я назвал его первым. Во-вторых, я доброволец в большинстве конкурсов. Спеть? Ладно, я не против. Сыграть на музыкальных инструментах? Я умею на скрипке, сойдёт? Стихотворение? Легко, какая тема? Нарисовать что-то? Я не Курильщик, но попробую. Возможно, просто избегаю общения с остальными Фазанами, но вслух я этого не скажу. И, в-третьих, мои Родители. Об этом не принято говорить, поэтому я буду краток. Они довольно влиятельны в Наружности, и, если бы не моя проблема, в Дом бы те точно не сунулись. Вообще, я должен был стать спортсменом, профессиональным футболистом, но одна ошибка — и моя жизнь повернулась совсем в другую сторону и привязала меня к коляске. Уже прошёл год, но временами я просыпаюсь и забываю, что ноги мне, так сказать, больше не принадлежат. Короче говоря, Родители постарались сделать так, чтобы мне был тут максимум комфорта и, обговорив с Акулой какие-то моменты, которые послушать мне не позволили, доплатили большую сумму, договорились о каких-то ежемесячных выплатах, и уехали. Первое время директор нянчился со мной, как с ребёнком, но потом, всё-таки, оставил меня в покое. Конечно, Фазаны видели эту «расположенность» ко мне, и сначала даже проявляли какое-то уважение и помогали, всё объясняя, пока я не показал свой характер и не дал чётко понять, что объект для уважения они выбрали просто наиужаснейший, и все иллюзии тут же развеялись. Я сидел в столовой, ковыряясь вилкой в том, что должно было быть кашей, но, честно, напоминало больше какую-то слизь, явно не съедобную. Заметил это я один, так как остальная группа, с улыбками до ушей наблюдала за столом Четвёртой, а именно за Курильщиком, который уже успел за что-то отхватить. Я посмотрел на него только один раз, и эта картина лишь полностью загубила мой аппетит, который я так отчаянно пытался пробудить. Возможно, в остальных она пробуждала другие чувства, потому что я уехал оттуда самый первый. На уроках я вспомнил ещё один момент, который поменялся в моей жизни после перевода Курильщика. Джин смотрел на меня, кажется, постоянно. Сначала я думал, что его просто больше некого доставать, и со временем я в этом полностью убедился. Часто звучали какие-то замечания, которые якобы ко мне не относились, но я был уверен в обратном. «Я считаю, что нам надо проявлять больше уважения к учителям, так как многие об этом забывают,» — фраза, сказанная Джином прямо на уроке, сразу же после того, как я объяснял своё мнение, утверждая, что смысл произведения не в том, какая же лень плохая штука, а в том, что в людях надо видеть самое хорошее, с чем учитель не соглашался и сказал, что у всех может быть разное мнение. Все тут же поддержали Джина, а учитель заулыбался, раскраснелся от удовольствия и начал их "утешать", говоря, какая хорошая у нас группа. Это длилось вплоть до конца урока, и из класса я буквально вылетел, желая кому-то хорошенько вмазать. Конечно, на собрании затронули эту тему, размазав её на два часа. И, естественно, Джин не сводил с меня взгляда, мерзко улыбаясь и "важно" кивая в подтверждение своих и чужих слов. Через два дня Фазаны заговорили о том, что мы должны больше времени уделять учёбе, сводя внеурочную деятельность, по типу "конкурсов", к минимуму. На это я сказал, что нам нельзя зацикливаться на одном, и разве это не способствует нашему развитию? Тогда Джин (со своей мерзкой ухмылкой) сказал, что некоторые взваливают на себя слишком много, и надо выбирать либо рисование, либо пение и игру на музыкальных инструментах, либо стихотворения. Я только улыбнулся, хоть и считал, что вмазать ему в тот момент было правильнее. Я приехал на очередное собрание просто с ужаснейшим настроением, и был готов взорваться на любой комментарий в мою сторону. Сегодня я выслушал от Братьев Поросят (Братьев Поросят!), что мне стоит вести себя вежливее хотя бы в столовой, ведь повара стараются, а я выгляжу так, будто проглотил крысу из мусорки, и порчу всем аппетит. Ладно, возможно, они сказали немного по-другому, но посыл был таков. Ответить что-то я не успел, потому что начался урок, а дальше ловить их не хотелось, да и выглядело бы глупо. Джин заехал в класс и началось собрание, а я приготовился слушать жалобы насчёт проветривания или чего-то подобного. — Я хотел бы поговорить о поведении и характере некоторых личностей, на которых указывают их клички… Я напрягся. Серьёзно? Поведение? Характер? Клички? Что он несёт? Это он сейчас про Джека-Потрошителя, я надеюсь? Слова вылетели из меня первее, чем я успел их осмыслить: — Ты же в курсе, что мы не можем контролировать то, как нас назовут и поменять их мы не в силах? Джин, перебитый моей фразой, недовольно нахмурил брови, но потом продолжил. — Я знаю, что мы не можем их поменять, но мы должны стремиться к тому, чтобы убрать из себя эти плохие качества. Я опять его перебил, сжимая подлокотники коляски: — Почему мы должны это делать? Зачем? А если мы не хотим это менять? Все смотрели на меня, но я игнорировал их взгляды. Нет уж, я не буду нянчиться с их идеалами. Джин важно задрал нос и заговорил, привлекая всё внимание к себе: — В тех, кто не согласен с этим, явно есть проблема, и, хоть в прошлый раз мы заметили это слишком поздно, я думаю, мы сможем предотвратить подобный исход с помощью взаимопонимания и обсуждения… Дальше я слушать не стал, и в третий раз перебил Фазана. Честно, я не помню что именно говорил, но это было что-то явно на эмоциях, возможно, не очень приятное и вежливое, но, когда я опомнился, в классе был бардак. Ниф, Нуф и Наф что-то громко и эмоционально говорили, твердя что-то про умение принимать критику и про то, что я совершенно его лишен. Сип приводил примеры из какой-то басни, рассказывая мораль, на грани того, чтобы расплакаться. Гуль неуверенно бубнил что-то про отсутствие воспитания, а Топ ему поддакивал. Кит стоял в углу и топтался на месте, переводя взгляд то на одного, то на другого, а когда посмотрел на меня, то и вовсе побледнел и попытался скрыться за учебником. Джин не выглядел удивленным, но был явно очень, очень недоволен. Я выехал до того, как он успел мне что-то сказать, и направился к директору. Они пытались надавить на меня угрозой исключения? Серьёзно? Я облегчу им задачу и сам приеду к Акуле, сказав, какие они неадекватные, и что находиться рядом с ними — это подвергать себя стремительному деградированию. Подъезжая к кабинету директора, я немного успокоился. Как бы он ни был расположен ко мне, я не больше его любви к Первой, так что оскорблять их с порога — не вариант. Я могу насолить им позже, а сейчас мне нужно просто перевестись в другую группу. Пообщаться хоть с кем-то оттуда я не успел из-за различных конкурсов и тому подобного, но вряд ли там окажется кто-то настолько невыносимый, как Фазаны. Постучавшись в кабинет, я услышал раздраженное «Войдите!» и открыл дверь, заехав внутрь. Я натянул на себя самую вежливую улыбку, которая у меня была, и посмотрел на ничего не понимающего Акулу. — Я хочу перевестись в другую группу. Директор очнулся после этой фразы, и спросил, почему мне пришло это в голову, одновременно нахваливая Первую. — Я думаю, что мне не подходит распорядок Первой группы. Дальше, на протяжении десяти минут, Акула пытался выяснить что-то ещё, но я твердил одно и то же, и под конец он выглядел совсем раздраженным и недовольным. Пока я совсем не растерял его уважения, я начал говорить про остальные группы. — К сожалению, я не успел познакомиться с остальными и мне хотелось бы для начала их посмотреть. Я продолжил пользоваться Фазанскими методами, размазывая свою мысль на несколько предложений. Нет, конечно, я видел их в столовой, и примерно знал, кто с каким характером, но посмотреть не будет лишним, и тогда директор не запихнёт меня в первую попавшуюся группу. Акула сначала ворчал что-то насчёт "избалованности" и "наивности", но потом замолчал, перекладывая вещи на столе с места на место. После этого он недовольно сморщился, будто эти слова приносят ему массу дискомфорта: — Езжай и собирай вещи. Я зайду за тобой утром. Довольно заулыбавшись, я поблагодарил его и, сказав: «До свидания», выехал из кабинета. В комнату я вернулся поздно, когда все уже спали. Разбираться с этим цирком я не хотел, и поэтому пришлось долго ездить по коридору, разглядывая редкие надписи на стенах и вид за окном.